Текст книги "Цепь"

Автор книги: Леонид Сапожников

Соавторы: Георгий Степанидин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Попытаюсь как можно тщательнее восстановить все события вечера. Но я уже должен, обязан забыть, что еще вчера любил эту женщину, что и сейчас люблю ее и буду, наверное, любить ее всегда. Но между нами все кончено.

Итак, что же произошло? Что?.. Я пришел к ним вечером. Я хотел видеть Верочку. Но пришел еще и потому, что случайно прочитал в блокноте Брауна, что он будет у профессора. А Феликс Эдмундович сказал, что этот господин пытается проникнуть в московские научные круги. Профессор Остальский работает в Госплане, а там происходит утечка информации. И еще Жук… Инженер Жук – давний поклонник Верочки. Она сама, смеясь, как-то сказала мне: “Господи, он же пять лет объясняется мне в любви. Он такой смешной…). Он совсем не смешной, а хитрый и опасный враг, негодяй и мерзавец, и я пытался осторожно намекнуть однажды Верочке на это. Но, увы, сам же испугался, что она расценит мои слова как “клевету” на соперника. Это, видимо, и не давало мне морального права заниматься Жуком по долгу службы, как чекисту. Я опасался, что мои чувства могли взять верх над разумом… И вот в конце концов выяснилось: и я и Жук безразличны Верочке, ибо она любит Глеба Саулова, о существовании которого я в этот вечер впервые услышал.

В гостиной сидели Верочка, Браун, Жук и Генрих Петрович. Я сразу же заметил, что Верочка слишком возбуждена. И вот когда Жук попросил Верочку сыграть “Ноктюрн” Шопена, она почему-то вспыхнула и ответила: “Хорошо! Я сыграю Шопена, но только не “Ноктюрн”, а траурный марш!” Генрих Петрович сел за рояль, а Верочка на миг прислонила голову к грифу виолончели и заиграла. Боже мой, как она играла! Я в жизни до этого дня не слыхал такой игры. Но вдруг она резко опустила смычок, и аккорд рояля тоскливо повис в воздухе. В комнате наступила неловкая тишина. Никто не решался аплодировать, потому что Верочка играла так, словно здесь, рядом, лежал покойник. “Вы чудесно играли, фройлен Вера, – громко и одобрительно сказал Браун, как будто он только что съел порцию сосисок и запил их баварским пивом. “Фройлен Вера, – чуть слышно произнесла Верочка, – Как это непривычно звучит”. “Да, – почему-то обрадовался немец, – в моем языке действительно довольно много резкости и твердости”. “Сегодня стояла в очереди за селедкой, – уже громче и с каким-то надрывом продолжала Верочка, – столько народу… Холодно было… Шел дождь. Ужасно… А одна старушка сказала мне: “Что, девка, уж и чемодан собрала? К Юденичу хочешь драпать?” Сначала я не поняла, о чем это она, о каком чемодане, а после догадалась, что она говорит о футляре для виолончели. Футляр для виолончели – чемодан! Господи, какие же мы разные… А жить должны вместе!..” “Не надо! – В голосе Генриха Петровича прозвучали испуганные нотки. – Не надо обращать на это внимание, девочка!” Она взглянула на него и забормотала: “Фройлен Вера… Девка… Девочка… Да кто же я?” “Простите, но я, – попытался что-то сказать Браун, – я не хотел…” “Да вы-то здесь при чем! – резко оборвала его Верочка. – Что вы вообще туг делаете, в России?” “Я… Собственно, я журналист”. “А-а-а, журналист!.. Понимаю., Наблюдаете жизнь, да?” Генрих Петрович встал и, чтобы как -то разрядить обстановку, пригласил всех пройти в другую комнату, к столу. “Да, да, – закричала Верочка, и на ее щеках стали явственно выступать красные пятна. – К столу! К столу! На пир во время чумы!.. Прошу вас, мой воздыхатель господин Жук! И вас, господин журналист, и вас, товарищ большевик, вы ведь тоже мой ухажер, да? Господи, каким успехом я пользуюсь! У белых, у красных, у черных!..” “Верочка! – испуганно воскликнул профессор. – Ты, кажется, переходишь все границы…” Верочка же закричала в голос: “Какие границы, дядя? О чем ты? Скоро вообще не будет никаких границ! Ты что, дядя! При мировом коммунизме не будет никаких границ. Никаких!”

Все мы сидели, опустив глаза. Нам было не по себе. И только Браун с удовольствием наблюдал за происходящим. У него даже ноздри стали раздуваться, как у зверя. Отвратительные, заросшие рыжими волосами ноздри большого, мясистого носа. Может быть, у него в голове уже зарождался замысел будущей статьи о скандале в доме известного русского профессора химии. “Госпожа Вера, – Браун, очевидно, решил еще больше подлить масла в огонь, – а что плохого в том, что я нахожусь в это время в России? Вы с таким… ммм… неудовольствием сказали “наблюдаете жизнь”, что мне, право…” “Вы наблюдаете жизнь? Вы? – воскликнула Верочка – Ну, разумеется, вы наблюдаете жизнь, а почему бы вам ее и не наблюдать? Это хорошая профессия – наблюдатель жизни… Когда мы с Глебом были в Петрограде, познакомились там с одним иностранным журналистом, Он тоже наблюдал жизнь. Он был американцем…” Она опустила голову и исподлобья взглянула на меня. Ее взгляд излучал ненависть. Я ничего не мог понять, ничего… И потом-какой Глеб? Я слышал о нем впервые… “Да, – повторила Вера, – он был американцем. Его имя Джон Рид. Вы знаете его, господин Браун.’” “О-о! – зачмокал губами немец. – Большой репортер! Блестящее перо!..” “Такой же негодяй, как и все красные’” – злобно выкрикнула Вера. Профессор вскочил со стула, бледный. Как он испугался! Он наверное, вообразил, что я сейчас же, немедленно выхвачу маузер и всех арестую. “Вера! – кричал он, – Прошу тебя. Ну что ты говоришь?.. Опомнись!. Господа! Товарищи!. Не обращайте на нее внимания Она очень утомлена…” Я пытался успокоить его, но во мне что-то оборвалось. Я решил уйти и начал прощаться. Здесь мне больше нечего было делать А Вера кричала мне вдогонку; “Уходите! И вы. Жук убирайтесь вон! Вы оба не стоите – слышите! – не стоите и мизинца моего Глеба!..”

В дверях меня догнал Генрих Петрович, в накинутом на плечи пальто, без шляпы. “Не сердитесь на нее, – бормотал он, – понимаете, я не хотел вам говорить раньше… Давайте постоим немного в подъезде Я боюсь простудиться”. “Генрих Петрович, – сказав я, – что случилось сегодня с Верой, почему она такая?” “Ад, да, разумеется… Я должен был сказать вам раньше… Дело в том, что несколько лет назад Верочка была помолвлена с Глебом Сауловым, старшим сыном моего друга, профессора Саулова Сергея Викторовича. Он живет в Петрограде…” (“Почему же вы говорите об этом только сегодня’ Вы знаете, что я люблю Верочку”. “Вера просила не говорить. Она любит нравиться, любит, когда у нее много поклонников, понимаете?” “Понимаю, – горько усмехнулся я – Значит, мне была отведена роль пажа?” “Простите, но она… действительно любит Глеба. Он славный человек, умница, талантлив. Может быть, вам это и неприятно слышать”. “Где он сейчас?” – перебил я. “Во время войны попал в немецкий плен. Ом и сейчас в Германии”. “Он что же, забыл вернуться на родину?” – Я чувствовал что не могу сдержать раздражения и обиды. “Он серьезно болен, у него туберкулез. А сегодня утром к нам пришел его бывший сослуживец Лавр Зигмунтович Маринкевич и сказал, что Глеб очень плох и просит Верочку во что бы то ни стало приехать к нему в Берлин” “Откуда этот Маринкевич узнал о Глебе Саулове?” “Не знаю. Верочка ходила сегодня в Комиссариат иностранных дел… или ВЧК, право, не знаю точно, куда именно. Просила разрешить ей выезд в Германию, но ей отказали. Если ее не выпустят.” Он внезапно вцепился в мой рукав и горячо зашептал: “Послушайте, послушайте, вы же влиятельный человек, и я прошу вас…” “Что? Вы хотите, чтобы я сам ходатайствовал?!” “Да! – выдохнул он. – Если вы любите Верочку, вы должны это сделать.”

Я ушел, не ответив ему. Что ж мне делать?..”

“…Я попросился на прием к Дзержинскому и все ему рассказал.

– Вы полагаете, что мы можем отпустить ее? – спросил он.

– Думаю, что можем, Феликс Эдмундович… Остальская не враг. Сейчас она на грани… необдуманного поступка.

Дзержинский быстрыми шагами ходил по кабинету.

– Что вы успели узнать о Глебе Саулове?

– Не многое, Феликс Эдмундович. Глеб Сергеевич Саулов, поручик царской армии, награжден георгиевским крестом за личную храбрость. Отец его…

– Об отце я знаю, – перебил Дзержинский. – Вот прочитайте, это получено от него.

Он протянул мне листок бумаги, исписанный бисерным почерком: “Уважаемый Феликс Эдмундович! Я знаю наверное, что мой сын Глеб, попав в немецкий плен, заболел туберкулезом и временно – по моему настоянию – остался в Германии, так как нуждается в серьезном медицинском лечении и хорошем питании. Мой сын – Глеб Сергеевич Саулов – честный русский офицер, не запятнал своих рук кровью невинных людей. Я уверен, что до конца жизни он останется патриотом своей родины. Именно таким мы и воспитывали Глеба: его дед и я. По выздоровлении мой сын сразу и непременно вернется в Россию для службы своему отечеству и своему народу. Я консультировался с несколькими видными специалистами, и они считают, что приезд в Германию к моему сыну его невесты Веры Васильевны Остальской может благотворно сказаться на здоровье Глеба, Поэтому я нижайше прошу Вас и соответствующие учреждения проявить в этом вопросе душевную доброту. Что же касается меня, я жил, живу и буду жить в Советской России и постараюсь принести ей пользу, поелико возможно и покуда хватит сил моих С уважением, С.Саулов профессор”.

– Что скажете? – спросил Дзержинский.

– Я присоединяюсь к просьбе профессора Саулова. Сам Сергей Викторович с первых дней революции стал сочувствовать нам, вы это знаете, Феликс Эдмундович. У него есть еще сын, Сергей. Почти мальчик. Несчастный ребенок, он в детстве попал под пролетку и остался калекой на всю жизнь.

– Что вам удалось выяснить о сослуживце Глеба Саулова – Маринкевиче, передавшем Остальской просьбу жениха?

– Бывший офицер. Настроен явно антисоветски. Но не был замешан ни в одном из выступлений против Советской власти. Уверяет, что просьбу Глеба насчет Остальской передал ему совсем недавно бывший ротмистр Гарин, сослуживец Саулова и Маринкевича.

– А Гарин? Это что за фигура? – спросил Дзержинский.

– Участник контрреволюционной организации офицеров. К сожалению, проверить правильность показаний Маринкевича не удалось: Гарин недавно в перестрелке с чекистами был убит.

– Может быть, Маринкевичу это тоже известно и поэтому он сослался как раз на Гарина? Может быть, и сам Маринкевич не такой уж “мирный”, тем более настроен антисоветски…

– Я понял, Феликс Эдмундович. Мы еще раз его проверим.

– Хорошо, – кивнул Дзержинский. – Как обстоит дело с ликвидацией банды “поручика Викентия”?

– В среду начинаем, Мы знаем все места, где базируется банда и где бандиты скрываются после налета.

– Итак, в среду, – повторил Дзержинский. – Хорошо, Орел!..”

“…Прощай, любовь моя несостоявшаяся!.. Я последний раз видел Веру. И сказал ей, что вопрос с ее выездом, в Германию решен положительно. Пожелал ей счастья. “Вы, верно, думаете, что я декабристка’ – спросила она тихо. – Простите меня, но я люблю его”. Я ответил, что не считаю ее декабристкой, хотя бы уже потому, что те русские женщины ехали в каторжную Сибирь, но могу понять ее чувства. Она подошла ко мне, обняла и поцеловала в щеку. “Храни вас бог. Вы добрый человек. А за мою глупость… тогда… вы понимаете… простите великодушно… Мужу станет легче, мы вернемся, и вы станете друзьями. Он славный человек, он похож на своего отца…” Вот и все. Послезавтра Вера отбывает. А я завтра выезжаю а отряд. Ликвидируем банду, и я вернусь к своей физике. Я буду работать с академиком Лазаревым!..”

“…Был бой. Короткий и беспощадный. Прямо как на поединке: мы встретились лицом к лицу с ним, с “поручиком Викентием”. Красивый человек. С холодным, надменным лицом. Я стрелял в упор и промахнулся. Нервы. Он выстрелил и зацепил мое плечо. А у меня уже не было патронов. Тогда я швырнул гранату. От взрыва и его и моя лошади понесли в разные стороны, но я успел увидеть, как “поручик Викентий” повис на шее лошади. Все. Банды больше не существует. Спи спокойно, Иван Григорьевич Бородин…”

“…Странно, но мне больше на хочется вести дневник. Впрочем, дневник ли это был? Обычно человек начинает вести дневник в самом начале, в юности Я же, увы, далеко не гимназист. Просто у человека бывают такие минуты, когда ему хочется с кем-то поделиться, кому-то доверить го сокровенное, что лежит на душе. Таким другом стал для меня дневник. Но, случается, друзей теряют. Я почему-то не хочу больше писать. Следовательно, я потерял своего друга…”

И все же комиссар Орел еще раз открыл эту тетрадь.

В 1928 году он записал:

“…Сначала я не поверил, получив письмо от Веры О.на писала, что находится в Москве, приехала в качестве переводчицы немецкой делегации инженеров,.”

И далее – та самая “записка из тайника”. Первое звено в цепи…

Веня тем временем уже давно прочитал все документы, которые мы захватили, и с нетерпением поглядывал на меня.

Я молча протянул ему тетрадь, а он мне – стопочку листов.

Новых материалов оказалось не так уж много. Была справка из архива Министерства обороны СССР, свидетельствующая, что “…капитан запаса Клычев Святослав Павлович награжден двумя орденами Красного Знамени, Отечественной войны II степени, Красной Звезды, медалями “За боевые заслуги”, “За взятие Кенигсберга”..”

В справке из Московского высшего технического училища имени И.Э.Баумана говорилось, что “…Клычев С.П. поступил в 1940 году в училище и в 1941 году ушел со II курса на фронт добровольно…”

Справка из Центрального адресного бюро сообщала, что “…Клычев Святослав Павлович проживал с 1925 года по 1942 год включительно по адресу: г. Москва, ул. 1-я Мещанская, дом 28, кв. 5. Вместе с ним проживали: жена – Клычева Анна Андреевна, 1922 года рождения, и до 1940 года в указанной квартире также проживал отец Клычева – Павел Егорович Клычев…”

Эти документы мало давали каких-то новых сведений о жизни учителя Клычева.

Значительно больше новых документов оказалось по Галицкой.

Я перечитывал справки, подтверждавшие, что она жила и работала в Уфе, в Казани, в Новосибирске. Поступила справка и из Киевского кредитно-финансового техникума, даже с копией ведомости об успеваемости учащейся Ксении Эдуардовны Колесниченко.

– Ты обрати внимание на киевский период жизни Галицкой, – буркнул Веня, – связанный с ее пребыванием в детском доме.

Ага, вот она, справка из Киевского детского дома… Так что же интересного нашел в ней Веня? В 1932 году десятилетняя девочка Ксения принята в детский дом… В 1935 году взята на воспитание родственником Эдуардом Тимофеевичем Колесниченко. Но это нам уже известно.. А вот и то новое, что удалось раздобыть капитану Анбасарову. Он побывал в Киеве и обнаружил в архивах весьма любопытный документ.

Ах, Веня-Веня, так скромно о таком важном документе!..

Это было заявление Эдуарда Тимофеевича Колесниченко о том, что он хочет воспитать девочку, готов… обязуется и пр. и пр. Заявление написано им. Собственноручно.

Но главное-то было в другом документе. Прочитав его, я ошарашенно уставился на Веню и пробормотал:

– Ты понимаешь, что это такое?

– Естественно, – хмыкнул Веня. – Я все понимаю. И терпеливо ждал, когда ты наконец прочитаешь дневник. Я только одного не понимаю, зачем шеф заставил нас читать этот дневник, если мы, кажется, вышли наконец на главного!..

Я ничего не ответил, я думал о заключении экспертизы, которая гласила, что почерк человека, написавшего записку Галицкой: “Последний раз предупреждаю – верни! И знай, или мы вместе, или… С.” – и почерк Эдуарда Тимофеевича Колесниченко, взявшего на воспитание тринадцатилетнюю Ксению, – оказались идентичными. А это значило, что таинственный “С.” и Э.Т.Колесниченко – одно и то же лицо. И, следовательно, именно его в первую очередь надо искать. В чем и был абсолютно прав Вениамин Бизин. А между тем Полковник ни словом не обмолвился об этом документе, словно проверял нас на элементарную наблюдательность и сообразительность. И главным-то документом Кирилл Борисович почему-то посчитал все-таки дневник комиссара Орла… Что же этакого, сверхважного вычитал он в нем? Я был уверен: он сделал это не случайно. Нет, я хорошо знал нашего шефа.

– Вот что, Веня, – помолчав, сказал я, – давай-ка забудем про все.

– Про что? – удивился он.

– Про все! – повторил я – И про записку, которую принес Лютенко, и про заключение экспертов.. Нет у нас всего этого. Вспомни, что сказал Полковник…

20

В  комнату вошел Минхан Абугазин.

– Штудируете? – улыбнулся он, кивая на лежащие в беспорядке бумаги.

– Минхан, – горячо заговорил Веня, – может, ты объяснишь, зачем весь этот цирк с дневником? Есть Колесниченко, есть “С”. Надо искать одного из них, найдем обоих! Зачем же усложнять? Теперь, кажется, все прояснилось…

– Веня, – отозвался тихо Минхан, – у нас нет ничего конкретного. Это на первый взгляд все вроде бы прояснилось, а если иначе взглянуть, так ведь еще больше запуталось. Мы думали: кто такой “Симаков”? “Седой”? “Хромой”?.. А теперь “С.” – еще к тому же и Колесниченко. Просто?.. Ну-ну… А кого из них искать? И кто есть кто? И, наконец, где их всех искать?

– Судя по тому, что вертится вокруг нашей области, – ответил я, – и искать нужно здесь.

– А он окажется в Дарьинске, как Раимджан, – возразил Минхан. – Или в Гомеле. Или в Риге… Или…

– Кто “он”? – бросил Веня.

– Любой из них может быть “он”, если уже не “он”! – вздохнул Минхан. – Сознаюсь: грешен. Поначалу я тоже не придал значения отрывку из повести Клычева. А кто из нас придал? Шигарев? Кирилл Борисович? Генерал Сегизбаев? Прокурор области Докаев?.. Никто не придал. До тех пор, пока не выяснилось, что тетрадочка пряталась в железнодорожной камере хранения. Не в домашнем тайнике, не среди книг, не в чемодане с вещами, а в камере хранения. Одна тетрадочка в старой сумке лежала там, больше ничего! Слушайте, надо быть полным идиотом, чтобы не придать этому факту особого значения.

– Считайте, Минхан Ергалиевич, – огрызнулся Веня, – что я полный идиот!

– Нет, Вениамин Александрович, – ласково заулыбался Минхан, – вы не идиот. Вы хороший оперативный работник. Но… – Он многозначительно поднял вверх палец. – Но в данном случае эти ваши качества уже бесполезны для дела.

– Спасибо! – обиженно кивнул Веня.

– Больше того, – продолжал невозмутимо Минхан, – они даже начинают вредить и вам и делу. Вы все еще в погоне за Рахманом Икрамовым и Раимджаном Ходжаевым. Успокойтесь и остановитесь: они уже сидят. А теперь поразмышляйте…

Ничего ласкового в голосе Минхана и в помине не было. Он сидел, ссутулившись, и буравил нас своими черными глазами.

– “С.” требует от Галицкой, чтобы она ему что-то вернула. Так? Так! Угрожает? Верно? Верно!..

Он сам себе ставил вопросы, сам и отвечал на них. Казалось, что про нас Минхан вовсе забыл.

– А может быть, именно этот дневник он от нее требовал? Почему бы и нет? Возразите же мне, что он требовал от нее нечто другое. Не можете. Правильно. Не можете, потому что не знаете, как этот днезник попал к Галицкой. И я не знаю. Но построить версию я могу? Могу! И я ее строю. Пожалуйста. А вы ее рушьте, ради бога! Но разрушьте аргументированно. Так вот, каким образом днев-нлк комиссара Орла попал в руки Галицкой?.. Я задал себе этот вопрос. И знаете, что сделал? Отправился в Салтановск!..

– Ты был в Салтановске? – выдавил я из себя.

– Да, Виктор Николаевич, – кивнул Минхан, – я был в Салтановске. И сделал там то, чего не сделал ты, друг мой! Я облазил весь Салтановск.

Это, конечно, громко сказано, но все-таки я побывал в аэропорте, на вокзале, на автобусной станции – во всех выходах из города. И всюду разным людям показывал фотографии Галицкой, Ковальчука и Раимджана.

– И что же? – пробормотал Веня.

– Все прекрасно! – воскликнул Минхан. – Галицкая была в Салтановске. В ночь на пятое июня. Сидела на скамейке в зале ожидания в местном аэропорте. Ее опознал по фотографии дежуривший в ту ночь сотрудник милиции Жакенов. Был там же, в аэропорте, и Раимджан Ходжаев и передал ей – Галицкой – портфель. Его же опознал не только Жакенов, но и кассир. Ходжаев брал в кассе билет на Дарьинск. Ковальчука же никто не видел. Кстати, Раимджан был в Салтановске и шестнадцатого мая, его опознала по фотографии бортпроводница рейса Дарьикск–Салтановск… Так что же мог передать Галицкой в ту ночь Раимджан? Думаю, все, что было связано с публикацией отрывка из повести учителя Клычева в местной газете “Маяк”. Я не уверен, что рукопись его книги сгорела во время пожара. Просто эту рукопись Галицкая – заметь, Веня, не Раимджан, не Ковальчук, не Зикен Бейсеев, а Галицкая! – отдала “С”. А дневник по какой-то причине оставила у себя.

– Ты так говоришь, будто все уже доказал! – возразил я, несколько задетый его словами.

– Что ты! Что ты! – замахал руками Минхан. – Это всего лишь моя фантазия взыграла. Но почему бы и не пофантазировать немного, а? Смотрите, что получается… – Минхан взял чистый лист бумаги и достал из кармана ручку. – Сделаем “разметку”. Сначала по Клычеву. Тридцать первого мая был опубликован Указ Президиума Верховного Совета республики о награждении Святослава Павловича. Через день в “Маяке” – отрывок из его повести. Третьего июня – Барманкулову звонит “Симаков” и просит свести его с Клычевым. Кстати, я посмотрел в библиотеке последние книги, выпущенные издательством. Одну из них редактировал П.Симаков. Поэтому можно представить, что преступник воспользовался фамилией, просто-напросто прочитав эту фамилию в той же книге. Между прочим, это говорит и о том, что “Симаков” действительно живет где-то здесь, в Казахстане. Я навел справку: почти весь тираж этой книги был распространен в нашей республике. Ну, ладно… Третьего же июня, вероятно, “Симаков” снова звонит в Салтановск, на этот раз Клычеву. Телефонный звонок из квартиры Галицкой в квартиру Клычева, во всяком случае, зафиксирован. Так?

– Так, – киваю я.

– Четвертого июня банкет в ресторане “Весна”. В ночь на пятое июня – пожар в доме Клычова. Шестого июня —понедельник. В понедельник, замечу, Раимджан Ходжаев не работает, его газетный киоск закрыт. Это из вашего рапорта. Правильно?

– Правильно, – подтвердил Веня.

– Вы не забудьте, пожалуйста, о тяжелом дне – понедельнике, – со значением сказал Минхан. – Он нам еще пригодится. И не раз. А теперь давайте вернемся ко второму июня. Вместе с отрывком в газете были опубликованы фотография Клычева и его краткие биографические данные. Могли ли эти данные и фотография заинтересовать того, кто почему-то опасался учителя Клычева? Может быть, того же “Симакова”? А может быть, “Симаков” – это и есть “С”, он же “Колесниченко”…

– При таком пасьянсе он имеет право быть и “Седым”! – ехидно ввернул Веня.

– Совершенно справедливо! – охотно согласился Минхан.

– Но уж ни в коем случае не Ковальчуком! – закончил свою мысль Веня.

– Если моя версия окажется плодотворной, – улыбнулся Минхан, – то “Симаков” поможет нам установить, где находится Ковальчук!..

– Минхан, не крути! – перебил я. – Выкладывай!

– Понимаете, по моим расчетам получается, что Раимджан Ходжаев уже в день побега Ковальчука узнал о случившемся. Когда сбежал Ковальчук? Восемнадцатого июля… Это был понедельник. Опять понедельник. Я читал ваш рапорт о встрече с женой Раимджана в больнице. Ее ведь увезли тоже в понедельник, с сердечным приступом. Чем он был вызван? Жена Раимджана объяснила вам. Она испугалась. Оказывается, между нею и Раимджаном произошел бурный скандал по поводу денег. Тогда Раимджан собрал чемодан и ушел из дома. И вот пожилая женщина испугалась, что муж реимл бросить ее на старости лет. А что же Раимджан? На следующий день вернулся домой. Где он был в ту ночь?

– Да где угодно! – пожал плечами Веня.

– Согласен, – кивнул Минхан. – Но лично я полагаю, что восемнадцатого июля Раимджан Ходжаев должен был встретиться с Ковальчуком и передать ему что-то, то, что находилось у него в чемодане. Возможно вполне, наркотик. И встреча у них была запланирована.

– Это несерьезно! – возразил я. – Не поверю, чтобы Раимджан при его осторожности сам повез наркотик Ковальчуку. Нет, это нереально!..

– Очень даже реально! – воскликнул упрямо Минхан. – Да именно потому, что Раимджан Ходжаев – осторожный человек, он и не мог доверить никому встречи с Ковальчуком. Не забывайте, чем они повязаны: двойным преступлением. Если принять мою версию за истину, то больше не будет вызывать удивления тот факт, что Ковальчука по фотографии никто из людей Раимджана и Тургая Кадырова не мог опознать. Либо он вообще ни разу не был в Дарьинске, либо имел выход только на Раимджана, а тот себя надежно законспирировал… Так вот, допустим, Ковальчук не пришел на встречу, чем сильно напугал Раимджана. Лететь в Салтановск он не хочет, там его могут случайно опознать. Звонить Ковальчуку некуда. Посылать телеграмму он не станет, потому что она может долететь “с хвостом”. И тогда он должен был встретиться еще с кем-то. С человеком, который сообщил бы ему о Ковальчуке или, наоборот, которому Раимджан обязан был сказать, что Ковальчук на встречу не явился.

– “Симакову” или…

– Может быть, может быть, – не дослушав, перебил Минхан, – а может быть, есть еще кто-то – третий, четвертый, пятый… Назовем его “Икс”, так будет точнее. Я думаю, что Раимджан восемнадцатого июля встретился с “Иксом”, и тот сообщил ему о побеге Ковальчука. Они договорились, как себя вести Раимджану в случае ареста…

– Минуточку! – поднял руку Веня. – Если следовать твоей логике, то надо прийти к тому, что “Икс” и укрыл Ковальчука? Или помог ему скрыться?

– Значит, “Икс” – главарь? И полное подчинение ему со стороны Раимджана и Ковальчука? – сказал я. – Допустим. Но тогда что их связывает? Почему они пошли на убийство Галицкой и Клычева?

– Все правильно, Виктор! – заметил Минхан. – Хорошие вопросы. Но прежде надо выяснить, кто кому подчиняется и что в самом деле связывает их… К примеру, Ковальчук полностью зависим от Раимджана, ибо тот снабжает его наркотиком. А почему Раимджан зависит от “Икса”? Этого мы пока не знаем. Раимджан, уже уверенный в том, что у нас нет Ковальчука и что мы пока не вышли на “Икса”, ничего сам не скажет В этом, к сожалению, сомневаться не приходится. Я такую категорию людей знаю Значит, один-единственный у нас выход – найти “Икса”. Вот так, ребята..

– А “пальцы” Раимджана в квартире Галицкой? – произнес Веня – Если его на этом “поймать”? Он же убежден, что “не наследил”.

– Э-э, – небрежно отмахнулся Минхан. – Знаете, что я бы сделал на его месте, предъяви мне такую улику? Немедленно признался бы, что был в квартире Галицкой. Больше того, сказал бы, что был ее любовником и так далее. Словом, выдал бы “на-гор” романтическую историю. Чем он рискует, пока у нас нет Ковальчука и “Икса”? Галицкая мертва, она ничего не опровергнет. Раимджан Ходжаев не мальчик, его на такие крючки не поймаешь!..

Минхан потянулся к графину, налил воды, выпил.

– Давайте суммировать, – сказал он, поставив стакан. – Естественно – по этой версии, с точки зрения реальной фантастики. Если допустить, что Клычев написал повесть на основе документального материала и “высветил” того, кто хотел бы остаться в тени; если допустить, что Раимджан Ходжаев передал рукопись Галицкой, а также дневник комиссара Орла, и та не отдала дневник “Иксу” чтобы иметь возможность его держать в руках, за что и поплатилась жизнью; если допустить, что Раимджан и Ковальчук были всего лишь рядовыми исполнителями, значит, надо искать ответ на вопросы: чем газетный отрывок и дневник комиссара Орла могли испугать “Икса” и кто такой “Икс”? И где он скрывается, хотя это уже более проблематично, как говорится, если иметь в виду, что последняя запись в дневнике сделана в двадцать восьмом году. Однако прежде чем ответить на все эти вопросы, мы должны получить исчерпывающий ответ на один вопрос – кто такой комиссар Орел? Мы должны узнать все подробности его жизни и смерти, если он умер. Не надо исключать того, что комиссар Орел жив…