Текст книги "Дважды два"
Автор книги: Леонид Чикин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Кому ясно? – Улыбнулся Матвей Сергеевич, – Вам? Суду и следствию тоже все было ясно: я сидел пьяным на берегу, ко мне подошли трезвые парни, замечательные люди, попросили закурить; я закурить им не дал; потом схватил березовый кол и начал им размахивать; те трое защищались, но поскольку я, пьяный, был сильнее их – трезвых, молодых, здоровых, – то победа была за мной. Кроме того, они только защищались, не хотели драки, боялись нанести мне увечье. Я нападал. Так было сказано на суде. А что я мог доказать? Что не был зачинщиком? Но у меня не было свидетелей. Что я не был пьян? Так я же той водкой чуть не захлебнулся. Что не я ударил колом того парня? А кто ж? Друзья его лучшие? Или он сам себя угробил? Еще хорошо, что адвокат постарался; квалифицировали тот случай, как непредумышленное убийство. Но мне-то не легче, год ровно я провел там.
– Но ведь это не конец, Матвей Сергеевич, коль вы с нами сидите, – сказал Карнаухов. – Произошла ошибка. Разобрались потом. Что было дальше-то?
– А дальше дочь моя, Лена, вмешалась. В институт она в тот год не поступила, не до этого было. Уже после суда кинулась в Березовку, не поверила, что никто не видел драку на берегу, все свидетелей искала. Одна деревенская старушка подсказала: сходи-ка ты, говорит, милая в школу, мальчишки все лето на речке пропадают, может, кто и видел. Несколько раз Лена в школе была, почти всех ребят опросила. Нет. Никто не видел. А если бы и видели, что из того? Несовершеннолетние свидетели…
– Еще школьников в такие дела впутывать, – недовольно сказал Альберт. – Тут и взрослые не разберутся.
– Ну, а что делать, если взрослые молчат, в кустиках отсиживаются, моя, мол, хата с краю…
– В каких кустиках? – поднялся Альберт. – Давай закурим, Виталий!
– В каких кустиках? – переспросил Матвей Сергеевич. – В обыкновенных. В зеленых. В прибрежных… Ну так вот. Зима уже, а Лена все в Березовку наведывается. И вот однажды в школе по коридору ходит, ждет звонка на перемену. А в коридоре выставка лучших фоторабот школьников. Кто, значит, за лето что успел сфотографировать, отобрали самые лучшие и на выставку. Рассматривает Лена снимки и видит на одном из них знакомые лица! Да! Все те парни сидят на природе. И подпись, не то «Отдых», не то «Привал». И еще ниже: «Снимок ученика седьмого класса Васи Дьяконова». Нашла Лена этого Васю. «Где снимал?» А тот уже знал, чем Лена в селе интересуется, не хотел ввязываться. «Не помню. Лето большое». – «Кто эти люди?» – «Не знаю…» По Лена вцепилась за ниточку и выпускать ее не хотела. Пошла к Васе домой, матери его все рассказала, потом – отцу. Вместе на Васю насели, отпирался он, отнекивался, но в конце концов сказал, где снимал, и отдал пленку.
– А почему сразу не отдал и не рассказал? – спросил Виталий. – Что его, наказали бы за это, что ли?
– Не хотел он руководителя кружка подвести. Тот, оказывается, дал им такое задание: вы, мол, ребятки, фотографируйте все случаи неприличного поведения городских в нашем селе, мы витрину устроим на станции, пусть другие смотрят, как они себя ведут. Дело-то, конечно, хорошее, но не мальчишкам же такое поручать…
– Не понимаю, – сказал Карнаухов. – А что же неприличного в том снимке? Попал снимок на выставку, значит, там не пьянка-гулянка была.
– Конечно, Иван Петрович. Снимок вполне приличный. Сидят уставшие люди, отдыхают. Это – на выставке. А на пленке были и другие снимки. Отпечатала Лена на своем увеличителе, посмотрела и ахнула… Когда этот Вася успел их нащелкать – не понимаю. Я же видел, что они прошли по берегу и скрылись в зарослях. Четыре кадра еще на пленке оказалось. И на них все по порядочку запечатлено… Ну, а дальше дело техники, как говорят. Лена всех растормошила, всех на ноги подняла. Новое следствие, суд. Так и год пролетел.
– А других нашли? – спросил Альберт. – Вы же говорили, что их больше было на снимке, что кто-то на гитаре играл.
– Да, был и с гитарой, – Горобцов внимательно посмотрел на Альберта. – Парни на суде признались, что был с ними еще один, но они только имя его запомнили… Виталий, бросьте, пожалуйста, спички…
– Имя запомнили? Ну и что? – спросил вновь Альберт.
– Да… Встретились с парнем на вокзале, до очередной электрички было много времени, пошли побродить по берегу. Кто он, откуда, тем более фамилию его – они не знали. Олегом назвался. Жаль, что не нашли его…
– Ну, а чем бы он вам помог? – хрипло спросил Альберт. – И судить его не за что. Он вас не избивал.
– Мне в глаза его нужно было посмотреть, вот так, как я в ваши сейчас смотрю.
– Ну – и? – Альберт упорно смотрел на Горобцова, не отводя взгляда.
– И сказать ему, что он трус и подлец. Подлец потому, что сидел в кустах, все видел и не вмешался. А трус потому, что не пришел в суд свидетелем. Вот так, ребята, – закончил Горобцов, – А к Васе Дьяконову я потом съездил. Телеобъектив ему подарил, может, еще кого выручит в беде…
Дождь кончился ночью. С утра установилась ясная сухая погода и началась работа – новая для Матвея Сергеевича, привычная и знакомая для всех остальных.
Сразу после завтрака трое, ведя за собой резиновую лодку, брели вверх по реке туда, где выходили на поверхность мощные пласты древнейших пород. Очень это интересное и увлекательное занятие – искать в слежавшихся древних породах остатки давно отмерших организмов. Рукоятки молотков не выдерживали порой – настолько прочны были камни. Разобьешь камень, а в нем ничего нет, пусто. Бьешь второй, третий, десятый и вдруг нападаешь на скопление моллюсков. Их так много, что Матвей Сергеевич терялся: неужели все брать? Подходил Карнаухов, объяснял, что нужны лишь целые скульптурки, с неповрежденной головкой, по которой и можно определить данный вид, а, значит, и установить впоследствии возраст породы, в которой они находились.
Обедали, чтоб не терять время, здесь же: чай, сахар, галеты, топленое масло. Можно было брать с собой холодную жареную рыбу, но Карнаухов и Альберт отказались: рыбу ели в лагере, хоть здесь-то можно без нее…
Хариуса и ленка в реке – как в бочке, а времени для рыбалки не было. Виталий приспособился удить «без отрыва от производства». Возвращались в лагерь на лодке. Кто-то один правил, удерживая лодку на струе, а Виталий, сидя на корме, забрасывал обманку. Хариусы хватали ее на лету. Потом и Карнаухов перешел на этот способ.
Альберт к рыбе никакого отношения не имел. Ежедневно он брал с собой ружье, но пока не принес в лагерь ни одной утки.
Однажды утром, еще в лагере, увидели в ста метрах от палатки, у самой воды, лося. Альберт кинулся в палатку, выскочил с ружьем, но Виталий положил свою большую ладонь на стволы:
– Ты что? Смотри, красавец какой!
Лось повернул голову на голос, внимательно посмотрел, качнул «рогами и медленно побрел на противоположный берег.
– Ружье-то зачем вынес? – спросил Виталий.
– Сам не знаю, – растерялся Альберт. – Инстинкт охотничий сработал.
– Эх ты! – покачал головой Виталий. – Разряди стволы! – А когда Виталий вытащил патроны, положил их на ладонь: – Смотри, охотник. Этими ты хотел стрелять? А жаканы где? Ты, наверное, каждый день их забываешь? А вдруг на медведя напорешься? Медведь – не утка, не улетит от тебя…
Выходы карбона вниз по реке отработали за две недели. Карнаухов был доволен; фауны оказалось много и самой разнообразной: брахиоподы, ругозы, кораллы, мшанки. Хватит дел на всю долгую зиму. Доволен он был и атмосферой в отряде. Виталий, правда, иногда «показывал зубки», это в его стиле, он считал себя заместителем начальника и командовал даже чаще, чем Карнаухов. Горобцов был безотказен, все исполнял старательно, с душой. На работу всегда ходили втроем. Кто-то – Горобцов или Виталий – оставался дежурить в лагере. Когда оставался Виталий, Иван Петрович отдыхал от его болтовни: тот открывал рот, едва проснувшись, а умолкал уже в спальном мешке, да и то по настоятельной просьбе других.
Горобцов же работал молча, не задавал лишних вопросов, делал все, что просил сделать Карнаухов. Правда, в перерывах и он любил поговорить, но его разговоры не раздражали Карнаухова, не утомляли.
Зато Альберт вдруг стал неразговорчивым, тихим. Почти не брал в руки гитару, не вспоминал про Индигирку, не указывал Виталию, что надо делать и как. Однажды спросил:
– А вертолет может задержаться?
– Вполне, – ответил Карнаухов. – Каждый сезон задерживается.
– Плохие дела, – вздохнул Альберт. – Двадцатого августа в моем институте окончательно решается вопрос о квартире. А без меня как решат?
Карнаухов успокоил:
– Мы вылетим из Магадана восемнадцатого.
– Если бы… Сами же говорите: каждый сезон… Закурим, что ли, с горя, Виталий?
За три дня до окончания сезона выпал снег. Утром проснулись – светлее в палатке, чем обычно. Выглянули – вокруг белым-бело. Снег покрывал галечник, траву за палаткой, висел клочками на ветках лиственниц, словно вату набросали на деревья. До полудня он растаял, все снова стало зеленым, но на деревьях уже появилась желтизна – близка северная осень.
А к вечеру пошел дождь. Но Карнаухов не беспокоился: все работы отряд выполнил, продукты есть, рыба в реке не перевелась, жить можно. На севере нельзя упускать ни одного погожего часа. За все пребывание на Каменке у них не было ни одного выходного. Как ни упрашивал Виталий дать хотя бы один день, чтобы душу отвести на рыбалке, Карнаухов не дал ему такого дня. Вот сейчас, до прибытия вертолета, рыбачьте с утра до ночи.
Но сейчас река от дождя разбухла, вода почернела, хариус исчез. Борясь со скукой, все сидели в палатке, изредка выходя из нее, чтобы взглянуть на небо, как оно, не прояснилось? Небо не прояснялось. Дождь стучал по тенту. Настроение с каждым часом падало.
Пятнадцатого августа поднялись раньше обычного. Небо по-прежнему было хмурым, тучи слезились, ветерок прохладный дул. После завтрака собрали и подготовили к погрузке вещи. Прилетит вертолет – только палатку снять.
Вертолет не пришел ни пятнадцатого, ни шестнадцатого, ни семнадцатого. Каждое утро сворачивали спальники, засовывали их в чехлы, а вечером вытаскивали вновь. И каждый день наводил на всех тоску Альберт;
– Застряли мы здесь недели на две. О чем они там думают? Профком же двадцатого заседает…
– Однажды мы двадцать дней ждали вертолета, – подлил масла в огонь Виталий.
– Ну вот…
На следующий день Альберт снова:
– Послезавтра директор из отпуска вернется, а я все здесь…
– Ты не даром здесь торчишь, – сказал Виталий. – Спишь, а тебе идут и северные и командировочные.
– Квартиры распределять будут двадцатого, – злился Альберт. – А ты – северные. Точно знаю: останусь без новой квартиры.
Конечно, все понимали Альберта и сочувствовали ему, но помочь ничем не могли.
– А ты возьми гитару и песни пой, – посоветовал Виталий. – Легче будет. Особенно, когда эту заноешь: «То взлет, то посадка, то снег, то дожди…»
Альберт отмолчался, но песни, под гитару вечером пел, много пел, но о «взлете и посадке» будто забыл, не начинал даже.
Вертолет пришел восемнадцатого.
– Иван Петрович, если сегодня будет рейс на Магадан, отпустите меня? – спросил Альберт. – Я бы тогда двадцатого был дома.
– Будет рейс – пожалуйста, – ответил Карнаухов. – Думаю, что справимся без вас.
В Рыбном Альберт первым выскочил из вертолета, крикнув в салон:
– Ребята, вы тут займитесь, а я сейчас.
И убежал в здание аэропорта, в кассу.
– Неужто ему и вправду так срочно надо в Москву? – удивился Матвей Сергеевич, когда они выбрасывали мешки из вертолета.
Карнаухов не успел ответить, его опередил Виталий:
– Чепуха! Ему надо срочно сбежать от выгрузки-погрузки…
Матвей Сергеевич, ожидая ответа, смотрел на Карнаухова. Заметив его взгляд, Иван Петрович сказал, обращаясь к Виталию:
– В человеке, Виталий, всегда надо видеть прежде всего хорошее. Вот если бы вы у меня отпрашивались, я бы вас не отпустил: вы мне нужны.
– Вот спасибо! – обрадовался Виталий. – Спасибо, Иван Петрович, за то, что вы так хорошо обо мне думаете!
А ответить Матвею Сергеевичу Карнаухов не успел: прибежал взволнованный и возбужденный Альберт.
– Есть билеты, Иван Петрович! Через час приходит Ил, заправляется и – обратно. Так вы разрешаете? – Карнаухов пожал плечами, что можно было истолковать так: коль надо – улетайте. – Ребята, – засуетился Альберт, – упакуйте мои образцы, они лежат в отдельном ящике. Если будут мне письма, «переправьте их в Москву, адрес я сейчас дам…
– Ты сначала помоги перетаскать свои образцы, – хмуро сказал Виталий. – Успеешь еще в Москву.
– Ну, ребята… А впрочем, конечно. Давайте быстренько вон у той оградки сложим груз, потом вы найдете машину…
– Потом мы сами разберемся. А ты робу мне сдай, не в своей приехал.
Матвей Сергеевич долго искал машину, когда вернулся, ИЛ уже улетел. Не пришлось с Альбертом проститься.
Палатку поставили на прежнем месте, возле реки. Виталий сразу же отправился на почту, через час вернулся.
– Вам, Иван Петрович, всего одно письмо…
– Больше я не ждал.
– …и денежный перевод на огромную сумму, но мне его не выдали, конечно…
– Правильно. За вертолет надо платить, на билеты обратные…
– А вам, Матвей Сергеевич, письмо и пакет. Почерк какой красивый. Корреспонденция от вашей дочери, по адресу вижу. Вручаю. А мне – ничего. Да, было два письма Альберту, я их сразу переадресовал. А вот еще телеграмма ему, я ее прочитал…
– Чего не следовало делать, – строго сказал Карнаухов.
– Так она же распечатанная! Вот: «Заседание квартирах двадцать пятого торопись Женя». Или – жена. Все ясненько.
– Значит, успеет, – равнодушно сказал Карнаухов. – И хватит об этом.
Матвей Сергеевич, вскрыв письмо, прочел его, изредка бросая взгляды на Карнаухова. Лена сообщала, что дома все в порядке. Горобцов еще раз перечитал письмо, но не спешил его убирать, ждал, когда Карнаухов кончит читать свое.
– Все нормально! – объявил Карнаухов и начал сворачивать листки.
Тогда Горобцов разорвал пакет, огляделся. Виталий сидел на ящике с образцами, курил.
– Виталий! – удивился Матвей Сергеевич, – Ведь мы же еще не обедали!
– Все! – сказал Виталий, – Вышли из тайги. Я же говорил…
– Подойдите сюда, – подозвал Горобцов. – Дочь кое-что прислала. Вот, Иван Петрович, фотодокументы к тому происшествию, о котором я вам рассказывал. – Он протянул одну фотокарточку Карнаухову, рядом с которым уже стоял Виталий.
– Это вы, что ли, здесь сидите? – спросил Виталий, рассматривая снимок из-за плеча Карнаухова.
– Да. Сижу, еще не зная о том, что через некоторое время меня пересадят в другое место, – пошутил Матвей
Сергеевич, – Эти снимки Вася делал для стенда о пьяницах и хулиганах, но не отдал их учителю.
– У вас такая борода была? – снова спросил Виталий. – Роскошная борода.
– Да, – сказал Карнаухов. – Борода хороша! Вас на этом снимке трудно узнать.
– Узнать можно, – улыбнулся Горобцов. – Стоит только захотеть. А вот на этом, – протянул второй снимок, – в самом деле не узнать. Но всех парней следователи и судьи узнали… А здесь парни надо мной устраивают экзекуцию. Мое лицо не попало в объектив, а они – словно позируют. Фотограф как раз сидел напротив, в кустах. А на этом, видите, вся группа. В центре я, передо мною цыган с колом, за мной – усач с бутылкой. Жанровая сценка: «Ты меня уважаешь?»
– Да, повезло вам, Матвей Сергеевич, – сказал Виталий. – Если бы не мальчишка, отсидели бы вы от звонка до звонка.
– Повезло! – осуждающе сказал Карнаухов. – Вы и скажете, Виталий! Хотя, конечно, если разобраться… Ну, а на том снимке что, на последнем? – Карнаухов глазами указал на лист, который Матвей Сергеевич держал в руках лицевой стороной к себе.
– Это не последний, – ответил Горобцов. – Он первый и по времени съемок и по своему значению. С него все началось. Этот снимок Лена увидела на выставке в школе. – Горобцов протянул снимок Карнаухову. – Замечательный кадр. То взлет, то посадка…
Карнаухов посмотрел на фото вблизи, потом отнес листок на вытянутую руку, снова вгляделся, поворачивая голову влево-вправо.
– Да-а… Хороший кадр. Четко прорисовано все… Но, позвольте, их здесь четверо, Матвей Сергеевич! А?
Горобцов молчал.
– Вот же, с гитарой, четвертый сидит. А вы говорили – трое, Матвей Сергеевич!
Матвей Сергеевич молчал.
– Ну-ка, ну-ка! – Виталий тянул снимок из рук Карнаухова. – Извините, Иван Петрович… Что-то этот гитарист кого-то мне напоминает… А? Матвей Сергеевич?
Горобцов молчал. Виталий буквально вырвал снимок из рук Карнаухова.
– Матвей Сергеевич, – нерешительно начал он, взглянув на Горобцова и снова переводя взгляд на фото. – Матвей Сергеевич! – вдруг закричал он. – Но ведь это же Альберт! Ну, посмотрите, Иван Петрович! – Виталий ткнул пальцем в фотокарточку. – И прическа его, и улыбка, и гитара… Жаль, что удрал, морду бы набить надо!
– За что? – спросил Горобцов, прикуривая. – За что, Виталий!? Он на меня колом не замахивался, за грудки не хватал.
– Ну… Я бы нашел, за что.
– Позвольте, Матвей Сергеевич, – вмешался Карнаухов. – А имя? Ведь парни, как вы сказали, называли гитариста Олегом.
– Парни называли его Аликом, – тихо произнес Горобцов. – Аликом… Вот так…
Сухари
После завтрака Сергей Иванович спросил:
– Кто у нас сегодня остается дежурить? Ира? Очень хорошо.
Он, конечно, знал, что дежурит Ира, а спрашивал для того, чтобы все чувствовали его положение в отряде и всегда помнили, что есть у них начальник, который обо всем позаботится.
– Очень хорошо… Значит, слушайте меня, Ира. Ужин – к семи. Приготовьте, пожалуйста, на первое борщ. Возьмите две банки в ящике, зальете таким же количеством воды и кипятите на медленном огне… Да, борщ готовьте вот в этой кастрюле, в зеленой… А на второе – вермишель с тушенкой. Значит, так… – И он втолковывал дежурной лаборантке, сколько надо брать вермишели и тушенки, когда положить лавровый лист, как нарезать лук, как долго держать все это на огне…
Вечером, когда все возвращались с поля и, отмывшись в речке от дорожной пыли, рассаживались на травке возле затухающего костра и запускали ложки в алюминиевые миски, он говорил:
– Вот видите, какой хороший борщ получился. А если бы лучок не добавили, уже не то было бы.
Шофер Славка демонстративно облизывал ложку и поддакивал:
– Да-а-а… Замечательный борщ. А почему? Потому, Ира, что ты его готовила точно по рецепту. Вот если бы его еще с сухарями есть! – Шофер тяжело вздыхал. – Но трудно их здесь достать. Почти невозможно…
Начальник делал вид, что его этот разговор не касается, ел молча. Валентин чуть заметно улыбался и думал о том, что когда-нибудь Сергей Иванович взорвется при упоминании о сухарях и крепко отчитает водителя…
С разными начальниками приходилось бывать Валентину в экспедициях. Да это и понятно: одинаковых не бывает. Скучно было бы, если все они одной меркой мерялись, под одну гребенку были стрижены.
Вот и Мостовой Сергей Иванович был тоже человеком с чудинкой: он почти никогда, почти никому ни в чем не верил, как говорят, во все дыры лез сам, все перепроверял и, даже убедившись, что все сделано так, как надо, недовольно хмыкал и пытался придраться к какой-нибудь мелочи.
Доверяя, проверяй! Слепо следуя этому устоявшемуся правилу, Мостовой порой доходил до смешного. Он не первый сезон руководил экспедиционным отрядом и всегда хотел, чтобы в его коллективе все было лучше, чем в других, или, во всяком случае, не хуже, поэтому каждую мелочь пытался сделать сам, полагая, что лучше его никто не сделает, а поручая работу другим, тщательно инструктировал их. Что касается науки, тут с ним все были согласны, в ней, в науке, на слово верить нельзя, надо все своими глазами увидеть, своими руками ощупать.
Материалы для кандидатской Сергей Иванович добывал честно. Все эти травки и цветочки с красивыми латинскими названиями, которые он изучал, прошли через его руки, каждое слово и предложение в диссертации он пропустил через свое сердце. Конечно, все беспрекословно признавали Мостового как начальника отряда, будущего доктора наук, имеющего большой опыт работы в поле. Но…
Девушки-лаборантки с азами науки были знакомы – они учились в университете. Преклоняясь перед авторитетом начальника, они ни в чем не прекословили ему. Это и понятно: дисциплина должна быть в любом коллективе. Шофер Славка, парень довольно разболтанный, имевший свое мнение по многим вопросам и всегда твердо его отстаивающий, был покорен и нем как рыба, когда дело касалось науки. Валентин, работая штатным лаборантом, естественно, возражать своему прямому начальству не мог, точно выполнял все его указания, хотя иногда очень хотелось – аж руки чесались! – выполнить иное задание по-своему, не изменяя его конечного результата.
И еще одно: очень любил Мостовой создавать проблемы, даже там, где их не было, чтобы потом с серьезным и умным видом решать их. В этой экспедиции такой проблемой были сухари. Он твердил о них с первого дня полевого сезона.
Сразу же, как только отряд прибыл в Саяны, Мостовой озабоченно сказал, что, пожалуй, самое трудное дело – заготовка сухарей.
– Да, да! – говорил он. – Не улыбайтесь, Слава. С одной стороны, район подтаежный, много охотников, для них, безусловно, готовят сухари. Но этот плюс для нас превращается в минус. Почему? А потому что мы-то здесь чужие. Для своих готовят. Может, в райисполком придется сходить, в райком обратиться…
– В Верховный Совет позвонить, – тем же тоном продолжил Славка.
– Ну зачем вы так, Слава?! – слегка обиделся Сергей Иванович. – Посмотрел бы я на вас, как бы вы с мим вопросом управились, сколько бы вам дней потребовалось.
– Мне? – Славка вскочил. – Два дня, и мешок сухарей будет стоять пред вашими светлыми очами… Впрочем, нет, – три. День – разведка, день – доставка сухарей, день – отдых после трудов праведных.
– А где я возьму эти три дня? – грустно спросил Мостовой. – Кто нас в поле будет возить? Нет! Займусь этим сам или поручу Валентину.
Такое почетное и ответственное поручение Валентина, признаться, не обрадовало. Может, и правда придется по начальству ходить, а он этого не любил и не умел. Успокаивало лишь то обстоятельство, что до похода в тайгу еще месяц, за этот срок, глядишь, что-нибудь изменится. А может, и сам начальник решит эту сложнейшую проблему. Возможно, и Славка что-нибудь придумает…
У Славки прямо хобби такое было: знакомиться с самими различными людьми.
Отряд стоял в семи километрах от села, в пустующем полевом стане, но ежедневный маршрут всегда проходил через райцентр – там единственный мост, – а затем, в зависимости от места работы, Славка гнал машину через другие поселки и деревни. И в каждом населенном пункте он обязательно находил повод остановиться: то воды долить в радиатор, то заправиться, то сбегать за папиросами в магазин. И всегда за короткие минуты стоянки Славка успевал с кем-нибудь из местных жителей познакомиться и, возвращаясь к машине, говорил;
– Необходимый человек!..
Мостовой строго смотрел на него из кабины и молчал. Он недолюбливал всех тех людей, с которыми успевал знакомиться Славка. Ему казалось, что неспроста местные жители заводят дружбу с шофером, значит, нужно им что-то от него. А чем в отряде можно было разжиться?
А Славка, действуя через своих новых знакомых, знал все: где и у кого можно купить картошку или молоко, когда в магазин завезут мясо, кто вчера удачно рыбачил и сегодня может продать отряду рыбу. Обо всем он докладывал Сергею Ивановичу, а тот уже решал – брать рыбу или покупать мясо.
Однажды Славка по собственной инициативе «прихватил», как он сказал, с фермы две очень нужных фляги под воду.
– Немедленно отвезите обратно! – приказал Мостовой. – И чтобы впредь этого не было!
– Да вы что?! – удивился Славка, – Сами же говорили: сколько можно в ведрах воду держать. Вот я и взял.
– Почему мне не сказали? Я бы поехал, договорился, по-хорошему позаимствовали бы…
– А я как, по-плохому, что ли? Я им и расписку написал, все честь честью.
– Ну, если расписку… – сдался Мостовой.
Девушки-лаборантки никогда с Мостовым не спорили, особенно Ира, но как раз ее исполнительность ставила иногда Мостового в неловкое положение.
Однажды утром, уже сидя в кабине, Сергей Иванович крикнул:
– Ира! Приготовьте на третье компот! Засыпьте в чайник сухофрукты, залейте водой и – на костер!..
Вечером рядом с кастрюлей, наполненной ароматным борщом, рядом с большой семейной сковородой с поджаренным картофелем стояла вся наличная кухонная посуда отряда – два чайника, две большие кастрюли и одна маленькая. Ведер только не было…»
– Что это? – удивился Мостовой.
– Компот! – ответила Ира смело, глядя в лицо начальника.
Она делала все как ей было приказано: заполнила чайник на две трети сухофруктами, залила его до крышки водой, поставила на костер. Закипела вода, фрукты начали разбухать и вот уже весь объем чайника заняли. Подумав, Ира принесла другой чайник, разделила компот поровну, долила воды. Снова вода закипела, снова фрукты разбухли. Ира поднесла кастрюли…
– Эх, хорошо! – потирал руки Славка. – Неделю будем компот пить и есть.
Управившись с первым и вторым раньше других, Славка налил полную кружку компота, отхлебнул большой глоток, вдруг сморщился, задумался, внимательно посмотрел на кружку, еще раз глотнул, с шумом вобрал и себя воздух и с шумом выдохнул:
– Уф! Замечательно! Молодец, Ира! Сухарей бы еще в него…
Мостовой не утерпел:
– Слава, вы повторяетесь, но это уже неостроумно: компот с сухарями.
– Компот? – деланно удивился Славка. – А я всегда считал, что компот должен быть сладким.
– Вы что, Ира, без сахару его, что ли, варили? – недоумевая, спросил Мостовой у лаборантки, и та бойко ответила:
– Конечно! Вы же о сахаре не говорили. И сколько фруктов сыпать не говорили…
Дни летели один за другим. Приближалось время ухода в тайгу, а сухарей еще не было. Когда проезжали через поселки, Мостовой у каждого магазина просил Славку остановиться, сам шел к продавцам и справлялся о сухарях. Не было их в продаже.
В тот день возвратились на базу рано. Неожиданно для Вари, которая только начинала готовить ужин, Мостовой сказал:
– Что-то вы, девушки, совсем забыли о гречке. Не везти же ее обратно. Приготовьте сейчас гречневую кашу. Рассыпчатую. Зернышко к зернышку. Значит, так – крупу поджарить на сковороде до красноты…
– Сергей Иванович, а давайте сами приготовим кашу, – предложил Славка. – Все равно у них ничего не получится…
– А что? – сказал Мостовой. – Это идея. Тащите сюда крупу, сковороду, кастрюлю… Девушки, займитесь гербарием, мы вас сегодня накормим как в ресторане.
И вот пока Мостовой готовил кашу, он окончательно решил, что сухари добывать будет Валентин.
– Значит, так, – заканчивая инструктаж, сказал он. – Будете идти по восходящей: райпотребсоюз, райисполком, райком. Откажут в одном месте – идите выше. И главное – не просите, не унижайтесь, а требуйте, – наставлял Мостовой. – Разъясните значение нашей работы, вставьте в разговоре, между прочим, что мы и для района стараемся…
– И всего прогрессивного человечества, – вставил Славка.
– Да… Слава, не мешайте, пожалуйста… Ну и еще что-нибудь придумайте. Подыщите какие-то слова.
Все было ясно Валентину. Слова он найдет, но как превратить эти неосязаемые слова в реальные сухари? Кому-то и что-то надо разъяснять, у кого-то требовать, с кем-то ругаться, а он не умел ни ругаться, ни разъяснять. Кроме того, Мостовой все-таки заразил его недоверием к людям, он почти уверен был, что никто для них и палец о палец не ударит, что сухари – это, конечно же, сложнейшая и труднейшая проблема.
…Утром он сошел с машины у конторы райпотребсоюза.
– Действуйте! – напутствовал его Мостовой. – В шесть вечера ждите нас возле универмага. Я думаю, до шести вы управитесь, если только будете помнить, о чем я говорил…
– На почту зайди вначале, – подсказал Славка.
– Не надо, Слава, – успокоил его Мостовой, – За письмами мы сами сейчас заскочим.
– Да нет, не за письмами. Ему надо узнать телефон канцелярии Президиума Верховного Совета. На всякий случай…
– Слава! – остановил его Мостовой. – Ну сколько можно?! Поехали!
Валентин взглянул на часы: ровно девять. Закурил и начал обдумывать предстоящий хлопотливый рабочий день…
Стуча сапогами, Валентин поднялся по лестнице на второй этаж деревянного дома и, помня наставления Мостового, решительно ввалился в приемную председателя райпотребсоюза,
– Доброе утро!
Девушка за пишущей машинкой, не глядя в его сторону, продолжая сосредоточенно тыкать пальцами в клавиши машинки, отозвалась:
– Доброе утро!
– Председатель, конечно, не может сейчас принять члена экспедиции, которая в настоящее время работает в вашем районе и занята очень нужными изысканиями? – выпалил Валентин заранее приготовленную фразу и сам удивился, как не запутался в словах. – Очень срочный вопрос надо решить.
Девушка подняла голову, Валентин увидел, что она совсем молодая, в этом году, наверное, десятилетку окончила, и спросила, улыбаясь:
– А где он, этот член экспедиции?
– Он здесь, девушка. Это я. И вопрос у меня в самом деле очень важный.
– Председатель уже пришел, но у него сейчас заместитель.
Что ж, Мостовой предвидел, что председатель будет занят. «А ты жди! Не уходи!» – говорил он вчера.
Стульев в приемной было достаточно, Валентин прошел ближе к председательской двери, сел.
– Так что же вы не заходите? – удивилась девушка. – Важные вопросы надо и решать срочно.
Председатель поднял голову от бумаг, которые просматривал.
– Вы ко мне? Я слушаю.
Валентин выложил сразу все, не давая возможности председателю перебить его:
– Я из экспедиции. Из ботанической. Мы работаем в вашем районе. Собираемся в маршрут. В тайгу. Нам нужны сухари.
– Садитесь, пожалуйста, – пригласил Валентина человек, сидевший за приставным столиком. Видимо, это и был заместитель. – Мы не поняли: какие сухари?
Председатель отодвинул на край стола бумаги, взглянул на Валентина с любопытством.
– Да, да… Объясните, пожалуйста.
Так ему и расписал вчера начало разговора Мостовой. «Садитесь, пожалуйста! Какие сухари? Сухарей нет. До свидания». Обычный бюрократический прием. Вежливо. Без грубости.
– Обыкновенные, – ответил Валентин. – Из самого обыкновенного хлеба. Нам предстоит таежный маршрут. Пойдем по необжитым местам. Муку брать, сами понимаете, хлопотно.
Председатель и его зам, улыбаясь, смотрели на Валентина, и он понял, что удачи ему в этом кабинете не будет. Уж очень несерьезно относятся-эти люди к его просьбе.
– Да-а-а… – протянул председатель и весело спросил у зама: – Петр Федосеевич, ты не решал прежде такие вопросы? Нет? И мне не приходилось. Сухари? А? Ну ладно, молодой человек, попробуем вам помочь, коль дело такое важное. – Он снял трубку телефона, назвал номер. – Петрушин? Ты у себя будешь в – ближайшее время? Сейчас зайдет к тебе товарищ из экспедиции насчёт сухарей… Ну, сухарей, сухарей, понимаешь… Обыкновенных сухарей из обыкновенного хлеба. Помоги ему… Сколько? Он сам скажет… Ну, разберешься с ним. – Он положил трубку на рычаг. – Идите в сельпо, к председателю. Он все сделает. Желаю удачи!
