Текст книги "Уборка в доме Набокова"

Автор книги: Лесли Дэниелс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Счастливый час

В половине шестого Руди прогудел в автомобильный гудок у моего почтового ящика. Протянул руку и распахнул передо мной пассажирскую дверцу. Я так и не поняла, какого он роста и, вообще, что у него за тело. Кажется, на нем были черные кожаные штаны. Я хотела было его понюхать, но побоялась, что он плохо обо мне подумает. Строго сказала своему носу: куш.

Пока мы ехали в бар, мне было сообщено множество сведений о «мазде-миате», которые тут же выветрились у меня из головы.

Бармен в «Ханрахане» (там как раз был «счастливый час») приветствовал Руди по имени. Мы выбрали столик поближе к телевизору. Кожа у Руди была теплого тона – сразу видно, вся жизнь на свежем воздухе. Волосы с проседью. Я пыталась на него не таращиться, но вдруг сообразила, что уже очень давно не видела вблизи взрослого человека. Он выглядел таким… ну… зрелым.

Напитки приносили по два сразу. Так был устроен в «Ханрахане» «счастливый час»: две порции по цене одной, но обе приносят разом. Я распереживалась: сколько двойных порций кока-колы в меня влезет?

Руди, похоже, чувствовал себя очень непринужденно в своих кожаных штанах. Я сразу поняла: ему решительно наплевать, сколько он съест чипсов и произведет ли на меня впечатление. Перед самым началом игры он спросил, что я люблю делать больше всего.

– Читать, – ответила я.

Похоже, он надеялся на что-нибудь поспортивнее.

– Следи за игрой, – сказал он и указал на огромный телеэкран, – можно подумать, сама я бы его не заметила. Мне было куда интереснее смотреть на его лицо. Он так сосредоточился, что я сразу поняла: для него происходящее на экране совершенно осмысленно.

Руди стал комментировать: что происходит на поле, как называется какой игрок.

– Бейсбол – как кино, – сказал он. – У каждого персонажа есть прошлое и будущее, и он что-то проделывает на публике. – Я записывала его слова на коктейльных салфетках. На миг мне показалось, что я все поняла. – В настоящей жизни, как известно, не бывает ни побед, ни поражений, все просто идет как идет. А на поле все по-честному. Все совершенно ясно. – Он взглянул на меня. – Ты не следишь за мячом.

Истинная правда. Я пыталась разглядеть, разговаривают ли друг с другом игроки на скамейке запасных. Гадала, на самом ли деле у них такая мускулатура, или у них под футболками надета защита, из-за которой бедра выглядят квадратными. Руди многозначительно постукивал по столу, указывая мне, на что смотреть и почему. Я слышала, как скрипят при движении его кожаные штаны. Слова, которые потом могут пригодиться, я записывала на коктейльных салфетках.

После седьмого иннинга объявили перерыв. Руди спросил, чем я занимаюсь. Я ответила, что сотрудничаю со «Старым молочником». Мне показалось, что это звучит достойно, – мол, днем я хожу на работу. Я ждала, что он задаст еще какой-нибудь вопрос про мою работу, но, похоже, на этом мой черед кончился.

Руди наклонился ко мне и заговорил.

– Я люблю свою работу, – сказал он. Было понятно, что даже и не под воздействием «Маргарит» он полностью уверен в себе. – Зимой я руковожу общефизической подготовкой спортсменов-гребцов. Весной мы выходим на воду, в феврале разбиваем лед, чтобы было где тренироваться. Холод повышает выносливость.

Руди изложил мне свою теорию относительно работы: у любого человека, любящего свое дело, есть два особых свойства, которые необходимы именно для этого дела. Его, Руди, свойства – вдохновлять людей на полную самоотдачу и превращать жизнь в игру на победу или поражение.

Хотя Руди и не спросил, но я тоже нашла себе работу в той самой области, где можно применять два моих особых свойства: любовь к молочным продуктам и умение быть вежливой с людьми, которых я никогда не увижу в лицо.

После матча Руди отвез меня домой. Может быть, шесть «Маргарит» возымели свое действие, но машину он вел крайне сосредоточенно. Осторожно подъехал к моему дому и остановился. Я уже очень давно ни с кем не целовалась. Если бы он меня поцеловал, думаю, я ответила бы ему тем же, хотя бы ради эксперимента. Я задала себе прямой вопрос: нравится ли мне Руди? Мне бы испытать сексуальное возбуждение от близости его волосатого предплечья, но вместо этого перед глазами стоял образ коровы, которую заклали ради пошива его скрипучих штанов.

– Можем встретиться еще, – предложил он. – Ты пока ни черта не смыслишь в бейсболе.

– Можем, – согласилась я.

Он протянул руку, открыл мою дверцу. А потом Руди слегка погладил мне локоть, будто престарелой тетушке.

Час спустя я все еще ощущала прикосновение Руди к моему локтю. В этом прикосновении сквозило какое-то обещание, однако оно ни к чему не вело. Осталось у меня на коже, будто вымысел. Помните ту девочку из Далласа, которой президент Кеннеди пожал руку, – и она не моет ее по сей день?Как это, наверное, повлияло на всю ее жизнь. Например, карьера медсестры для нее точно была закрыта. Да и на свидания ходить трудновато.

Мне не хватало чужих касаний. Но я запретила себе думать об этом.

Я повесила в шкаф свою «двойку», сняла Брюки и залезла в широченную футболку. Села на стул перед компьютером из «Старого молочника», завернулась в одеяло. Из набитой сумочки извлекла коктейльные салфетки, а вслед за ними – розовую помаду и команду пластмассовых игроков. Старательно манипулируя словами Руди – теми, которые запомнила или распознала в своих бессвязных записках, – я принялась переписывать свою безобразную бейсбольную сцену.

От сидения перед пустым экраном мне хотелось сдохнуть или выбежать из комнаты, так что я принялась что-то царапать на бумаге. Нарисовала бейсбольную биту. Я знала: я должна проникнуться духом этой сцены, или ничего не получится. Попыталась представить, каково Малышу Руту было выходить на поле с полной верой в себя. Почему его вообще занесло в бейсболисты? Может, потому что только это у него и получалось? Или потому, что там он мог побеждать и купаться в лучах славы? Или ему просто до умопомрачения нравилась эта игра?

Я не могла вспомнить, чтобы хоть раз в жизни испытывала физическое блаженство такого рода. Да, мне нравилось кормить грудью моих детей, но это не то же самое, что выиграть кубок мира. Я нарисовала женскую грудь. Подмывало позвонить Руди и попросить еще помощи. Руди понимает в мужчинах, в спорте, в победах. Вот только он уже видит десятый сон.

Мысленно обозрела то немногое, что знала о Малыше Руте помимо набоковского текста – из биографии, которую прочла, не садясь, в библиотеке. Я знала, что он любил женщин, а они его. Был вспыльчив, любил выпить. У отца его был собственный бар. Малыш Рут загремел в исправительную школу, после того как спер у папаши сколько-то денег. Там и обнаружили его исключительный спортивный талант. Позднее он женился на женщине, которая умела держать его в руках. Убеждала его вместо крепких напитков пить пиво. Тут я изобразила пивную кружку. Выписывала ему чеки на пятьдесят долларов, а остальными деньгами распоряжалась сама. Покупала ему хорошие костюмы. Ездила с командой на соревнования и, когда ему в номер звонили женщины, снимала трубку.

Я подумала: а вдруг Дарси выйдет замуж за какую знаменитость? Не дай бог. Она не из породы покорных жен. Я нарисовала подвенечную вуаль. Попыталась выгнать из головы все ненужные мысли.

Притащила каталожных карточек и попыталась писать на них от руки, как это когда-то делал Набоков. Оказалось – сколько карточки ни перемешивай, смысла не больше, чем в изначально предполагаемом порядке. Взмолилась, чтобы Набоков, или кто это там был, воскрес и дописал эту свою незаконченную штуку. Ну почему именно я?

Заполнять пробелы в тексте выдающегося писателя – задача почти неподъемная. Можно было бы попробовать сымитировать его другие произведения, но ни в одном из них я не нашла необходимого мне напряженного действия. На первый взгляд, динамичнее других выглядел «Пнин». Я открыла его наугад, прочла несколько предложений. Были они длинными, заковыристыми, совершенно непригодными для подражания. Мне бы что попроще. Потом одна фраза будто сама прыгнула мне в глаза: «„Малость душновато“, – сказал волосаторукий служитель, начиная протирать ветровое стекло».

Повторить такое мне по силам:

«„Малость жарковато“, – сказал крепкорукий отбивающий и указал оконечником биты в стратосферу, входя в основную базу».

Уфф. Не так плохо. «Оконечник биты» звучит несколько странно, поди пойми, что это, ну да ладно. Я нашла еще один подходящий прототип: «Он живо обогнул капот и проехался тряпкой по другому краю ветрового стекла».

Из этого вышло: «Он живо пробежался по всем базам и вступил по другому краю в основную».

Дело пошло. Я нашла еще одно предложение, большое и толстое, крайне удобное, потому что в него можно было впихнуть практически все что угодно. Я сдвинулась с мертвой точки. Можно было печатать. Я разложила карточки, подложные пнинопредложения, коктейльные салфетки, Барби и пластмассовых человечков но всему столу.

Я знала, что с рассказом о победе и поражении я не справлюсь, я ничего не понимаю в победах и поражениях, да и в спорте тоже, – уж всяко не так, как Руди и Малыш Рут, так что я припомнила, что могла, о том, как занимаются любовью, и стала писать в этом ключе: риск, покорность. Я почти забыла эти чувства, и все же я писала. Чтобы удержать внимание читателя, я использовала все подспудно-возбуждающие слова, какие смогла впихнуть в текст. Эти сведения я почерпнула из статьи для «Современной психологии», которую так и не опубликовали. Некоторые слова в печатном виде вызывают явственные эротические переживания – для женщин это, разумеется, «удовольствие» или «неглиже» – и другие, куда менее очевидные. Для мужчин, понятное дело, «твердый» и все возможные обозначения полового члена, но кроме них – слова, про которые так просто не догадаешься, например «блин», «гараж», «метраж». Их я и использовала вкупе со всеми сексуально-окрашенными глаголами, какие пришлись к месту («долбить», «вставлять», «проникать» и прочие), плюс все до последнего Рудины слова с салфеток. Вышло шесть страниц.

Готово. Игра окончена. Победа досталась Малышу. Слились в экстазе две мои главные слабости: нелюбовь к спорту и сомнительный литературный дар. Лицо мое было покрыто испариной, на ребрах выступил пот, будто после оргазма.

Сцена вышла слабенькая. Я уже слышала голос своего агента, возвещающий, что это никуда не годится, но мне почему-то было утешительно думать про голос агента. Пошлю все это Марджи и буду жить дальше.

Я распечатала скверную бейсбольную сцену и положила ее в конверте у входной двери. Приняла душ, постояла под горячей водой, ощущая покалывание каждой струйки. Надела самую мягкую одежду и на цыпочках прокралась в темноте к почтовому ящику – оставила конверт Биллу. Подняла металлический флажок на ящике и минутку постояла, впивая ночь.

Показались звезды, я вспомнила, как однажды плавала с кузеном на яхте в августовский звездопад.

– Персеиды, – сказал он.

Мы лежали навзничь по разные стороны мачты, глядя вверх. Я загадывала желания на падающие звезды (похудеть на два килограмма, получить хорошую работу, найти жениха со сладким запахом и надежногов придачу), а он рассказывал, как варят щавелевый суп. Сначала, сказал он, нужно приготовить куриный бульон, добавив в него для цвета луковой шелухи. Процедить и горячим смешать в блендере со свежим щавелем – предварительно оборвав большую часть стебельков. Добавить сметаны. А если нет сметаны, сказал кузен, суп все равно имеет смысл приготовить. Поступить как взрослая корова: свежую травку съем сама, а молочко пускай пьют младенцы.

Краска

Утром, пока я прикидывала, какой мне нынче подойдет завтрак (пшеничное толокно – это для кого?), прозвонился Джон. Он был неподалеку, интересовался, нельзя ли оставить у меня собаку на ночь. Я ему что, собачья сиделка? Псину он мне может доверить, а детей – нет. Я сказала «да» только ради того, чтобы понять, чего это его так быстро снова принесло в Онкведо.

Почти сразу же зазвонили в дверь.

– Вот, – сказал Джон, протягивая мне поводок-рулетку. – С этим поводком тебе будет проще, она ведь тебя, наверное, плохо слушается.

Он ненамеренно мне хамил. Он считал себя молодцом. И другие считали его молодцом. Айрин считала его молодцом – молодец, что позарился на меня. Псина, судя по всему, считала его Богом, она привалилась к его ноге и взирала на него с обожанием, которого он совсем не заслуживал.

За тонированными стеклами его спортивной машины я разглядела Айрин.

– Собаку возьму, но за это ты дашь мне лишний день с Дарси и Сэмом.

– Барб, у нас же договоренность. Официальная.

– Понятно. Тогда забирай свою псину.

Я протянула ему поводок.

Он уронил голову, явно пытаясь взять себя в руки.

– Ну почему с тобой всегда все не слава богу? – Я знала, что на это можно не отвечать. – Ладно, в этом месяце получишь лишний день.

Я взяла поводок.

– Куда это вы? – поинтересовалась я, хотя это было решительно не мое дело.

– К семейному психологу, – сообщил он.

Это сорвало меня с катушек. Вот как, прется туда выслушивать, что чувствует Айрин, а на то, что чувствую я, ему всегда было наплевать. Я ухватила псину за ошейник и потащила в дом, хотя она весила на добрых пять кило больше меня. Хотя, возможно, наоборот.

Захлопнула дверь.

– Сейчас лопну от ярости, – поведала я Матильде, оказавшись внутри. Она уселась мне на ногу. Кожа на ней висела мешком – похоже, в расчете на то, что она вырастет еще больше. Матильда бросила на меня взгляд, который – если бы я верила в челове-коподобие животных – можно было бы интерпретировать так: «Нашла чем удивить».

Обездвиженная, я вспомнила, что на кухне нет ровным счетом ничего, чтобы сотворить нужный мне сегодня завтрак: бублик, намазанный совсем чуть-чуть. Еще со времен «Современной психологии» я помнила, что бублики способствуют подавлению отрицательных эмоций: «Серотонин, вырабатывающийся при употреблении богатой углеводами пищи, способствует купированию гнева и тревожности, однако не оказывает влияния на чувство вины» – анонс на обложке какого-то старого номера.

Я выпростала ногу и надела вчерашние (они же завтрашние) шмотки.

Оставлять Матильду в доме одну я не хотела, поэтому погрузила ее на переднее сиденье машины и так отправилась в булочную. Купила завтрак в окошке для автомобилистов. Пристроилась на парковке по соседству, у скобяной лавки, развернула поджаренный бублик с тмином.

Судя по всему, понятие «совсем чуть-чуть» в глубинке не прижилось, потому что на моем бублике высился миниатюрный Маттерхорн жирного сырного крема. Я огляделась, соображая, как бы от него избавиться, и наткнулась на матовые карие глаза Матильды. На колено мне шмякнулась нитка слюны.

Не знаю, может, мастидогам сырный крем и вреден, но я соскребла с бублика излишки и протянула Матильде на куске оберточной бумаги. Она заглотила все разом, в том числе и бумагу. От бублика она, судя по всему, тоже бы не отказалась, и я отдала ей половину. Чашку с кофе я держала подальше от ее морды – вдруг ей захочется и кофе попробовать.

Парковка была забита машинами. В витрине скобяной лавки стояли пирамидкой банки с краской и висел плакат: «Качественные краски: все оттенки за полцены».

Женщины валом валили в лавку, парами и поодиночке. Выходили обратно целеустремленные на вид, с банками краски в сумках.

Оставив Матильду размазывать носом сырный крем по лобовому стеклу, я вошла в магазин.

У прилавка, где лежали образцы расцветок, стоял радостный гул. Я подошла туда же, взяла бумажку с образцами – больше для того, чтобы слиться с толпой, нежели ради какой конкретной цели – и как следует рассмотрела. Серо-голубые оттенки фирмы «Бенджамин Мур» были очень хороши, изысканны и элегантны. В самом конце шкалы находился цвет номер сто восемьдесят четыре, в точности тот оттенок голубоватого яйца зарянки, в который были окрашены двери нью-йоркского дома свиданий.

Я оплатила банку латексной краски для наружных работ сто восемьдесят четвертого тона, подождала, пока продавец мне ее смешает.

– Холодновато для уличной покраски, – заметил продавец.

Это еще один такой финт Онкведо, никто не стремится вам ничего продать. Оставайтесь при своих деньгах, я останусь при своем товаре, на том и разойдемся – такой вот подход. Странный подход для торговли.

Дома я отчистила от старой краски квадратик на наружной стороне двери и провела по нему голубую полосу.

Получилось красиво, я сделала то же самое и на внутренней стороне.

Вымыла кисть в раковине, выдала Матильде ее корм: намешала собачьих сухарей с водой в ее огромной миске – после этого аппетит пропал до конца дня.

Легла на диван. Матильда, опустошив миску за четыре секунды, устроилась рядом. Она смотрела в окно – там по стволам оголенных деревьев вверх и вниз сновали белки. Белок в Онкведо было немереное количество, они закапывали в землю орехи, а потом снова откапывали и бросались под колеса. От Матильдиного дыхания оконное стекло затуманилось. Я оперлась одной рукой на ее мощное плечо – не знаю, есть ли у собак плечи, – и смотрела в окно на пустоту.

Джон оставил мне свой город – а мне была бы нужда. Детей моих в Онкведо больше нет, так зачем он мне нужен?

Настал тот самый момент дня и биографии, когда, будь у меня телевизор, я лежала бы и смотрела какой-нибудь порноканал, или канал «порно и телемагазин», или канал «порно, телемагазин и кулинарное мастерство» и пила бы утреннюю порцию ирландского кофе. А может, потягивала бы какую бурду еще похуже, как бармен в том джаз-клубе, где я проработала официанткой ровно два дня (в первый меня наняли, а во второй уволили). Он пил виски с молоком.

Я лежала на диване и ждала, что позвонит мой агент или произойдет еще что-нибудь; попыталась усилием войти в состояние счастья. Заставила лицевые мускулы напрячься в улыбке. Попробовала припомнить какую-нибудь шутку. Вспомнила, как ловят ртом подброшенные фрукты. Провела языком по губам. Рот мой окончательно утратил физическую форму.

Посмотрела на голубую полоску на двери. Выглядела она изумительно, одновременно зазывно и замкнуто. Будто говорила: входите, отсюда вы выйдете, обогатившись. Говорила: входите прямо сейчас. Говорила: входите.

Подумала обо всех тех женщинах по соседству, что сейчас красят спальни, плинтусы в кухне, туалетные комнаты. Какая страшная несправедливость: из-за того, что они живут в этой дыре, они лишены изысканнейших жизненных наслаждений, страстей. Никаких вам круассанов с шоколадом от парижского пекаря, никаких фривольно-роскошных туфель, никакого кружения в танце по тротуарам.

В мыслях я раскинула мелкую сеть над городом Онкведо, фиксируя, чем заняты женщины. Помимо женщин, занятых покраской, уборкой или едой, моему мысленному взору предстала женщина, выносящая мусор. В здании местной администрации какая-то женщина делала наклоны вперед в своем кабинете, зацепившись носками за планку письменного стола. Марджи разговаривала по телефону с одной из своих клиенток, авторов дамских романов, – разговор сулил ей большую прибыль.

И никто здесь не занимался сексом. Вот разве что супруги, живущие по соседству, которые никак не могут зачать: температура тела у них как раз достигла оптимального предовуляционного уровня. Сейчас и приступят, но получится все наспех, обоим нужно потом бежать обратно на работу.

Мысль о моих несчастных, обделенных сексом соседках должна была бы вызвать во мне сострадание, но вместо этого я подумала: какая прекрасная возможность заработать. Как это никому не пришло в голову открыть здесь дом свиданий? И будет этот дом свиданий обслуживать женщин Онкведо, которым отчаянно не хватает страсти и наслаждения. У меня аж слюнки потекли.

Этому городку нужна страсть, причем чем скорее, тем лучше. Страсть погибла здесь в страшных мучениях – это видно по полкам супермаркета «Апекс», забитым всякой высококалорийной продукцией. Это видно по любовным романам, которые падают с библиотечных полок, по процветающим заведениям, дающим напрокат пылесосы и ковроочистительные машины, по длинным очередям у автомоек. Страсть – штука грязная, грязная-прегрязная, и в Онкведо ее медленно удушают, дабы истребить окончательно.

В голову мне хлынул поток идей, не принесший ничего конкретного. Этот городок – подходящее место для свежих мыслей, островок в реке возможностей, хотя реки возможностей текут повсюду. Я почувствовала, что идеи витают вокруг, совсем близко, главное – поймать.

Должен быть способ снова встать на ноги, вернуть детей – и я его отыщу.

Возбужденная кофе и парами латекса, я вырезала из «Онкведонского светоча» несколько умопомрачительных фотографий членов победоносной гребной команды Вайнделлского университета. Был там Сид Имярек с золотыми кудрями, и Дженсон модельной внешности – оба чемпионы. В их мире воистину существуют только победа и поражение, подумала я. Эта мысль напомнила мне, что в победах, равно как и в бизнесе, я ничего не смыслю, просто ровным счетом ничего. Проясненные кофе мозги вывели следующее заключение: я вообще ни в чем ничего не смыслю. То была поразительная мысль, самая глубокая за весь день.

Я решила позвонить своему агенту.

Марджи сказала, что у нее тренировка, а впрочем – «приходите, поговорим, пока я тут потею».

Я выволокла Матильду на улицу, она остановилась возле машины.

– Мы пойдем пешком, – сказала я сурово.

Дойдя до дома Марджи, я привязала собаку к почтовому ящику – она бухнулась оземь и немедленно уснула.

Марджи я нашла в свободной комнате, переоборудованной в спортзал, – на ней были светло-серые спортивные брюки и трико, серые утяжелители для ног и серая полоска на голове. Она лежа выжимала двадцатикилограммовую штангу и была за этим занятием почти так же хороша, как принцесса Диана.

– Ффуф, – пропыхтела Марджи, доделывая последний жим в подходе. Села, промокнула взмокшее лицо сложенным полотенцем.

– Говорите сначала вы, – велела она. – Я потом отвечу.

Я рассказала про поездку в Нью-Йорк и про этих придурков с их телегеничностью. Марджи теперь разводила в стороны гантели. Они мелькали у меня перед носом, приходилось уклоняться.

Я попыталась рассказать, как закрылась «Сеси-селя» и как выглядит идеальный круассан.

– Только не надо про еду, – пропыхтела она.

Я решила исподволь ее расспросить:

– Чем женщины в Онкведо занимаются целый день? Не те, кто работает, а другие: что они делают, пока дети в школе? Занимаются уборкой от звонка до звонка?

Марджи фыркнула – то ли в подтверждение, то ли от усердия. Отложила гантели.

– Некоторые – да, – ответила она. – У кого крыша совсем поехала – занимаются уборкой.

– А остальные что, готовят?

– В наши дни никто не готовит.

– Ходят по магазинам? Тут ведь нечего покупать.

Марджи закрепляла утяжелители на лодыжках.

Фыркнула еще раз:

– Любовные романы они покупают тоннами. – Размеренно дыша, она считала повторы: – Хобби, волонтерство, педикюр. – Голос ее чуть не прерывался от усилия.

Совсем тоскливая картина.

– Двадцать один, двадцать два… – Она отложила гантели.

Я поинтересовалась, прочла ли она написанный мною фрагмент. Тем, кто замужем за почтальонами, везет – они получают почту раньше других.

– На Набокова не тянет, – пропыхтела она, – но не без изюминки.

Мне казалось, агентам положено употреблять самые современные выражения, а это что-то из глубокой древности.

В полном молчании она закончила упражнение – по моим догадкам, на проработку ягодичных мышц. Отцепила утяжелители и выдавила в рот немного розового «Кристаллайта» из бутылочки.

– Нужно придумать, как мы назовем нашего автора. Мне кажется, нужно что-нибудь броское, но не слишком правдоподобное: например – Лукас Шейд.

Меня это устраивало. Я посмотрела на свою подругу Марджи, потную и великолепную: она знает, как поступить в любой ситуации.

Марджи развернула серое полотенце и смахнула пот с век.

– Я собираюсь заслать «Малыша Рута» парочке редакторов, поглядим, что они скажут. – Теперь она говорила со мной сквозь дверь душевой кабины. – Правда, ответа придется ждать долго. – Перекрывая шум воды, она громко добавила: – Вы бы написали что-нибудь еще, например любовный роман.

– Не могу, – сказала я. – Разучилась.

Марджи вышла из душевой, завернутая в полотенце, из другого полотенца она соорудила тюрбан на голове: прямо хоть сейчас на рекламный плакат «Чистота – залог здоровья».

– А Руди вы очень понравились.

Ну и ну.

– Мне показалось, я не в его вкусе.

Она что, пытается устроить мою личную жизнь?

– Руди большой специалист по здешним женщинам. Тренер университетской сборной в этом городе почти что принц. Он знает, что здешним женщинам нужно, и последние двадцать лет они с него только то и требуют, а он не дает.

Похоже на правду.

– Вы в прекрасной форме. Часто занимаетесь? – спросила я.

– Шесть раз в неделю, по воскресеньям по два раза.

Я-то думала, что есть какие-то тайные рецепты красивой фигуры, а вот поди ж ты. Марджи стянула полотенце с головы:

– Я вас приглашаю на ланч в среду. По средам я ем.

– Отлично, – сказала я, пытаясь проронить это как можно небрежнее, чтобы никто не подумал, что ланч с собственным агентом – это предел моих мечтаний.

Выйдя из дома, я отвязала и пробудила Матильду.

Обнаружила, что бегу вприпрыжку. Только вприпрыжку и можно было успеть за трусящей Матильдой – так она, по крайней мере, не вырвет мне руку из сустава. Почему люди не передвигаются вприпрыжку? Это куда веселее, чем просто бегом. Дарси пока еще не научилась вприпрыжку, у нее получается шаг-и-прыг, и она считает, что это «вприпрыжку», но это не так. И как я теперь ее буду учить? При мысли, что мою девочку у меня отобрали, я замедлила ход.

А Матильда – нет, она тащила меня за собой, задрав нос и принюхиваясь к запахам стылого озера, лежавшего чуть ниже. Мы миновали пригород. Бесконечные заборы сменились деревьями, дорожка из асфальтовой стала гравиевой. Показался знак с надписью: «Вы покидаете Онкведо». Деревья подступали к самому озеру, следуя очертанию береговой линии до самой фермы «Старый молочник» и еще дальше.

Я пыталась не отставать от Матильды, одновременно обдумывая то, что Марджи сказала про женщин из Онкведо. Хобби. Волонтерство. Педикюр. Руди – мужчина мечты! И даже никакого круассана с шоколадом для придания бодрости. Матильда волокла меня к дорожке, круто уходившей вниз, – ей хотелось подобраться к воде. Почтовый ящик возле дорожки был повален и смят – по всей видимости, снегоочистительной машиной. Судя по всему, случилось это уже довольно давно.

Дорожка петляла, спускаясь зигзагами по крутому уклону. Я старалась не поскользнуться на шатких камнях. Мы остановились на просторной площадке – отличное место для парковки. Сквозь нагие деревья проступал силуэт островерхой крыши.

Мы с собакой спустились вниз и обошли здание кругом – какая-то заброшенная постройка, возможно охотничий домик. Я пересчитала окна на втором этаже. Там, похоже, располагалось штук шесть спален. Мы остановились на ступенях парадной лестницы – широкое, чуть покосившееся крыльцо выходило прямо на озеро. Парадная дверь была забита куском фанеры. Домик выглядел нежилым, но не развалюхой.

Матильда навалилась на меня, пихая вниз, к озеру – туда вели крутые, примитивные ступеньки. Но я стояла как вкопанная и смотрела на здание. Да, оно выглядело ветхим, но свет, отражавшийся от поверхности озерной воды, делал его заманчивым, будто свет рампы.

Матильда считала, что мы все еще далековато от воды. Она потянула меня по ступеням на галечный пляжик, зажатый между бетонным причалом и старомодным лодочным домиком, который, казалось, плыл по озеру, как старинная жилая баржа. Мы дошли до конца причала, перешагивая через широкие трещины, в которых плескалась вода. В конце по обе стороны лежало по ржавому железному кольцу и по скобе, чтобы привязывать лодки.

На другом берегу виднелись домики Лонг-Хилла, редкие, одинокие точки на склоне холма. Вода негромко покрякивала, ударяясь о причал. Матильда вздохнула и улеглась, будто с самого начала и стремилась именно сюда. Я села поближе – мне нужно было тепло ее огромного тела.

Посмотрела на крутой берег перед охотничьим домиком: он находился сразу за городской чертой Онкведо – зачуханного, истосковавшегося по страстям Онкведо. Разглядывая фасад домика, я представила его себе освобожденным от фанеры, расчищенным, выкрашенным. В голубой цвет яйца зарянки. В моем мозгу бледно-голубой цвет превратился в сияющий цвет безграничных возможностей. Я вообразила себе машины на парковке, большие семейные автомобили, дамские малолитражки. «Уединение», – подумала я. «Вид на озеро», – подумала я. «Просторная парковка, – подумала я. – Идеальное место для дома свиданий».

Я облизала губы. Бывают моменты, когда будущее разворачивается перед вами, как туго накрахмаленная скатерть.