Текст книги "Три жизни. Роман-хроника"

Автор книги: Леонид Билунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Я чувствовал, что Саратовский тоже замышляет избавиться от меня. Для него я стал отработанным материалом, человеком неприятным, который, кроме прочего, претендует на столь нужные ему капиталы. Александр Саратовский ненавидел людей, которым был должен деньги. Чем больше был долг, тем сильней ненавидел.

6

Первую попытку убрать меня Саратовский совершил в начале ноября 1992 года.

В тот вечер я был дома один. Галя с Лизой жили тогда в Вене, днем в гостях были друзья, но к вечеру разошлись. В одиннадцать часов во всем доме внезапно погас свет. Через окно было видно, как разом исчезли кресты оконных переплетов, которые дом отбрасывал на уличный асфальт. Я снял телефонную трубку – она ответила мне полным молчанием. Каждый знает, как становится тревожно на душе даже при других обстоятельствах, когда старый надежный друг-телефон стоит перед тобой, словно мертвый, и не издает ни звука, сколько ни нажимай на рычаг. Я почувствовал опасность. Если бы это произошло на три-четыре часа раньше, в доме захлопали бы двери, люди начали бы выяснять, что случилось. Но время близилось к полуночи, и дом послушно затих, словно певчий дрозд, клетку которого накрыли платком. В наступившей тишине на лестнице отчетливо послышались звуки осторожного движения. Я мог не опасаться: входная дверь квартиры была бронированная, окна пуленепробиваемые. У меня в доме всегда было оружие, и стрелял я неплохо. И все же беспокойство росло. Я позвонил по мобильному телефону друзьям: Лене Прянишникову и Игорю Федорову.

– Возьмите стволы, – сказал я им. – По лестнице поднимайтесь осторожно.

Прянишников, бывший чемпион Советского Союза по боксу, тяжеловес, человек двухметрового роста, обладал мгновенной реакцией в минуту опасности. Федоров был ему под стать. В те годы многие известные спортсмены были вынуждены найти другое применение своим талантам, которые перестали цениться на родине. Одни уехали на Запад, стали выступать за другие страны и команды. Многие занялись охраной, ушли в секьюрити.

Как-то мы ехали с Лешей Прянишниковым на моем «Мерседесе» по Москве, и он рассказал о своем поединке с Боули, будущим чемпионом мира. Леша довольно легко победил его в этом бою.

После боя они разговорились через переводчицу.

– Леша, ты куда сейчас едешь? – спросил Боули.

– Я? В Днепропетровск. А ты?

– А я в Рио-де-Жанейро, – ответил Боули. – А ты не обидишься, если я тебя спрошу, сколько ты получил за свою победу?

– Сто пятьдесят долларов, – ответил Леша с радостью. – А ты за свое поражение?

– Сто пятьдесят тысяч.

Больше они никогда не встречались.

Автомобиль Прянишникова бесшумно припарковался перед моим подъездом минут через двадцать, и Леша с Игорем легкой тенью скользнули в подъезд. Моя квартира была на втором этаже, и, дав им несколько минут на осторожный подъем, я приоткрыл дверь. И в этот момент этажом выше на лестнице раздался характерный звук, когда патрон входит в патронник. Едва ощущая в темноте друг друга, они, не сговариваясь бросились к противоположной от двери стене, недоступной для выстрелов с верхней площадки, и стали беззвучно подниматься по лестнице. Это их спасло. В затихшем ночном подъезде гулко прогремел выстрел. Было слышно, как пуля звонко щелкнула о мою бронированную дверь. Целились явно в человека, открывшего дверь. В замкнутом пространстве лестничного пролета этот выстрел из крупного калибра прозвучал так, как если бы мы сидели внутри железной бочки, по которой ударили кувалдой.

Мы все трое были вооружены американскими помповыми ружьями и немедленно ответили на выстрел, после чего сразу же сменили позицию, продолжая стрелять в лестничный проем. Сверху раздались автоматические очереди, но тут же смолкли – стрелявшие не могли поднять головы под градом наших пуль. Выпустив все обоймы, мы бросились в квартиру и захлопнули дверь.

Это был настоящий бой, который не мог остаться незамеченным в Москве, в самом центре города. Поднялась тревога, приехали два автобуса ОМОН. [36]36
  Отряд милиции особого назначения, «коммандос», а попросту – группа специально обученных головорезов для особых поручений, которым все разрешено.


[Закрыть]Омоновцы выставили патрули вокруг квартала, окружили наш дом и стали брать его приступом, ожидая вооруженного сопротивления. Мы слышали, как они ворвались в подъезд, осветили лестницу и начали подниматься, грохоча сапогами по ступеням. Тем, кто залег этажом выше, не было другого выхода, как сдаться. Трудно описать наше удивление, когда мы услышали крики:

– Не стреляйте, свои! Петровка! Мы с Петровки! Спецзадание!

Выходит, на нас готовили нападение не бандиты, а мусора! Я в то время уже за милицией не числился. Возле двери громким шепотом объяснялся начальник нападавшего отряда. Мы узнали, что Петровка явилась арестовать Билунова, но тот оказал сопротивление и едва не перестрелял весь отряд.

Омоновцы начали обкладывать дверь динамитом, чтобы взорвать и взять нас с бою. В любом случае факт нашего вооруженного сопротивления милиции давал им на это право.

Не подходя близко к двери, я сказал громким и как можно более спокойным голосом:

– Не взрывайте дверь! Мы сдаемся! Мы отпираем и без оружия ложимся на пол!

Перед тем я позвонил из глубины квартиры по мобильному телефону знакомым журналистам из «Известий» и «Комсомолки», просил их приехать, чтобы убедиться своими глазами, как работают менты. Разумеется, для газетчиков это была сенсация, и они бросились в машины. Разговаривая с омоновцами, я не отключал мобильного телефона, так что журналисты могли слышать все, что у нас происходит. Это было единственное правильное решение. Я понял, что так называемая Петровка высадилась у меня в парадном без всякого ордера на арест и надеялась, что после моего вооруженного сопротивления может пристрелить меня и моих друзей – якобы во время перепалки. Теперь они пытались подбить на это омоновцев.

Когда мы открыли дверь, омоновцы ворвались в квартиру, набросились на нас, безоружных, и натянули всем на головы мешки. Мы не сопротивлялись, но мне досталось прикладом по спине. Нас вывели на лестничную площадку. Федоров и Прянишников были оба огромного роста, что вызвало особую ярость доходивших им едва до плеча омоновцев, хотя шагали они совершенно спокойно и послушно. На них посыпались удары. Били не только кулаками, но и прикладами автоматов. Федорову разбили голову. Я понял, какой страх пережили эти вооруженные до зубов солдаты, атакуя мой дом, несмотря на всю их подготовку и тренировку.

На ярко освещенной лестнице, перед выходом на улицу, с нас сняли мешки, и мы столкнулись с «налетчиками». Это были люди в масках и бронежилетах. Я насчитал восемь человек. Лишь один из них поднял маску, остальные предпочитали не открывать передо мной лица. В неестественно ярком, ослепительном свете установленных омоновцами ламп в прорезях масок видны были их глаза – серые, карие, голубые, которые они опускали, прикрывая белыми на фоне черных вязаных шлемов веками, едва я обращал на них свой взгляд. Так и запомнились мне эти незадачливые налетчики: нагло-испуганными, прячущими передо мной глаза, словно огромные птицы, попавшие в загон.

У моего подъезда уже толпились журналисты, которым не терпелось увидеть, как арестовывают Билунова. Вспыхивали лампы фоторепортеров, жужжали телекамеры. Я понял еще одну причину, по которой «петровцы» не торопились снять маски: гордиться в этой ситуации им было нечем. Омоновцы тоже старались увернуться от камер. Мне же в этот раз скрывать было нечего.

Нас всех, вместе с отрядом с Петровки привезли в ближайшее отделение и передали следователю. По существующим правилам против нас должны были возбудить уголовное дело. Однако следователь честно сказал мне с глазу на глаз:

– Конечно, надо возбуждать уголовное дело – и против вас, и против ваших противников. Но вы же понимаете…

Нас продержали четыре часа. Федорова забрали в больницу. Меня отпустили. На всякий случай я оставался в отделении, пока меня не забрали друзья на машине.

Лешу пока оставили – у него не было разрешения на ношение оружия. Его продержали для проформы в течение суток и тоже отпустили. Дела так и не открыли, а значит, нападение на нас не было обеспечено даже малейшей видимостью законности.

Анализируя ход событий и сопоставляя его с другой информацией, которую мне удалось получить, я понял, наконец, как обстояло дело.

Саратовский не мог сделать на меня «заказ» через неформальные структуры. Его никто не поддержал бы. Мало того, это осложнило бы ему жизнь. И, наконец, мне бы это стало мгновенно известно. Тогда он придумал другой ход. В «Сталечном» работал теперь Медведь, бывший начальник личной охраны одного высокопоставленного работника. Медведь привел в банк своих людей, которых знал многие годы, и сформировал мощную сеть охраны банка и лично Саратовского. По поручению Саратовского, Медведь нанял людей из МВД, заплатив, наверняка, немалые деньги. Расчет был прост: Билунов провел много лет в заключении, и любого подозрения достаточно, чтобы арестовать его, допросить, а потом отпустить как ни в чем не бывало. Ну, а если в ходе задержания он станет сопротивляться, да еще с оружием в руках, пристрелить его не составит большого преступления. Во всех органах знали, что я буду защищать свою жизнь и жизнь моей семьи до последнего патрона. Всей Москве было известно мое основное правило: лучше сидеть, чем лежать (убитым)! На этом и строился их план. Даже отсутствие ордера на арест никого не смущало. Повторяю, это не была акция, спланированная сверху руководством МВД. При всех его деньгах и связях Александр Саратовский не мог бы в то время организовать такой акции. Но он сумел с помощью Медведя оплатить услуги ударного милицейского отряда в свободное от работы время.

То была его первая попытка разделаться со мной окончательно, и мне потребовалось время и другие, новые попытки, чтобы это понять. Внешне Саратовский оставался для меня Сашей, радушным и многообещающим партнером. Он даже стал платить за меня в ресторане, решительно отклоняя мои попытки расплатиться самому.

– Ну, как там твой счет? – спрашивал он меня. – До миллиарда наконец-то дошло?

И на дне его выпуклых, по-собачьи выразительных и, как ни странно, по-собачьи же верных глаз пробегали искры неудержимого и вполне дружелюбного смеха.

Но я уже понял, что должен быть осторожен со своим компаньоном, которому доверял и которому оказывал услуги, без которых не было бы ни самого Саратовского, ни его банка – такого, каким он стал. А на сегодняшний день это один из самых мощных банков России. На его счетах находится более семи миллиардов долларов. В 1996 году он купил «Агрипромбанк» России, и все бюджетные средства, направляемые на сельскохозяйственные нужды, проходят отныне через руки Саратовского.

7

Я все же не могу забыть тех лет, когда мы со Саратовским поднимались наверх из его подвала. Мне горько, потому что я действительно верил в будущее банка и делал все от меня зависящее, чтобы ему помочь. Помню, как мы решили отправить наши семьи в Вену и в течение трех лет дважды в неделю летали между Веной и Москвой, чтобы выходные провести со своими в Австрии, а в понедельник утром вернуться на работу.

С Веной как раз и связаны, прямо или косвенно, еще две попытки покушения на меня, организованные Саратовским.

Второе покушение относится к началу 1993 года.

В тот день я прилетел в Москву из Вены не в понедельник, как обычно, а в середине недели, и не утром, а к вечеру, и сразу же отправился в ресторан на Ленинградском проспекте. Нас было четверо. Мне хотелось отдохнуть и расслабиться после нескольких дней в Вене, оказавшихся напряженными: в частности, я провел там немало деловых переговоров для банка Саратовского. Вена – замечательный город, но венская кухня, с одной стороны, не отличается ни той легкостью и тонкостью, которой славится французская, ни той свежестью и натуральностью, что свойственна японской, которую с годами я люблю все больше, а с другой стороны, в ней нет простоты русской кухни, которая, если в нее вложено сердце и добрые руки, всегда напоминает мне детство и дом матери. Однако, сидя в ресторане, я скоро почувствовал, что хочу остаться один. Это бывает со мной временами. Непонятная тревога и какое-то предчувствие не давали мне покоя. Не желая мешать друзьям и вступать в долгие объяснения, я сказал, что иду в туалет, а сам направился к выходу, где меня ждал «Мерседес» с шофером, принадлежавший банку Саратовского. Был тихий вечер, улица опустела, поэтому любое движение сразу привлекало внимание. Метрах в пятнадцати от «Мерседеса» стояла запаркованная милицейская машина с потушенными огнями. Обычно мусора, дежурящие возле гостиницы или ресторана, включают свет в салоне, так что издалека можно видеть, как они переговариваются, жуют свои бутерброды или говорят по милицейской рации. Эта машина была совершенно затемнена, словно покинута обитателями. Я знал, что так бывает в случае засады, и насторожился. Обычно, приезжая в Москву, я не выходил на улицу без оружия, но в тот вечер был безоружен. Едва я поравнялся с моим «Мерседесом», как из милицейской машины выскочили два человека в форме. Забыв, что мой верный друг остался дома, я запустил руку под куртку, и это меня спасло. Люди, шедшие на мою ликвидацию, не могли не знать, что я всегда ношу с собой «Магнум» и стреляю прицельно, так что бронежилеты их не спасут. Страх не позволил этим фиктивным ментам приблизиться, и они открыли огонь из своих «макаровых» [37]37
  «Макаров» – пистолет конструкции Н. Ф. Макарова, индивидуальное огнестрельное оружие калибра 9 мм с магазином на 8 патронов, которым обычно были вооружены офицеры советской армии и которое не обладает особой точностью.


[Закрыть]с расстояния в пятнадцать метров. Я получил пулю в бок, но успел прыгнуть в машину. Водитель был мертв и, когда я открыл дверцу, вывалился на мостовую. Я развернулся и на полной скорости рванул в сторону стрелявших. В считанные секунды один из них был сбит моей машиной. Услышав выстрелы, из ресторана выскочили друзья и уложили второго. Выждав с минуту, они повезли меня к знакомому хирургу. Пуля, направленная рукой Саратовского, оставила след, который я чувствую до сегодняшнего дня.

Я сопоставил факты. О моем приезде знали только два человека: водитель автомобиля и Володя Тулебян, которого я когда-то сам привел в банк Саратовского и устроил на работу и которого считал своим другом. О водителе говорить нечего – его застрелили. Значит, оставался Володя.

Володю Тулебяна я знал лет пятнадцать и не раз спасал ему жизнь. Однажды в Москве, возле магазина «Березка», на него напали чеченцы и собирались убить, но тут подоспел я со своими людьми, и дело кончилось миром. Второй раз я спас его, когда к нему в квартиру залезли грабители. Володя был человеком не бедным, он любил старинную мебель, посуду, драгоценности. Грабители хотели его убрать, чтобы не оставлять свидетеля. Володя говорит им:

– Я вам все отдам, вы можете сделать со мной что хотите, но сначала позвоните моему другу.

Называет мое имя и дает номер телефона. Это была известная в Москве группа, жестокости которой многие боялись. Услышав мое имя, они остановились. Позвонили мне, сказали, что такой-то ссылается на меня. Я подтвердил, что знаю его, и просил оставить в покое. Грабители ушли, унеся только ящик французского коньяка, который на радостях подарил им Володя.

Тулебян работал в банке уже несколько лет – как я сказал, попав в него по моей рекомендации. Это был человек уникальных способностей, с экономическим образованием. Они со Саратовским быстро нашли общий язык. Для меня верность друзьям – самое главное качество, поэтому я был уверен в Володе и в его преданности. Однако Саратовский умел манипулировать людьми. Не знаю, каким образом ему удалось заставить Володю работать против меня. Уверен, что деньги не сыграли здесь решающей роли, хотя мне известно, что Саратовский открыл ему кредит на два миллиона долларов, чтобы он покончил со мной. Саратовский рассчитал правильно: он мог действовать против меня только через человека, которого ему удалось подмять под себя и заставить работать по своей указке.

Как я узнал позже по своим каналам, Володя провел исключительную работу. Он ввел в компьютер данные всех, кто мог быть когда-либо мной недоволен или обижен, кто имел причины желать мне зла или смерти. В результате долгих поисков он нашел нужного человека.

Здесь я должен отвлечься и рассказать случай из прошлого, относящийся к середине 80-х годов, к тому короткому периоду моей жизни, который был связан с сертификатами.

К моим людям, работавшим возле магазина «Березка» на Сиреневом бульваре, подошли трое, назвавшиеся сотрудниками с Петровки 38, и, действительно показав милицейские документы, предложили встретиться в другой обстановке, «чтобы найти общий язык». В тот же вечер мне рассказали об их предложении. Я понял, что это обыкновенный рэкет, тем более отвратительный, что исходил от тех, кто должен заниматься порядком. Мне уже говорили, что милиция начала активно заниматься рэкетом, и довольно успешно. Не желая иметь ничего общего с этой организацией, я запретил даже вступать с ней в какие бы то ни было переговоры, понимая, однако, что она этого так не оставит.

Однажды вечером я подъехал к «Березке» на исходе рабочего дня и вышел из машины. Неожиданно возле меня затормозили «Жигули», из них вышли три человека и, предъявив милицейские удостоверения, неожиданно надели наручники и посадили на заднее сиденье. Машина тронулась. Через некоторое время я увидел, что мы едем не в отделение, а в сторону окружной дороги, на выезд из Москвы.

– Чего надо, мусора? – спрашиваю я вежливо.

– Мы уже предупреждали твоих, что нужно договариваться, – отвечает мне водитель. – Ты не захотел. Боюсь, что у тебя будут проблемы.

– Я с ментами не договариваюсь.

– Дело простое, – вступил в разговор мой сосед. – На тебя имеется жалоба. Ты кого-то обманул.

– Не может быть такой жалобы, – ответил я уверенно.

– Вот я и говорю, – продолжал тот, как ни в чем не бывало. – Имеется заявление. Что должна делать милиция? Мы хотим расследовать дело, арестуем тебя. А ты оказываешь сопротивление, да еще с оружием… Что нам остается делать? Стрелять! И приходит тебе, Билунов, конец…

Я видел, что угроза была совершенно реальной. Хоть я и был безоружен, но пистолет всегда можно вложить в еще теплую руку убитого. Застрелив меня, они заставят всех остальных платить им обильную дань.

Машина пересекла окружную дорогу и на высокой скорости приближалась к лесу. Я заметил, что мой сосед наматывает на руку что-то вроде жгута. Это могла быть удавка. Придушив безоружного, запястья которого схвачены наручниками, они могут потом разыграть любую театральную постановку. Улучив момент, я изо всех сил ударил водителя ногами по затылку. Ударил, может быть, даже слишком сильно, с опасностью для своей собственной жизни. Вместо того, чтобы затормозить, водитель всей тяжестью тела нажал на газ, и машину выбросило на обочину. Она едва не перевернулась, некоторое время неслась юзом, а потом раздался сильный удар спереди – мы врезались в дерево. Я потерял сознание, а когда пришел в себя и открыл глаза, машина горела, словно пионерский костер. Я с трудом выбрался наружу и убежал. Минут через десять за моей спиной раздался взрыв. Позже я узнал, что один из пассажиров «Жигулей», старший лейтенант милиции, погиб в машине.

Володя Тулебян, знавший об этой истории от меня самого, разыскал брата погибшего.

– Ты не хотел бы расквитаться с тем, из-за кого он погиб? Кто действительно виноват в его гибели?

Тот немедленно согласился, не пытаясь даже разобраться в истинных причинах смерти брата. Ему была неизвестна мудрая французская поговорка: «Прежде чем думать о мести, не забудь вырыть две могилы». Разумеется, не обошлось без денег. (Конечно же, больших, но, как всегда, раз в сто меньших, чем те суммы, которые были заплачены «заказчику», в моем случае, Володе). На месте брата погибшего я бы задумался, кому выгодна эта месть, если за нее так хорошо платят. Но, как говорят в народе, другому свою голову не переставишь.

Один из моих друзей сумел подслушать в банке телефонный разговор между Саратовским и Тулебяном, после которого не оставалось никаких сомнений в том, кто организовал покушение.

Я позвал Володю в гости. Володя пришел, как ни в чем не бывало. При разговоре присутствовали Леша и Игорь.

– Ты сделал то, чего делать нельзя, – сказал я ему прямо, не приглашая ни войти в комнату, ни сесть. – Ты продал нашу дружбу за деньги.

Видя, что он побледнел и пытается что-то сказать, я остановил его жестом руки.

– Я все знаю. Все! Тебе нет смысла оправдываться. Считай, что я забыл, но прошу никогда больше не попадаться мне на глаза.

Больше я никогда его не видел.

8

Даже привычный к подобным делам Саратовский не мог надеяться, что так будет продолжаться до бесконечности. Однако безнаказанность делает людей его типа все более и более наглыми. Я должен был положить этому конец.

Саратовский часто летал за границу, и узнать дату его прибытия оказалось несложно, хотя он принимал хитроумные меры предосторожности: менял билет в последнюю минуту, не сообщал жене даже намеком по телефону дату отлета, опаздывал на рейсы, не считаясь с расходами.

В тот день, едва Александр Саратовский прошел контроль в Венском аэропорту и направился к выходу, как его окружили четверо плечистых незнакомцев и, не вынимая рук из карманов, повели в сторону туалетов. Туалеты в аэропорту просторные, почти всегда пустые – место на редкость удобное для серьезного разговора. Саратовский вел за руку своего десятилетнего сына. Отдать ему должное, он не растерялся и тихо сказал:

– Только не при сыне!

Ему казалось, что пришли его последние минуты.

Мои друзья позвонили мне по мобильному телефону, так как хорошо знали мои правила.

– Он с сыном, – сказали мне. – Что делать?

Я думал недолго: сейчас невозможно вести жесткий диалог с этим животноводом. Я ведь его Кольку знал еще грудным ребенком и не мог его травмировать. Я только хотел показать Саратовскому, что когда мне делают гадости, недоступных мест для меня нет.

– Передайте телефон Саратовскому, – попросил я.

Мне нужно было, чтобы он увидел всю серьезность ситуации. Мы говорили недолго, но это был разговор, которого Саратовский не забудет.

– Животное! – сказал я ему своим самым звучным голосом. – Не занимайся гадостями! Тебе сегодня случайно повезло. Не думай, что так будет вечно!

Друзья рассказывали, что, слушая меня, Саратовский становился все более и более красным и под конец даже багровым. Если б мы желали ему доброго здоровья и долголетия, можно было даже испугаться, как бы его не хватил апоплексический удар.

– Выполни свои обязательства, мусор поганый, и навсегда забудь о моем существовании!

– Я все верну! – сдавленным голосом пообещал Саратовский, глядя на окруживших его моих друзей.

– И прекрати искать решение в другой плоскости! Я могу найти такое же, и раньше тебя, – закончил я. – Передай людям трубку, гиена!

– Отпустите, – попросил я ребят, и он ушел, не веря своему счастью, вытирая горячую шею платком.

Александр Саратовский продолжает ездить за границу, петляя, как заяц, заметая следы и таская за собой вооруженных до зубов секьюрити.

В тот раз в аэропорту я дал ему шанс поговорить и найти слова раскаяния и возможность – не примирения, нет! – но хотя бы перемирия. Он этой возможностью не воспользовался. Он упустил этот уникальный шанс. Саратовский действует теперь по всем фронтам. Это он написал письмо французскому президенту, стоившее мне обыска и судебного процесса, которое привез во Францию один из охранников Ельцина. Он не остановился на этом и продолжает вынашивать планы моего физического уничтожения. Мне эти планы становятся вскоре известны. Я несколько раз их расстраивал. Он знает, что я все о нем знаю.

Но он не может остановиться.

9

В третий раз Саратовский пробовал уничтожить меня, когда я жил с семьей в Вене. Это был конец 1993 года.

Мне позвонил мой давнишний знакомый Сережа Михайлов, для друзей Михась, который тоже недавно поселился в Австрии.

– Надо поговорить, – сказал он, не вдаваясь в подробности.

Мы договорились встретиться через пару дней в горном отеле «Альпин». Михась приехал с женой и двумя дочерьми. Я собирался провести в горах несколько дней с Галей и маленькой Лизой, которая тогда серьезно болела.

После ужина, когда мы остались с ним вдвоем допивать бутылку густого старого бордо, Михась рассказал мне любопытную историю, касавшуюся меня.

Три дня назад к нему явился соотечественник, детина огромного роста с небритыми щеками и маленькими свиными глазками, словом, с такой физиономией, за которую можно тут же сажать, и не ошибешься.

– И как их только пропускают через границу? – заметил Михась. – На таких должны срабатывать все датчики аэропорта!

Детина сослался на знакомых Сережи с Украины. Сказал, что только что освободился из заключения, нуждается в деньгах и согласился выполнить одну работу в Вене.

– Можешь достать мне плетку? – спросил он Михася.

– Я тебе что – оружейный склад? – удивился Михась.

– Ну, так… – смутился детина. – Я думал…

– А зачем? На кого заказ?

– Не знаю, как зовут, но есть фотка и адрес.

– Покажи.

Детина вынул мятую фотографию, и Михась не смог сдержать удивления.

– И кого же я вижу на фото? – сказал мне Михась. – Из подъезда красивого западного дома выходит мой старинный друг! Которого кто-то очень хочет увидеть в гробу! И как можно скорее…

У детины была моя фотография и мой венский адрес. Кто-то хорошо проинформировал его о моих привычках и правилах.

– Единственное, что я могу сделать для тебя, – жестко сказал Михась детине, – это достать тебе обратный билет и пообещать никогда и никому не говорить твоего имени. Ты, друг, попал в плохую историю… И могу обещать это, только если ты мне все расскажешь, как на духу. Кто тебе дал фотку, адрес и все прочее.

Среди выходцев из России, которые посещали мой венский дом, была некая Арина Кал. Я знал ее прошлое, но не мешал общаться с Галей – той нужны были хоть какие-то контакты на новой земле. Я не должен был забывать, что женщины этого сорта продажны и беспринципны: Арина в молодости была московской уличной проституткой, потом как-то вдруг поднялась до положения содержанки, несколько раз меняла покровителей и, наконец, оказалась в Вене. Как и многие другие российские проститутки, она подцепила наивного австрийца, который клюнул (не он первый!) на задушевные взгляды и фальшивые ласковые слова полушепотом на совершенно неизвестном ему языке, вышла за него замуж, получила австрийский паспорт, после чего тут же резко с ним развелась. У нее был в Вене собственный дом, и не маленький, купленный, как я думал, на сбережения, заработанные этим тяжелым трудом. Впрочем, что-то здесь не вязалось – уж больно Арина была некрасива, даже отталкивающе безобразна, с ее жабьим ртом и оплывшей стокилограммовой фигурой, а в ее профессии конкуренция год от года становится все более жесткой, так как молодого и свежего материала прибывает хоть отбавляй.

Арина взяла нас лестью, довольно простой и грубой, но действенной. Кто из родителей не растает, когда взахлеб хвалят его ребенка? Она гладила Лизу по головке, часами играла с ней в детские игры и не уставала приговаривать:

– Какой красивый ребенок! И умница! Такой ребенок может быть только у очень хороших родителей.

Родители смущались и продолжали принимать Арину. А зря! Именно от нее получил детина мои фотографии, мой адрес и сведения о моих маршрутах по городу. Больше того: мне не стоило труда узнать, что венский дом стоимостью в два с половиной миллиона долларов был куплен на имя Арины моим московским другом Александром Саратовским. Мое убийство заказал он же, в уплату за дом. Все остальное было делом техники и личного таланта нашей венской подруги.

– И сколько же она тебе обещала? – спросил Михась.

– Десять тысяч баксов! – ответил тот с гордостью.

– И ты их уже получил?

– Половину, – ответил тот.

– Я тебе советую срочно получить вторую! – сказал ему Михась без тени улыбки. – Увидишь, она тебе не откажет. Пока сам живой.

Мне стало известно, что детина встретился с Ариной в Венском лесу. Мне даже передали все подробности их диалога. Я уже писал, что люблю информацию и никогда не стою за ценой в нужном случае.

– Мне моя жизнь дороже, – сказал он ей.

Арина пыталась поднять цену, уговорить, ссылалась на авторитет, который дал ему рекомендацию…

– Ты сучка! Падаль! Ты меня подставила, – ответил он ей. – Нет таких денег, за которые я возьмусь за такое дело. И тебе не советую. А за тобой должок!

И он сделал шаг вперед. Всего один шаг.

Словом, детина выбил из Арины пятьдесят тысяч долларов – она и пикнуть не посмела. Внутренне порадовалась, что не больше.

От Саратовского я давно не ждал ничего другого. Но против Арины я почувствовал настоящую ярость. Человек, который приходит к тебе в дом, ест у тебя за столом вместе с твоими близкими, играет с твоим ребенком, бессовестно льстит тебе – и точит нож за твоей спиной… Для меня это худшая порода людей. «Господи! – молился я в те дни. – Не дай мне совершить зло!»

У меня чесались руки воздать этому животному по заслугам, и я не устану благодарить Бога за то, что он удержал меня.

Отправляя детину с Венского вокзала, Михась не удержался и все-таки спросил:

– А ты знаешь, сколько она сама получила за этот заказ?

– Сто тыщ!.. Но половина тут, – похлопал детина себя по карману.

И пришел в полное бешенство, услышав, что Арине отвалили за это целых два миллиона, так что Михась еле втолкнул его в вагон.

Позже выяснилось, что Арина завела связи в австрийской полиции, окрутила полицейского офицера, занимавшегося иностранцами, и оклеветала меня перед Австрией. Этот несчастный человек (я не могу иначе назвать мужчину, способного влюбиться в эту безобразную и по-человечески отвратительную женщину) собрал на меня досье, обвинявшее меня в том, что я крестный отец русской мафии, и добился того, что мне на десять лет было отказано в праве жить в Вене.

Впрочем, Саратовского постигла та же судьба. Правительство Австрии возбудило против него уголовное дело, которое не дает ему права жить в Австрии.

Арина до сих пор живет в Вене – в постоянном страхе.

Она боится детины, который пообещал через знакомых, что вернется и посчитается с ней заново.

Она боится меня, так как знает мою репутацию, знает, что обычно я немедленно отвечаю ударом на удар. Долгими вечерами и спокойными венскими ночами она представляет, как я настигаю ее на тихой венской улице и зову к ответу. Я уверен, что она не столько боится расстаться с жизнью, сколько встретиться со мной лицом к лицу, посмотреть мне в глаза и ответить на мои прямые и простые вопросы. Предательство страшно еще тем, что предатель все время разрушает сам себя. Ей неизвестно, что я давно решил навсегда о ней забыть.

Но главный человек, которого она боится пуще смерти, это Саратовский, ее богатый заказчик. Всемогущий банкир, заплативший ей два с половиной миллиона долларов за невыполненную работу. И Арина знает, что у людей типа Саратовского не бывает никаких сантиментов. Разжалобить Саратовского еще никому не удавалось, и эта угроза будет висеть над ней вечно.