Текст книги "Повести. Пьесы (СИ)"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Этот маленький скандал сыграл свою положительную роль: разрядившись на подруге, Алевтина немного успокоилась.

Прежде всего, она поняла, что Варьке ничего говорить не станет: еще не хватало в глазах дочери выглядеть жалкой идиоткой, перехитрившей саму себя. Да и что толку, если скажет? Оставить все как есть, Димка с соплюхой где-то, она с Варькой тут? Пока можно. Но – надолго ли? Две бабы, потому что и Варька уже баба, нечего себя утешать, нормальная баба, молодая и агрессивная, которой тоже хочется хозяйничать в собственном гнезде. А если приведет мужика? И не если, а приведет, не будет же она бесконечно довольствоваться случайными койками. Так что все равно разъезжаться, не сейчас, так через год или два. А кто гарантирует, что через год будет пусть не идеальный, а хоть сколько-нибудь приличный вариант?

Она вяло ругнула про себя Мигунова, понтярщик проклятый, принципы у него, не мог уж дать в долг… Но тут же выкинула этот вариант из головы: надо думать не о том, что пролетело, как фанера над Парижем, а о том, что делать сейчас.

Еще с училищных времен у Алевтины была любимая сказка про двух лягушек, свалившихся в горшок со сметаной. Одна из них сразу поняла, что выбраться не удастся, сложила лапки и пошла ко дну. А вторая дрыгалась всю ночь, к утру сбила сметану в масло и, оттолкнувшись от твердой поверхности, выскочила на свободу. Алевтина всегда гордилась, что она из вторых лягушек.

Первое, в чем она себя довольно легко убедила, – что панику поднимать рано. Деньги нужны через два месяца. Где два, там и три, там и три с половиной. А вот больше нельзя, тут и рассчитывать нечего…

Достать. Эта дурища говорит – достать. Но где? И из каких шишей потом отдавать? Спекулировать? Чем? Воровать? Слава богу, воровкой никогда не была, в сорок лет начинать поздно.

Зарплата – это на жизнь. Гроши. Если какая сотня сэкономится, не спасет.

Илюшкина халтура – это уже что-то. Даже очень что-то. Если все получится и номер вставят в программу, за три месяца выйдет рублей шестьсот. Деньги!

Обидно было, что какому-то ничтожеству из клубного кружка дают сотню в вечер. Но – увы. Закон природы. Будь это пятнадцать лет назад… десять хотя бы…

Ладно, одернула она себя, хватит. Дело надо делать. Не мечтать, а сбивать масло…

Она набрала Илью.

– Илюш, прости, тут с телефоном чего-то было… Так вот я что хотела: насчет номера в вашем «Пале-Рояле» – это реально?

– Ну естественно, – оживился он, – готовь номер и приходи.

– Неужели ты думаешь, что за всю жизнь у меня не набралось парочки номеров? – ответила Алевтина с легкой надменностью – она по опыту знала, что и уверенность, и нерешительность заражают окружающих, и хотела, чтобы Илье, ее единственному пока союзнику в этой неведомой конторе, передалась именно уверенность.

– Да нет, не сомневаюсь, – стал оправдываться он, – но ведь специфика…

– Милый мой, – успокоила Алевтина, – я уже лет пять не девочка и, что нужно пьяным мужикам, как-нибудь соображу.

Договорились созвониться завтра, и она, щедро бросив «Целую, родной!» – положила трубку.

Что нужно этим ублюдкам, она знала прекрасно. Баба помоложе, ритм, секс и побольше тела – вот что им нужно. С «помоложе», увы, не выйдет, чем богаты, тем и рады. А остальное получат сполна. Причем лучшего качества, чем заслуживают. Тут Алевтина в себе не сомневалась.

Великой балериной, она, к сожалению, не родилась, знаменитой не стала – судьба поскупилась на пару козырьков в нужный момент. А вот классной профессионалкой была, причем не так уж давно. И того, что осталось, для кабака более чем хватит.

Кривляться и лебезить перед алкашами она не станет. Не дождутся! Еще в училище их педагогиня, вошедшая в легенды Лигита Карловна, утверждала, что есть два пути к успеху: угождать или побеждать. И высокомерно заявляла, что угождать их научит кто-нибудь другой. Вот и Алевтина угождать не собиралась.

Тем более что все равно не получится: годы не те. За двадцать с лишним лет, начиная с училища, она наработала столько, что теперь было из чего выбирать. Собственно, она этим и занималась, причем уже не первую неделю – с того дня, как сидели с Илюшкой в кафе. То есть, конечно, не прямо выбирала – но думала, между делом, как бы автоматически, ненаправленно и клочковато, не принуждая мозг. Она давно убедилась, что танец дело свободное, его не вымучивают, это на репетициях пот льется ведрами, а придумывать надо легко, от напряжения все равно ничего не возникнет, кроме морщин на лбу.

Вот и все эти дни Алевтина искала будущий номер, словно бы развлекаясь, стараясь получить удовольствие от самого процесса. И кое-что уже нашла.

За стеной Варька негромко гоняла магнитофон. Потом ей понадобилось позвонить, она зашла и потащила телефон к себе, волочащимся шнуром загнав под кровать Алевтинину тапочку.

– Ты в гости не собираешься? – спросила Алевтина вслед.

Варька остановилась:

– А надо?

– Желательно.

– Ну, раз родная мать просит… Лучше до утра?

Она улыбалась, но глаза блеснули враждебно.

– Не дури, – сказала Алевтина, – мне просто надо поработать.

Разъезжаться, подумала она, только разъезжаться. Надо же, поменялись ролями: ей все можно, мне все нельзя…

Пока Варька звонила, пока одевалась, у Алевтины придумалась прямо-таки гениальная композиция первого выхода. И как это раньше ни постановщикам, ни ей никогда в голову не приходило? Впрочем, раньше, усмехнулась она, задачи были иные.

– Пока, мать! – уже в дверях Варька сделала ручкой.

– Варь! – позвала вдруг Алевтина.

Зачем позвала? Ни за чем, так. Просто захотелось удержать дочь рядом еще на секунду. Может, подозвать, дотронуться до теплого родного тельца. Давно ли сама жалась к матери…

– Чего? – вопрос был деловитый и слегка настороженный, словно ждала от матери каких-то очередных требований и уже изготовилась к отпору.

– Зонтик не забудь, – сказала Алевтина.

Все, выросла, отрезанный ломоть. Или на равных, или враги. Нет, только разъезжаться…

Варька ушла, и настала очередь большого зеркала в комнате, так давно не выполнявшего своей рабочей роли.

Для выездных спектаклей сходило и так. Для халтурки придется постараться.

Придумала Алевтина вот что.

Уже много лет на очень, к сожалению, редких концертах она танцевала испанский танец – нормальный испанский танец со страстными ритмами, дрожанием плеч и гордо вздернутым подбородком. К танцу прилагалась маска-домино, широкая красная юбка с большой серебряной пуговицей у пояса, красная же шаль и кассета с музыкой. Поскольку и в музыке, и в танце варьировались мотивы из «Кармен», шаль в конце выполняла роль мулеты, той самой красной тряпки для быка. Танец нравился и публике, и самой Алевтине, и она предполагала использовать его в Илюшкиной конторе. Единственно, чего в нем не было, это специфики. Так вот Алевтина решила в качестве красной тряпки употреблять не шаль, а юбку, сбрасывая ее прямо во время танца. Гениальность же замысла была в том, что танец становился не только «специфичней», но и просто лучше: изображать тореадора в широкой юбке – в этом всегда был что-то неестественное, а вот в обтягивающем трико она войдет в образ легко и сразу.

Теперь надо было прикинуть, что из этого выйдет в натуре.

Она достала красную юбку и минут двадцать пробовала варианты перед зеркалом. В общем, получалось.

Второй танец она тоже выбрала из старого: лиричный, с богатой пластикой, почти весь на импровизации. Сперва черный балахон и тоже шаль, но серебристая, затем они спадают и остается туника. Для кабака надо чуть больше надеть, чтобы появилась возможность чуть больше снять.

Она и это попробовала перед зеркалом – тоже годилось. Но тут у нее возникла новая идея, совершенно неожиданная…

Илюшкино кафе помещалось в двух шагах от Садового кольца, в довольно симпатичном подвальчике, столиков на пятнадцать. Раньше там была столовая, и Илья пожаловался, что вот уже полтора года никак не выветрится запах щей.

– Не преувеличивай, – сказала она, целуя его в щеку, – нормальный дух общепита.

В общем, было неплохо, она боялась худшего. Даже эстрада имелась – низенький полукруглый помост. Не разбежишься, конечно, но жить можно. Как говорила та же Лигита Карловна, чем меньше пространства, тем видней актер. Вот ухода хорошего, к сожалению, не было – только через зал, в короткий коридорчик, где справа была кухня, а слева две комнатки. В одной из них, вроде кладовки, грудилась какая-то техника, в другой был кабинет Ильи.

– И все? – удивилась Алевтина. – Вся территория?

– Не так уж мало, – чуть-чуть обиделся Илья, – у других и того нет.

Он забавно смотрелся в солидном костюме и галстуке, бестолково болтавшемся на выпирающем животе.

– А где же директор?

– У нас нет директора, все работают.

– Ну, не знаю, кто-то главный должен же быть? Председатель, что ли.

– Председатель я, – скромно проинформировал Илья.

– Ну и ну, – всплеснула руками Алевтина, – а скрывал! – Она все еще играла роль преуспевающей, но демократичной актрисы.

– А чего тут хвастаться, – смутился он, – выбрали, вот и… числюсь, как говорится.

Алевтина решила, что первая задача выполнена, уверенность продемонстрирована, можно переходить к основному.

– Илюш, – произнесла она уже серьезно, обычным дружеским тоном, – я все приготовила. Посмотришь?

– Зачем? – возразил он, – я же тебя знаю. А ребята наши мне верят. Если хочешь, давай прямо сегодня. Выйди, попробуй. Что не так, не страшно, народ меняется, в следующий раз поправишь. У нас только по выходным клиентура стабильная.

– Да, кстати, насчет выходных… – начала Алевтина, но сама же себя и прервала, – ладно, это успеется.

Она сказала так специально, чтобы легче было вернуться к разговору потом, в нужный, заранее намеченный момент.

Дебют Алевтины прошел успешно, как она и рассчитывала: смешно было бы ей, профессионалке, провалиться в кабаке. И вообще-то принимали хорошо, а уж неожиданный трюк с юбкой вызвал просто вопль восторга. Она сразу же убежала в коридорчик к Илье, а поклониться вышла только раз, так и не сняв маску. Илья долго восхищался и тут же, чтобы не забыть, сунул ей пятнадцать рублей, дав расписаться в какой-то бумажке.

– Серьезная контора, – улыбнулась она.

– Подальше от греха, – объяснил Илья и вздохнул: – Каждый рубль через ведомость, мало ли что…

Без стука, по-хозяйски вошел крупный малый лет тридцати в импортной, но безвкусной куртке нараспашку, в мятых брюках, похожий на процветающего сантехника.

– Чего там за восторги? – спросил он громко. Звучало это вполне доброжелательно, но неприятна была его бесцеремонность.

– Это вот Алевтина, – представил Илья, – я тебе говорил, коллега моя. А это Володя, самый у нас квалифицированный человек, вся техника на нем…

– Да брось, Илюха, – оборвал тот и повернулся к Алевтине: – Осветитель я, рабочий класс, включить-выключить. – И подмигнув, утешил: – У нас тут жить можно.

Он вышел.

– Осветитель у тебя компанейский, – сказала она.

Илья покраснел и забормотал:

– Нет, он хороший малый. У нас тут вообще все свои, без этикета…

– Да, Илюш, – вскинулась Алевтина, будто только что вспомнив, – мы там начали насчет выходных. Знаешь, я прикинула… Я бы хотела поработать и в выходной. Долги-то отдавать придется… – И, чтобы не выпадать из благополучного образа, показала улыбкой, что долги эти для нее не так уж и важны.

– Насчет выходных? Но ведь в выходные у нас… Я же тебе говорил…

– Да помню, помню, – успокоила она, – но рискнуть-то можно. А то так и помрешь, ни разу не попробовав.

Он смотрел неуверенно, и она погладила его по руке:

– Не бойся, милый. Я кое-что придумала. В крайнем случае не заплатишь.

– Да ты что? – обиделся Илья. – Я разве об этом?

– А о чем?

– Да ни о чем, – совсем растерялся он.

– Только репетиция потребуется, – уже деловито проговорила она, – со светом кое-что. Но это просто. Остальное сделаю сама.

Алевтина говорила быстро, чтобы у него не было времени подумать. Он и кивнул, не думая:

– Ну давай…

* * *

Репетицию пришлось проводить прямо в субботу, за час до открытия, с хамоватым Володей. От него требовалось, в общем, мелочь: вовремя убрать и вовремя дать свет. Володя слушал ее, небрежно покуривая, а когда Алевтина, обеспокоившись, стала объяснять, как это важно, покровительственно обронил:

– Не боись, подруга, у нас тут порядок, как в роддоме.

Но тут же неожиданно проявил смышленость и даже вкус: сказал, что в кафе есть реостат, так что свет можно и приглушать, и усиливать постепенно. Это был приятный сюрприз: Алевтина сразу поняла, что так будет гораздо эффектней.

Саму репетицию она обставила крайне скромно: крутилась пленка, Володя убирал свет, а Алевтина в обычном своем уличном костюмчике двигалась по эстрадке, чисто символическими движениями лишь обозначая будущую пластику. В большем необходимости не было, потому что Алевтина взяла за основу свою репертуарную работу, ту самую сентиментальную «мечту», легко приспособив ее к новой идее. А детали, не столь уж сложные, отработала дома.

Худая официантка уже накрывала столы. Извинившись, Алевтина взяла шесть пепельниц и расставила на эстрадке так, чтобы не мешали, но и не стояли кучей. Потом быстро, уже без музыки, повторила композицию, лавируя между пепельницами.

– Так и будешь гулять? – спросил Володя. Похоже, он уже заскучал.

– Секрет фирмы, – ответила она и обаятельно улыбнулась. Конечно, парень был хам, но теперь он как бы составлял ее коллектив, а с родным коллективом, какой ни есть, приходится ладить.

Еще следовало расширить проход к коридорчику.

– Столы надо сдвинуть, – сказала она Володе и шагнула с эстрадки.

– Валяй, – разрешил он и пошел в свою кладовку с техникой. Ну, хам…

Алевтина поставила на место пепельницы и принялась двигать столы. Худая официантка покосилась на нее, но ни протестовать, ни помогать не стала. Как ни странно, Алевтине это понравилось: похоже, здесь каждый знал собственное дело и доверял другому делать свое.

Вошел Илья и спросил, все ли в порядке. Она сказала, что все о'кей, и договорилась, что переодеваться будет в его кабинете.

В этот вечер она была занята в театре, причем работала фактически весь спектакль, выходы были в начале первого акта и в конце второго. Но субботняя программа в кафе начиналась в одиннадцать, она успела и подъехать, и даже отдохнуть в комнате у Ильи.

Илья познакомил Алевтину с их постоянной стриптизеркой. Девочка Алевтине понравилась в основном тем, что была не опасна. Правда, молоденькая и с фигурой, но вульгарна до предела. Чуть не на каждую фразу она громко смеялась, глазки ее шлюшисто поблескивали. Словом, своя в доску, из тех, кому при необходимости задирают юбку прямо в парадном.

Алевтина решила с ней подружиться. Девица оказалась без комплексов, легко перешла на «ты», сказала, что двоим тут не тесно, даже лучше, смогут друг друга подменять, лишь бы месячные не совпадали. Илья поморщился, но юная коллега этого не заметила. В довершение ко всему назвалась она Марго.

И такой сто за вечер? – думала Алевтина, радужно улыбаясь новой подруге.

Опять без стука ввалился Володя и сказал Марго, что пора. Та подняла с пола сумку-рюкзачок, всю в фирменных нашлепках, и вышла следом за Володей.

А где же она переодевается, прикинула Алевтина. У осветителя, наверное, больше негде. Да, что надо коллега!

– Хорошая девочка, – сказала она Илье.

Тот поднял глаза, усмехнулся и не ответил. В зале звякнул гонг.

– Пойду гляну, – поднялась Алевтина. Марго вполне оправдала ее ожидания. Двигалась она как на протезах, то и дело выпадала из ритма, посылала в зал воздушные поцелуи и явно старалась поскорей отделаться от танца, чтобы, наконец, перейти к настоящему делу. Но и тут была верна себе: лифчик едва расстегнула, в трусиках просто запуталась, потом постояла немного, кокетливо прикрыв ладонями последнюю тайну, и вскинула руки вверх, словно бы в олимпийском приветствии. После чего повернулась вокруг своей оси, демонстрируя все, чем располагает, и завиляла задом к выходу. О более выгодном фоне нечего было и мечтать.

Алевтина, ждавшая ее в коридорчике, показала большой палец и поцеловала в щеку. Марго благодарно ее обняла.

– Перетрахалась вчера, – словно бы извинилась она, как певица, предупреждающая, что нынче не в голосе. Затем, как вычислила Алевтина, толкнула дверь в Володино логово, и туда же официантка понесла ее собранные в ворох тряпки.

Алевтина прошла в зал и расставила на эстрадке плошки со свечами. По идее тут нужна была ассистентка, солистка не имеет права на глазах у публики заниматься черной работой. Но ассистентки не было, просить никого не хотелось – да и кого? К тому же, скорее всего, ее сейчас и примут за ассистентку и мгновенно забудут, как забывают гардеробщика или швейцара.

Вернувшись к Илье, она попросила:

– Милый, ты не посмотришь из зала? Мне очень важно, как это выглядит со стороны, – все-таки дебют.

С мнением Илюшки она не так уж и считалась, просто понадобился предлог, чтобы выставить мужика из комнаты: переодеть предстояло все, начиная с прозрачных трусиков. Конечно, смешно, собираясь на стриптиз, корчить из себя невинность, но разница все же имелась, и существенная: на сцене она будет обнаженной актрисой, а здесь просто голой бабой. Надо себя уважать, тогда и другие будут уважать.

Илья вдруг вспомнил:

– Да, там в углу компания с телками, это они заказали второй стриптиз. Ты уж им улыбнись.

Алевтина рассеянно обещала. Никому улыбаться она не собиралась.

Илья ушел. Она оделась, завернулась в черный балахон, сверху набросила шаль. Надела маску.

Ударил гонг, пошла музыка, Алевтина заспешила в зал.

Сперва был просто ее эпизод из спектакля, лирика, сентименты, плавность. Потом, Володя, умница, стал постепенно убирать свет. И так же медленно Алевтина одну за другой зажгла все расставленные на эстрадке свечи.

Все вышло идеально: последняя свеча загорелась в тот самый момент, когда полностью погасли люстры.

Мелодия пошла сначала. Алевтина сбросила шаль и, встав на колено, задула первую свечу. Упал балахон – еще свеча. Блузка – еще свеча.

В зале хоть бы вилка звякнула.

Этот танец Алевтина, в общем-то, не придумала – она видела его в Венгрии, в ту свою единственную загранку, в ресторане при гостинице, куда их водили ужинать. Там все кончалось на голубом в блестках купальнике. Сперва Алевтина и хотела сделать все, как видела. Но потом решила не останавливаться. За купальник дали бы те же пятнадцать…

Прозрачные трусики соскользнули на пол, Алевтина мгновенно задула последнюю свечу, схватила с пола шаль и в темноте между столиками пробежала в короткий коридорчик.

Что творилось за спиной! Трезвые, алкаши, а люди везде люди…

Она буквально секунды на три появилась в дверях зала – босая, в маске, завернувшись в шаль.

В театре бы так хлопали!

Илья обнимал ее и обслюнявил обе щеки, Володя хлопнул по спине и одобрил:

– Умеешь!

Марго тоже хвалила, шумно и, кажется, искренне, лицо у нее было безмятежно-довольное. Алевтина вдруг с изумлением поняла, что и эта хабалка не видит в ней конкурентки. Впрочем, чему удивляться: судя по сегодняшней клоунаде, для нее главное не как двигаться, а что показать. Что ж, тем лучше – слишком выгодна халтурка, чтобы заводить здесь врагов…

* * *

Дома она прежде всего достала деньги из сумочки. Сотня как сотня, одной бумажкой. И всего-то две трети ее месячной зарплаты. С ума сойти…

Алевтина раздевалась, мылась, жарила яичницу – жор напал на ночь глядя – и все считала, считала. Получалась какая-то фантастика. За вечер сто, за неделю двести. За месяц…

Жуть кромешная, просто бред. Стоит ли мотаться в допотопном автобусе по колхозам? Ведь если так пойдет, за полгода не только Димке отдаст, но, чего доброго, и на мебель отложит…

Бред, сплошной бред. Просто анекдот!

Слава богу, Варька дрыхла, а то бы сразу заподозрила неладное…

В воскресенье Алевтина снова раздевалась при свечах. Сотня. В следующую субботу тоже. Сотня. Да еще среди недели удалось трижды помахать красной юбкой, разгоняя сигаретный дым с ближних столиков. Сорок пять.

Жизнь изменилась так стремительно, что Алевтину стало заносить – она передумала продавать сапоги и пару раз без особой надобности проехалась на такси.

Даже с Варькой стало налаживаться, причем как-то само собой. В понедельник за ужином та поинтересовалась, где это мать ошивается чуть ли не до утра, на что Алевтина невозмутимо отозвалась между двумя глотками кофе:

– А ты думала, только тебе можно шляться по ночам?

Варька, конечно, за словом в карман не полезла, но мордочка у нее была озадаченная: она явно не могла понять, с чего это вдруг мать из несчастной озлобленной разведенки вдруг превратилась в современную независимую женщину, высокомерно живущую лишь по собственным законам.

Теперь каждое утро Алевтина разминалась минут по сорок, растиралась длинным полотенцем и с удовольствием разглядывала в оба зеркала собственное тело. Хороший инструмент!

Никаких осложнений в обозримом будущем она не предполагала.

В воскресенье у Алевтины снова был выездной спектакль, правда, в Москве, но на окраине, у самой кольцевой. Добираться пришлось через весь город, она успела, хотя и в обрез. Опаздывать было нельзя, потому что Марго накануне предупредила, что не придет, по-свойски бросив Алевтине, что всех денег не заработаешь. Возможно, в тот вечер она собиралась заработать в другом месте и другим путем.

Алевтина была в плаще. Дождя не оказалось, но плащик и нужен был не от дождя. Каждый раз выставлять Илью из кабинета стало неудобно, а плащ вполне позволял при известной сноровке все, что надо, снять и все, что надо, надеть.

Пробегая мимо гардеробщика, она услышала недовольный Володин баритон:

– Ну где твоя бабуся-то?

Модное место, довольно усмехнулась Алевтина, уже бабуси стали ходить… Она вбежала в кабинетик Ильи – тот сидел в своем кресле, а Володя стоял у стола почему-то в кепке.

– Привет, мальчики, – проговорила она, улыбаясь, и стала быстро выкладывать из сумки нужное для танца.

– Быстрей давай, – хмуро бросил Володя и пошел к двери, – время-то…

И вышел, не договорив.

– Давай, давай, – заторопил Илья, словно поддакивая осветителю.

Алевтину как по затылку ударило. Она вдруг поняла, что разговор шел о ней, что «бабуся» как раз она и есть. Хам, холуй, ничтожество… И ведь, наверное, всегда так ее называет, и с этой шлюшкой Марго, когда раскладывает ее у себя в каморке… А Илья, вместо того, чтобы поставить на место хама и холуя…

Звякнул гонг, пошла музыка, времени не было ни на что. Она надела маску и, на ходу набрасывая шаль, кинулась в зал.

Балерина есть балерина. Как говорила Лигита Карловна, полностью проваливаются только дилетанты. Алевтина и не провалилась, было хуже, чем обычно, но сошло. И свечи, как и полагалось, гасли в полной тишине. Алевтина даже помедлила перед тем, как задуть последний огарок: в конце концов, эти в зале не виноваты, что сегодня они получили меньше искусства – пусть получат больше тела.

К сожалению, в расстройстве чувств она забыла про шаль, вспомнила уже в проходе между столиками, когда возвращаться было поздно – сейчас медленно пойдет свет. Ладно, прошмыгнет к Илье и сразу накинет плащ. Ничего, не ослепнет…

Она ничего не успела, потому что свет вспыхнул внезапно, разом все лампы в зале. Алевтина едва успела проскочить в коридорчик, где тоже сделалось светло.

И вот тут все стало ясно.

У закрытой двери Илюшкиного кабинета стоял хам-осветитель в мятых брюках и рубахе, расстегнутой чуть не до пупа, а поодаль неуверенно перетаптывались два незнакомых парня помоложе, один из них с откупоренной пивной бутылкой в руке.

– Вот так, – ухмыльнулся Володя, – это тебе штраф за опоздание. А с вас, мужики, по рублю за театр. Зрелище богов! – и вполне дружелюбно подмигнув, легонько мазнул ее лапищей по груди.

И тут Алевтина забыла все на свете. С криком «Хам, мразь, сволочь!» она бросилась на осветителя.

Удар был не сильный, но попал точно в скулу. Алевтина начала соображать, когда Володя уже поднимал ее с пола, укоризненно приговаривая:

– У тебя что, бабуся, совсем крыша поехала?

Алевтина вырвалась и кинулась к Илье.

– Ты слышал? – закричала она. – Ты видел? Этот хам… Эта мразь…

Илья смотрел на нее ошарашенно.

Только тут до нее дошло, как она выглядит: голая, растрепанная, в дурацкой маске… Алевтина захлопнула дверь и схватила плащ.

– Этот хам, – захлебывалась она, – эта мразь…

– Да что случилось-то?

– Он поднял на меня руку!

– За что?

Ее поразил не этот дурацкий вопрос, а испуганные глаза Ильи.

– Ты что, не слышишь? Он меня ударил!

– Да погоди, – шепотом проговорил Илья, – что случилось?

От его шепота у Алевтины свело скулы.

– Выгони его немедленно, – холодно и почти спокойно сказала она, – я его рожу поганую видеть не могу. К чертовой матери выгони!

– Да как «выгони», – забормотал тот, – как «выгони»? Он же все-таки…

– Тебе что, осветитель нужен? Да я завтра пятерых приведу! – крикнула Алевтина. Она понятия не имела, откуда завтра возьмутся пять осветителей, но этого хама видеть больше не могла.

Официантка внесла ее вещи, положила на стул и вышла.

Илья сказал с досадой:

– Ты что, ребенок, что ли? Как я его выгоню? Кто мне даст?

– Но ты же набираешь штат? Ты председатель или не ты?

– Я, – сказал он, – я председатель. И штат набираю я. А меня набрал он. Мое здесь – вот эта самописка. А все остальное его. Аппаратура его, деньги его, связи его…

– А председатель тогда зачем? – по инерции она еще настаивала, но в голосе уже не было силы: реальная ситуация все четче прорисовывалась и не оставляла надежд.

– Председатель? – Илья горько усмехнулся. – По заседаниям бегать да в тюрьме сидеть, вот зачем.

– Но как же ты с ним работаешь? – растерянно спросила Алевтина.

Илья жестко посмотрел на нее:

– Ты мою конуру видела? Вот так и работаю… Да ты не думай, все нормально. Он вообще-то хороший парень. Воспитание уж какое есть, а сам по себе… Ты еще плохих не видала.

– А откуда у него деньги?

– Умеет делать, – вздохнул Илья, – талант такой. Он умеет, а я нет. Вот потому я у него и служу, а не он у меня.

Алевтина натянула брюки, застегнула лифчик, надела свитер.

– Ладно, – сказала она, – спасибо за все. Значит, не судьба.

– Да постой. Ты чего?

– После того, что было…

– Да брось ты, – отмахнулся он, поморщившись, – чего было-то? Ничего и не было. Тебе что, деньги не нужны?

– Деньги нужны, но не любой ценой.? Она хотела произнести это со спокойным достоинством, но прозвучало жалко.

– Мать, – попросил он, – не мучайся дурью, а? Посиди вот тут. Только не уходи. Жесты-то зачем? В театре, что ли, скандалов не бывает?

Алевтина неопределенно пожала плечами, но дала ему отнять плащик.

Минут через пять официантка принесла три блюда с закусками и высокую бутылку водки. Еще через сколько-то вернулся Илья с Володей и теми двумя парнями.

Володя сказал:

– Все, мужики, по-быстрому и по-тихому. Давай, Илюха, командуй. Тина, давай. А я, понимаешь, думаю – чего это она? Ведь хохма просто. Хохма, и все. У нас тут вообще народ веселый. – Он сунул ей рюмку. – Давай, Тина. Все ведь свои. Вот эти двое, думаешь, чужие? Тоже свои… Ну давай, без обид. Ни ты на меня, ни я на тебя. Работаем вместе, значит, обид быть не должно.

Быстро чокнулись и быстро выпили, так что он почти не прервал свою речь.

– У нас ведь что главное? Чтобы каждый работал и своих уважал. А больше – нет проблем.

Илья снова разлил водку и предложил выпить за Володю. Тот отказался:

– За меня не надо. Давайте за Тину. – И повернулся к ней. – Думаешь, не вижу, как работаешь? Все вижу. Профессионал. А тех, кто дело знает, я всегда уважаю. Вот, например, Илья…

Он стал объяснять, за что уважает Илью. Тина старалась улыбаться и к месту кивать. Два месяца выдержать, думала она, только бы два месяца. Димке отдаст потом. Внести пай, а там уж как-нибудь. Ничего, два месяца выдержит. Зато будет своя нора. И с дурищей Зинкой не придется шептаться на кухне. И Мигунов, понтярщик чертов, будет приходить. Не часто, нет, только когда депрессия. Приходить и заряжаться от нее, как фонарик от сети…

– Тин, за Илюху-то! – укорил Володя, и она поднесла рюмку к губам.

Ничего, думала она, не страшно. Как-нибудь да наладится. Жить можно…

НОЧЛЕГ В ЧУЖОЙ КВАРТИРЕ

Уже темнело, когда объявили, что рейсы на Москву откладываются до восьми утра.

Огромная стекляшка Хабаровского аэропорта сразу зашевелилась и загудела, повторное объявление исчезло в шуме.

Батышев досадливо поморщился, поднялся с кресла и стал пробираться к полукруглой стойке справочного, автоматически выделяя в толпе людей, протискивавшихся туда же, – это были союзники, но и конкуренты.

Уже отойдя, он подумал, что кресло неплохо бы на всякий случай закрепить за собой. Однако было поздно – его уже занял бородатый парень в грязной нейлоновой куртке. Причем расположился он с завидным удобством, откинувшись на спинку и пристроив вытянутые ноги на рюкзак. Мало того – на коленях у него сидела худенькая очкастая девушка, а на подлокотнике боком примостилась другая, в тренировочном костюме. Она держала в руке бумажный кулек, из которого все трое по очереди таскали дешевые конфеты. Разговаривали они громко, смеялись громко и вообще всячески демонстрировали внутреннюю раскованность и пренебрежение к условностям. Правда, очкастая худышка явно смущалась, краснела и, пока Батышев смотрел, дважды одернула юбку. Зато бородач так и лоснился от удовольствия.

Сорок пять лет Батышева не давали ему морального права одному посягать на уют и благополучие троих.

Впрочем, ночевать в кресле он все равно не собирался.

Проталкиваясь сквозь толпу, Батышев все же сделал крюк, чтобы заглянуть в зеркало. В принципе, к своему виду он относился спокойно. Но в этой поездке нужно было выглядеть хорошо.

В общем, он и выглядел неплохо. Достаточно модный костюм, приемлемая рубашка, галстук в тон и повязан как надо. Живота, слава богу, пока не отрастил. Дочь-девятиклассница, когда бывала в настроении, говорила, что он похож на тренера по гимнастике и что морщины ему идут, потому что они мужские, а не старческие.

С небольшим, вроде спортивного, чемоданчиком Батышев и вправду мог сойти за тренера, если бы не авоська. Она мешала и порядком сковывала, тем более что из болтавшегося в ней свертка отчетливо торчал наружу прорвавший бумагу рыбий хвост. Эта идея – с рыбой – пришла ему в голову в последний момент и была бурно подхвачена женой. Купить чавычу успели. А вот увязать как следует…

Толпа у справочного была неспокойная и густая. Шел сентябрь, но и осенью на Запад летят многие. И у каждого есть причины торопиться.

Батышеву для его дел, в сущности, не было разницы, сегодня лететь или завтра. Но задержка выбивала из колеи. Он уже настроился на вечер в столице, уже послана телеграмма московскому родичу. Да и как решить проблему ночлега, если вылета действительно не будет до утра?