Текст книги "Уборка в доме Набокова"

Автор книги: Лесли Дэниелс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

В кабинете судьи

После завтрака с Грегом – если только хлопья с холодным молоком можно назвать завтраком – я сидела в кабинете судьи Тигартен; стулья стояли почтительным полукругом у ее стола. Макс протянул судье и другому адвокату свои визитки. Я тоже взяла его визитку. На обороте кремового прямоугольника дорогого картона я написала адрес дома свиданий и название того действа, которое было особенно по душе Даме с Сумкой. Визитку вернула Максу. Он бросил на меня вопросительный взгляд, я пожала плечами.

Судья Тигартен открыла мое дело. Не поднимая глаз от подборки фотографий, сделанных в комнатах Сэма и Дарси, судья сказала:

– Основной вопрос: в состоянии ли мисс Барретт продемонстрировать, что ее обстоятельства изменились настолько, что мы вправе поставить вопрос о пересмотре судебного решения?

Она пролистала материалы, они ее не впечатлили. Приостановилась на фотографии, изображавшей стену с Даренными сумками.

– Хорошая коллекция, – сказала она. Кажется, я уловила в голосе легкую зависть. «Прада» стояла рядом с ее креслом. – Вы занимаетесь обработкой корреспонденции в «Старом молочнике», мисс Барретт. Что именно входит в ваши обязанности? – Она так и не подняла глаз от документов.

Я принялась рассказывать про свою работу, про особенности переписки с потребителями молочной продукции, но она прервала меня:

– Ваших доходов достаточно, чтобы содержать двоих детей?

– В этом году я открыла собственное дело, – сказала я и кивнула Максу.

Довольно неохотно, он подтолкнул к ней по столу ту самую карточку – лицом вниз. Судья взглянула на надпись, и я увидела, как она напряглась. Впервые за все время посмотрела в мою сторону. Было видно, что в персиковом цвете она меня не признала. За три месяца регулярных визитов в дом свиданий она так и не удосужилась меня рассмотреть: я не имела прямого отношения к цели ее посещений. Но теперь она догадалась, кто я такая.

– Симпатичная сумочка, – сказала я, указывая на «Праду», – теперь мне пришло в голову, что она, может быть, все-таки настоящая. – И внутри, полагаю, полный порядок.

Повисла мертвая тишина.

Адвокат Джона начал было что-то говорить, но судья жестом остановила его.

– Я должна поговорить с мисс Барретт и с соцработником. – Она повернулась к Джону и его адвокату, те сидели, по-мужски закинув ногу на ногу – лодыжка на колене, – в явном и безмятежном неведении. – Я рассмотрю дело и без задержек вынесу решение. Пожалуйста, сообщите секретарю, как с вами связаться.

Всю информацию записали, я слышала, что Джон продиктовал номер своего офиса и номер своего адвоката – этот я помнила наизусть с тех пор, как семь раз посылала ему пиццу с двойной порцией сыра, – чтоб он подавился, – в первые недели после того, как у меня отобрали детей.

Как только за ними закрылась дверь, судья повернулась ко мне:

– Что вы хотите?

– Полную опеку. Впрочем, можно и совместную, но без права пересмотра условий.

Макс всей тяжестью наступил мне на ногу, но я его проигнорировала.

Судья потянулась к сумке, но потом дернулась обратно.

– Я только что бросила курить, – сообщила она извиняющимся тоном. – По привычке лезу за сигаретой.

Макс явно опешил. Возможно, у него и были знакомые, в свободное время ширявшиеся героином, но вряд ли он лично знал хоть кого-то, кто травится никотином.

– Пишите свое предложение, – обратилась судья к Максу. – Я рассмотрю его самым серьезным образом.

Макс так и не понял, что произошло. Я могла бы ему объяснить, но это заняло бы слишком много времени, а потом, в часть про дом свиданий он бы все равно не поверил.

– Днем оно будет у вас.

Мы с Максом встали, судья выпростала колени из-под стола.

– Надо попросить секретаршу купить мне жевательной резинки, – изрекла она и вышла.

Макс послал предложение со своего ноутбука из лобби «Альпийского приюта». Мы дождались ответа. Судья все прочитала: если мы готовы представить соглашение об условиях опеки, она его одобрит и на следующий день ратифицирует.

Макс ошарашенно уставился на меня – не верил, что все может решиться так быстро.

– Здесь у нас все проще, – пояснила я.

Макс не собирался расписывать все подробности опеки и график посещений – его благотворительность, похоже, иссякла. Когда я спросила, что он мне посоветует, он пожал плечами:

– Полагаю, вы с бывшим мужем обо всем договоритесь.

Макс явно никогда не был женат.

Я отвезла его в наш крошечный аэропорт, дождалась, когда сотрудница, выскочив из билетной кассы и натягивая на ходу оранжевый жилет, добежала до стойки досмотра пассажиров, дабы исполнить обе свои должностные функции – кассирши и сотрудника охраны.

Она заставила Макса снять необъятный блейзер, чтобы добраться ручным металлоискателем до его щуплого тела. Я помахала, еще раз поблагодарила и отвернулась: лучше ему не знать, что я успела заметить, каким мелким и юным он выглядит без пиджака.

Прыгнула в машину – эта, по счастью, по дороге не сломается – и понеслась к дому Джона, уворачиваясь от радаров, замеряющих скорость, – мне нужно было попасть туда до того, как они с адвокатом придумают что-нибудь ужасное. Я остановилась у ворот и увидела в саду Айрин – она закапывала глубокую яму. По всему газону виднелись еще ямы, а кроме того, тут были клумбы, каждая заглублена сантиметров на тридцать. Увидев меня, Айрин распрямилась, оперлась на лопату, выгнув запястья, чтобы земля не испачкала чистенькие садовые брючки цвета лаванды.

– Привет, – сказала я.

Она поздоровалась, явно недоумевая, ведь сегодня был не «мой день».

– Где дети? – спросила я.

Тут из-за угла дома показалась Дарси с веревкой в руке. Меня она не заметила, потому что шла задом и изо всех сил тянула то невидимое, к чему был привязан другой конец веревки.

– Ах ты, скверная собака! – проговорила она. – Сколько вырыла ям!

Она уперлась в землю ногами и изо всех сил дернула за веревку. Из-за угла вырулил Сэм – веревка была обвязана у него вокруг пояса. Он виновато прижал руки к груди, негромко сказал «гав» и замер: увидел меня.

Дарси развернулась посмотреть, что там увидела ее собака, смерила меня взглядом. Я все еще была в своем наряде «хорошая мамочка идет в суд».

Дарси бросила веревку, подошла, потрогала мою «двойку».

– Это одна штучка или две? – поинтересовалась она, приподнимая полу кардигана.

Подошел Сэм – широкая талия по-прежнему обвязана веревкой. Дарси посмотрела на него:

– Сидеть.

Сэм не отреагировал.

– Сегодня же не первая суббота месяца? – спросил он у меня.

– Еще нет, – ответила я. – Просто я по вам соскучилась.

Я дотянулась до его пухлой щеки, погладила. А он вырос. Еще годик – и мы сравняемся в росте.

Дарси втиснулась между нами.

– Это мой пес, – сказала она твердо. – Но ты можешь его погладить.

Я погладила обоих.

И тут подъехал их отец. Он купил новый огромный пикап на этаноле. Когда двигатель глушили, он ужасно вонял. Джон вылез, приглаживая волосы.

– Барб, – сказал он. – Быстро же ты сюда добралась.

Я смотрела, как он занимает боевую стойку: точно распределяет вес, освобождает правую руку – того гляди замахнется.

– Твой адвокат тебе звонил? – поинтересовалась я.

Он кивнул, но ничего не сказал: осторожничал. Потом шагнул вперед, все еще опираясь на пятки:

– Мы можем поговорить?

Взял меня за локти и повел к моей машине. Оказавшись там, где дети не слышали, он выпустил мою руку и отошел на комфортное для него расстояние (полтора метра от меня, по возможности больше).

– Давай так.

Я открыла обе дверцы машины, залезла внутрь, оставив ему водительское сиденье. Он поколебался, но не устоял перед искушением сесть за руль.

С тех пор как мы в последний раз вместе сидели в машине, прошла целая вечность. Разумеется, он считал, что водитель из меня хуже некуда. Как большинство мужчин, он был убежден, что водит машину лучше всех на свете. Просто скопище шизофреников: каждый считает себя Иисусом Христом, не могут они все быть правы.

Джон положил руки на руль – по диагонали, по всем правилам.

– Мой адвокат, скареда, повел меня на ланч в «Лоро». – Он окинул взглядом лужайку, будто ожидал увидеть там следы от тракторных гусениц. – Сказал, что они почему-то отказались делать доставку к нему в офис.

Скорее всего, то было моих рук дело. Вернее, хотелось надеяться.

– Он посоветовал мне принять твои условия. – Последнее слово он выплюнул как ругательство.

Понятия не имею, как судья Тигартен объяснила Джонову адвокату сложившуюся ситуацию, но результат был налицо. Все-таки стыд – великий двигатель прогресса.

Я вытащила из сумочки документы, положила на колени:

– Давай писать соглашение. С любовью у нас не вышло. Ну и ладно. У нас отличные дети, и жизнь продолжается.

Веки Джона затрепетали.

– Мы с Айрин собираемся пожениться, – сообщил он без всякой преамбулы. – Дети пока не знают.

– Поздравляю, – сказала я. И, не давая ему передышки, потребовала отдать мне собаку. Указала, что в моем жилище от Матильды меньше вреда, я же работаю на дому.

– Я подумаю, – сказал Джон и погладил свои великолепные волосы – будто хотел убедиться, что хоть их у него не отобрали.

– Ты собираешься жениться, а я собираюсь… сменить работу. – Я действительно собиралась. Даже если Принстон не раскошелится, с секс-индустрией покончено навеки. – Жизнь продолжается. – Я достала из бардачка ручку. – Детям нужны и мать, и отец. Оба. Какие тебе отдать дни?

– Рождество. – Голос звучал воинственно.

– Хорошо. – Я записала.

– Пасху. – Все тот же «мистер настойчивость».

Впервые слышу, что Джон религиозен.

– Хорошо.

– День отца.

– Без разговоров.

Нужен ему этот идиотский праздник – и ради бога.

– Мой день рождения.

Чтобы не остаться без подарков?

– Согласна.

Я записала. Подождала.

– Все?

– Да. – Джон, видимо, прикидывал, много ли потеряет, лишившись остальных трехсот шестидесяти одного дня родительских забот. – Я хочу, чтобы Сэм поехал в летний хоккейный лагерь.

Я старательно подобрала слова:

– Мне кажется, спорт не вызывает у Сэма энтузиазма.

– Он просто ленится.

Старая песня.

– По-моему, если кто и будет чемпионом, так это Дарси.

Он поразмыслил.

– Они останутся у меня до конца учебного года.

Еще две недели. В этот момент я могла с ним сквитаться – и мы оба это знали. Но я не стала. Ведь не в каникулах была для меня прелесть материнства. А в том, чтобы решать, что приготовить на завтрак, в неспешных летних утренних часах, в удивительных вопросах перед сном. И этого мне нужно было как можно больше.

– Можешь приезжать к ним, когда захочешь, ты это знаешь. К собаке тоже. Я стен не строю.

Я протянула Джону ручку – подписать.

Он посмотрел на меня, на лице вопрос. Видимо, гадал – как гадал уже не раз, – почему выбрал именно меня для продолжения рода. Взял у меня ручку, поставил подпись и вылез из моей машины.

Университеты

На полпути до дома я остановилась и позвонила Марджи.

Она взяла трубку после первого гудка, будто ждала моего звонка.

– Эти ученые мужи еще хуже издателей, – пожаловалась она, не дав мне и слова сказать. – Скареды, и у них чертова пропасть бюрократов, от которых зависит решение. В каждом действии должны давать отчет Богу и еще выше – опекунскому совету.

– Марджи, я вернула детей.

Я рассказала про суд, умолчав о судье – Даме с Сумкой; рассказала о соглашении с Джоном.

– Я знала, что ты своего добьешься, Барб, – сказала Марджи хрипло, можно подумать, она удерживала слезы. Звякнули кубики льда – обычный фоновый звук домашней жизни Марджи. – Хорошие времена. Грядут хорошие времена.

Похоже, у нее перехватило дыхание. Потом она взяла себя в руки:

– Университет Пенсильвании предложил четыреста долларов. Йель и Гарвард по штуке. (Так звучит тысяча на агентском языке.) Принстон обошел всех – две с половиной.

– На аукцион не похоже, – заметила я.

– Его и не было, – призналась Марджи. – Было просто обсуждение.

Я знала: больше она мне ничего не скажет.

– А что Вайнделл? – поинтересовалась я.

– Завкафедрой пригрозил судебным преследованием, но я напомнила о существовании опросников, подписанных членами их гребной сборной, которая только что выиграла первенство университетов, а также о том, что заведение посещали сотрудники университета, в том числе и его собственной кафедры.

– Так Вайнделл что-нибудь предложил? – спросила я. (Ну и нахалка!)

– Да, но я отказала. Слишком уж они близко, – пояснила Марджи.

– Тогда вперед! – сказала я и нажала на гудок.

Дома меня настиг телефонный звонок, от которого я столько пряталась.

– Это начальник полиции Винченцо.

– Барбара Барретт, слушаю, – сказала я и молча стала ждать, когда начнется вся эта тягомотина. Проявилась моя пассивная агрессия, мое внутреннее «я», пропитанное ненавистью к полицейским.

Он заговорил – я ждала обвинений, разноса за то, как я нехорошо поступила, и подробностей, во что мне это обойдется. Но начальник полиции Винченцо всего лишь хотел взять напрокат мою развалюху. Он участвует в работе школьной автомеханической мастерской, и им там нужно перебрать коробку передач.

– Вашей каюк, – проговорил он жизнерадостно. – Я завел машину, ключ-то вы оставили в пепельнице, но передачу включить не смог. Может, мальчишки ее и не починят, но хуже точно не сделают.

– Так вы мне ее вернете?

– Разумеется. Максимум через три дня.

Странный городок – что верно, то верно; но он начинал мне нравится.

Приехал Грег, привез ужин. Все аккуратно упаковано, обернуто вощеной бумагой, перевязано бечевкой – узлы хоть на выставку. Полагаю, потрудилась одна из его соседок.

– И как все прошло с Джоном? – осведомился Грег.

– На мой взгляд, неплохо. За ним остаются Рождество, Пасха и День отца.

– И все? – Грег развернул кусок пирога с клубникой и ревенем, он даже не помялся.

– Практически. Хэллоуин, День независимости и все остальное мне и самой пригодятся.

Овощи, поджаренные на гриле и завернутые в тонкую лепешку, оказались хороши.

– Собаку я тоже отсудила. – Я чмокнула Грега липкими губами. – Ты думаешь о том же, о чем и я?

– Угостим Рекса?

– Нет. Вернее, да; я думаю о щенках.

Грег откусил пирога, чтобы не отвечать.

Прощай, дом свиданий

За неделю до начала школьных каникул я заказала пять самосвалов гравия – подправить изрытый подъезд к охотничьему домику. Это был мой прощальный подарок Бабуле Брюс.

Приехала взглянуть в последний раз, окончательно прибраться. Развела огонь, чтобы было повеселее. Я решила оставить Бабуле Брюс и охотникам все: мебель, постельное белье, даже секс-игрушки.

В корзине лежала гора чистого белья, я принялась его складывать. На самом дне обнаружились Брюки. Сложенное белье я убрала в шкаф. Потом бросила Брюки в камин и держала на углях, пока не задымились. Когда Брюки рассыпались в пепел, я разбила кочергой оставшиеся головешки.

Закрыла ставни, приколотила на входную дверь прежний лист фанеры. Сняла вывеску. Все мои клиентки уже давно были в курсе – слухи в Онкведо распространяются быстро.

Еще почта

Однажды утром Билл привез мне конверт из Принстонского университета. Деньги по чеку я получила без труда.

Я передала их в местный фонд «Накорми ребенка», оставила себе только на то, чтобы купить джинсы за двести долларов (ну ладно, на распродаже они стоили сорок). Их, можно подумать, на меня шили.

Позвонила начальнице Вайнделлского архива и сказала, что хочу передать им рукопись в дар. Она «чрезвычайно заинтересовалась» и спросила, собираюсь ли я создавать для этого фонд.

Нет.

Мистеру Дейчу-младшему я презентовала шесть шаблонов писем. Похоже, наши беседы приоткрыли щелку в его необщительности, потому что, когда я объясняла, для чего нужен какой шаблон, он даже ненадолго взглянул мне в глаза. Может, он уже готов к самостоятельному общению со своими клиентами. Я пообещала, что каждый год буду помогать чистить вишни от косточек, если спрос на вишневое мороженое не упадет.

Дописала для Марджи «амишевский» любовный роман. Ей понравилась сцена, где герой на пике наслаждения – названном «вершиной» – кричит: «Выходи за меня!» Марджи считала, что роман придется по вкусу женской аудитории. Рынок любовной литературы казался бездонным, так что я написала еще роман, потом еще. Пустила в ход все бейсбольные словечки, какие выучила. Писать о спорте и о сексе – почти одно и то же. Кто знает, может, это и есть мое призвание. Мама пришла в ужас от того, что я целыми днями пишу.

– У тебя же попа станет совсем плоской! – ахнула она.

Время от времени выходили на связь бывшие сотрудники. Тим попросил рекомендательное письмо. Уэйн прислал записку на официальном бланке, когда его приняли в Гарвард в высшую экономическую школу. Выразил мне свою признательность за то, что я дала ему возможность осознать и развить интерес к предпринимательской деятельности.

Сид прислал мне несколько сборных музыкальных дисков – на каждом имелась по меньшей мере одна песня, которую можно назвать неприличной. Дарси он подарил черные балетные туфельки. Надев их, она протанцевала свою вариацию на тему из «Щелкунчика», взяв в кордебалет щипцы для орехов, безотказных Барби и несколько пластмассовых мышей.

Вишневый пломбир

Три месяца спустя после закрытия дома свиданий мы поставили лоток с мороженым на улице, где должен был проходить парад в честь Дня независимости. На параде в каждом из здешних городов полагалось дежурить всем пожарным округи, так что до Онкведо очередь доходила только седьмого июля. Парад повторялся из года в год: сначала ползут, гудя, допотопные пожарные машины, потом тракторы тянут волокуши с тюками сена, на которых восседает Молочная Королева штата Нью-Йорк со своей свитой и машет всем рукой.

Бабуля Брюс тоже явилась посмотреть парад – она сидела в своей инвалидной коляске рядом с мистером Дейчем-старшим. На ней была футболка с надписью «Старейшая жительница Онкведо».

Я дала ей стаканчик мороженого. Накануне мы с Сэмом до полуночи чистили вишни.

– Спасибо, милочка.

Ела она медленно, наклонившись к самым коленям, на которые аккуратно подстелила бумажную салфетку. Когда стаканчик почти опустел, Бабуля Брюс положила деревянную ложечку и посмотрела на меня. У нее были глаза цвета хорошо промытой синевы.

Я присела на корточки рядом с ее коляской.

– Прекрасно, – сказала она, кивая мне. – Прямо то, что надо.

Сэму нравилось накладывать покупателям мороженое, Дарси же сердито сверкала на них глазами, пока я не отвела ее в сторонку и не дала ей порцию пломбира. Дарси выбрала из него все вишни, шепча по ходу: «Уйди, уйди, уйди»; в результате получилось обыкновенное мороженое, ее любимое.

Я посчитала: один – Дарси, два – Сэм, три – Грег, четыре – Матильда, пять – солнце в листве, шесть – запах свежих вишен, от которого текут слюнки, семь – жители Онкведо со всех сторон, все довольные, все лижут мороженое.

После парада мы смотрели бейсбольный матч – играла фермерская команда «Янки». Я сидела рядом с Грегом и детьми. День был дивный. Все были счастливы. Всех разбирал азарт. А потом этот бейсбольный матч все тянулся. И тянулся. И тянулся. Я надела темные очки, чтобы скрыть за ними скуку. Грег держал меня за руку и водил большим пальцем по ладони, обозначая базы и игроков. Здесь бы написать, что все вдруг изменилось, что я, как Хелен Келлер [29]29
  Хелен Келлер(1880–1968) – слепоглухая американская писательница, в детстве обучалась думать и говорить по специальным методикам, в частности, буквы наставница 403 «рисовала» пальцем на ее ладони. ( Келлер X.История моей жизни. М.: Захаров, 2003.)


[Закрыть], вдруг все просекла, вот так взяла – и просекла: бейсбол – это прекрасный танец, исполненный грации, силы и самобытности. Только я ничего не просекла. Я сидела и мечтала об одном – чтобы за темными очками никто не заметил, как мне на это наплевать.

Попыталась представить, как Набоков – рослый, седовласый – сидит на трибуне, а рядом с ним – Вера, в соломенной шляпке. Представила, как колышется воздух вокруг его головы – так напряженно он думает. Но его здесь больше не было, и удивительные узоры, которые подарила миру его мысль, распознаваемые даже в столь примитивном проявлении, как мужчины, размахивающие битами, – давно исчезли.

Круассаны

В конце лета я решила свозить детей в Нью-Йорк. Прогуливаясь по какой-то малозаметной улочке, мы набрели на новое обиталище пекарни «Сеси-селя». Дарси стояла прижавшись носом к заставленной мучными шедеврами витрине, когда мне позвонил принстонский профессор, купивший мою базу данных. Голос его звучал сурово.

– Мы заплатили за эти данные крупную сумму.

Я не возражала.

– Я тщательнейшим образом их изучил, – Он прочистил горло и продолжал: – И на основании анализа статистических данных через разработанную для них проекционную модель я постепенно прихожу к выводу, что женщинам прежде всего нужно понимание.

В тоне слышалось осуждение.

– Да, – сказала я. – Так и есть.

– Это невероятно расплывчато, – возразил он. – И трудно назвать этот вывод бесспорным.

– Если к женщинам станут прислушиваться, им и этого хватит, – просветила я его. И повесила трубку.

Дарси поедала глазами корзиночки с абрикосами. Сэм стоял на коленях перед «наполеоном», пересчитывая слои.

– Croissant au chocolat. Cafe, pas du lait [30]30
  Круассан с шоколадной начинкой. Кофе без молока (фр.).


[Закрыть], – сказал, увидев меня, Пьер.

Он помнил, что я всегда заказывала.

– Je t'aime [31]31
  Я тебя люблю (фр.).


[Закрыть], – сказала я, исчерпав тем самым почти весь свой французский.

Он неповторимо, по-гальски, причмокнул губами – и этим все было сказано. Сказано: «Да иди ты». И еще: «Я бы, может, и переспал с тобой, будь на тебе туфли поизящнее».

Мы ели выпечку за маленьким столиком на тротуаре. Я следила, как меняются лица моих детей, – с каждым кусочком новое блаженство.