Текст книги "Повести. Пьесы (СИ)"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Ну, ты молодец! Ну, порадовала…

Девки все прыгали.

– Стоп! – крикнул он. – Гусиный шаг!

Девки, низко присев, вперевалку двинулись вокруг расчерченной площадки.

– Сколько же не виделись, а?

– Давно не виделись, – успокоила Дарья. При избытке народу столь бурная радость была смешна.

– Землячка! – объяснил Витька то ли всем сразу, то ли кому-то специально и тут же рявкнул: – Галя – колени! Тебе, Ситникова, тебе!

Одна из самых здоровенных заканючила:

– Ну Виктор Степанович…

– Колени, сказал!

И молодая великанша, застонав, послушно опустила зад чуть не до полу.

– Смотри, как слушаются, – изумилась Дарья.

– А как же? Я же тренер.

– Так у тебя, вроде, дети были?

– Ну, были. Так ведь мы когда виделись? Выросли дети, давно за женщин играют.

– Играют-то хорошо?

– По обществу первые, – скромно похвастался Витька. – По России, правда… Но, вообще-то, дело идет. Вот зимой в Болгарии были, четыре встречи – три победы.

– И все вот так слушаются? – не могла смириться Дарья.

Он усмехнулся:

– Мы в августе в Польшу едем, в город Радом. А кто не слушается, те дома посидят.

Дарья только головой покачала. Ну и ну. Большой человек, начальник. Кто бы мог подумать…

Витька, снова хлопнув в ладоши, заставил девок кидать мяч друг другу. Дарья спросила:

– Сколько ты здесь получаешь?

– Сто двадцать. Но сотни две с половиной делаю. Плюс, конечно…

Что за плюс, Дарья так и не узнала, потому что Витька, подозвав красивую девчонку с прической под мальчика, стал ей резко выговаривать, что не туда бежит и не так кидает. Та начала оправдываться, но Витька оборвал:

– Ты не выступай, а слушай и делай. Все. Пошла!

И девчонка покорно побежала на свое место.

Ну, командир…

Вскоре он крикнул, что тренировка закончена, и табун повалил из зала. Витька вздохнул с подчеркнутым облегчением, улыбнулся и спросил:

– Ну? Просто в гости? Или чего стряслось?

– Дело есть, – как и наметила, приступила Дарья.

– Что такое?

Но произнести вторую фразу оказалось куда трудней, чем Дарья предполагала загодя – уж очень теперешний Витька был не похож на того, что в прежние годы таскал ей апельсины и стеснялся зайти. Был парень, взрослый женатый парень, а нынче – мужик. Умелый, уверенный, знающий себе цену мужик. Скажет, конечно, скажет, но не так вот, с кондачка…

– Погоди. Как живешь-то?

Витька пожал плечами:

– Нормально. В общем, даже хорошо. Старею, правда, помаленьку, сорок вон на носу – но тут уж куда денешься…

– Ладно, будет тебе, тоже старик нашелся, – оборвала Дарья, потому что, старя себя, он как бы старил и ее. Потом осторожно спросила, как дома: догадывалась, что не блеск, почти сразу после женитьбы Витька стал скучать, едва речь заходила о супружнице.

Он и сейчас поскучнел:

– А чего там может быть нового! Служба. Там служу, здесь отдыхаю.

– Парню сколько?

– Парню девять, дочке пять.

Значит, и дочка есть. Как же она запамятовала…

– Это и держит, – сказал Витька.

Вообще-то Дарья не любила, когда мужики жалуются на жен, но сейчас ей это было на руку, облегчался дальнейший разговор. Правда, та красивая фраза, про похожего сына, никак не вставлялась. К тому же мешали две девки, уже одетые, с влажными волосами, которые шастали по залу, собирая мячи в большие сетки.

– Может, на воздух? – мотнула головой Дарья.

– Пошли.

В коридоре Витька попросил ее минутку подождать и, чуть пройдя вперед, остановился у двери с табличкой «Раздевалка» и черненьким женским профилем. Он постучался и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Дарья тоже подошла, заглянула. Раздевалка была безлюдна, на лавке у стены стояли две большие модные сумки, одна совсем шикарная, другая победней, с вешалки свисали пятнистые штаны и еще что-то дорогое и редкое. Дальше, за полуоткрытой дверью душевой, шумело и плескалось.

– Света! – крикнул Витька. – Света Ващенко!

И тут – Дарья только глаза вытаращила – из душевой выскочила та красивая девчонка со стрижкой под мальчика и прямо голяком зашлепала к Витьке. Углядев сзади Дарью, вроде бы запнулась, покраснела, но назад все же не сквозанула, наоборот, чуть ускорила шаг. На смуглой коже выделялся бледный треугольничек.

– На вот тебе ключи, – сказал Витька и швырнул ей целую связку, – все запрешь. Кладовку проверь и свет выруби. Я внизу буду, на лавочке.

– Ага, – кивнула девчонка, бросила ключи в богатую сумку и побежала в душ, светлея аккуратной задницей.

И загореть успела, совсем уж подавленно подумала Дарья.

Удручало даже не беспардонное нахальство, а девкина фигурка: с такими ногами можно шастать голяком! Да и вообще все… Соплюха ведь, совсем соплюха – а прическа какая, а сумка, а штаны вон висят… Прямо артистка: ногти на ногах в лаке, даже волосики на стыдном месте будто в парикмахерской прилизаны…

– Это и есть твой плюс? – спросила она Витьку.

– А? – увидев ее рядом, он смутился. – Понимаешь, у нас ведь все поездки, то игры, то сборы, живем тесно…

– Они у тебя все так, телешом, бегают?

– Да нет, конечно, но… Я ведь раньше массажистом подрабатывал… Жизнь, понимаешь…

– Да, понимаю, – отпустила ему грехи Дарья.

Когда спускались по лестнице, Витька спросил:

– Так чего за дело?

– Дело-то? Да есть дело, но…

– Какое еще «но»? Давай, говори. Если в моих силах…

– Это не срочно, – сказала Дарья, – когда-нибудь потом. Дом наш хотят расселять. Может, и мне что перепадет. Так вот… ну, когда, в общем… Переехать поможешь?

Он даже обиделся:

– Да ты что? Чтоб я тебе не помог – было? Тоже еще вопросики… Приведу свой курятник – видала, какие лошади? – да они тебя вместе с домом куда надо перенесут!

– Значит, тогда позвоню, да? – Дарья поцеловала его в щеку и пошла к метро…

Ладно, авось, когда-нибудь переехать поможет.

– Допустим. Ну и что? – спросила Надин.

– Ну и все. Противно мне стало! – громко объяснила Дарья, тоном компенсируя недостаток уверенности.

Они сидели на кухне у Гаврюшиных, гоняли чай, ели принесенный Дарьей торт «Праздничный» и пытались на пару разобраться в том, что одной Дарье понять было не под силу.

– Что противно? – нудновато поинтересовалась Надин, сбивая Дарьины эмоции.

– Все противно! Смотреть на нее противно!

– Ах, смотреть. Ну, ну, – Надин покивала вроде бы с сочувствием, после чего жестко сказала: – Вот к этому, мать, привыкай. Смотреть на них тебе придется до конца жизни. И будет все хуже и хуже.

– Почему?

– Потому, что мы с тобой будем все старей, а они все моложе.

– Но я же не про это, – попыталась защититься Дарья, – это пускай. Но чтобы вот так нахально, голяком…

Тут Надин скривилась с таким пренебрежением, что Дарья даже растерялась. Чего она такого сказала? Ведь не врет же…

Потом поняла, что, пожалуй, врет. Все одинаковы, и она не лучше. Лет десять назад летом ездили на озеро, ночью купались всей компанией, и она со всеми. Ну и чего? Ничего. Или в деревне, когда с Надин и еще одной подружкой пошли в хозяйскую баню, чисто скобленую, с жаркой каменкой, а потом, разойдясь, крикнули Лешего, и он отлупцевал их распаренным веником так, что дергались и вопили…

Неужели зависть? Дарья огорчилась. Уж завистливой себя никогда не считала.

– Мы с тобой, слава богу, наплясались, – сказала Надин, – а она на эту гулянку только пришла. Вот и вертит всем, что вертится. Ну и черт с ней, пока что и нам с тобой места хватит. А с Витькой надо было договориться. Телефон теперь знаешь – позвони и договорись.

– Это исключено, – уперлась Дарья.

– Вот тебе раз!

– Ты пойми, он же меня любил. Я для него светлое воспоминание. А тут приду клянчить, как побирушка.

– Не клянчить, а попросить об услуге.

Дарья молчала. Надин посмотрела на нее внимательно:

– Ну? Давай.

– Чего?

– Ведь надумала что-то, так? Вот и давай.

Дарья собралась с духом.

– Надь… Ну ведь живу я как-то? И ничего, нормально, очень даже вполне. Ну, конечно, хорошо бы… Но вот видишь – не судьба. Не выходит. Чего ж головой об стену биться? Если как-нибудь само получится… Ну, а нет… Ведь однокомнатную и так могут дать, кому-то же дают?

Вопрос прозвучал столь жалко, что Надин даже не стала отвечать. Она крикнула в дверь:

– Мужик!

Из комнаты послышалось неопределенное ворчание.

– Лень!

Леший вошел и остановился в дверях.

– Чайку не хочешь! Гляди, какой торт.

– Потом, – сказал Ленька, налаживаясь назад.

– Сядь, – остановила Надин, – послушай, чего любимая женщина сообразила.

Он неохотно сел на край стула – видно, оторвали от своего.

– Раздумала девушка, – сказала Надин, – не хочет квартиру получать.

– Как не хочет?

– Так. Не нуждается. В коммуналке, говорит, лучше. Тем более – гены нынче большой дефицит. Только по праздникам отпускают, и то самым передовым.

Ленька, привыкший к манере жены, уставился на Дарью.

– Ну, не выходит, – повторила она совсем уж беспомощно.

– Что не выходит?

Дарья молчала, и Надин объяснила сама:

– От чего дети бывают.

Ленька протестующе вскинул брови:

– Что значит не выходит? Два раза сорвалось, так уже и не выходит?

– Три раза, – поправила Дарья.

– Ну, три. Так ведь не тридцать же! Вон, все лето впереди. Поедет в Сочи…

Надин сказала с досадой:

– Лень, какие Сочи? А если осенью выселять начнут?

Леший погрузился в размышления:

– Ну а, допустим, Дашка будет на пятом месяце?

– Площадь дают не на пузо, а на человека.

– Если как следует похлопотать…

Дарья ела тортик, разговор шел как бы мимо нее. Но именно это успокаивало и обнадеживало. Слава богу, не одна, под защитой. И Ленька, вон, кипятится, как отец или брат, и Надин говорит то, что и сама Дарья сказала бы, только у Надин выходит понятней и умней. Обсудят, подумают и решат, а ей скажут, что делать. Сколько раз так бывало, и никогда не приходилось жалеть. Не одна, есть люди…

Дарья подрезала тортика и положила на блюдце Лешему и Надин.

– Да ты посмотри на нее, – говорила подруга, – пойдет она хлопотать?

– Я пойду! – воинственно заявил Ленька. – Сам пойду!

– Это конечно, – кивнула Надин, – придется. Но ты прикинь реально. Однокомнатных всегда мало, а желающих – и блатных, и богатых, и всяких…

Ленька упрямо мотнул головой:

– А вот это плевать! На Дарье и так всю жизнь ездят. Хоть блатные, хоть богатые, а квартиру она должна получить… Даш, ну чего ты? Соберись. Ты же красивая баба.

– Да будет тебе, – улыбнулась Дарья. Хоть и врет, а слушать приятно.

– Ну, привлекательная, – сбавил Леший, – я мужчина, мне лучше знать.

– Лень, – терпеливо вернула к делу Надин, – ну не выходит у нее. Заело что-то, бывает же. Давай-ка еще раз, вспомни своих.

– Да вспоминал, – сразу потух Ленька. Потом вдруг вскинулся: – Стойте, бабы. Есть же вариант. Во всех газетах пишут! Делают искусственно в больнице. Искусственное осеменение.

– Как коровам, что ли? – уточнила Дарья.

– Ну! – хохотнул Ленька. – Один шприц, и никаких хлопот.

Дарья с достоинством поджала губы:

– Я все-таки не корова. Уж как-нибудь без шприца обойдусь.

Надин идея тоже не пришлась по душе. Да и сам Леший за нее не цеплялся. Он вновь задумался, потом спросил, есть ли у Дарьи отгулы, и узнав, что есть, сказал, что лучше всего съездить в Ригу. Поездом ночь, самолетом час. С гостиницей, правда, надо покумекать.

– А чего в Риге? – заинтересовалась Дарья. В Ригу она давно хотела, слышала много, но ни разу не была.

– Понимаешь, – постепенно воодушевляясь, стал объяснять Ленька, – мужики наши недавно были, рассказывали. Портовый город. И этим все сказано. Моряки. Представляешь, приходят парни из загранки, полгода без берега. Да они кидаются на все, что шевелится! Ни знакомиться не надо, ни разговаривать, ни черта. Все, что от тебя требуется, – попадись ему на пути.

– Ну, знаешь, – обиделась Дарья, – я себя не на помойке нашла.

Ленька растерялся, стал что-то объяснять, обещал обмозговать все как следует… Потом погладил Дарью по щеке и ушел в комнату.

Сказать было больше нечего, молчать тяжело. Надин крикнула Лешему, чтобы принес телик, тот притащил – ящик у Гаврюшиных был удобный, маленький, как раз для малометражной квартиры. Хорошая вещь – и новостишку подкинет, и развлечет за поздним чаем, и успокоит, как сейчас.

Надин пощелкала программами и остановилась на первой. Международный комментатор говорил про НАТО, губы его иронично кривились. Обычно Дарье нравился этот хорошо одетый везучий мужчина в красивом галстуке и солидной прическе, уверенно рассказывающий о странах, где самой Дарье вовек не побывать. Но сейчас было неприятно смотреть на ухоженное породистое лицо человека, который удобно устроился в жизни и для которого Дарья со всеми ее заботами не существует и никогда не будет существовать.

Надин снова говорила, наверняка что-то разумное, но Дарья в слова не вникала – отключилась, ушла в свое. Она поняла четко: никакого путного совета ей сейчас не дадут, она не знает, как быть, но и они тоже. А раз так, не станет она больше никого искать. Не станет унижаться. Надо ребенка, конечно, надо, еще как надо. Но не какого же попало. Не от кого же угодно! Что за ребенок, если противно вспоминать отца? Пусть лучше через год, пусть в коммуналке, в малосемейке – но от хорошего человека.

Дарья сидела, сгорбившись, по кончикам пальцев ползла противная дрожь. Ребенок тут был ни при чем, от ребенка она отказываться не собиралась, авось, повезет, когда-нибудь да родит, не старуха, года три еще вполне есть. Но ее оглушало и давило крушение всего, что успела наметить. Не будет тесноватой уютной квартирки, гнезда, норы, где не страшно стариться, где и для сына угол, и для себя угол, и для обоих вместе стол на кухне, маленький цветной телевизор и полка, где всегда будет запас чая, пара банок с вареньем и кексик с изюмом, который и черствый хорош.

Мечта эта еще не рухнула, но жутче всего было именно то, что не рухнула, а рушится прямо сейчас, на глазах. Надо было срочно что-то делать – а что? И даже хотелось, чтобы все скорей развалилось до конца, осталось позади, и не надо было больше себя грызть, не надо дергаться, заранее зная, что все равно ничего не выйдет, кроме нового стыда…

Надин произнесла что-то вопросительное, а Дарья наобум возразила:

– Чего ж тут поделаешь, раз не судьба?

В судьбу она верила: повезет, так повезет, а не повезет, так хоть лбом об стену.

– Да при чем тут судьба? – чуть не заорала Надин. – У тебя квартира висит! Может, единственный шанс в жизни. Кто тебе даст другой? И плюй ты на все, отпуск возьми прямо сейчас, хоть в Тбилиси, хоть в Ригу, что хочешь делай – но рожай. Хоть от черта.

Это было обидно, и Дарья обиделась:

– Тебе легко говорить.

– Только не надувайся!

– У тебя-то Кешка не от черта.

– Как не от черта, – нашлась Надин, – а от кого же! От Лешего!

Дарья не выдержала, засмеялась.

– Лень! – крикнула Надин в комнату, дождалась, пока муж войдет, и объявила: – Тут тебе заказ.

– Что такое?

– Девушке Кешка понравился.

– А я при чем?

– Во мужик, а? Дожили. Забыл, как Кешки делаются?

– Не бойся, помню.

– Тогда за чем дело стало? Дуры мы с тобой, Дарья. В Ригу, вон, собираемся, а тут под боком… Ну-ка глянь – годится?

– В самый раз, – буркнула Дарья.

– И девушка согласна, – повеселела Надин. Глаза ее азартно заблестели – начиналась хохма, а по хохмам она была большой специалист. – Ну?

– Прямо сейчас? – ворчливо поинтересовался Леший, похоже, ему надоело, что весь вечер дергают туда-сюда.

– Боится, – подначила Надин и подмигнула Дарье, – грозился, грозился, а как до дела – боится.

– Я, что ли?

– А кто же еще.

– Меня уговаривать не надо, ты Дарью уговори.

– Даш, тебя надо уговаривать?

– Я – всегда пожалуйста, – почти автоматически ответила Дарья, за многие годы привыкшая к таким разговорам, – вот только шнурки наглажу.

Главное при хохме было ни от чего не отказываться и не смеяться.

– Думаешь, шучу? – спросила Надин. – А я ведь серьезно. – И на обеспокоенный взгляд мужа: – Ну чего уставился? Иди работай. Для Дашки не жалко. Не пропадать же квартире.

– Надь… – растерянно начала Дарья.

Подруга отпустила ей секунд двадцать на междометия, после чего прервала:

– Все, финита. Шлепай. Дело есть дело. Да и мужик, авось, взбодрится. А то он сейчас у меня все больше по магнитофонам.

– Я по магнитофонам?! – словно бы не поверил Леший.

– Ну, не я же, – чуть смягчила Надин, – я в них вообще не разбираюсь.

Но Лешка уже уперся:

– По магнитофонам, да? Ладно. Пошли, Дашка. Магнитофон чинить! Пошли, – он глянул на жену и грозно предупредил: – Только чтобы не рыдать потом!

– Ну раз уж у меня такая судьба горемычная, – развела руками Надин.

– Горемычная? Очень хорошо. Пошли, Дарья.

– Бедная девушка, – сказала Надин, – досталась извергу, тиранит и рыдать не велит.

– Ладно, ладно, – угрожал Ленька, таща Дарью за рукав. – Пошли! Мы вот тоже посмеемся…

Дарья чувствовала себя между ними дура дурой! Глаза Надин азартно блестели, Леший обиделся и завелся. Где хохма, что всерьез? Поди разбери… А главное, чего делать-то? Идти плохо, упираться глупо. Она совсем уж беспомощно глянула на Надин.

Но та, похоже, происходящим только развлекалась:

– Чего ж делать, ведут – иди. Мы девушки безответные, нам – как велят. Опять же, в семейной жизни разнообразие.

– Будет тебе разнообразие, будет! – мрачно пообещал Леший.

Дарья перестала упираться. В конце концов, Гаврюшины всегда решали за нее, и хуже пока что не получалось…

Через полчаса Дарья вышла из маленькой комнаты, застегнула блузку и прошла на кухню.

– Чайку? – спросила Надин.

Дарья взяла чашку, села.

– Порядок? – Надин улыбалась, но голос дрогнул.

– Да ну, – сказала Дарья, – братик Вася.

– Чего, чего?

– Родственничек.

Зашел Леший, молча сам себе налил чашку. Надин придвинула ему блюдце с тортиком и ласково укорила:

– Чего ж ты жену-то любимую позоришь, а?

Теперь голос звучал легко.

Он сказал зло:

– Уважаю я Дашку. Ничего не могу с собой поделать – уважаю. Ну, как сестра.

– Вот тебе раз. Меня, значит, не уважаешь?

– А за что тебя уважать? – огрызнулся Ленька.

– И в кого я такая несчастная уродилась? – не без удовольствия пожаловалась Надин. – Родной муж и тот не уважает.

Дарья допила свою чашку и засобиралась домой.

– Оставайся, – сказала Надин, – поздно же.

– Да нет, поеду.

Надин тронула мужа за локоть:

– Проводи до метро.

– Не надо, такси поймаю.

– Проводи, – с мягкой настойчивостью повторила Надин.

На улице повезло, такси схватили почти у подъезда. Ленька сунул водителю пятерку.

Вздохнув, попросил Дарью:

– Ты приходи.

Она кивнула.

– Придешь? – и грустно объяснил: – Я ведь тебя люблю.

Дарья молча села в машину.

Дома Дарья сразу же легла, хотя спать не собиралась, да и знала, что все равно не уснет: надо было обдумать все происшедшее. Не потому, что ей этого хотелось, наоборот, ей бы лучше сразу все забыть, но Дарья себя знала – пока не поймет, что к чему, не сможет ни спать, ни вообще жить дальше. Охватившая ее тупость постепенно отпускала, но это было только хуже, будто наркоз отходил, и все им приглушенное пугающе набирало силу. Чем дальше, тем острее нарастало ощущение пропажи и беды. Все рухнуло! Все погибло!

О квартире она почти не думала, это уже не казалось бедой. Ну, не будет ее, так ведь и сейчас нет, не получила, но и не потеряла. Гаврюшины – вот беда настоящая.

Ну как она посмотрит в глаза Надин? Как посмотрит в глаза Леньке? Самые ей близкие люди, единственно близкие – где они теперь?

Потеряла, все потеряла!

И главное, можно было поправить, ну ведь можно, даже потом. Ну чего она подхватилась уезжать? Ведь звали же дуру остаться! И надо было остаться. Посидели бы на кухне, чайку попили, Надька бы чего-нибудь отмочила, посмеялись бы втроем. И вышло бы, что все делалось для хохмы. А на улице, когда Ленька провожал? Как он здорово сказал: «Я ведь тебя люблю». А она? Ну что стоило сказать – и я тебя? Язык бы отсох? Ведь для кого же он старался? Не для себя же, для нее. Ну не вышло – но старался же. Ну почему, почему она такая тварь неблагодарная?

За все знакомство с Гаврюшиными у них было ссоры три, не больше, и всякий раз через какое-то время Надин или Леший звонили и сводили все к хохме. Но всякий раз Дарья с ужасом думала, что теперь-то уж точно конец. И сейчас так думала, с той лишь разницей, что после ее нынешнего хамства даже слабенькой надежды впереди не маячило.

А больше всего Дарья корила себя, что пошла поперек судьбы, из-за этого все и получилось. Ведь знала, что невезучая, проверено уже. И Надин ей как-то сказала: «Твое дело – лопать, что дают». Чистую ведь правду сказала! Вот и сейчас – размечталась, планы строила, выбирала… А в результате? В результате ей же граблями по лбу. Переупрямить судьбу, наверное, можно – но не с ее глупыми бабскими мозгами…

Теперь Дарье казалось, что до сих пор она жила совсем не плохо, да что там, хорошо жила: и дом, и работа, и друзья. Все ведь было! А дальше? Дальше-то что? Куда теперь девать вечера? Телик, с которым не поговоришь. Подоконник – глядеть сквозь стекло на троллейбус? Три старухи сидят по комнатам, и она будет, пока не станет четвертой, такой же выцветшей и шаркающей, как они…

Ей вдруг мучительно захотелось с кем-нибудь поговорить, о чем угодно, просто словом переброситься. Только не с соседками, нет – бабки неплохие, но спят давно, да и разговор был нужен не приближающий к ним, а отдаляющий. Позвонить, что ли, кому? Но кому? На верхней страничке памяти отчетливо виднелся лишь один телефон – Гаврюшиных.

Дарья достала блокнот, хотя заранее знала, что ничего там не вычитает. Фамилий мало, одна-две на листок. По работе… по работе… поликлиника… прачечная… совсем уж печальное имя, бывшая сослуживица, умерла в прошлом году… Попадались мужские имена, но редко, все больше давние, непрочные ниточки отношений годы назад оборвались. Женские шли погуще – но кому из этих баб в половине первого ночи нужна подавленная Дарья со всеми ее бестолковыми проблемами?

Оставалось листка три, скорей всего, вовсе пустых, когда из блокнотика выскользнула тонкая гладенькая картонка. Визитная карточка – «Пузырев Георгий Николаевич, телемеханик широкого профиля». Надо же! Прямо анекдот, вот только смеяться нет настроения.

Маленький, рыжеватенький, на высоких каблуках – последний ее ухажер, после него никто не польстится. Судьба словно ткнула ее носом в реальность – бери, что дают, и не гонись за несбыточным. Дарья повертела в пальцах карточку и упрямо поджала губы. Уж это-то право за ней осталось: не брать, что дают.

Она совсем было сунула глянцевую картонку назад – но передумала. Позвонить-то можно. Для хохмы. Хоть голос живой услышать. Вон ведь какой мужичонка – даже деньги предлагал…

Дарья накинула халат, вышла в коридор и набрала номер. Ночь, конечно, первый час – ну и что? Спит так спит, три гудка подождет и повесит трубку.

Ждать, однако, не пришлось, отозвались сразу. Голос был хриплый спросонья, но ответ разумный и даже деловой:

– Пузырев слушает!

– Георгий Николаевич? – спросила она, чтобы дать ему время очухаться.

– Да, я.

– Не разбудила?

– Ничего. А кто говорит?

– Что ж знакомых-то забываешь? – машинально укорила Дарья, но тут же ей стало стыдно дешевой среди ночи словесной игры, и она объяснила: – Помнишь, на вечере знакомств танцевали?

– Даша, что ли? – почти крикнул он.

– Ну.

– Здорово, что позвонила, – обрадовался он.

– Вот – позвонила.

– А я ждал, – сказал он серьезно, – очень ждал.

– Ну вот видишь – позвонила.

Сейчас ей было приятно, что хоть кто-то ее ждал, хоть такой нелепый мужичонка.

– Ты когда бываешь свободна? – спросил он.

Дарья, помолчав, ответила:

– Жор, да ни к чему все это. Я ведь так позвонила. Нашла вот карточку твою и позвонила. Так что извини…

– Постой! – крикнул он.

– Чего?

– Постой. Не вешай трубку, ладно?

В голосе его был почти страх, и Дарью это тронуло: тоже ведь человек, ждет, надеется. В конце концов, ростик свой не сам же выбирал.

– Ну, не вешаю, – сказала она, – а чего?

– Дай мне твой телефон, а?

– Зачем?

– Я хочу тебя видеть.

– А хочешь видеть, так зачем телефон? Бери такси и приезжай. Ты же богатый.

– Сейчас?

– Ну.

– Адрес какой?

Он спросил это так сразу, что Дарья поняла – действительно приедет. А вот нужно ли ей, чтобы приехал, – этого она пока не знала.

– А чего делать будем?

– Поговорим, – сказал он серьезно. Никакого второго смысла в голосе не ощущалось.

– Только у меня вина нету, чай один, – полушуткой предупредила она.

– А вот это меня не волнует, – сказал Жора, – я вообще не пью.

Он опять спросил адрес, и Дарья назвала.

Что ж, раз уж так вышло, пускай приезжает. Чаю попить.

Она забыла предупредить, чтобы не звонил, не тревожил старух. Пришлось приоткрыть входную дверь и вслушиваться в шаги на лестнице.

Щуплый мужичонка взбежал на третий этаж так быстро, и щеки его были так чисто выбриты, и галстучек так аккуратно повязан, что Дарья поняла – чаем обойдется. Заслужил мужик, какой ни есть, а человек. Пусть хоть он порадуется.

Мужичонка при малых габаритах оказался бойким, аж заходился от страсти. Дарья сперва не принимала его всерьез, но в конце концов и она зажглась. Когда лежала рядом в темноте, она спросила:

– За что ты баб так не любишь?

Он ответил хмуро:

– А их не за что любить.

– И меня?

– Ты хоть на человека похожа.

Дарья зажгла ночничок. Полежали молча, и Жора вдруг сказал:

– Если родишь, я тебе пять тысяч дам. Три сразу, а на две расписку напишу.

– Ну и ну! – изумилась Дарья. – Только крупными бумажками, я мелкие не люблю.

Жора шутку не принял, вообще мужичонка был положительный. Дарье стало его совсем уж жалко: в наше время без смеха разве проживешь? Потому и мрачный, и дерганый.

Она любила мужиков крупных, массивных. И трудно было воспринимать как мужское лежащее рядом щуплое тельце, и странным казались касания маленьких легких рук. Но человек, в эту жуткую ночь избавивший ее от одиночества, имел право на благодарность…

Потом, умиротворенный, он проговорил с надеждой:

– А хорошо бы, ты прямо сейчас забеременела.

– Это еще зачем?

– Родила бы.

– Размечтался! – хмыкнула Дарья. – И думать забудь. Если что, аборт сделаю.

– Тебе же надо ребенка, – глухо напомнил он.

– Мало ли чего надо… – она махнула ладонью по его жестким волосенкам и сказала как бы в шутку, но твердо – Ты же рыжий. Уж рожать, так не от рыжего.

И тут же ей ожгло щеку. От неожиданности она крикнула шепотом:

– Ты что, спятил?

Мужичонка рывком сел на постели, губы его тряслись.

– Сука! – выдавил он с жалобной ненавистью. – Мразь! – он снова замахнулся, но не ударил.

– Да ты чего? – удивленно и испуганно пыталась урезонить его Дарья, на всякий случай защищаясь локтем. – Ты чего? Я же шучу.

– Сука! – крикнул он и вдруг, отвернувшись, заплакал.

– Жора, ну ты чего? Чего ты? – забормотала Дарья.

На пощечину она почти не обиделась, уже выработалось что-то вроде привычки: почему-то получилось так, что время от времени ее били. Когда это случилось в первый раз, она с возмущением побежала к Надин. Та, выслушав подробности, повздыхав, успокоила: «Плюнь и забудь. Ничего не поделаешь, бить тебя будут. Не часто, но будут». «За что?» – ошарашенно спросила Дарья. «Я так думаю, за дело», – ответила Надин. И права оказалась – случаев таких было не много, но были. И всякий раз, обдумав происшедшее, Дарья с огорчением убеждалась, что – за дело…

– Жор, ну чего ты, – все успокаивала она, – шутка же. Ты что, шуток не понимаешь?

Мужичонка зло обернулся к ней:

– А я их не хочу понимать! Подлые у тебя шутки. Сволочные. Я честный человек, поняла? Я копейки чужой в жизни не взял. Мне красть незачем, я зарабатываю. Я мастер, поняла? Специалист!

– Да я что, против? – защищалась Дарья, совсем сбитая с толку.

Он продолжал, не слушая, с гневом и болью:

– От подонка рожать можно, от вора можно, от гада. А от рыжего нельзя, да?

– Да шучу же я! – почти в голос крикнула Дарья, уже не думая о бабках за стеной. – Шутка это! Юмор!

– Мне ваш юмор вонючий с детства вот так! – полоснул ладонью по горлу Жора. Торопясь, он натянул трусы на тощие ягодицы и стал надевать рубаху. Уже застегнув, вспомнил про майку, попытался сорвать рубаху через голову. Пуговица отлетела, слабо стукнула об пол.

– Ну куда ты? – попыталась остановить Дарья.

– Туда!

– Ну погоди. Пуговицу хоть пришью.

– Дома пришью.

– Да вот у меня и иголка, – убеждала Дарья, схватив со столика коробку для ниток, – ну чего ты, ей-богу? Обиделся?

Он не ответил, но не протестовал, когда она потянула рубаху у него из рук.

– Обиделся, – вздохнула Дарья. – Ну, виновата, сорвалось по-глупому. Да только не злись. Ну хочешь – ударь.

– Чего это мне тебя бить, я не шпана, – сказал мужичонка. Он сидел, свесив ноги с постели, со штанами в руках.

– Да не торопись ты, – сказала Дарья, – полежи лучше, отдохни. А я пока чайник поставлю, У меня варенье есть.

– Нужно мне твое варенье… – проворчал мужичонка, но штаны отложил.

Дарья накинула халатик и побежала на кухню ставить чай.

ЧУЖОЙ ВАГОН

Давно уже, лет десять назад, познакомился я в Москве с компанией лилипуток.

Вообще-то были они обыкновенные девчонки, десятиклассницы. А лилипутками я прозвал их сам для себя за малый возраст. Они, все шестеро, учились в одном классе и дружили уже порядочно – года четыре, наверное.

Началось наше знакомство случайно как, в принципе, все на свете и начинается.

Как-то на дне рождения у приятельницы заметил я два свежих лица. Не свежих новых, а просто свежих, румяных, с гладкой кожицей и глазами, блестящими не по какой-то особой причине, а просто от удовольствия жить.

Попали сюда девчонки мимоходом, и одна вскоре ушла. А другая, соседка нашей именинницы, осталась.

Произнесли необходимые тосты, выпили необходимые рюмки, и пошла вечеринка обычной колеёй. Начались разговоры про искусство, про политику и про то, куда идет человечество – по части прогнозов на двадцать первый век все мы были большие специалисты.

А румяная девочка сидела себе в углу на стуле, сидела прямо, руки на коленях – и слушала. В нужный момент, без всяких просьб, уносила на кухню тарелки, приносила чай – словом, вела себя как младшая соседка, скромная и воспитанная.

Потом уже, когда прощались, я дал ей свой телефон и сказал, что хочу поговорить.

Мне и хотелось с ней именно поговорить, просто поговорить, ничего больше, и она, умница, сразу и точно это поняла.

Дня через два она позвонила. Мы встретились, пошли в парк и стали говорить.

Еще там, на дне рождения, я по разным мелочам определил человека, в которого она была влюблена, и теперь сказал ей об этом. Она почему-то обрадовалась и сразу прониклась ко мне доверием и симпатией. То ли оценила мою проницательность, то ли тайна ее была из тех, о которых хочется говорить долго и подробно – был бы достойный слушатель.

В общем, она тут же, охотно и обстоятельно, рассказала мне все, после чего мы уже со знанием дела обсудили разные ее варианты на будущее.