Текст книги "Жемчуг северных рек (Рассказы и повесть)"

Автор книги: Леонид Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Теперь уже и Алик со Славкой с тревогой смотрели в луга, но изгибающаяся влево река, обросшая по обоим берегам кустами и деревьями, закрывала от них обзор. Ведь если мужик ехал за Митькой, так не серединой лугов, где трава непролазная, а жался к берегу, где она на излёте совсем и где Митька промял проход.

Тишка глянул вдоль реки и у излуки, в просвете кустов и деревьев, увидел на фоне неба мелькнувшего красной рубахой всадника. Мужик ехал к ним. Ни спрятаться, ни убежать не успеешь.

– Он уже едет! – переполошно крикнул Тишка.

Ребята на берегу притихли.

17. А почему забыли Шенкурск?

Тишку пронзило испугом: этот в красной рубахе мужик не кто иной, как разбойник. Откуда доброму человеку взяться в столь далёком от деревень месте? Разбойник, конечно, разбойник… Ребята сейчас разбегутся по берегу, спрячутся кто за кустами, а кто в траве. Тишка же останется для разбойника самой лёгкой добычей. Куда ему кинуться? В воду? Так бултыханием лишь привлечёшь внимание к себе, и разбойник если не выловит Тишку в реке, так на берегу, убегающего, догонит на лошади. Оставаться на качелях тоже нельзя: мужик перережет верёвки, и Тишка так и так придёт к тому же концу, что и прыгнувши в воду. Реакция всё же Тишку не подвела. Он юрким канатолазом вскарабкался по верёвке на корявый заматерелый сук ивы и затаился на нём, невидимый из-за листьев с земли. Качели, правда, внизу предательски дёргались, давая разбойнику понять, что на них только что кто-то сидел. Ничего, авось мужик сразу-то внимания на них не обратит, а потом они успокоятся.

Мужик выехал из-за излуки. Уже слышно стало, как лошадь путалась ногами в высокой траве и как вздрагивала кожей, сгоняя с себя комаров и мух. Красная рубаха мелькнула в просвете зелёных листьев совсем рядом, и Тишка услышал знакомый голос:

– Батюшки, а я-то думаю, за кем гоняюсь, кто, думаю, на Керети траву мнёт – не медвежата ли…

Тишка развёл ивовые ветки в стороны. На лошади сидел председатель колхоза – Зиновий Васильевич Егоров.

– И чего вы здесь делаете? – спросил он.

Тишка, пока его не уличили в переполохе и не засмеялись над ним – струсил, мол, испугался, – спустился с дерева и, подтянув съезжающие трусы, как ни в чём не бывало пристроился к ребятам.

– О, и ты, Тишка, здесь! – удивился председатель. Он окинул взглядом примятую траву, Николину коляску с выгоревшими на солнце подушками, кучку скомканной Тишкиной одежды, гаснущий на песке костёр, опрокинутую вверх дном кастрюльку, удилище с непонятным расщепом на конце и поинтересовался: – И кого же вы ловите?

Никола затанцевал перед ним, хотя на него зашикали и Алик, и Славка, и в первую очередь брат.

– А я знаю, кого… – не унимался он.

Нет, всё же Николе немало передалось от Митьки: такой же упрямый, – вот и не ломай его волю.

Славка прикрыл Николе ладонью рот, но тот вывернулся и, отбежав от Славки, спрятался за Тишкину спину, выглядывал оттуда, ликуя:

– А я знаю, но не сказу-у-у.

– Скажи-и, – подыграл ему председатель, изобразив из себя голосом маленького. – Я тебя на лосадке прокацю…

– Земчуг! выпалил Никола.

Тишка не ожидал от него такой прыти, а то прижал бы Николину голову к своей спине, чтобы он и не пикнул.

Председатель ошарашенно выпучил глаза.

– Жемчуг! Да откуда-а? – с сомнением протянул он.

– А вот! – Никола протянул из-за Тишкиной спины раковину.

Вот прохвост! Оказывается, и раковину таскал.

Председатель спустился с лошади:

– Ну-ка, ну-ка… – Он взял из Николиной руки раковину, повертел её в своей широкой, как лопата, ладони и непонятно пробормотал: – Маргаритани маргаритифера…

Алик, услышав эти слова, обрадованно оживился.

– Так это всё-таки жемчужница, Зиновий Васильевич? – ликующим голосом спросил он.

Председатель ещё покатал раковину в ладони, переворачивая её с одного бока на другой.

– Нет, товарищи, это беззубка, – заключил он.

– Но вы же сами только что сказали: «Маргаритани маргаритифера», – напомнил председателю Алик.

– А ты что, знаешь латинский? – удивился председатель и похвалил Алика: – Мо-о-ло-о-дец! А я учился в институте, так от этой латыни прямо-таки страдал. По-русски любой цветок назову, любого зверюшку, расскажу про них больше, чем в учебнике написано, а профессор спросит, как по-латински, я и спотык. Молчу. Только маргаритани и застряла в мозгу, потому что жену зовут Маргаритой, засмеялся он.

Алик не мог вот так, с ходу смириться с утратой богатства, которое, казалось, уже плыло им в руки.

– Да нет же, Зиновий Васильевич, не беззубка, – упорствовал он. – Кереть – жемчугоносная река. Это перловица, не беззубка…

– Кереть – жемчугоносная? – в свою очередь не согласился с ним председатель, – Да вы что мне сказки рассказываете? Отродясь не слыхал такого…

– Вы не слыхали, а ваши деды и прадеды добывали жемчуг, – злился Алик.

Тишка в этот момент сильнее чем когда-либо сочувствовал ему, хотя из спора с латинскими названиями вывел одно: один говорит, есть в Керети жемчуг, другой утверждает – нет. А всё остальное оставалось ему непонятно, да и, по Тишкиному мнению, было лишним. Конечно же, есть жемчуг в Керети. И это не Алик выдумал, а учёные люди написали в журнале. И если бы председатель читал журналы, а не только по лугам да полям бегал и подгонял механизаторов и косцов, то уже знал бы, как вывести колхоз за одно лето в миллионеры. Не читает же ничего, вот в чём причина отсталости полежаевского колхоза.

– Да, да, – повторил Алик напористо. – Ваши деды и прадеды добывали здесь жемчуг!

Председатель развёл руки в стороны:

– Ну, знаете ли… – И беспомощно пожал плечами. – Да с чего вы такое взяли? – Он посмотрел на Тишку, перевёл взгляд на Митьку и опять повернулся к Алику: – Если бы на Керети добывали жемчуг, старики рассказали бы.

– А вы не больно и спрашиваете стариков-то! – ошарашил его Алик. – Для вас только молоко, сенокос, уборочная и больше в жизни не существует ничего, – разбушевался он.

Председатель виновато почесал затылок незанятой рукой – в левой он всё ещё держал раковину – и предложил:

– Ну, хорошо, критикуете вы меня, положим, за дело… Проверьте тогда свою перловицу, что в ней найдёте, велику ли жемчужину.

Тишка выдвинулся вперёд и возразил председателю:

– А ваша без признаков… Надо с признаками поймать, тогда проверяйте.

К ногам его – уже и на продувном лугу – стали приставать комары.

Тишка отлягивался от них, хлопая себя по голяшкам, и только когда глянул на председательскую лошадь, сообразил, что это она выманила сюда из тайги рой гундосящего гнуса, который толокся над ней столбом. Лошадь хлесталась хвостом, переступала ногами, мотала головой и трясла гривой, но гнус не отлипал от неё. Э-э, пока не заели и Тишку, надо побыстрей одеваться. Но председатель не дал ему убежать к штанам и рубахе.

– С какими признаками? – поинтересовался он.

Тишка оглянулся на Алика. Тот, нервничая, сцепил руки за спиной и беспрестанно поколачивал пальчиками по казанкам.

– А с такими. Он понял, что Алик будет молчать и ему можно отвечать за него на председательский вопрос. – Уродливые выискивать, которые от жемчуга скособочило.

Председатель удовлетворённо гмыкнул.

– Ну и попадались такие, уродливые? – спросил он.

– Попадались! – не утерпел всё же Алик.

– С жемчугом? – спросил председатель.

Алик отвернулся от него.

– Ну ладно, не отвечаете – и не надо, – сказал председатель. – Мне и так всё ясно.

– Да чего вам ясно? – вскинулся снова Алик. – Я вам журнал покажу. В конце восемнадцатого века из Архангельской губернии вывозилось жемчуга на 181 520 рублей в год.

– Допускаю, – сказал председатель.

И тут уж Тишка не выдержал, забыл, что хотел одеваться.

– Это по-нынешнему восемнадцать миллионов рублей, – оглушил он Зиновия Васильевича громкой цифрой.

– Ну? – не поверил председатель.

– А вот вам и ну… – поддержал Тишку Славик. – Считайте сами, если корова стоила тогда восемь рублей. Сколько за неё нынче дают?

– Восемьсот – тысячу двести… Смотря какая корова…

– Вот и считайте!

Председатель наморщил лоб, зашевелил губами.

– Да, восемнадцать миллионов выходит, – согласился он.

– Вот какие денежки у вас из кармана плывут, – добил председателя Тишка. Председатель засмеялся, и Тишка понял, что Зиновий Васильевич притворялся, когда, занимаясь расчётами, по-серьёзному хмурил брови.

Председатель перехватил Тишкин обидчивый взгляд, перестал смеяться:

– Ребята, так восемнадцать же миллионов на всю Архангельскую губернию. А в ней знаете сколько жемчугоносных рек!

О, председатель-то хоть и не читает журналов, а не так уж и прост.

Тишка сник от его довода. И в самом деле, Архангельская губерния большая. Алик сам же перечислял, что из неё выделилась Вологодская область, да ещё кое-что перепало Костромской и Кировской.

И тогда на подмогу Тишке выступил Алик:

– В журнале сказано: «В 1913 году на реке Кереть жемчуголов средней руки добывал за лето жемчуга на 200–300 рублей».

– Допускаю, – опять согласился председатель. – Ну и давайте помножим на тот же коэффициент, – предложил он. – Двести – это примерно две тысячи, триста – три… За ле-е-то… Да у меня и комбайнер средней руки не меньше этого зарабатывает.

Боже ж ты мой, самое время забираться в штаны и натягивать рубаху. Не столько комары доняли Тишку, сколько досада, что в чём-то он, Тишка, всё же опростоволосился. Ведь они же тоже считали, и у них восемнадцать миллионов выходило на четверых: на Алика, на него, Тишку, на Митьку и Славку. Почему же они всю губернию-то приняли за одну реку Кереть? Хотя нет, Алик сулил всего один миллион, не восемнадцать. Но и одного на Керети вчетвером, выходит, не наскрести. Десять тысяч, не больше.

Тишка, насупившись, оделся. Комбайнеры зарабатывают веселее, это Тишка знал по отцу.

– Значит, разбогатеть захотели? – подколол его председатель, и это ещё больше обидело Тишку.

– Да мы же не для себя! Для колхоза!

– Для колхоза? – недоверчиво переспросил председатель. – Значит, я на вас зря шумлю… Думаю, ребята с Клондайка, себе карманы решили набить, а того не знают, что жемчуг, как и золото, – государственное достояние и что за добычу его без соответствующего разрешения по советским законам судят…

Председатель куда-то опять увильнул в сторону. При чём тут суд-то? Они же не для наживы ловили, они колхоз хотели сделать богатым.

– Запугиваете? – спросил Алик у Зиновия Васильевича.

– Не запугиваю, информирую…

Но Алика разве обведёшь вокруг пальца! Он горько усмехнулся:

– Так бы сразу и говорили, что ловить нельзя… А то запели нам песню: Кереть – не жемчугоносная, Кереть – не жемчугоносная… И сами же знаете, что нас обманываете…

Председатель отшвырнул в реку раковину, которая мешала ему жестикулировать руками, и, как баба, всплеснул ими, освобождёнными теперь, на весь размах, ударив себя по бёдрам:

– Ну, мужики, вам бы только спорить… – Он был сейчас как на колхозном собрании, вёрткий, насторожённый, поворачивался то к одному, то к другому. – Ну, вот ты, Митька, скажи, ты полежаевский абориген, ты слыхал от кого-нибудь, что в Керети есть жемчуг?

Тишка за напряжённым разговором с председателем совсем выпустил из виду Дмитрия. А ведь тот ещё в Полежаеве делал упор на то, что не слыхивал от стариков про жемчуг ни одного намёка. Ну, председатель безошибочно выбрал себе союзника. Но Митька повёл себя благородно:

– Про нефть старики тоже не догадывались, а геологи, говорят, около Фёдоровки её нашли…

Председатель раздосадовано хлопнул себя по бёдрам.

– «Нефть, нефть», – передразнил он Митьку. – Но это же жемчуг. Старинный промысел. Там, где он был, там и помнят о нём. При чём тут нефть?

Алик, так неожиданно поддержанный Митькой, совсем взорлил:

– Ну и в Кеме, скажете, нет жемчуга?

– В Кеме? – переспросил председатель явно для того, чтобы выиграть время для обдумывания ответа. – И про Кему не слыхивал, – замотал он головой.

И вот тут-то и сгодилась Аликова память. Он гордо сообщил:

– А вот в «Олонецких губернских ведомостях» за 1872 год написано, что есть. – И Алик тут же, без запиночки, процитировал: «В Кемском и Онежском уездах жители издавна занимаются ловлею жемчуга в местных озёрах и речках…»

Председатель снова захохотал:

– Ребята, так вы же божий дар с яичницей путаете!

– Это как так путаем? – Веснушки проступили у Алика на лице бурыми крапинками.

– Да это же не Кема, а Кемь… Кема никогда не была уездом… Деревушка в десять домов – какой уезд… Это Кемь, ребята, знаменитое место…

Про гражданскую войну на Севере знаете? Ну, когда наши на Шенкурск шли… Шенкурск-то по эту, по нашу, сторону Белого моря, а Кемь по ту. Но и там были сражения не легче.

У Алика не только веснушки, а все лицо стало пунцовым – веснушек-то и не различишь. Вот уж председатель уел Алика так уел.

На истории сразил, а Алик по истории-то круглый пятёрочник.

Алик потоптался пристыжённо, не зная, чем возразить председателю, и сказал:

– Ну, это надо проверить…

– А я разве против? Надо. – И председатель повернулся к Славке. Тот уже панически принимал поражение, выпячивая блином губы, и удручённо качал головой: с кем же, мол, я связался. – Ну, что, Славка, скажешь? – спросил его председатель.

– А зря время ухлопали, – сказал он.

Алик аж натянулся струной, но промолчал.

– А что, ты чем-то был занят серьёзным? – спросил его председатель.

Славка пришибленно проглотил язык, заковырял босой ногой землю.

– Вообще-то нет, – признался он.

– Ну и хорошо, хоть оказалось на что время ухлопывать, – добил его председатель.

И поделом, не будешь предателем. Вон Митька с Аликом чуть за грудки друг друга, распетушившись, не хватали, а в трудную минуту Митька Алика перед председателем поддержал. Никто насильно и Славку не тянул за рукав: поехали да поехали на Кереть. Сам же первым и засучил ногами: ой, разбогатеем, ой, одним разом выведем колхоз в миллионеры! А теперь сам же и запятился назад. Ну. Славочка, ты и рак… Тебя в одну-то со всеми телегу впрягать нельзя, ты не туда потянешь.

Председатель своими репликами, направленными против Славки, видимо, расположил к себе Алика, и Алик, поразмыслив, спросил:

– А вы считаете, что в журнале упоминается не наша и Кереть?

Председатель, опять как на колхозном собрании, посмотрел на одного, на второго, на третьего, почесал в затылке и чистосердечно признался:

– Думаю, не та…

У Алика не нашлось запала возражать ему.

– А почему? – только и спросил он.

Председатель, почувствовав, что сопротивление ослабло, весело потёр руки.

– Судите сами, мужики, – сказал он. – В статье, вы утверждаете, есть ссылка на тысяча девятьсот тринадцатый год. – Зиновий Васильевич посмотрел на Тишку и, видно углядев в его глазах недоумение, упростил разговор, почему-то раздражаясь от этого. – Ну, вы же сами читали, не я, что в тысяча девятьсот тринадцатом году на Керети жемчуголов средней руки добывал за лето жемчуга на 200–300 рублей. Так ведь?

Тишка подивился его памяти. Она, пожалуй, не уступала Аликовой, Алик вон про наступление красноармейцев на Кемь и на Шенкурск напрочь забыл, а Зиновий Васильевич запомнил.

– Ну, так рассуждайте, мужики, логически, – продолжал председатель. – Неужели бы мой отец, одна тысяча девятисотого года рождения, а тем более дед, одна тысяча восемьсот семьдесят первого года рождения, исходившие пешком всю тайгу вокруг, выезжавшие по столыпинской реформе осваивать землю как раз неподалёку от Керети – слышали, наверно, Межаков хутор? Так это ж мой дед Межак – основатель хутора… Неужели они не увидели бы, что у них под носом добывается жемчуг?.. Нет, мужики, – заключил Зиновий Васильевич, – вы шли по ложному следу. Жемчуг не здесь…

«Так всё-таки он где-то есть?» – догадался Тишка, и председатель знает где, но не сказывает, петляет неизвестно зачем.

– Ну а где не ложный-то след? – простодушно спросил Тишка.

– Не ложный? – переспросил председатель и засмеялся: – Ишь прыткий какой, сразу и ответ подавай.

Он оглянулся на лошадь. Она, несмотря на рой комарья и мошек, вьющийся над ней, держала себя спокойно, хрумкала выщипываемой из-под ноги травой и махала хвостом.

– Я ведь разочарую вас, мужики, тем, что скажу, – задумчиво поджал председатель губы. – Ну а сказать всё равно скажу, раз уж привелось встретиться в таком месте.

А в каком таком особенном месте? Обычное место. Лес на взгорке шумит; внизу, под обрывом, река бьётся о камни; в лугах, освежаемых залётным ветром, дурманит голову ароматом цветущей таволги; звенят в разросшихся прибрежных кустах мелкие птахи… Чего особенного-то? И под Полежаевом всё точно так же, если уйти из-под деревни к мельнице. Только, может быть, вода в Берёзовке не такая бурливая, как в Керети…

Председатель покосился, куда бы присесть.

Вы, мужики, какие-то негостеприимные, будто и не полежаевские вовсе, – сказал он. – А ведь в ногах правды нет… Надо бы отдохнуть…

– Так идите к костру, – предложил Тишка.

Костёр уже не дымил, и, только когда на него накатывалась от реки волна воздуха, обмохнатившиеся белым пеплом угли наливались краснотой и обрастали жёлтыми язычками готового тут же потухнуть пламени.

Тишка побежал подкладывать в огонь дрова и уже из-под обрыва, снизу, увидел, что председатель, как и вчера утром, хромает. Он за повод привязал лошадь к кустам и, припадая на правую ногу, спустился к реке.

Алик уединённо прошёлся над обрывом по берегу, жуя обрывок зачерствевшего мятлика. «Переживает», – догадался Тишка. Ещё бы, всё разом рухнуло. Открывалась такая заманчивая перспектива – обогатить колхоз, а кончилось неизвестно и чем. Перед ребятами-то ему неудобно: не узнав броду, сунулся в воду. Хотел умнее всех быть. А Митька, выходит, прав: надо было поспрашивать стариков и старух, они бы сказали. А теперь Алика ребята могут и на смех поднять: золотодобытчик, скажут, идёт… Нет, книжкам верь, да читай в них всё по порядку, а не перескакивай на то, что тебе нравится. Ах, река Кереть… Ах, Кемский уезд… А про Шенкурск-то почему забыли?

Алик спустился с обрыва, но к председателю не пошёл, а стал, брызгаясь голыми ступнями, ходить по отмели.

18. Председательский жемчуг

Председатель пристроился у костра, вытянув на песке ноги, обутые в кирзовые сапоги. На сапогах, как и вчера, налипла трава – ничего не поделаешь, сенокос. В жатву вот эти же кирзачи будут в полове и ости. Председатель вроде бы собирался переобуться, но усталость разморила его, и он повалился на спину, разбросав в стороны натруженные за день ноги.

Славик с Митькой, похоже, объявили ему забастовку, уселись прямо в траве, наверху. Митька-то понятно: уже, наверно, представил дорогу домой – через чащобу и буреломник, через бугристый кочкарник, через вязкие, пропитанные неиспаряемой лесной водой хляби, которые можно преодолеть только в объезд, через ещё более страшную непролазуху.

Славке, тому горюниться вроде бы не с чего, налегке побежит. А Митька с коляской. И Никола, заметно умеривший прыть, всё чаще куксился – в домашних условиях наверняка уже посапывал бы, как говорится, в обе дырочки. Митька невесело посматривал на брата и не знал, по-видимому, что предпринять – убаюкать Николу (пускай перед дорогой поспит) или, наоборот, взбодрить, умыв холодной речной водой.

Никола, разомлевший от жары и усталости, потянулся всё же не к брату, а за председателем и не удержался на спуске, оступился и полетел вниз кубарем, мелькая зазеленившимися от травы пятками.

Митьку словно ветром сдуло с обрыва. Он перехватил брата, отпилышем катившегося к реке, почти у самой воды, поднял его на руки. Никола с испуга стал краснее вареной свеклы, но бодрился, не показывал виду, что ему было страшно.

– Ой, Александр Македонский, где-нибудь сломишь голову, – прижимая брата к себе, журил его Митька.

– Ну и что? – кривлялся Никола, чувствуя, что все таращатся на него. – И без головы можно жить…

Председатель, тоже быстро вскочивший, придирчиво осмотрел Николу, нет ли на нём синяков и ссадин, и спросил:

– А где это ты видел, что без головы живут?

– У Мити в книжке. Там всадник без головы ездит.

– Это, Никола, только в книжке бывает, а в жизни голову надо беречь, – сказал председатель серьёзным голосом. – Вот ты видел: я ехал на лошади, всадником тоже был, я же с головой ехал.

Никола выскользнул у брата из рук и снизу пристально посмотрел на председателя:

– A-а, так вы в красной рубахе…

– Ну и что? – удивился председатель.

Никола обратился за помощью к брату:

– Митя, а правда, если в красной рубахе, то командир?

– Правда, – подтвердил Митька, улыбаясь.

Председателю понравилось, что Никола назвал его командиром. А он и в самом деле ведь командир, целым колхозом командует.

– Вот что, товарищи бойцы, – вдруг сказал председатель. – Я смотрю, нам с вами рассиживаться нельзя.

Ох уж эта логика взрослых! Зиновий Васильевич то зазывал всех к костру, а то, не успев присесть и переобуться, заторопил домой.

– Но вы о жемчуге не сказали, – напомнил председателю Тишка. – Где к нему не ложный-то след?

– Не ложный, – повторил председатель, собираясь уже дать ответ, но Алик насмешливо вклинился в разговор.

– Тихон, ты неужели не догадался? – спросил он.

Тишка недоумевающе уставился на него:

– Не-е-т.

– Да Зиновий же Васильевич скажет тебе: «В труде, Тихон. Только труд приведёт к счастью».

Председатель побагровел, и Тишка заметил, как у него заходили на скулах желваки.

– А разве не так? – спросил он задиристо. – Именно об этом я и хотел сказать. Ты думаешь по-другому? Выскажись, мне интересно.

Алик, на удивление, не растерялся, заложил руки за спину:

– Ну зачем на каждом-то шагу нравоучения читать? В школе их читают, дома читают, да ещё и в лесу, у костра, читают… Мы ведь не маленькие – и без нравоучений можем понять, что и к чему…

Председатель опешил.

– Ну, если ты за нравоучения принимаешь правду, то я буду молчать, – притихшим голосом проговорил он. – Но ведь и в самом деле, мужики, не в жемчуге счастье…

– В молоке и мясе, – ехидно подсказал ему Алик.

– Да. А разве не так? – встрепенулся председатель.

– Но мы же не ради только молока и мяса живём…

– А разве я говорил, что только?

– Ну в общем-то, к этому утверждению шло.

– Обидно, если ты меня только так понял… – Председатель сожалеюще покачал головой. – Молоко ли, мясо ли, жемчуг ли ваш – ничто без пота ведь не даётся… Вот мы тут рассуждали о жемчуголове средней руки, который за лето зарабатывал по двести рублей… Так разве эти двести рублей для него с луны свалились? Он же целое лето пахал реку Кереть, как вол… И комбайнера нашего возьми – ему, что ли, даром деньги даются?

– Да не о том вы всё! – взмолился Алик, останавливая председателя. – Не о том!

– Да нет, дорогой, и о том… Для души, хочешь сказать, мало молока и мяса, мало хлеба… Не хлебом единым, скажешь, жив человек… Я не спорю… Но без хлеба – голодный-то! – и красоты не заметишь, без хлеба – голодный-то! – и о душе забудешь… Так вот с этой отправной точки и давай будем смотреть на жемчуг.

Алик не нашёлся чем ему возразить. Было ясно, что верх в споре оказался опять за председателем. Притихшие, смотрели на Зиновия Васильевича Митька со Славкой.

– А что, мужики, разве не так? – спросил их председатель.

Никола, взбодрённый падением с кручи, оживлённо поинтересовался:

– А мне своего земчуга дадите?

– Дадим, – пообещал ему Славка шёпотом. – Догоним да ещё поддадим.

Никола, обидевшись, показал ему язык.

19. Как растет душа?

Зиновий Васильевич приехал на Кереть смотреть дорогу. О прямушке, проложенной через лес, лучше было забыть и думать. По ней не то что на тракторе, а и на конной телеге соваться бессмысленно. Задумка же была у Зиновия Васильевича такая, чтоб, разведав проезд, переправить на Кереть (хотя б в разобранном виде) косилку – на той самой тракторной тележке, на которой ягодники отваживались ринуться в лес за брусникой. Упакованную-то в ящики, обложенную соломой, косилку не растрясёшь на колдобинах. Потом, конечно, на сборку придётся потратить с полсуток, но тут уж математика строгая: день потерял, а десять выиграл.

Зиновий Васильевич всё же начал разведку с прямушки, но уже на первой лесной тропе убедился, что надёжного пути здесь нет, и свернул на хуторскую дорогу. Она была тоже не гладкая, в ямах да вымоинах, но ягодники-то её одолевали ретиво, почему бы и косарям не одолеть. До Межакова хутора, за которым простирались брусничники, проезд всё-таки гарантирован. А вот как оно дальше, надо было проверить.

Дальше же оказалось куда лучше, чем Зиновий Васильевич предполагал. За хутором он спустился в Андрюшин лог. Земля, не истерзанная ни гусеницами, ни резиновыми скатами, сохранила на себе слабые приметы старой, заброшенной дороги. Её можно было угадать лишь по тому, что в высокой и ровной траве тянулись вдоль лога две параллельные, по ширине тележных колёс, полосы низкорослого мятлика и аптечной ромашки. Зиновий Васильевич по этой замуравевшей тележной колее и выбрался в пойму Керети.

Того простора, к какому он привык с детства, Зиновий Васильевич с этой стороны не увидел: мешали выскочившие неизвестно откуда кусты. Их разрослось много. Они поджимали луга от леса. Они раздвигали свои границы от реки. Они уже и посреди луга отвоевали кое-где куртинки.

Зиновий Васильевич не бывал на Керети давно. Луга здесь косили всегда вручную, и председателю ли было осматривать дальние урочища. Отправит на неделю-другую бригаду косарей, потом доложат на правлении: поставили столько-то стогов, заготовили столько-то центнеров сена. Конечно, не раз ему докладывали и о том, что луга зарастают кустарником. Но ведь пока гром не грянет, мужик не перекрестится.

И вот он, гром, грянул: оказалось, уже в этом году не скомплектовать для Керети бригады косарей – нету в Полежаеве столько народу. Кого оторвёшь на неделю от основного дела? Доярок, механизаторов?

Механизаторов…

Зиновий Васильевич представил, что все тракторы поставлены на прикол, а их водители отправлены сенокосить. Да в колхозе замерла бы тогда вся жизнь. Ох и дорого бы обошлась Полежаеву Кереть!

По именно к механизаторам всё же и повернулась председательская мысль. Не всех отправить, а двух-трёх. Луга на Керети не болотистые, вздымут и косилку, и трактор.

Отправить, конечно, можно… Но кустарник? Кустарник?

И всё же на душе у Зиновия Васильевича стало теплее. Не сплошным массивом, а выборочно валить луга можно было на Керети и косилкой. Как учит пословица: не до жиру, остаться бы живу. Потом, глядишь, займёмся и выкорчёвкой кустов.

Трава уже на Керети перестаивала. Зиновий Васильевич с лошади попинал её сапогом – ломалась. «Ох, упустили время», – вздохнул он. Правда, когда Зиновий Васильевич спешился и, ведя лошадь под уздцы, свернул от реки наперерез лугам, трава пошла сочная и густая. На берегу её подсушили ветры, гулявшие по-над водой. Зиновий Васильевич опять взгромоздился в седло – идти пешком не давала натёртая до крови нога – и направил лошадь к настильному мостику через безымянный приток Керети. Вот тогда-то он и увидел мелькнувшую в траве обгорелым пнём чёрную голову мальчишки. Зиновий Васильевич пришпорил лошадь, но ехать быстро в высокой траве, спутывавшей ноги кобылы, было невозможно, погоня истаяла, так и не войдя в полную силу. Зиновий Васильевич сразу сообразил, что на Керети появились полежаевские мальчишки, но зачем их принесло в такую даль – никак не мог взять в толк. Малина на вырубках ещё не поспела, о бруснике и говорить нечего, а земляники и даже белых грибов было брать не перебрать и под Полежаевом. Если только заблудились мальцы, тогда зачем бы им шарахаться от всадника с такой прытью. А обгорелый пень, оглядываясь, убегал от него, как ловкач медвежонок.

Выехав из-за речной излуки, затянутой ивняком, Зиновий Васильевич увидел их всех скучившимися у коляски. Обгорелым пнём – узнал Зиновий Васильевич – чернела голова Митьки Микулина, сына полежаевского механизатора Матвея Васильевича, хорошего механизатора, пожалуй, одного из лучших в колхозе. Митька был здесь самый рослый. Хотя нет, не уступал в росте и рыженький приезжий, прославивший себя в Полежаеве как изобретатель и выдумщик. Увидев его, Зиновий Васильевич догадался, что полежаевцы пожаловали на Кереть не за грибами. Да какие грибы! В коляске и Николу с собой привезли за столько-то вёрст. Значит, у них намечено серьёзное предприятие. «Испытание, что ли, проводят какое-то вдали от людей?» – похолодел от догадки Зиновий Васильевич, зная, что беспризорная ребятня может додуматься до чего угодно. А раз с ребятами рыженький изобретатель, они могли смастерить и ракету, и подводную лодку, и чёрт-те знает ещё что, при испытании чего можно утонуть, подорваться, искалечить себя… Зиновий Васильевич вспомнил, как они вчера гуськом юркнули под сельсоветскую лестницу к изобретателю. Вот тебе и бездельники… Нет, эта братия и минуты без дела не усидит. А вот каким делом они заняты, это другой вопрос.

И когда Зиновий Васильевич деланно бодрым голосом поинтересовался, что они делают, и когда несмышлёныш Никола выдал секрет, напряжение не отпустило его. Добывают жемчуг? Из ледяных-то глубин? Это, может быть, не безопасней, чем испытание подводной лодки…

Зиновий Васильевич заметил и зависшие над водой качели, представил, как они укреплялись на суку, и не без горечи усмехнулся. В пионерском лагере вожатая, приведя ребят строем купаться, уже мысленно разгородила водоём на квадраты, дозволенные для заплыва детей и запретные: «Миша, туда не плавай! Ваня, туда не вставай!» А не в строю-то, без пионервожатой-то, они, оказывается, и плывут, куда вздумают, и лезут, куда самой вожатой и не взобраться; от страха глаза выскочат из орбит. Конечно, думал Зиновий Васильевич, детей надо оберегать, но не в таких же масштабах, как сегодня. Он однажды, привернув в пионерский-то лагерь, с огорчением узнал, что, оказывается, есть такая инструкция: ребятам младше четырнадцати лет не разрешается резать хлеб – техника безопасности… До четырнадцати лет нельзя мыть стёкла, поднимать кирпичи.

– Мить, тебе сколько лет? – спросил Зиновий Васильевич у Митьки.

– Пятнадцатый…

Ну вот, а ему третий год доверяют жизнь младшего брата. Как это в инструкции-то не записали, что нянчиться с младшими тоже нельзя? А может, в какой-нибудь и записано, не о каждой председателю колхоза известно, многие до него не доходят, застревая в районных конторах. В роно надо поинтересоваться, наверно, есть и такая…

Зиновий Васильевич много размышлял над тем, как приспособить подрастающую малышню к работе. С одной стороны, у колхоза имелась в рабочей силе большая потребность. С другой – и ребёнку полезно приобрести какой-то трудовой навык, под на качать мускулы, приучить себя к мысли, что ты появился на свет работать – и только работать. А то ведь многие думают, что всё за них сделают мама с папой, а они только будут заботиться о своей душе, повышать свой культурный уровень. Вон как рыженький-то изобретатель огрызнулся, когда догадался, куда склонял ребят в разговоре о жемчуге Зиновий Васильевич: нравоучения, мол, нам читаешь! Может, и нравоучения: правда – она ведь всегда как эталон чистоты, на ней нравы учить и надо. «Нра-в-во-учения», – нарастяжку повторил мысленно Зиновий Васильевич не понравившееся Алику слово, и оно ему не показалось обидным.