![](/files/books/160/oblozhka-knigi-uborka-v-dome-nabokova-129907.jpg)
Текст книги "Уборка в доме Набокова"
Автор книги: Лесли Дэниелс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
Юбка-карандаш
Чтобы провести интервью, я забронировала на всю вторую половину дня аудиторию в главном здании Вайнделлского университета. Марджи, даже не поинтересовавшись, зачем мне это нужно (у нее был в разгаре аукцион на сиквел «Зрелой любви»), сообщила, как следует одеваться на такой случай: пиджак строгого покроя, туфли на каблуках и элегантная юбка. Все это я раздобыла в комиссионке. Тамошняя продавщица, отомкнувшая для меня дверь примерочной, сказала, что это «юбка-карандаш». В примерочной пахло нафталином, потом и смертью. Если на вас юбка-карандаш, колени приходится сжимать так плотно, что никакой карандаш не пролезет. Ягодицы мои в этой юбке выглядели двумя стиральными резинками – в чем нет ничего хорошего. Я походила на завуча частной школы. Причем не какой-нибудь там престижной частной школы, а вроде той, где Джин Харрис [17]17
Джин Харрис(р. 1923) – директор частной женской школы в штате Вирджиния, осужденная в 1980 г. за убийство своего любовника, известного кардиолога и диетолога Германа Тарновера. Скандальная история легла в основу телевизионного фильма «Народ против Джин Харрис» (1981) и кинофильма «Миссис Харрис» (2005).
[Закрыть]была директрисой, пока ее не посадили.
Дома я примерила свой наряд с колготками «в елочку», оставшимися с давних времен, – изящными, как чулки, – мои плоские коленные чашечки выглядят в них крайне эстетично. Когда я надела их в прошлый раз, Дарси вцепилась мне в лодыжки и не отпускала, пока я не пообещала купить ей такие же. «Чулочччки», – дохнула она с шипением, будто говорила на серпентарго [18]18
Серпентарго– язык змей в серии романов Дж. К. Роулинг о Гарри Поттере.
[Закрыть].
Главное здание Вайнделлского университета – внушительная постройка. Мне выделили аудиторию со сводчатым потолком и прямыми креслами, обитыми кожей. Никто меня не встретил, никто не провел в сто четвертую аудиторию. На искусственных поленьях плясал газовый огонек. Каминную полку украшали бронзовые таблички всевозможных размеров – сообщавшие, кто из выпускников что купил в эту аудиторию. Чета Гарантола – мебель; а мистер и миссис Джон Мэйфилд – поддельный камин с его вечным огнем. Неописуемая роскошь.
Я взяла папку-планшет и пустые анкетные формы. Интервью были назначены с интервалом в тридцать минут, и я заполнила все выделенные мне четыре часа.
Я нервничала и поэтому принесла закуску для себя и для посетителей – сухие пшеничные хлебцы и сыр бри. Но сразу по приходе я сжевала почти весь сыр. Сто граммов бри легли в желудок куском цемента. Очередная мышка-норушка погорела на сыре.
Ела я еще и потому, что вроде как ждала: кто-нибудь придет и скажет мне «перестань». Никто не пришел.
Имена в моем списке были именами членов гребной команды:
Генри Брэдфорд Тим Лейкуэл Скотт Хэррингтон Дженсон Уотерс Ричард Дорсет Брэдли Ламберт Сидни Уокер.
Как список танцоров в котильоне. Я так разнервничалась, что сыр чуть не полез обратно. Я строго напомнила себе, что все эти мужчины с именами учеников частной школы меня моложе. Я раньше их пришла в этот мир. Это меня слегка успокоило.
Я понюхала кожаную обивку дивана. Интеллигентный, дорогой запах; хорошо обработанная кожа, вдумчиво выбранная целой командой художников по интерьеру, архитекторов и декораторов. Я сняла трубку с университетского телефона, послушала гудок. Даже в нем звучало богатство.
А время все еще не настало. Я пересчитала все известные мне бранные выражения. На тридцать втором (дерьмо поднебесное) дверь отворилась и вошел Генри Брэдфорд. Улыбнулся, протянул мне для пожатия могучую руку. Ладонь была крепкой и загрубелой от весла.
Мы присели по обе стороны низкого столика, мои колени были стиснуты твидовой юбкой-карандашом. Туфли прекрасно подходили для того, чтобы в них сидеть – носы острые, будто заточенные.
– Хотите сыру? – предложила я, пододвигая к нему полупустую тарелку.
– Спасибо.
Генри Брэдфорд сгреб с тарелки оставшийся ломоть (вместе с коркой) и отправил в рот.
– Откуда вы родом? – спросила я и только потом поняла, что говорить он не может, потому что челюсти у него склеены вязким молочным продуктом.
Он что-то промычал.
– Давайте я расскажу вам, что это за проект.
Я заранее выстроила свою речь так, чтобы представить все чистой наукой, но при этом прозрачно намекнуть, что круг их обязанностей будет весьма широк. Начала я свою отрепетированную тираду так:
– Мы изучаем эротические реакции человека в смоделированных, но эмоционально правдоподобных условиях, я имею в виду эротические реакции женщин. – Я продолжала: – Устоявшиеся представления о типах возбуждения в последнее время поколебались под влиянием новых технологий, таких как томография головного мозга и химический анализ нейро-трансмиссии.
Этим предложением я особенно гордилась.
Вот только я не могла припомнить, действительно ли произнесла все это, или «Откуда вы родом?» стало моей последней связной фразой, а потом пошел лишенный смысла салат.
Потому что Генри Как-его спокойно сказал:
– Это звучит ненаучно.
Я ответила: это новое экспериментальное направление. Пришла к выводу, что он маленько коренаст, да и слишком волосат.
Он наконец проглотил сыр.
– А как будет называться моя должность?
Может, ему нужно для будущего резюме?
– Ассистент-исследователь.
– А оплата?
Я назвала сумму за одну смену, по здешним меркам немалую. А еще, добавила я, скорее всего, будут чаевые. Сказала еще, что ему будет доверено много конфиденциальной информации, которую лучше не разглашать.
– Вас устраивает? – спросила я.
Он поинтересовался графиком работы, я ответила. Протянул к хлебцам огромную ладонь, прикрепленную к очень волосатому запястью. Дай ему волю – съест все до крошки. Я не без труда встала в своих остроносых туфлях и протянула ему руку.
– Я вам позвоню, – сказала я.
Мы снова обменялись рукопожатиями, и он ушел, оставив за собой шлейф запаха хорошего мужского мыла.
Я вычеркнула его имя из списка.
Сыр меня сморил, а может, это от ужаса напала сонливость. Оставалось еще шесть кандидатов, а хлебцы почти закончились. Я поняла, что вычеркнуть могу еще только одного. Потренировалась, чтобы речь моя звучала ровно и ненавязчиво.
Следующие два интервью прошли без задоринки. Оба кандидата, похоже, заранее знали, о чем пойдет речь; впрочем, Тим Лейкуэл вел себя так тихо, что сказать наверняка было трудно. А еще он оказался великаном.
Я решила: это уже повод взять его на работу, пусть он ни разу не взглянул мне в лицо.
Третий, Дженсон, выслушал мою речь, которая уже звучала вполне гладко, и осведомился:
– Так речь о сексе, да? Я буду заниматься сексом с женщинами?
– Именно так.
– За деньги, да?
– Да.
– Класс.
Я предложила ему хлебцев, отодвинув тарелку так, чтобы ему пришлось к ней тянуться. При этом обнажилось его запястье. Никаких волос.
Он снова откинулся на кожаную спинку дивана, раскинул руки. Широкая грудь, размах крыльев, как у кондора, – просто изумительно.
– Секс будет безопасный, – предупредила я.
– Другим не занимаемся. – Он встал. – Мне пора на тренировку.
Я съела еще один хлебец. Уж не знаю, выдержу ли я остальные интервью без сыра.
Позвонила с их выпендрежного телефона, проверила сообщения на своем автоответчике. Обычно их не бывало, так что я просто тянула время. Но на сей раз сообщение имелось – звонившая представилась Бабулей Брюс. Сказала, что с радостью сдаст мне домик до лета. В голосе искрился смех: «Покрасьте его в веселенький цвет, протопите, и будет вам как песенка, янки-дудл-денди. – Она напела мелодию. – Ключ потерялся, так что, если хотите заглянуть внутрь, приходите с отмычкой». Продолжая напевать, она повесила трубку.
В ходе последнего интервью обнаружилось, что товарищи по команде все рассказали Сидни Уокеру, мне даже не пришлось повторять свою речь, он уже знал, что за проект я затеваю.
Не спросив разрешения, Сидни Уокер аккуратно поставил на каминную полку крошечный айпод и колонки толщиной в пару кредитных карточек. Включил «Небеса» группы «Los Lonely Boys» и начал раздеваться. Я не видела ничего занимательнее с тех пор, как при рождении Дарси над креслом повесили зеркало.
Я перестала жевать хлебцы, на языке образовалась вязкая кучка. Судя по всему, юноша репетировал у себя в общежитии, точно подгадал к концу песни – остался в одних носках.
У него было дивное тело, как у вскормленного на зерне теленка, молочное, гладкое. Он наслаждался процессом («явственно», как принято говорить).
– Заводит?
Щекотливый вопрос повис без ответа. «Los Lonely Boys» грянули куда менее задушевную песню на смеси испанского и английского.
– Нет, – ответила я решительно, пытаясь изобразить на лице приветливую улыбку и одновременно протолкнуть в горло непрожеванные хлебцы.
Глядя, как он одевается, я вспоминала, сколько раз в жизни говорила «нет», – длинный список пропущенных развилок на всех моих неверных путях.
– Расскажите о себе, – попросила я.
Он прервал свое занятие – любовно запихивал рубашку в брюки – и посмотрел на меня:
– А зачем?
А ведь и верно, подумала я, больше мне ничего знать не нужно.
– Если согласны, я вас беру на работу. Начинаем в следующем месяце, вторник и четверг с двенадцати до пяти дня.
Я выбрала это время, потому что в эти часы не было занятий физкультурой и футболом. Были репетиции оркестра и плаванье, но туда ходили только уж совсем чокнутые мамочки.
Он запихал неправдоподобно большие ступни в туфли без задников. Я подумала: а ведь это первое поколение, для которого завязывать шнурки – утраченное искусство.
– Зачем вам это? – поинтересовался он.
– Ради науки, – ответила я. Он продолжал таращиться на меня как человек, привыкший слышать неприкрытую правду. – И ради денег. – Он не сводил с меня глаз, распахнутых широко, как амбарные двери.
– В этом городе об этом забыли, – сказала я. – По крайней мере, женщины. Они принимают лекарства. Едят. Вяжут. Просто какое-то пуританство.
Он чуть качнулся в мою сторону. Похоже, мне очень хотелось, чтобы он меня поцеловал. Похоже, он это понял.
Я с трудом шевельнула губами:
– Я вас беру на работу.
– Да. – Он произнес это тоном человека, привычного к тому, что на него большой спрос. – У вас там музыкальная система уже установлена?
– Пока нет.
– Могу установить, только тогда сам буду подбирать музыку.
– Запросто, – ответила я.
Отмычка
Когда за последним потенциальным секс-работником закрылась дверь, я осталась тупо сидеть, вслушиваясь в гул вентиляционной системы. Тихий – видно, система дорогая. Парни оказались очень симпатичными. Избалованы, – наверное, много получили от жизни, но милы и основательны.
Тут в дверь осторожно постучали, и вошел сотрудник, отвечавший за аудиторию. Персонаж в добротном коричневом костюме, прислонившийся к кожаному дивану, мог быть как мужчиной, так и женщиной.
– Как прошло? – Голос, напевный тенор, запутал меня еще сильнее.
– Нормально, – каркнула я и подтолкнула к ней/нему почти пустую тарелку с хлебцами. – Простите, сыр закончился.
– Спасибо, я всяко не ем животного белка.
Я хотела добавить, что сыр – из последнего молока попавшей под машину коровы, но не стала.
– Аудитория вас устроила?
– Да.
– Вам еще понадобится доступ к базе данных наших ассистентов?
Я вспыхнула. Глаза наши встретились. Возможно, этому персонажу все известно.
– Нет, я закончила, – сказала я.
Смахнула крошки в мусорное ведро и похромала к машине – узкие туфли немилосердно жали.
Села за руль и в очередной раз осознала, что мне не с кем разделить эту жизнь. Вот теперь восемь дней в месяц я буду руководить домом свиданий, и никто не скажет мне вечером: «Ну, дорогая, и как прошел день?»
И как это я – а я никогда не верила, что людям нужно приносить все готовенькое, – ввязалась в торговлю сексом? Я посмотрела на простую, функциональную приборную панель своей машины – у каждого прибора свое назначение, красивый набалдашник на ручке переключения передач – и решила: я вовсе не торгую сексом, я продаю пятидесятиминутный отпуск от обыденной жизни, путешествие в мир, где все вам подконтрольно.
Нужно было съездить осмотреть домик изнутри, прикинуть, как там все будет.
Среди инструментов, доставшихся мне вместе с домом Набокова, отмычки не оказалось, пришлось заехать за ней в скобяную лавку. Я остановилась у двери рядом с каким-то фургоном. Не было еще и пяти, но уже стемнело, хорошо, что из витрин лился свет. Туфли меня окончательно истерзали, и я, прихрамывая, допрыгала на цыпочках до багажника – посмотреть, нет ли там, на мое счастье, каких сапог или тапочек.
Когда я нагнулась к багажнику, из фургона долетел знакомый басовитый лай. Я испуганно подняла голову и увидела на фоне темного неба Матильдину башку.
– Матильда! Ты как туда попала? – воскликнула я. Матильда еще раз гавкнула. – Ко мне! – Я пыталась говорить властно. Она, видимо, удрала через боковую дверцу, которую я обычно не запирала. Вот как она добралась до лавки – это другой вопрос, разве что водитель фургона приметил ее на дороге и посадил в машину, наверное, чтобы поискать хозяина.
Матильда небось соскучилась целый день сидеть в одиночестве, вот и двинула искать меня, а скорее – Джона, своего бога.
– Ко мне!
Я открыла и откинула дверцу багажника. Maтильда дружелюбно гавкнула, но вылезать не стала.
Я рассмотрела в полумраке, что на ней цепь или поводок. Подумала: а может, владелец фургона просто решил ее похитить?
Чтобы забраться в фургон, юбку-карандаш пришлось вздернуть чуть не до самой талии.
– Порядок, подруга, – сказала я. – Я здесь. – Присела с ней рядом, она облизала мне все лицо. – Да, я тоже рада тебя видеть.
Тут сзади что-то лязгнуло, я обернулась и увидела, что возле фургона стоит мужик с топором. Он шваркнул что-то на дно багажника, а теперь стоял с топором на плече.
– Где вы ее отыскали? – спросила я, пытаясь как можно незаметнее опустить юбку на положенное ей место.
– Местная порода, – сказал он. – Здесь вывели.
– Она что, бегала вдоль дороги? – поинтересовалась я, одновременно пытаясь отвязать Матильду.
– Что это вы делаете? – Голос его был спокойным, но отнюдь не дружелюбным.
– Забираю свою собаку.
– Это не ваша собака.
– Ну, не вполне моя, но я за нее отвечаю.
Я отстегнула цепь с одного конца. Положив руку Матильде на голову, двинулась в дальний конец фургона, чтобы отстегнуть с другого конца, но наткнулась на что-то. Точнее, на кого-то. Мужик стоял совсем близко, я упиралась в его грудь, как в стену. Для порядочного человека он слишком тихо и незаметно влез внутрь, и в руке у него по-прежнему был топор.
– Она на моем попечении, пока ее хозяин не вернется, – объяснила я. – Видимо, выбралась из дому через боковую дверь.
Я попыталась его обойти, но он загородил мне дорогу. Не сдвинулся при этом с места, а просто вроде как сделался еще шире, не обойдешь.
– Сэр, – сказала я строго, – воровать чужих собак нехорошо.
Стоять на высоких каблуках на неровном днище фургона было куда как непросто, и при новой попытке обойти его я чуть не грохнулась.
– Леди. – Он обхватил меня за талию и поставил на ноги. – Это не ваша собака.
– Пустите меня. – Ситуация становилась все более сюрреалистической. – Я знаю, что это не моя собака, я вам уже все объяснила. Это собака моего бывшего мужа, но сейчас она на моем попечении. Это мастидог. Новая порода.
– Первый раз вижу человека, который не знает в лицо собственную собаку, – удивился мужик. Присел на корточки, отложил топор, ткнулся лицом в собачью морду. – Эй, Рекс! – сказал он негромко.
Пес лизнул его в лоб, положил лапу ему на колено. Матильда никогда со мной такого не делала.
– Это моя собака. Я взял Рекса щенком, два года тому назад. – Он почесал пса под подбородком. – А, вы та дама из мороженицы!
Я признала в нем столяра, которому полагалось лишить Пенитенс невинности.
– Да. – Я одернула юбку до конца.
– Тогда примите от местного жителя добрый совет, а то и два. Первый – научитесь узнавать свою собаку. А второй – никогда не залезайте в чужие фургоны без приглашения. У нас тут мой фургон – моя крепость, чужим ходу нет.
– Но я и правда ошиблась, – сказала я. – В большом городе я бы, наверное, просто обозвала вас придурком, зная, что никогда больше не увижу, но здесь-то я запросто могу увидеть вас хоть завтра, вы придете чинить мне забор.
– Вам нужно починить забор? – Я чувствовала, что он улыбается.
Я сделала попытку вылезти из фургона, не разорвав юбку пополам и не задирая ее до ушей на глазах у хозяина Рекса, этого самовлюбленного козла с топором в руке.
– У меня нет забора, – ответила я, пытаясь вычислить, далеко ли до земли.
– Так, может, вам его поставить?
– Нет, спасибо, – решительно отказалась я.
– Тогда собака не сбежит, – заметил он.
– Моя собака никуда не сбежала, – ответила я. Неэлегантно плюхнулась на попу и съехала вниз по дверце багажника.
– Красиво, – похвалил он.
– Идиот, – тихо откликнулась я.
Зайдя в лавку, я приобрела небольшую отмычку, подходившую к моему изысканному туалету. Когда я вышла, ни Рекса, ни фургона, слава богу, уже не было. Я бросила отмычку в багажник и собиралась уже сесть за руль, но тут увидела под «дворником» листок бумаги.
Он был вырван из блокнота с логотипом «Строительной фирмы Холдера». На нем было написано: «Забор – не в укор; угостить Вас пивом? Погуляем вместе с собаками?» Внизу стояла подпись: «Грег Холдер, идиот».
Дом у озера
Настал понедельник, я надеялась, что услышу что-нибудь от Марджи про «Малыша Рута», но она молчала. Это меня нервировало. Не знаю, нервничал ли Набоков, дожидаясь ответа от издателя. Может, он просто бросался с головой в следующую книгу. Я подумала: была ли у него абсолютная вера в смысл своего существования. Мне бы так. А может, и не было у него никакой веры, он считал, что должен трудиться изо всех сил, чтобы заслужить себе место под солнцем. Если этот роман написан им, от него он перешел прямо к «Лолите». Вполне объяснимо: он сделал еще более титаническую попытку заставить весь мир встать перед ним на задние лапы и обратить на него внимание, он написал книгу, вызвавшую всеобщее возмущение. А если он когда и колебался в вере, то находил утешение в Вере. Наверное, там, где существуют Набоковы, всегда появляются Веры; на всякого гения всегда найдется преданная и прекрасная помощница.
У меня есть только Марджи и еще, время от времени, эта псина.
Мы с Матильдой загрузились в мою развалюху. Развалюха провоняла псиной, так что я опустила стекла, хотя температура на улице была ниже нуля. Поехала к дому у озера – в багажнике лежала отмычка. Содрала фанеру с входной двери. Под ней обнаружилась красивая двустворчатая деревянная дверь, в сельско-готическом стиле. Она растворилась со скрипом. Свет проникал внутрь лишь сквозь верхнюю часть окон, не закрытую фанерой. Деревянные полы из широких половиц были гладкими и пыльными. В каменную кладку возле камина были встроены сиденья. В углу стоял какой-то предмет, похожий на церковную кафедру. За ним уходила вверх лестница.
Наверху обнаружилось пять отдельных спаленок, в каждой своя раковина. В двух туалетных комнатах стояли чугунные ванны на кривых ножках. На окнах висели обтрепанные муслиновые занавески с силуэтами оленей. На стенах – оленьи головы. На одной из опорных стоек лестницы красовалось чучело бобра. В шкафу обнаружились ветхие плетеные половики, завернутые в полиэтилен – чтобы мыши не погрызли. Матильда не отставала от меня, ей тоже нравилось делать все новые находки.
Ее нос привел нас обратно на первый этаж, в заднюю часть дома, где находилась кухня, оборудованная древней эмалированной плитой. Раковина была вытянутой прямоугольной щелью, на одном конце имелся ручной насос. За кухней располагалось заднее крыльцо, оно фактически нависало над озером. Солнце било в задний фасад дома, наполняя кухню отраженным от воды светом. Даже потолочные балки сияли.
Я сразу же влюбилась в это место, так, что екнуло в груди.
Я позвонила Бабуле Брюс и сказала, что готова снять ее домик и сделаю в нем ремонт. Она сказала: «Отлично, пришлите мне „небольшой чек“, а сейчас мне говорить недосуг, потому что в столовой подают закуску». В жизни не встречала столь легкого и доверчивого человека, как Бабуля Брюс. Может, она какая-нибудь дзен-гуру.
Онкведо понемногу начинал мне нравиться. Сама не знаю, как это получилось. Может, потому, что я познакомилась с Биллом. И выяснила, что он женат на Марджи. Может, это Матильдино влияние. Считается, что в обществе животных у человека вырабатывается больше эндорфинов.
По петлистой прибрежной дорожке я еще раз доехала до скобяной лавки и открыла там кредит – удостоверив, что являюсь домовладелицей, и сообщив свой адрес. Баснословная сумма – восемьсот долларов. Взяла напрокат самый мощный пылесос. Накупила грунтовки, красок, пленки застилать пол и малярной ленты. У меня еще оставались папины кисти. Папа очень о них заботился: вымачивал в растворителе и вытирал дочиста после каждого использования. Тем не менее на ручке одной из них остался мазок серой краски, которой было выкрашено крыльцо в доме моего детства.
Каждую весну мы вместе подкрашивали это крыльцо. Латали места, где краска облупилась. Мне давали кисть и баночку с краской. Отец показывал, как набирать на кисть побольше краски и «расстилать» ее. Когда я была с отцом, грань между игрой и работой стиралась, оставалось одно: мы вместе и делаем что-то интересное.
Отец никогда не говорил, что любит меня, но я знала, что любит, – это было видно, когда он учил меня красить. Я и по сей день люблю красить. Я вспоминаю его большие, такие уверенные в себе руки. Кисти рук у меня такие же, а вот запястья тощие, женские. И движения у меня куда менее уверенные.
Выходя из магазина, я поймала себя на том, что повторила один из его жестов: бросок кистью, по ходу которого два пальца вытягиваются вперед. Я заметила, что бросила чек в корзину именно таким образом. Я остановилась, уставилась на свою руку. Не могла припомнить, всегда ли делала этот жест, просто не замечая, или у моей кисти была своя собственная память, которую сейчас пробудили мысли об отце и о покраске.
Приехав в дом у озера, я включила бодрую рабочую музыку группы «Оллабель». Отец научил меня: самое мешкотное в покраске – подготовка. Я надела старую студенческую футболку Джона, порешив, что ее он точно не хватится, и брюки, предшественники Брюк.
Поснимала оленьи головы со стен. Матильда их алчно обнюхала. Были там еще плашки с торчащими вверх оленьими копытами – на них полагалось вешать пальто и шляпы. Эти ножки, вздернутые не в ту сторону, бередили мне душу. Я попрятала их в шкаф.
Взятый напрокат профессиональный пылесос всосал всю паутину и всех дохлых мух. Я прикрыла пол пленкой, проклеила бумажной лентой оконные стекла вдоль рам. Обработала тускло-зеленые стены пятновыводителем. Поверх были прибиты деревянные рейки, их я не тронула. Потолки тоже были из дерева. Работы оказалось непочатый край. Я-то думала, что справлюсь за один день, но в результате у меня ушло целых три дня, причем домой я уезжала только вечером.
Приехав, мазала ноющие плечи «Бен-Геем» и глотала тайленол. Спальни наверху я выкрасила в мягкий бежевый тон. Приглушенный, очень нежный. Никакого клейма «дом свиданий».
К полуночи третьего дня домик засиял. Я выбилась из сил, у меня все болело, меня распирала гордость. Я легла на пол и в семьдесят девятый раз прослушала песню «Оллабель» «Еще до нас».
Будь здесь мой отец, он бы еще работал. Он не бросал дела до тех пор, пока не закончит. Как правило, люди устраивают перерыв, когда им хочется или когда рабочий день закончен. А отец трудился, пока не сделает все.
Я попыталась вообразить его себе на небесах, в праздности. Хотелось бы мне верить, что он где-то там, что он там счастлив. Но веры не было. И все же меня радовало, что ему больше не нужно работать. Он любил труд. Он много работал. Но его труд окончен.
Я заставила себя подняться с пола, глотнула диетической колы и продолжала красить. К четырем утра я переложила кисть в левую руку. А может, в правую, а мне только казалось, что это левая.
Посмотреть на готовую работу мне уже не хватило сил. Тени на стенах казались старыми оленями с ветвистыми рогами. Я засунула инструменты в багажник, собаку на заднее сиденье и поехала домой.
Был тихий час перед самым рассветом. Озеро скрывала тьма, еще более густая тьма лежала на холмах. Дом выстыл. Я включила обогреватель и залезла в горячую ванну. Там и заснула, проснулась, только когда остыла вода.
Съела идеальный завтрак – холодные толстые креветки в остром соусе, присыпанные лимонной цедрой, – и легла спать. Порой жизнь прекрасна.