Текст книги "Фурцева"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Нашлись еще сомнительные места, и они тоже были исправлены…

Заместитель главного редактора «Иностранной литературы» Савва Артемьевич Дангулов доложил:

– Несколько слов в связи с критическими замечаниями, которые были высказаны товарищем Фурцевой в адрес нашего журнала на одном из последних совещаний в ЦК. Говорилось о том, что нужно было давать больше контрпропагандистских материалов. Правда, этот упрек был сделан не только в адрес нашего журнала, но и других журналов, которые недостаточно печатают таких материалов. Мы уже предприняли усилия, и в шестом номере у нас идет два контрпропагандистских материала наших авторов. Кстати, на этом совещании говорилось, что надо больше давать таких материалов и написанных именно нашими авторами. Это замечание приобретает особое значение в связи с предстоящей американской выставкой в Москве. Наша пресса будет публиковать много материалов, которые рассказывают об истинном положении вещей в США, вскрывают острые проблемы и противоречия… И вообще наш отдел публицистики должен давать больше материалов по вопросам, которые не являются только литературными вопросами, а и политическими. На это надо сознательно идти и учитывать требование времени…

За помощью к Фурцевой в 1959 году обратился писатель Сергей Владимирович Михалков. Он пожаловался секретарю ЦК КПСС на несправедливое отношение к нему одного из партийных секретарей:

«Глубокоуважаемая Екатерина Алексеевна!

Беспокою Вас в связи с немаловажным для меня вопросом, имеющим принципиальное значение. Московский театр Сатиры поставил в нынешнем году мою сатирическую комедию „Памятник себе“. Театральная и писательская общественность Москвы, а также газеты… многие партийные и общественные деятели, в том числе тт. Д. С. Полянский, А. И. Аджубей, А. Н. Кузнецов (зам. министра культуры СССР) лично высказывали мне свое положительное мнение о моей работе. Это дало мне основания полагать, что я, работая в жанре сатиры, делаю нужное и полезное для общества дело.

Газета „Правда“ от 22 марта с. г. писала о моей комедии: „Новая комедия хорошо раскрывает, в чем сущность мещанства в современных условиях. Она обличает того мещанина, который пристроился, прижился в нашем сегодняшнем общежитии, который, как никогда, нетерпим в век наших героических дел“.

Как же мне расценить после всего этого публичное выступление секретаря Новосибирского обкома КПСС тов. Е. К. Лигачева, который на совещании творческих работников города назвал мою комедию пьесой „злопыхательской, чернящей нашу жизнь“ и одобрил решение коллектива Облдрамтеатра, который якобы „сам“ снял пьесу из репертуара как порочную и вредную?! Точка зрения тов. Лигачева была обнародована в двух новосибирских газетах „Советская Сибирь“ и „Вечерний Новосибирск“. Пьеса моя опорочена, и я полагаю, у Облдрамтеатра надолго отбита охота заниматься сатирой.

Полагаю, что подобные выступления руководящих партийных работников не стимулируют развитие нашей комедиографии. Странным кажется само выступление секретаря обкома КПСС, после того как в „Правде“ и др. советских и партийных газетах была дана совершенно иная оценка моей работы. И как же это не согласуется с выступлением товарища Хрущева по вопросу о роли сатиры в деле строительства коммунизма. Если бы тов. Лигачев не был секретарем обкома КПСС в столь большом городе, каким является Новосибирск, я бы скорее всего не придавал такого значения его личной точке зрения».

Егор Кузьмич Лигачев, будущий главный кадровик первого этапа перестройки, всегда чувствовал себя уверенно и, выражая собственное мнение, за словом в карман не лез. Знал, что наказывают за непростительный либерализм, за то, что пропустили недозволенное, а за излишнюю жесткость максимум ласково пожурят.

Фурцева попросила своих подчиненных разобраться: секретарь областного комитета партии, конечно, отвечает за идеологическую работу в Новосибирске. Но оценивать пьесу московского автора, уже положительно отмеченную центральным органом партии газетой «Правда», – не его дело. Егор Кузьмич, известный своим крутым характером и прямолинейностью, вышел за пределы своей компетенции. Придется поправить.

Отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР пришел на помощь писателю, представил Фурцевой записку:

«Писатель С. Михалков жалуется на то, что секретарь Новосибирского обкома КПСС тов. Лигачев в своем выступлении на совещании творческих работников Новосибирска в ноябре 1959 года характеризовал его комедию „Памятник себе“ как зубоскальскую пьесу, чернящую нашу жизнь…

Отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР считает, что в сатирической комедии „Памятник себе“ имеются отдельные недостатки, в частности в ней довольно слабо выписаны положительные персонажи, однако было бы неправильно относить эту пьесу С. Михалкова к разряду произведений, чернящих нашу действительность…

Тов. Лигачеву по этому вопросу дано соответствующее разъяснение. Ответ С. Михалкову сообщен».

Эстетические пристрастия Егора Кузьмича и его прямолинейную манеру руководить вмешательство отдела ЦК не изменило. Но Сергей Михалков убедился в том, что высшее начальство ему по-прежнему благоволит.

В идеологических отделах, подчиненных Фурцевой, работали разные люди. Как правило, в аппарат ЦК принимали только со стажем освобожденной партийной работы, то есть бывших секретарей райкомов-горкомов-обкомов. Высоко ценились умелые составители речей и докладов. Доверить эту работу партийным чиновникам было никак нельзя, искали людей с талантами, с эрудицией, с хорошим пером. Иногда брали и людей образованных, искусствоведов, музыкальных и литературных критиков, не прошедших школу партийного аппарата, то есть со свежими, неиспорченными мозгами.

Это было время осторожного пересмотра некоторых марксистских догм. Иногда теоретические споры не имели никакого значения, иногда помогали жизни меняться в лучшую сторону. Например, пробивала себе дорогу идея о том, что на смену диктатуре пролетариата приходит общенародное государство. Принятие этой идеи на вооружение теоретически означало, что внутри страны врагов нет и репрессии против них не нужны…

Министр культуры Михайлов проявил бдительность и прислал в ЦК свои соображения о неблагоприятном состоянии современной литературы и работе Союза писателей. Фурцева передала записку в отдел культуры. Инструктор отдела литературный критик Игорь Черноуцан подготовил язвительный ответ:

«Замечания, высказанные т. Михайловым о советской литературе и работе Союза писателей, не основываются на конкретном изучении этого вопроса, а предложения, содержащиеся в письме, носят характер самых общих пожеланий… Принимать дополнительные меры в связи с данным письмом не представляется возможным».

Фурцева расписалась на ответе: «Согласиться». И министру Михайлову пришлось прочитать весьма неприятный ответ.

Но идеологическое начальство пугали «нездоровые явления в Московской писательской организации»: «В столичной писательской организации, которая должна быть образцом и примером, имеется гниль, проявляется групповщина, сказываются вредные и ошибочные тенденции, чуждые основным принципам советского искусства».

На самом деле на волне оттепели многие писатели всего лишь пытались заговорить в полный голос. Но чиновников и это настораживало. 29 марта 1957 года состоялось закрытое партийное собрание московских писателей. Екатерина Алексеевна Фурцева выступила на нем с большой речью, пытаясь их вразумить. Потом поделилась впечатлениями с членами президиума и секретарями ЦК.

Самым громким идеологическим скандалом стало посещение Хрущевым выставки московских художников. Существует множество версий этой истории. Одни полагают, что первый секретарь ЦК взорвался и дал волю эмоциям из-за того, что различные группы художников пытались перетянуть его на свою сторону, а ему это надоело. В Союзе художников, как и в Союзе писателей, шла борьба не только между различными школами, но и между теми, кто добивался успеха верной службой начальству, и талантливой молодежью.

Другие полагают, что Хрущева ловко вовлек в эту историю хитроумный Михаил Андреевич Суслов, который в реальности пытался избавиться от конкурента, становящегося опасным, – секретаря ЦК Леонида Ильичева.

Скорее, скандал в Манеже был результатом сложных проблем советского руководства. В основе массированной атаки на либерализм в сфере культуры и литературы – провалы во внутренней политике, в экономике, когда ухудшилась ситуация с продовольствием. Власть ответила обычным образом – закручиванием гаек.

После XX съезда собирались провести пленум ЦК по идеологическим вопросам, чтобы продолжить десталинизацию, но так и не провели. А вот после Манежа, в июне 1963 года, собрали единственный за все десять хрущевских лет пленум по идеологии.

– После того как на мартовском и ноябрьском пленумах прошлого (1962) года были решены вопросы промышленного и сельскохозяйственного производства и вопросы руководства народным хозяйством, – объяснял секретарь ЦК Леонид Ильичев, – обсуждение идеологических проблем является весьма закономерным.

О том, как относиться к художникам, давно шли споры. Трезвомыслящие работники аппарата призывали к разумной осторожности. Заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Борис Рюриков говорил на совещании:

– Союз художников – это не та организация, в которой можно работать приказом и указом. Нормальная работа союза требует коллективности, не позволяя ставить личное над общим. К сожалению, таких качеств у товарища Герасимова и некоторых его соратников не оказалось.

Живописец Александр Михайлович Герасимов был с 1947 года президентом Академии художеств. Прославился не только страстной борьбой против «антипатриотов и космополитов» в художественной критике, но и полным неприятием исканий современных живописцев, видя во всем новом разлагающее влияние Запада. Избавиться от него мечтали уже и в аппарате ЦК.

Избранный вторым секретарем Московского горкома Николай Григорьевич Егорычев вспоминал: «Первое поручение, которое я получил от П. Н. Демичева, – заняться идеологией, хотя я был далек от этих вопросов. Пробным шагом в этой области был мой поход на выставку шестнадцати молодых художников на Беговой улице. Я должен был решать: открывать или не открывать эту выставку, так как на ней было представлено много модернистских работ. Я осмотрел выставку, побеседовал со многими художниками. Они смотрели на меня настороженно, у всех в глазах вопрос: „Ну как? Откроют?“ Меня это даже удивило. Я сказал: „Открывайте, конечно. Кому это нравится – пусть посмотрят“. Во всяком случае, как я полагал, нашей идеологии это никак не навредит».

Осенью 1962 года в Центральном выставочном зале организовали показ работ, посвященный тридцатилетию Московской организации Союза художников. В Манеже долгое время располагался правительственный гараж. Только в конце 1950-х Никиту Сергеевича уговорили передать Манеж художникам.

«В конце ноября, – вспоминал Егорычев, – я ознакомился с выставкой, организованной в Центральном выставочном зале. Действовала она уже около месяца и вызвала большой интерес москвичей и гостей столицы. За это время ее посетили более ста тысяч зрителей. Занявшая весь первый этаж Манежа выставка действительно оказалась очень интересной: показали все лучшее, что было создано за тридцать лет работы Московской организации Союза художников».

В Министерстве культуры с подозрением наблюдали за исканиями молодых живописцев, видя в них, как водится, тлетворное западное влияние.

– В последние годы, – говорила министр Фурцева, – отмечается усиление влияния буржуазной идеологии на некоторую часть советских художников и скульпторов. В результате этого отдельные молодые художники стали работать в духе подражания формалистическим течениям буржуазного изобразительного искусства Запада.

Ее первый заместитель Александр Николаевич Кузнецов негодовал:

– Мы пишем записки, а Академия художеств и Союз художников идут по своей дороге и делают, что им нужно. Нужно активнее выступать. Я сам виноват. Было партийное собрание в Московской организации Союза художников незадолго до этой выставки. На нем было много сказано неправильно.

Кузнецов обратился к начальнику отдела изобразительного искусства министерства:

– Вы там были, но не выступили. Вы сказали: «Как выступить? С трибуны стащат». Я думаю, что сейчас нужно считать за честь, если тебя с трибуны стащат…

Александр Кузнецов с юных лет работал в столичном партийном аппарате и партийной журналистике. В 1933 году его взяли в культпропотдел ЦК ВКП(б), а через два года определили помощником к Андрею Александровичу Жданову. После его смерти Маленков попросил Сталина утвердить Кузнецова заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК – «работник он квалифицированный и с порученной ему ответственной работой в аппарате ЦК справится». Сталин согласился. Через год Кузнецов стал аспирантом Академии общественных наук при ЦК ВКП(б). Выпускнику академии нашли место в Вильнюсе, в республиканском ЦК. После смерти Сталина он лишился должности, преподавал в Саратовском автодорожном институте и Московском экономическом институте, редактировал журнал «Социалистический труд». В 1957 году Кузнецов стал работать в Государственном комитете Совета министров СССР по культурным связям с зарубежными странами, а через два года его перевели в министерство. Он восемь лет был первым заместителем Фурцевой…

Газета «Известия» попросила Илью Эренбурга написать о выставке в Манеже. «Известия» редактировал зять Хрущева Алексей Иванович Аджубей. Следовательно, разгром этой выставки заранее не замышлялся. Илья Григорьевич написал одобрительную статью и не мог понять, почему ее не печатают. А дело было в том, что 20 ноября 1962 года возмущенные выставкой партийные художники написали жалобу в ЦК: «формалисты» зажимают реалистов! Суслов доложил о письме Хрущеву.

Двадцать девятого ноября 1962 года на президиуме ЦК – с участием главного редактора «Известий» Алексея Ивановича Аджубея, заведующего отделом культуры ЦК Дмитрия Алексеевича Поликарпова, главного редактора «Правды» Павла Алексеевича Сатюкова – Хрущев разбирал письмо группы художников в ЦК.

Влиятельные руководители Союза художников жаловались на засилье «формалистов», которые протаскивают «буржуазную идеологию в советское изобразительное искусство, растленно влияя на молодежь». Авторы письма недоумевали: почему «формалисты» нашли трибуну и в «Неделе», и в «Известиях»?

Обсуждение происходило спустя три недели после Карибского кризиса, и Хрущев сорвался. Эта драма мирового значения была воспринята как поражение Хрущева. На самом деле Никита Сергеевич многого добился. Президент США Джон Кеннеди обещал не нападать на Кубу и убрать из Турции ракеты «Юпитер». Это была победа Хрущева, но об этом знали только посвященные. В обмен Хрущев обещал забрать ракеты с Кубы. И весь мир увидел, как советские корабли разворачиваются и уходят. Это было зримое свидетельство поражения.

Карибский кризис подточил власть Никиты Сергеевича. Товарищи по партийному руководству видели, что он пошел на попятный. Советские военные были крайне недовольны тем, что им пришлось отступить, считали это унижением и полагали, что Хрущев просто струсил.

Теперь Никита Сергеевич демонстрировал идеологическую непреклонность. Ему было особенно неприятно, что идеологические чиновники углядели промахи у его зятя, Алексея Аджубея. Все это заставило Хрущева говорить жестче обычного.

Заведующий общим отделом ЦК Владимир Никифорович Малин записал слова Хрущева на заседании президиума:

«Остро высказывается по поводу недопустимости проникновения формализма в живописи и крупных ошибок в освещении вопросов живописи в „Неделе“ и газете „Известия“.

Резко говорит по адресу т. Аджубея.

„Похвала“ (т. Суслову).

Проверить приложение, „Неделю“, разобраться с выставками. Кассировать выборы, отобрать помещение, вызвать, арестовать, если надо. Может быть, кое-кого выслать».

Вот в таком раздражении, заведомо настроенный против Московского отделения Союза художников, 1 декабря 1962 года Хрущев отправился смотреть в Манеже выставку работ столичных живописцев.

Это было совершенно необычное явление, глава государства посетил городскую выставку, хотя ни разу не побывал ни на одной всесоюзной. Никита Сергеевич был на взводе, вошел в Манеж со словами:

– Где тут у вас праведники, где грешники?

Сопровождали его члены президиума ЦК Михаил Андреевич Суслов и Дмитрий Степанович Полянский, секретарь ЦК Александр Николаевич Шелепин, первый секретарь Московского горкома Николай Григорьевич Егорычев, министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева и новый секретарь ЦК комсомола Сергей Павлович Павлов. Кивнув в их сторону, Хрущев сказал художникам:

– Вот они говорят, что у вас мазня. Я еще не видел, но думаю, что они правы.

«У меня вызвало некоторое удивление, – рассказывал Егорычев, – когда я не увидел в этой представительной группе Л. Ф. Ильичева – секретаря ЦК по идеологии… После того, как они осмотрели работы на первом этаже, Хрущева – неожиданно для меня – повели на второй этаж. Я недоуменно спрашиваю: „Куда всех ведут?“

Как потом выяснилось, „отсутствующий“ Ильичев за ночь (!) до посещения выставки руководителями ЦК распорядился собрать по квартирам работы молодых абстракционистов и следил за их размещением на втором этаже вне выставки МОСХ. Он и авторов пригласил. Те вначале были очень довольны, что их работы хотят показать. Но оказалось, что кому-то очень хотелось столкнуть их с Н. С. Хрущевым. Провокация удалась. Хрущев, как только увидел эти работы, стал кричать…»

На первом этаже висели работы знаменитых художников 1920-х годов, но человеку, не подготовленному к восприятию современной живописи, с эстетической глухотой, картины казались странными и нелепыми. Хрущев был скор на приговор:

– Нашему народу такое не нужно!

Взвинченный и раздраженный, Никита Сергеевич поднялся на второй этаж, где выставлялись молодые живописцы, которые вскоре станут известными всему миру.

– Что это за безобразие, что за уроды? Где автор? – ругался Хрущев. – Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует.

«Когда Хрущев подошел к моей последней работе, – вспоминал художник Борис Жутовский, – к автопортрету, он уже куражился:

– Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нем дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Видать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить – жопа.

И вся его свита мило улыбнулась».

Хрущев настойчиво интересовался социальным происхождением художников. Неужели ему мнилось, что это дети помещиков и купцов? Но молодые художники, чьи работы он не понимал, происходили из простых семей и к тому же прошли войну – кто рядовым, кто младшим офицером.

– Я недоволен работой Министерства культуры, – бросил Хрущев.

Фурцева стояла рядом.

Выставку использовали для начала мощной атаки на все антисталинские силы в советской культуре.

«Московский горком партии, – рассказывал Николай Егорычев, – был обязан реагировать на такого рода события. Разумеется, это входило и в планы организаторов провокации. Однако мы сделали вид, что ничего особенного не произошло… Московскому партийному руководству пришлось выдержать сильное давление „сверху“, чтобы не допустить расправы с теми, кого критиковал Хрущев на этих встречах. В аппарате ЦК напрямую требовали от МГК принятия „конкретных мер“.

На меня лично обрушился Ильичев:

– Почему не принимаете меры? Почему никто не наказан? Ваша „Вечерняя Москва“ – это бульварная газета. Она вообще не понимает своей роли в этом деле.

Он обвинял МГК в беспринципности. Я не соглашался со всеми этими обвинениями и предложил вынести наш спор на рассмотрение президиума ЦК КПСС. Ни Ильичев, ни Суслов не решились. Я хорошо понимал, что Суслов и Ильичев моими руками хотели таскать „каштаны из огня“ – громить творческие союзы Москвы».

Семнадцатого декабря 1962 года в Доме приемов на Ленинских горах устроили встречу руководителей страны с деятелями литературы и искусства. Разгромный доклад прочитал секретарь ЦК по идеологии Леонид Федорович Ильичев.

Старшие секретари держали Ильичева на подхвате. Он раздражал товарищей умением говорить без бумажки, хорошей памятью и образованностью. Хрущев все чаще именно ему поручал выступить по ключевым идеологическим вопросам. Ильичева газеты цитировали чаще других, и Леонид Федорович словно оттеснял более значительные фигуры. Особенно это раздражало Михаила Андреевича Суслова.

«Человек непростой, тертый калач, – вспоминал Ильичева скульптор Эрнст Неизвестный. – Как надгробие Хрущева я сделал из черно-белых глыб, так и все те люди состояли из разных слоев. Они были противоречивы и непоследовательны, как само время. Они были услужливы и трусливы. Все ребята из ЦК были раздвоены, жили двойной жизнью. Тот же Ильичев. Мой главный и всех главный враг. Но он, кляня меня, установил со мной почти заговорщические отношения».

Когда Хрущев приехал в Манеж, Ильичев подошел к Неизвестному, укоризненно подергал за курточку:

– Что же вы в таком виде?

– Мы готовились к выставке всю ночь, а мне не дали переодеться. Одежду принесли, но охрана сюда не впустила… А как вам не стыдно попрекать меня курточкой в стране трудящихся?

Хрущева несло, туалетная тематика захватила его воображение. Скульптору Эрнсту Неизвестному (который со временем поставит памятник на могиле Никиты Сергеевича) первый секретарь ЦК говорил:

– Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет… Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите.

В марте 1963 года в Свердловском зале Кремля вновь собрали деятелей литературы и искусства. Хрущев вновь вспомнил о Неизвестном:

– Прошлый раз мы видели тошнотворную стряпню Эрнста Неизвестного и возмущались тем, что этот человек, не лишенный, очевидно, задатков, окончивший советское высшее учебное заведение, платит народу такой черной неблагодарностью. Хорошо, что таких художников у нас немного, но, к сожалению, он все-таки не одинок среди работников искусства. Мы видели и некоторые другие изделия художников-абстракционистов. Мы осуждали и будем осуждать подобные уродства открыто, со всей непримиримостью…

Некоторые историки полагают, что Хрущева ссорили с интеллигенцией его враги. Участники антихрущевского заговора хотели его дискредитировать, выставить посмешищем перед всем миром… За этими интригами стоял и личный интерес. От хрущевского гнева выиграл Владимир Александрович Серов, лауреат двух Сталинских премий, автор картины «Ходоки у В. И. Ленина», борец с современной и талантливой живописью. Ему поручили возглавить Академию художеств.

По-хамски Хрущев говорил о талантливых писателях и художниках, словно доказывая после Карибского кризиса свою идеологическую непримиримость.

На пленуме ЦК в июле 1963 года Хрущев задним числом объяснил свою резкость:

– Иной раз по ошибке, а иной раз без ошибки крепко ударим. Это тоже неплохо: чтобы не сбивался с пути, не бил по своим, не помогал классовым врагам, не оказывал услуг идеологам империализма.

С нескрываемым раздражением Никита Сергеевич откликнулся и на вполне невинную инициативу нескольких писателей. На сессии Верховного Совета СССР три видных писателя (и депутата) – Алексей Александрович Сурков, Николай Семенович Тихонов и Илья Григорьевич Эренбург решили обратиться к коллегам по Союзу писателей с предложением прекратить внутренние конфликты и обвинения. Сурков сказал Эренбургу, что письмо подпишут также вполне правоверные писатели Леонид Сергеевич Соболев и Максим Фадеевич Рыльский, с которыми он разговаривал, и попросил составить черновик.

«Мы считаем, – говорилось в письме, – что пришла пора покончить с холодной войной в писательской среде и установить в ней мирное сосуществование».

Слова о прекращении холодной войны и мирном сосуществовании, использованные как фигура речи, вызвали приступ озлобления в партийном аппарате: такие мысли даже в голову не должны приходить советскому человеку! Сначала письмо осудил секретарь ЦК Ильичев. Этого показалось мало. В первых числах марта в Кремле устроили встречу с писателями. Вновь вспомнили злополучное письмо. На Эренбурга накинулся Хрущев:

– Прошлый раз товарищ Эренбург говорил, что идея сосуществования высказана в письме в виде шутки. Допустим, что так. Тогда это злая шутка… Товарищ Эренбург совершает грубую идеологическую ошибку, и наша обязанность помочь ему это понять.

Слова руководителя партии относительно «грубой идеологической ошибки» были равносильны обвинительному приговору, за которым должно было последовать серьезное наказание. Илья Эренбург отправил Хрущеву письмо с просьбой его принять. Немолодой писатель принужден был каяться за преступление, которого не совершал, и хотел оправдаться перед первым секретарем:

«Одно недоразумение я должен выяснить – вопрос о письме, в котором были слова „мирное сосуществование“.

Говоря о „мирном сосуществовании“, мы думали о товарищеских отношениях между советскими писателями, о ликвидации „групповщины“, подписи показывали, что на этом положении сошлись очень разные люди. Жалею, что мы составили это письмо…

Должен прямо сказать – я никогда не придерживался идеи мирного сосуществования идеологий и не раз писал, что всеобщее разоружение не будет ни в коем случае означать идеологического разоружения, напротив, конец холодной войны поможет нам доказать превосходство нашей системы, наших идей над капиталистическим Западом. Да если бы я стоял за отказ от борьбы против идеологии капитализма, я был бы попросту изменником. Таким я себя не считаю. Я верю, что и Вы, Никита Сергеевич, относитесь ко мне как к товарищу и поможете мне выйти из создавшегося положения»…

Надо отдать должное Хрущеву. Он не культивировал в себе злобы в отношении тех, кого подозревали в идеологической ереси. Воспоминания Эренбурга с трудом продирались через цензуру. Красный карандаш орудовал безжалостно. Но сжить писателя со свету Хрущев не позволял.

В январе 1960 года Илья Григорьевич Эренбург, увлекавшийся сад овод чеством, написал в «Вечерней Москве» заметку, рекомендуя выращивать круглогодично зимний салат. Хрущев со свойственным ему неподдельным интересом ко всему новому и полезному прочитал заметку и, встретив 15 января Эренбурга на сессии Верховного Совета СССР, попросил писателя дать ему попробовать салат.

На следующий же день Эренбург прислал помощнику первого секретаря ЦК Владимиру Лебедеву образцы салата с краткой запиской:

«Буду Вам благодарен, если Вы перешлете прилагаемый при этом салат Никите Сергеевичу. Его выращивает т. Василенко в Академии им. Тимирязева и я у себя на даче».

Третьего августа 1963 года Хрущев принял Эренбурга. Писатель объяснял первому секретарю ЦК, что в его воспоминаниях нет ничего опасного для Советского государства. Никита Сергеевич сказал Эренбургу, что полностью ему доверяет и никакая цензура для его сочинений не потребуется. Но аппарат стоял на своем.

Восемнадцатого августа 1963 года Эренбург в письме Хрущеву печально констатировал:

«Дорогой Никита Сергеевич.

Еще раз благодарю Вас за беседу, она произвела на меня глубокое впечатление и придала бодрости. Беда в том, что о Ваших словах, видимо, не знают товарищи, ведающие литературными делами… Я по-прежнему в безвыходном положении».

Хрущев распорядился воспоминания Эренбурга опубликовать, а затем в партийной печати раскритиковать.

Четырнадцатого августа 1964 года Эренбург вновь обратился за помощью:

«Мы имели возможность говорить наедине, как мужчина с мужчиной. Надеюсь, что и это письмо будет передано Вам лично».

На сей раз очередную часть мемуаров остановила не цензура, а самая высокая инстанция – ЦК КПСС. Леонид Ильичев, Дмитрий Поликарпов и один из руководителей отдела пропаганды Василий Иванович Снастин подписали вердикт: «Считаем нецелесообразным публикацию мемуаров И. Эренбурга в данном виде». А в октябре 1964 года Никиту Сергеевича отправили в отставку и цензура опять вцепилась в Эренбурга. Теперь уже руководители партии и правительство не соглашались его принимать…

После ухода Хрущева на пенсию Фурцеву спросили, как она теперь оценивает встречи Никиты Сергеевича с творческой интеллигенцией.

– Никак не могут успокоиться, – сетовала министр культуры, – обязательно какой-нибудь каверзный вопрос зададут… Конечно, методы не очень хорошие. Окрик, грубость, которые допускались, не достигали хорошей цели. В своей основе требовалось и покритиковать, и обсудить. Это право ЦК, и это должно быть, в этом нуждаются сами художники. ЦК должен заниматься этими вопросами. Разговор нужно было провести, и нужно было выяснить какие-то позиции. Всякий разговор помогает. Но такая грубость не принесла пользы.