Текст книги "Три жизни. Роман-хроника"

Автор книги: Леонид Билунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

АЛЕКСАНДР САРАТОВСКИЙ

1

Когда я начал писать эту книгу, которую задумал давно, много лет назад, мне казалось, что главное – не забыть никаких подробностей, событий и людей. Я и не представлял себе тогда, насколько хорошо я все помню. Главная трудность оказалась не в том, чтобы вспомнить, а в том, чтобы отобрать главное. Но ведь в жизни все главное, тем более в такой, как моя, где самое незначительное происшествие могло закончиться гибелью. Только я закрываю глаза, как ко мне со всех сторон подступают люди и события. Я вижу, словно это было вчера, несчастного молодого арестанта, едва не отправившегося на тот свет после первого же завтрака, состоявшего из овсянки: у него оказался редкостный недуг, аллергия на каши и крупяные изделия (это в тюрьме-то, где ничем другим и не кормят!). Мне вспоминается один надзиратель, большой любитель дисциплины и порядка, выстраивавший камеру, где практически все были под вышкой, по стойке смирно вопреки всем тюремным правилам, и как я его отучил от этой привычки, едва не отправив на тот свет. Передо мной проходят мусора, вымогающие взятки, я не могу забыть ни с чем не сравнимый беспредел в рижской тюрьме, где не было ни порядка, ни закона, где менты насаждали в камерах насилие и педерастию и где мне кинули в глаза из камерной кормушки горсть толченого стекла, отключив предварительно воду, чтоб не мог их промыть… Неужели все это было со мной? Неужели я все это пережил? И когда я сегодня выхожу из своего «Мерседеса» последней марки у подъезда дорогого парижского ресторана и швейцар бросается забрать у меня ключи, а метрдотель в дверях встречает нас с женой и с друзьями, никому нет дела до моего невероятного прошлого, до моего перебитого надзирателями носа, никто не заметит моих выбитых зубов, искусно вставленных лучшим дантистом, все видят ослепительного господина, каких, в конце концов, здесь немало, у господина, вероятно, деловой обед, серьезный, с женами…

– Serait-il un russe? [31]31
  Кажется, из русских? (фр.).


[Закрыть]

– Oh! Vous savez, Monsieur, maintenant, on a beaucoup de clients russes… [32]32
  О, вы знаете, у нас теперь много русских клиентов… (фр.).


[Закрыть]

Никому нет дела до моей жизни, любой эпизод которой мог бы сделаться сюжетом целого рассказа, любое событие которой просится в книгу. Но я гоню от себя эти воспоминания и стараюсь выбрать только те события и тех людей, которые обозначили жизненные ступени, по которым я поднимался…

В конце восьмидесятых годов я уже жил в Москве постоянно, и у меня была семья. Это было, что называется, «интересное» время. В Москве вовсю шла перестройка. Прежние государственные органы самоустранились, комитет государственной безопасности объявили несуществующим (впрочем, ненадолго), коммунистическая партия сама себя распустила и публично этим хвасталась, милиция не справлялась с преступностью, которая резко шла вверх – из-за бедственного положения большинства населения, с одной стороны, и практической безнаказанности власть имущих, с другой. Наряду с рублем в советскую жизнь вошел доллар, в магазинах появились яркие западные товары по каким-то невероятным ценам и хорошо упакованные в цветной пластик пищевые продукты, вскоре оказавшиеся почти несъедобными: добрый старый Запад, гордящийся своей христианской моралью и деловой честностью, начал сплавлять российским аборигенам завалявшиеся товары с просроченной годностью. Народ надеялся, что начнет, наконец, жить немного лучше и сытнее, а на поверку оказался перед лицом новых и неразрешимых для него проблем. На глазах распадались все государственные структуры, как вертикальные, так и горизонтальные, а новых не появлялось, так что обычные функции защиты граждан каждый должен был брать на себя или искать покровительства у кого только мог. И все же активные люди, десятилетиями истреблявшиеся тоталитарной системой, получили, наконец, возможность заняться делом.

Впервые после революции в стране появились частные банки. Что такое банк и как он действует, в России еще не понимал никто. Мы отстали от мира на полтысячелетия – не забудем, что во времена опричнины и Ивана Грозного в Голландии уже вовсю работали банки в их современном виде (разумеется, без телефонов и компьютеров). Я застал в Москве самое начало большого бизнеса. Стало ясно, что деньги начинают играть все большую роль и превращаются в настоящую силу. Я стал относиться к ним по-другому, чем раньше. Они стали не просто средством купить себе то, что захочется, или провести вечер в любом ресторане, не сдерживая себя в расходах. Да, я начал ощущать деньги как продолжение моей физической и духовной силы, которой я обязан Всевышнему. Деньги становились для меня воплощением свободы, а этим для меня было сказано все.

К тому времени я как раз заканчивал мой первый миллион – еще в рублях.

2

Однажды я ехал по весенней Москве на новой машине. Это был мой первый «Мерседес» – модель 280, цвета мокрого асфальта (добавлю в скобках, что черный цвет автомобилей, во всех его оттенках, десятилетиями был запрещен для советских граждан и отводился только для служебных машин высокопоставленных партийных и государственных деятелей). Иностранные марки вообще тогда были редкостью, поэтому многие прохожие, а особенно девушки, останавливались на тротуаре и провожали меня мечтательным взглядом. Не могу сказать, что это было мне неприятно или безразлично.

Я повернул на Садовое кольцо, и солнце на мгновение меня ослепило. Москва уже начала отстраиваться и ремонтироваться. Фасады некоторых старинных зданий стояли свежеокрашенные, словно умытые. На Садово-Кудринской я затормозил перед светофором. На перекрестке распоряжался тучный гаишник, пропуская нескончаемый поток машин, сворачивавший на кольцо из поперечной улицы. Мы стояли уже заметно долго. Скучающим от ожидания взглядом я скользнул по левому соседу, не очень новым «Жигулям», которые терпеливо ждали зеленого света. И вдруг я заметил, что водитель «Жигулей» делает мне какие-то отчаянные знаки. Я нажал на кнопку, и мое дымчатое стекло поехало вниз. Тот с трудом перегнулся через рычаг скоростей и, ухватившись за ручку стеклоподъемника, начал с натугой открывать окно.

– Красивая у вас машина! – крикнул он в образовавшуюся щель.

– Спасибо! – ответил я и хотел закрыть окно.

– Послушайте! – крикнул тот снова. – Нельзя ли поговорить? Дело есть. Если вы не спешите, отъедем в сторону…

Я не спешил.

Когда огни сменились, мы осторожно выбрались из рванувшего вперед потока и прижались к бровке тротуара друг за другом.

Водитель «Жигулей» с трудом выбрался из своей машины и пошел ко мне, заранее улыбаясь.

– Вы не хотели бы продать свой автомобиль? Не беспокойтесь, деньги у меня есть, – начал он без предисловий.

Я внутренне улыбнулся и внимательно оглядел его. Моложе меня, среднего роста, лицо крупное, с мясистыми щеками, но довольно красивое, хотя обещает растолстеть, если хозяин не примет меры. Глаза выпуклые, рвутся наружу, словно у китайской собачки, а на дне как будто застряли остатки вчерашнего смеха. Мне он, признаться, вполне понравился, со всей его прямотой и молодым напором. По его костюму, дорогим и хорошо начищенным ботинкам, а также по каким-то другим неуловимым признакам, понятным только тем, кто прошел тот же путь, что и я, мне стало сразу ясно, что деньги у него действительно есть, несмотря на скромный и не новый автомобиль, явно ему не по росту и не по положению. Про себя я тут же дал ему прозвище «Рыжий». А может быть, «Пекинес»? Так звали китайскую породу собачек, на которую он был удивительно похож. Впрочем, если бы я знал его лучше, я должен был назвать его скорее «Гиеной».

– Отвечу так же прямо, как прямо был поставлен вопрос: нет! – ответил я ему с усмешкой. – А вы действительно мечтаете о «Мерседесе»?

– Мечтаю! – воскликнул тот искренне. – Я просто не знаю, где его можно купить.

В те времена гаражей «Мерседес-Бенц» в Москве еще не было. Я обещал ему узнать, нельзя ли, пользуясь моими связями, достать похожую машину, и мы обменялись телефонами.

Так в один из теплых весенних московских дней я познакомился с тем, кто со временем сделался, не без моего скромного участия, с одним из крупнейших банкиров России Александром Саратовским.

Он позвонил мне через пару дней и пригласил к себе на Пятницкую, где в полуподвале помещалась его небольшая контора под скромной вывеской «Банк Сталечный». Саратовский был его создателем и президентом.

Он вышел мне навстречу, как только секретарша сообщила, кто пришел. Я понял, что он успел навести обо мне справки.

О, Александр Павлович умел быть внимательным и вежливым! Тем более что я привез ему хорошую новость: завтра он может отправляться за своим «Мерседесом» – не таким большим, как мой, но тоже отличным.

– Не может быть! – воскликнул Саратовский. Он обрадовался, как ребенок, и предложил обмыть эту новость. Мы выпили по рюмке коньяку.

В тот день мы с ним проговорили довольно долго. Секретарша много раз стучала в дверь, но Саратовский постоянно отсылал ее и просил всем заявлять, что занят. Мы обсуждали положение в стране, говорили о возможностях, которые неожиданно открылись перед предприимчивыми людьми. Он рассказывал, с каким трудом ему приходится защищать интересы банка, бороться в условиях полного отсутствия законодательных гарантий, чтобы завтра у банка не отняли все, что тому удалось скопить и заработать, – либо власти, неспособные заглянуть хотя бы на три года вперед, либо бандиты, которых власть не умеет или не хочет укротить.

С тех пор я начал приезжать к нему на Пятницкую. Мы встречались все чаще. Мне показалось, что мы подружились. Я решил доверить Саратовскому часть моих денег и, надо признаться, не прогадал. Мы часто ужинали вместе – платил почти всегда я. Совет начинающим: обращайте внимание на то, кто платит в ресторане. Дело не в деньгах, а в психологии: наблюдайте за вашим собутыльником. Ни в каком другом месте вы не узнаете столько о его характере… Однажды Саратовский предложил мне официально влиться в банк. Я сразу отказался. Это было бы стратегической ошибкой, учитывая все, что было связано с моим именем в прошлом.

В те годы отношения на этом уровне складывались ощупью, по наитию. Никто не устанавливал никаких договорных обстоятельств. Необычайную силу приобрело слово – раз данное, оно становилось настоящим договором, который должен быть выполнен во что бы то ни стало. Саратовский не раз держал данное мне слово, и это мне в нем понравилось.

3

Как-то раз в конце рабочего дня я подъехал к бараку Саратовского (так я про себя называл его банк): мы договорились отужинать вместе. Спустившись по крутым ступеням в его полуподземную сокровищницу, подлинную пещеру Али-Бабы, я увидел необычно бледное лицо секретарши, делавшей мне какие-то знаки веками широко раскрытых глаз и беззвучно шевелившей синими от ужаса губами.

– Добрый день! – сказал я, как всегда громко. – Что происходит?

Мое приветствие вернуло ей голос, словно невидимый оператор включил, наконец, звук.

– Ой, Леонид Федорович! – заговорила она еле слышным шепотом. – Не заходите туда! Страшно, очень страшно! Там бандиты…

Я отстранил ее и широко распахнул дверь кабинета.

Александру Саратовскому было явно не до ужина. С трясущимся подбородком, с еще сильней, чем обычно, выпученными глазами пекинеса, герой свободного банковского бизнеса России сползал со своего директорского кресла, пытаясь укрыть жизненно важные части тела под массивным деревом письменного стола, а рядом с ним возвышался рослый плечистый татарин, с явной угрозой играющий перед его лицом остро заточенным ятаганом с серебряной рукояткой. Как оказалось позднее, это был известный в бандитских кругах Мансур. Я его раньше никогда не видел, но был немало наслышан.

– Зачем тебе уши? – говорил Мансур. – Если ты все равно нас не слышишь… И даже не хочешь услышать!

Кривой ятаган сверкал у висков Саратовского, отражая яркий свет настольной лампы. Зная, как умело орудуют кинжалом люди такого рода, я понял, что уши моего друга держатся на ниточке – еще мгновение, и они безболезненно отделятся от головы их хозяина, чтобы никогда не вернуться обратно. Перед столом директора банка, в кресле для посетителей, откинувшись на спинку, сидел мой давний знакомый Леонид Завадский.

Семья Завадских – четыре брата – набирала в Москве силу, занимаясь многими крупными по тем временам сделками, и быстро богатела. Каждый брат оценивался в несколько миллионов.

Братьев Завадских давно нет в живых: одного убили, другие умерли. Остался жив только последний, которого их мать когда-то усыновила. Я всегда буду вспоминать о них с сожалением. У них было чувство справедливости, с которым встречаешься все реже. Это были смелые и решительные люди. Однажды мы ехали с ними в машине по Каширскому шоссе. Нас преследовали две милицейские «Волги» без опознавательных знаков. Менты в штатском «пасли» нас, надеясь найти предлог для задержания и лишний раз допросить: вдруг разживутся какой-нибудь информацией! А еще лучше спровоцировать столкновение да и попросту перестрелять нас, пользуясь численным перевесом. Шоссе было запружено в обе стороны, машины двигались медленно. Перед нами шел автобус, набитый детьми, которых, по всей вероятности, возили в Москву на экскурсию. Автобус отчаянно дымил нам в глаза гарью плохо сгоревшей солярки. Карбюратор явно доживал последние часы. Обогнать его не было никакой возможности. Неожиданно из мотора вырвались языки пламени, и в автобусе начался пожар. Не раздумывая, мы с Завадским выскочили из нашего «Мерседеса», даже не заперев двери, и бросились вытаскивать детей из охваченного огнем автобуса. Только позже мне пришла мысль, что водитель, должно быть, успел повернуть ключ зажигания и выключить мотор, иначе мы все взлетели бы на воздух.

Кстати, ни один из мусоров и не подумал выйти из машины, чтобы помочь вынести из горящего автобуса испуганных полузадохнувшихся детей. Два здоровых мужика наружного наблюдения Петровки, призванные охранять безопасность граждан своей страны, в панике вжались в кресла своих автомобилей, словно жизнь детей их совершенно не касалась.

– Затаились, крысы! – сказал Леня Завадский, когда мы смогли тронуться дальше вместе с нашим трусливым «хвостом».

Не любил он их, это верно. Да и было за что.

4

Когда я вошел в кабинет Саратовского, Мансур повернулся ко мне и сказал с явной угрозой:

– Не знаю, кто ты такой, но ты пришел не вовремя!

– Подожди, Мансур, – вмешался Завадский. – Здесь надо полегче. Выйдем на минуту, я вас познакомлю.

Выходя в приемную, Мансур незаметным взмахом ятагана перерезал телефонный провод и бросил через плечо Саратовскому.

– Прошу без глупостей! Я все вижу и слышу…

Леня представил мне Мансура и рассказал тому обо мне. Мансуру стало ясно, что с ятаганом придется повременить. Так мое случайное присутствие в тот вечер спасло украшение головы одному из виднейших бизнесменов современной России.

Завадский рассказал мне всю историю. Оказалось, что Саратовский ловко надул его на семьдесят шесть миллионов рублей. Это были огромные, невероятно большие деньги. Леня доверил ему рубли для перевода в доллары. В те годы в России была не просто инфляция, а то, что называют в мировой практике галопирующая инфляция, которая наблюдается только в слаборазвитых странах. Курс рубля катастрофически падал каждый день, как температура умирающего. Завадский требовал отдать ему валюту, но Саратовский скрывался, не отвечал на телефонные звонки, сказывался через секретаршу больным, тянул время. Через месяц он принял Завадского и отдал ему треть того, что был должен.

– Инфляция! – пожал он плечами.

Даже если бы банк оплатил представленные деньги не по курсу на дату вклада, он все равно не имел права платить по тому курсу, что установился через месяц. С невероятным трудом мне удалось убедить Саратовского и добиться компромиссного решения, чтобы спасти Завадскому часть денег и оградить Саратовского от гораздо более серьезных потерь.

С тех пор банк «Сталечный» не мог обойтись без моей помощи.

Александр Саратовский был на редкость одаренным человеком. Это был прирожденный организатор. Я часто заставал его неподвижно сидящим в директорском кресле, с полузакрытыми глазами и отсутствующим видом. Он не сразу возвращался на землю, здоровался со мной и извинительно говорил:

– Прости, Леня. Ты не смотри, что я сижу вроде без дела. Как раз в такие минуты я зарабатываю деньги!

Он использовал все возможности для того, чтобы приумножить деньги. Я помню, как мы работали с Венгрией. Не знаю, кто придумал эту операцию, которую не могу не назвать гениальной. У Венгрии была огромная задолженность Советскому Союзу. По инерции эта задолженность перешла на Россию, поэтому долгое время эта страна не решалась протестовать против наших операций, а, возможно, не сразу и поняла их значение. Мы переводили в Венгрию, скажем, десять миллионов рублей (по тем временам американский доллар стоил в России около четырехсот рублей, а значит, десять миллионов нам давали примерно двадцать пять тысяч долларов). По существовавшему еще с советских времен грабительскому паритету, установленному в рамках СЭВ, за десять миллионов рублей мы получали двести миллионов форинтов, которые к тому времени почти свободно обменивались на международном рынке на доллары по курсу один к двадцати, так что эти двести миллионов соответствовали десяти миллионам долларов. Таким образом, мы получали за наши рубли вместо двадцати пяти тысяч целых десять миллионов, то есть по доллару за рубль! Каждый, кто умеет считать, поймет, что наш доход составлял сорок тысяч процентов.

На Саратовском лежала основная доля организационных забот, и, отдать ему должное, он умел это делать, умел находить нужных людей и заставлять их работать.

По нашей договоренности, я много времени проводил в Венгрии, контролируя этот обмен. Так продолжалось в течение года. Разумеется, потом венгерское правительство закрыло этот канал, так как поняло, что дальнейшие операции такого размаха грозят банкротством всей стране.

Подобные операции Саратовский провел позже с чешскими кронами. В этом случае процент прибыли был меньшим, однако, тоже неслыханным в мировой практике.

Я никогда не считал такие операции преступными или недостойными. Ум и талант даются человеку для того, чтобы он находил возможности, недоступные широкому большинству.

Банк «Сталечный» процветал. Он сменил имя и стал называться «Сталечный банк сбережений», а сокращенно СБС-АГРО. По просьбе Саратовского, я организовал широкую презентацию обновленного банка в роскошном отеле «Интерконтиненталь». В огромном конференц-зале (который позднее в полном составе перекочевал в не менее внушительный зал ресторана) собрались сотни людей. Тут были представители Центрального банка России, Министерства финансов, Сбербанка. Мелькало множество иностранцев, слетевшихся сюда, словно мухи на мед.

После презентации Саратовский купил двухэтажный особняк на углу Пятницкой и начал устраиваться. Через год-полтора операционные банковские залы СБС считались лучшими в России по их обслуживанию и эффективности.

5

Вскоре я заметил одну особенность Саратовского, которая не могла меня не насторожить. Как только деньги вкладчика попадали в банк, Александр Павлович искренне начинал считать их своими собственными. Деньги давали ему власть, он манипулировал ими, как хотел, часто, повторяю, умно и талантливо, но тот, кто желал получить свой вклад обратно, становился для него злейшим врагом. Его глаза навыкате всегда выражали то, чего хотел их хозяин. Я даже не думаю, что он играл или притворялся. Это было какое-то особое, неизвестное мне свойство. Я видел, с какой мольбой во взгляде и с какой убедительностью уговаривал он богатого предпринимателя вложить деньги в свой проект. А через несколько минут тот же взгляд становился жестким, ненавидящим, а главное, действительно непонимающим, стоило какому-нибудь вкладчику попросить обратно хотя бы часть своих средств.

– У меня денег нет, – отвечал он холодно. – Вы хотите получать свои проценты, а для этого я пускаю деньги в оборот.

– Но это же не срочный вклад! – удивлялся клиент. – Мы не устанавливали никаких сроков… Мне понадобились деньги, и естественно, что я…

Не надо забывать, что попасть к Саратовскому на прием было практически невозможно. Окруженный охраной, опытными секретаршами, он невозмутимо фильтровал телефонные звонки и отрезал любые нежелательные контакты. Современная техника – а Саратовский умел ею пользоваться! – помогала ему в этом. Возможно, не все знают, что нынешние телефоны высокого класса позволяют запретить доступ определенным или же неизвестным хозяину номерам. Вы можете звонить тысячу раз, вам всегда ответят длинные гудки или сигнал занято. Саратовский никогда не выполнял своих обязательств. При встрече он тебе пообещает все, что угодно, но позвони ему через пять минут, и никто не подойдет к телефону, а охрана никогда больше не пустит тебя к нему в кабинет.

В России не было тогда никаких законов (и есть ли теперь?), охраняющих вклады и вкладчиков. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Ильф и Петров видели на десятилетия вперед. Получить свои деньги в банке Саратовского удавалось очень немногим.

– Я никогда не прибегаю к физической силе, – улыбаясь, говорил мне Саратовский. – За письменным столом я могу сделать больше, чем любой убийца.

Теперь я могу утверждать, что Саратовский создал настоящую систему экономического насилия.

Ко мне приходили многие, кого он обманул или подвел, кому он не выплатил ставок по их депозитам или месяцами тянул с возвратом капитала. Все знали, что я с ним работаю, и считали меня «крышей» банка. Мне жаловались, что с Саратовским невозможно поговорить, он не отвечает по телефону и не принимает даже тогда, когда он на месте и не занят. Я пытался решать с ним спорные вопросы, но в большинстве случаев он мне отвечал:

– Леня, это твоя работа, ты и решай.

Я не собирался их решать так, как этого хотел он. Я просил вернуть людям деньги – речь шла всегда о значительных суммах, о десятках миллионов, однако обычно это была лишь незначительная часть его задолженности. Каким бы авторитетом я ни пользовался, я не всегда мог сдержать этот напор.

Саратовский чистосердечно разводил руками на мои просьбы:

– Леня, а что же тогда нам останется?

А самое интересное заключалось в том, что я, к которому он обращался как к кровно заинтересованному лицу, давно уже получал от него лишь какие-то незначительные суммы, а все остальное накапливалось на моем фантастическом счету, получить по которому мне так же не удавалось, как и другим. Каждый раз оказывалось, что у банка трудное положение, что нужно подождать еще год или два, и тогда мои богатства умножатся несметно.

– Леня, и зачем тебе деньги? – любил пошутить Саратовский. – Ты сам золото!

Он умел говорить так тепло, так вдохновенно и ласково, что начинало казаться, будто ты его лучший друг. Но я уже понимал, что стоит ему получить от человека все, что он хочет, и он начинает искать способ избавиться от него, выбросить как выжатый лимон. И вскоре я убедился, что слова о письменном столе были справедливы по сути, но совершенно не соответствовали тем методам, которые он начинал применять – впрочем, вслед за другими банкирами. Я утверждаю здесь со всей ответственностью: Александр Саратовский, одна из опор сегодняшней российской финансовой и государственной системы, заделался самым заурядным убийцей. Опасным, ни разу не пойманным убийцей.

Вспомним обстановку того времени, которое уже стало историей. Советский Союз распадался. Его властные структуры, накопившие огромное количество специалистов в области насилия, доносительства и слежки, прекращают свое существование. И впредь до создания новых, еще более совершенных структур насилия старые специалисты оказываются без работы. Эти люди не умеют делать ничего другого, кроме как убивать, следить, завидовать, подозревать и ненавидеть. Они создают частные охранные бюро и фирмы, выполняющие заказы различного рода, которые в то время касались в основном бизнеса и банков.

В каждом банке существовала своя система охраны, однако наряду с ней имелась так называемая «крыша», то есть вышестоящая охранная структура. В первые годы многие банки в качестве крыши использовали то, что называлось «неофициальными структурами», занимавшими каждая свое место в иерархии преступного мира Москвы.

Мне вспоминается пример Толика по кличке Рембо, который организовал защиту крупного московского банка «Зарядье».

С Толиком мы были давно знакомы, встречались в компаниях, как-то раз я оказал ему услугу. Я о ней даже совершенно забыл, но однажды он меня удивил.

Отводит меня как-то в сторону и дает увесистый пакет.

– Подарок! Тут двести тысяч долларов. Хотел я купить тебе, Федорыч, роскошную машину, «Роллс-Ройс» или «Бентли», но потом думаю, лучше ты сам себе купишь, что захочешь.

– Толя, что это за подарок? – спрашиваю я.

– Когда у меня случилась проблема с Банщиком, никто мне не протянул руку, Федорыч, кроме тебя. Помнишь?

Конечно, я вспомнил. Мы с Галей жили тогда на Ленинском проспекте. Как-то вечером по всем телепрограммам передают: дерзкое убийство. Толя по кличке Рембо убил своего приятеля по кличке Банщик. На Толю объявили всероссийский розыск, он был в бегах. И весь вечер во весь экран его физиономия, хорошо мне знакомая. Мы уже спали, когда в разгар ночи, часа в три утра раздался телефонный звонок. Я снял трубку. Слышу Толин голос.

– Федорыч, это Толик!

Я знаю, что мой телефон на круглосуточной прослушке. И он мне звонит, когда его, красавца, на весь Союз показывают, как члена правительства или знаменитого артиста.

– Толик, – говорю, – не забудь, что нас хорошо слушают.

– Извини, мне больше некому позвонить, кроме тебя! Я мусоров не боюсь, я с ними найду, как решить. Я знаю, братва думает, что я беспредельщик! Ты можешь сейчас ко мне подъехать? Очень прошу выслушать меня. Ты сам поймешь, что произошло. Достаточно будет твоего решения, а если можно, и совета.

Передо мной дилемма: при встрече явно будет задержание, может, даже раньше, чем я подъеду. Я ему еще раз говорю:

– Толя, имей в виду, при встрече тебя могут накрыть сачком. Так что решай.

– Федорыч, я тебе сказал, что не боюсь со стороны властей ни ареста, ни суда. Это была чистая самооборона. Ты знаешь, что меня больше всего волнует. Пожалуйста, приезжай.

И говорит адрес.

Что делать? Я решил поехать. Главное, чтобы он успел мне рассказать то, что собирался, до момента ареста.

Интересно, что я переоценил бдительность мусоров. В три часа ночи они крепко спали, и только утром прослушали запись. Представляю, как они рвали на себе волосы – упустить такой случай!

Мы встретились спокойно, и Толик рассказал мне, что произошло.

Полгода назад его квартиру ограбили. Он тогда уезжал на два дня, дома никого не было. Унесли почти все, что там было. Ну что ж, бывает. Толя обставился заново. Два дня назад он возвращался домой часов в десять вечера. Жил он на окраине Москвы, там в это время все спят. Рядом со своим подъездом он увидел очень знакомую машину с погашенными огнями. За рулем кто-то сидел в полной темноте. Толик еще соображал, чья это может быть машина, как вдруг узнал силуэт водителя. Это был Банщик, его близкий приятель. Толик поднял глаза. На пятом этаже, из окна в окно его квартиры гуляли фонарики. Ясно, что это были грабители. Толик сразу все понял. Он вспомнил, что Банщик знает: он должен был вернуться только утром, и дома никого не должно было быть. Его словно ударило током. Он забыл о квартире, о гулявших по ней грабителях. Ведь он считал Банщика другом!.. Подойдя сзади со стороны водителя, Толик ударом кулака выбил боковое стекло и вытащил испуганного Банщика из машины. Тот тоже был здоровый черт, но с Толиком сравниться не мог. На все ушло несколько секунд. Мощный удар в челюсть, и Банщик потерял сознание. Бросив его на заднее сиденье, Толик сел за руль и поехал к полосе лесопосадки, которая проходила рядом с домом. Было около двенадцати ночи.

Придя в себя, Банщик начал что-то мямлить несуразное, мол, он приехал за Толиком, тот ему был очень нужен, он ждал…

– Почему ты не поднялся, не позвонил?

– Я видел, что света нет…

Он явно тянул время.

– Ты же знал, что меня сегодня не будет, – усмехнулся Толик.

И в этот момент Банщик выхватил из кармана плетку [33]33
  Плетка – оружие (пистолет, револьвер) (сл.).


[Закрыть]и в упор выстрелил в Толика. Пуля пробила правое предплечье, но выпустить вторую пулю он уже не успел. Левой рукой Толик нанес ему страшный удар, за ним другой. Дальше рассказывать нет нужды. Толик попытался, как мы часто видим в кино, вытащить пулю из предплечья, но это легко только в кино. Выбросив из машины то, что осталось от Банщика, он поехал к знакомому лепиле.

Вот такая была история с Толиком. На суде один из сообщников Банщика (их всех переловили) подтвердил, что на Толю навел Банщик. Суд даже не пришил Толику превышения необходимой самообороны – ведь Банщик был все же с пистолетом, а Толик безоружным.

Мы сели за столик.

– А откуда воздух-то [34]34
  Воздух – деньги (сл.).


[Закрыть]у тебя такой, где ты облокотился? [35]35
  Облокотиться – устроиться (сл.).


[Закрыть]

– Да я тут имею отношение к одному банку. Они мне отстегивают процент.

Я покачал головой.

Оказалось, за свою защиту Толик получал в банке «Зарядье» десять процентов с прибыли. Разумеется, Толик был не один.

Вместе с ним работала целая группа людей, его бригада, которая помогла становлению этого банка, решая вопросы, которые невозможно было разрешить другими методами, кроме силовых. Без защиты Толика Рембо банк в те годы не смог бы жить и развиваться.

Однако близился конец XX века, банки росли, как спруты, их активы увеличивались в сотни раз, и стабильные десять процентов, которые были обещаны Толику, со временем превратились в два-три миллиона долларов в год благодаря бурному росту «Зарядья». К тому же на горизонте появились другие «крыши»: милиция и госбезопасность. Новые «защитники» проявляли настойчивость и обещали быть более надежными, так как представляли государство, а, кроме того, на первых порах их аппетиты были более умеренными.

– Толя, беги ты из этого банка, пока не поздно, – говорю я ему. – Скажи: спасибо, мы долго работали вместе, а теперь забыли друг друга. Если посчитаете нужным, сделайте мне подарок, и не более того. Толя, балласт всегда сбрасывают.

– Да что ты, Федорыч! – искренне удивился Рембо. – Это же друзья мои! Я им во многом помогаю.

– Толя, решай сам, – сказал я ему, вставая из-за столика. – Мое дело тебя предупредить.

Через месяц его убили в подъезде.

Не зная, как иначе избавиться от Рембо, банк сделал на него «заказ», который стоил ему во много раз дешевле отчисляемых за работу процентов. Никто не позаботился о расследовании этого убийства.