Текст книги "Жемчуг северных рек (Рассказы и повесть)"

Автор книги: Леонид Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Ты что это на ночь глядя? – удивилась мать.

– А чего-то больно всё жамканое, – буркнул Славик, оправдываясь.

Тишка не находил себе места, всё ждал, когда мать достанет с печи подойник и пойдёт к корове во двор. Может, парное молоко котят взвеселит? Ведь из кошки-то они парное и пьют. А он придумал их холодным поить… Маленьких таких…

– Что, детинушка, невесел? – шутила мать. – Что головушку повесил?

– А я молока парного хочу! – озадачил он мать.

Варвара Егоровна удивлённо вскинула брови: бывало, и кружку не заставишь выпить, а тут сам запросил. Уж здоров ли?

Варвара Егоровна, тревожно оглядываясь на Тишку, сняла с печи опрокинутый вверх дном – сушиться – подойник.

– Сейчас напою.

И только звякнула она ведром, как из-под печи вылезла кошка, прогнула спину, вытянув назад ноги, и тихо мяукнула.

– И тебе молока? – засмеялась Варвара Егоровна. – Ну какие все сегодня голодные…

Тишку будто бес подтолкнул. И на языке ведь не вертелось, а тут сразу бухнулось:

– У неё, мама, котята родились. Я их видел сегодня.

– Где? – загорелись глаза у Славика.

Так ему Тишка и скажет.

– Под печку залезли, – слукавил он.

Славик было полез под шесток, но мать остановила его:

– Тебя там только и не хватало! Ты уж, пожалуйста, им не мешай. Подрастут – сами выйдут на свет…

Славик всё же заглянул в прорубленное под шестком оконце, но где там – как в преисподней, ничего не увидишь. Без матери он бы, конечно, ухватом пошуровал, а при Варваре Егоровне не решился.

– Сколько их там? – спросил он отрывисто.

– Три… Вот такие малюсенькие. – Тишка сжал ладонь в кулачок. – Ну может, немного побольше.

Варвара Егоровна остановилась в дверях:

– А я смотрю, чего это Мурка вдруг похудела? Во-о-он оно что… – сказала она задумчиво. – Ну, теперь надо её получше кормить: трое-то продоят, как корову.

Она почему-то замешкалась, и Тишка уже загоревал, что сообщил про котят не вовремя.

Они, бедные, с голоду там помирают, а мать тары-бары разводит, никуда не торопится.

– Мамка, я молока хочу… – заканючил Тишка.

– Да успеешь ты! – рассердилась мать и звякнула ведром о косяк.

Она сходила на кухню, взяла для коровы кусок хлеба и опять остановилась в дверях:

– Ты смотри, трое, на старости-то лет… А в последние годы у неё всё мёртвые рождались… Тишка, дак ты живых ли видел?

– Живых, живых…

Но Славик сразу же подхватил материнскую тревогу:

– Действительно! Может, опять мёртвые. Я, мам, сейчас посмотрю.

– Да сиди ты! Сиди! – прикрикнула Варвара Егоровна.

– Мам, дак если мёртвые, ведь на весь дом завоняет, – выставил Славик убедительный аргумент.

– Ничего, не велик и барин, пронюхаешься, – сказала Варвара Егоровна и пригрозила сыну: – Ну, Славка, смотри, сунешься к ним с клюкой – голову оторву! Сейчас их долго ли покалечить.

Она ушла во двор, а Славик покрутился-покрутился около печи, но материнскую угрозу, видно, запомнил.

– Вот бы фонариком туда посветить! – предложил он.

– Разве увидишь? – хладнокровно возразил ему Тишка. – Они вот в этом, в левом, углу… В ближнем…

– Да, в ближнем не разглядишь, – согласился брат. – Ну ладно, я сейчас к Алику Макарову сбегаю…

«За фонариком ведь», – разгадал его намерения Тишка и на всякий случай предупредил:

– Фонариком нельзя. Светом их ослепит – напугать можно.

Но Славку не остановить. Выскочил за порог, скатился по перилам и уже запрыгал под окнами на одной ноге.

Тишка огляделся в сумеречной избе. Где-то под потолком назойливо пищал комар. Бились в освещённые закатным солнцем окна сонливые мухи. По половику, тяжело оступаясь, вышла из кухни застаревшая кошка, уселась перед столом и стала «намывать гостей». Она и в самом деле заметно похудела. А давно ли ходила пузатая…

– Мурка, Мурка… – позвал её Тишка. – Не надо нам никаких гостей… Наши гости в бане сидят. Или у тебя свои есть?

Кошка ласково ткнулась ему в ноги и закружила вокруг них, как среди деревьев, прижимаясь впалыми боками.

– Надо, Мурка, покормить и чужих.

Тишка взял её на руки, погладил и пошёл с ней в баню. Кошка доверчиво тёрлась ему головой о руки, мурлыкала.

В предбаннике было темно, и Тишка оставил дверь незакрытой. Закатные лучи выкрасили стены в малиновый цвет.

Тишка, не выпуская кошки из рук, уселся в углу на щелястые половицы и запустил руку под тряпку, холодея от мысли, что котята уже мертвы. Котята – все трое – были тёпленькие. Тишка отбросил тряпку и посадил почуявшую неладное, с вытаращенными глазами кошку на гнездо. Кошка не поджимала ноги, не собиралась ложиться. Она зло шипела, скалила пасть.

Тишка одной рукой прижимал её спину к тряпкам, опрокидывал к котятам, а другой, успокаивая, чесал за ухом.

– Мурочка, ну покорми ты их… Это детки твои… Разве ты не узнала?

Мурка, не остерегаясь, наступала на котят, упиралась в них лапами и, не переставая шипеть, норовила вырваться.

– Ну, Мурочка, миленькая… – уговаривал Тишка. – Я же тебя никогда ни о чём не просил. Первый раз в жизни… Ну покорми ты их, они с голоду помирают. Я за тобой, как за барыней, буду ходить…

Котята шевелились, поднимали головы и, падая, оскальзываясь, лезли под кошку. Тишка хотел по одному подсаживать их к Муркиным соскам, но они обошлись без его помощи, запричмокивали…

И Мурка вдруг стихла, устроилась в гнезде поудобнее и стала облизывать котят. Они рвали её живот, а она прижимала их лапами к себе и облизывала.

Тишка не верил себе: «Да неужто за своих приняла? Вот это да-а…». Он сидел на холодном полу, не зная, что теперь ему делать: то ли бежать домой, то ли дожидаться, когда, насытившись, котята отвалятся от сосков и заснут.

И всё-таки он до конца не поверил кошке. Мурка ж старая, хитрая, понимает, что раз Тишка пристал к ней с котятами, не отвяжется, пока она их не покормит. А стоит Тишке уйти, как стряхнёт их с себя и поминай как звали.

Мурка оглянулась на Тишку, уставила на него зелёные с продольными чёрточками глаза и замурлыкала, будто успокаивая своего маленького хозяина, что всё, о чём он просит её, она выполнит.

«А может, и в самом деле Мурка снова мёртвых родила? – подумал Тишка. – А теперь вот решила: ожили».

Котята умиротворённо затихли, но кошка не выдавала никакого желания оставить их.

– Муры-ы-сенька-а… – умилился Тишка.

Кошка зажмурилась и, раскрыв зубастую пасть, зевнула.

* * *

Славка уже высвечивал фонариком щели подпечка.

– Ой, мама, чего-то пахнет, – кривил он нос.

– Руки, наверно, полгода не мыл, вот и пахнет.

– Не-е, мам, и вправду, вот понюхай иди.

Мать разливала по кринкам молоко:

– Буду я ещё лазить за вами везде! Только и дел мне – принюхиваться ко всему…

– Дак чего делать-то? – изображал растерянность Славик. – Ведь нельзя же их так оставлять… Вони будет – не продохнуть…

– Отвяжитесь вы от меня, ради бога! – взмолилась мать. – Придёшь с работы, так только вас и слыхать, хоть бы помолчали с минуту.

Она нацедила сквозь марлю пол-литровую банку молока и повернулась к Тишке:

– Ну, просил, так пей. Чего не берёшь?

А для Тишки парное молоко всегда поперёк горла. Он бы холодного и три банки выпил подряд, а от парного к горлу подступала нежданная тошнота. Вот, говорят, парное молоко целебное. Но ведь Тишка здоровый, ему лекарствами пичкать себя ни к чему – пусть пьют те, кто болеет. А он как-нибудь обойдётся и без него.

– Ну, чего стоишь, будто столб? – поторопила мать.

Тишка, пересиливая себя, сделал два глотка и невольно задержал дыхание: к горлу подступал неприятный комок.

– Я, мам, потом допью.

– Во-от, – укорила мать, – всё не по вам… Уж и сами не знаете, чего и просить… Голодом бы с недельку вас поморить, так небось не стали бы разбираться, что вкусно, а что невкусно. Что подадут, то и ели бы.

– Мама, да я всё выпью, – остановил мать Тишка. – Ты только Мурке налей. Она ведь голодная ходит: её котята доят.

Славику надоело возиться под шестком, он уж и то на волосы обобрал всю паутину, она с него так катышками и свешивалась.

– Нет, никого не видать, один запах… Всё-таки мёртвые, наверно.

– Ты сам мёртвый! – обиделся за котят Тишка.

– Ну, а почему тогда ни разу не пискнули?

– У тебя пискни, – нашёлся Тишка. – Они уж знают, с кем дело имеют. Потому и молчат.

– Да ла-а-дно тебе, – протянул Славик. – Тоже мне, кошачий защитник нашёлся. – И он вылез из-под шестка.

Варвара Егоровна собирала на стол: прижимая к груди, резала на тарелку хлеб, разбавляла молоком творог, доставала яйца, выдвигала на середину соль.

– Ти-ишк! – начала она осторожно, когда уселись ужинать. – А чего всё же с кошками-то будем мы делать? Две есть, да три вырастут. Как у Маринки, ферму, что ли, нам открывать?

Славик обрадованно захохотал:

– Во-во!.. Три вырастут, да девятерых родят.

Тишка понял, куда они клонят, и у него кусок не полез в рот.

– Тебе бы, С лавочка, только топить… – захныкал он. – Ты и Мурку угробить рад…

Варвара Егоровна пригладила Тишкины волосы.

– Да не реви, дурачок, раньше времени… Я ведь ничего такого и не говорю… Зачем топить? Пусть живут. Только я задумываюсь, чего с ними делать потом.

– Отдадим кому-нибудь, – подсказал Тишка.

– А кому? – покачала головой мать. – В каждом доме по одной да по две кошки живут.

– Мама, – возразил ей Тишка, – белый свет ведь не на одном Полежаеве клином сошёлся. Я в другие деревни схожу, там поспрашиваю.

Варвара Егоровна снова погладила сына по голове и, будто бы рассуждая с собой, продолжала:

– Мурку, хоть и старая она, выбрасывать жалко, привыкла я к ней. Пусть уж до смерти у нас доживёт. Васька ловучий очень, не шварничает: ну-ка, на столе хоть чего оставляй – не заденет. И на улицу захочет, так голос подаст, не забьётся в угол…

Тишка чувствовал, что она подбирается всё же к его котятам.

– Мама, а ты ведь про этих-то ничего не знаешь… Может, они ловучее Васьки вырастут.

– Может, и ловучее, – вздохнула она. – А вот подожди, папка вернётся с курсов, как он посмотрит на наше пополнение?

– Мама, да папка ведь тоже человек…

И всё же Тишка задумался: отец, конечно, несговорчивей матери. Учёба у него кончается через восемь дней. Но ведь если он сдаст все экзамены хорошо, так и настроение у него будет хорошее. Ой, только бы ему лёгкие билеты достались…

* * *

Ночью Тишке снилось, как отца спрашивают сразу десять учителей, и каждый-то лезет из кожи, стараясь задать такие вопросы, чтобы отцу не выпутаться. И только один, седенький, в круглых зелёных очках, с продольными, как кошачьи зрачки, чёрточками, подбирал вопросы попроще, но отец как раз на них и сыпался.

«Вот у вас на сушилке, – говорил седенький, – опять по ночам свет горит. Надо выключить».

И отец лез под крышу выкручивать лампочки.

«Папка, да рубильник же есть!» – подсказывал Тишка, но отец не слышал его, топтался на приставной лестнице и не мог дотянуться до лампочек.

Седенький учитель качал головой: «Нет, нет, нельзя ему электриком в колхозе работать, нельзя… Давайте лучше Тишку пошлём… Он всё знает…»

Тишка проснулся от шёпота: мать кого-то горячо убеждала:

– Если бы он не знал, что они родились, – другое дело. А он же знает… Он же видел их. Зачем ребёнка травмировать?

– Да, конечно, – отвечал ей знакомый голос.

– А я уж, признаться, думала, что она опять мёртвых родила, – шептала мать. – Смотрю, третьеводни заявилась худющая такая, тоскливая – опросталась, вижу, – и сразу на печь. Три дня с печи не слазила, туда ей и блюдце с молоком подавала…

– Так неужто котята три дня голодом жили?

– Папка! – закричал Тишка, окончательно проснувшись. Выскользнув из-под одеяла, он зашлёпал по настывшим половицам к кровати отца.

– Папка, а ведь тебе восемь дней оставалось?

– Досрочно сдал, поэтому и отпустили пораньше.

– Ага! – торжествуя, заколотил Тишка ногами по отцовской постели. – Значит, ты добрый приехал? Я так и знал. Ну что, мамочка? Чья взяла?

Мать беззвучно смеялась.

* * *

Утром Тишка не нашёл под тряпкой котят. Гнездо отволгло от ночного тумана и было холодным.

Первое подозрение у Тишки пало на Славика, но брат ещё не вставал, распластавшись, лежал на кровати. Не мог же он ночью бегать в баню. Его, сонного, в туалет и то не поднимешь: помычит, помычит, перевернётся на другой бок да и опять засопит носом.

Мамка с папкой на такое дело пойти не могли. Им Тишка всё-таки доверял, не обманщики.

Да ведь – самое главное! – кроме Тишки, никто и не знал, что котята находились в предбаннике. Кто же это его подследил?

На росной тропинке вычернился всего один след – Тишкин. Неужели с вечера кто-то забрал их?

Тишка вернулся в избу угрюмым.

– Что, детинушка, невесел? – затянула было Варвара Егоровна, но Тишка бросился ей в колени и заревел:

– Ко-о-тят украли-и…

– Да кому же они нужны, дурачок ты мой… – прижав Тишку к ногам, сказала Варвара Егоровна. – Под печкой где-нибудь и лежат… Вон Славик фонариком светил, так и то не увидел. А ты сразу: ук-ра-а-ли-и…

– Да-a, они под печкой и не были никогда… – уже совсем распустил нюни Тишка. – Я их в предбаннике под тряпками прятал…

– Ну, а кошка-то где их кормила?

– Та-а-ам и корми-и-ла…

– Господи, ну что за наказание на мою шею свалилось… – притворно заохала мать. – Только и не хватало мне кошкиных котят искать.

Тишка вырвался из объятий Варвары Егоровны и зарёванными глазами посмотрел на мать:

– Мамочка, да они ведь не кошкины…

– А чьи?

– Мо-о-и…

Тут уж Варвара Егоровна не сдержалась, легонько оттолкнула сына от себя и захохотала:

– Ну, Тишка, с тобой хоть стой, хоть падай… «Мо-о-и-и»… – передразнила она и опять засмеялась.

Славик поднял всклокоченную голову от подушки и тоже передразнил:

– «Мо-о-и-и»… – У него спросонья получилось так, будто промычала корова: «Мо-о-у»…

– А ты не мычи там! – сразу унял слёзы Тишка: при старшем брате он никогда не ревел; Славка и сейчас не услышал бы Тишкиного плача, если б не притворялся спящим.

Но Славик был настроен миролюбиво.

– Ладно, помогу их тебе найти, – великодушно предложил он.

– Ага, поможешь, – разгадал его манёвр Тишка. – Опять скажешь: «Воды принеси… Накопай картошки…» А сам только вид сделаешь, что будешь искать.

Славик пропустил критику мимо ушей, свесил ноги с кровати и, прижав кулаки к плечам, потянулся.

– Никуда не денутся твои котята, – бодро сказал он. – Где-нибудь там же по бане и шныряют. Найдём! Вот подожди, я только оденусь…

– Ай-ай-ай… – удивлённо покачала головой Варвара Егоровна. – Так это разве не Славик вчера и воды принёс, и дров наготовил? – Она вприщур посмотрела на старшего сына. – А я-то его стараюсь нахваливаю, говорю, «молодец».

– Ты «молодцы» сказала, – поправил Славик и побежал умываться.

Варвара Егоровна взяла Тишку на руки, будто маленького.

– Тишка, какой же ты у меня хороший, – прочувствованно сказала она.

Тишке сделалось неловко, что брат может увидеть его на руках у матери, и он стал извиваться, чтобы соскользнуть вниз.

– Стыдишься? – спросила мать. – Какой же ты у меня большой и какой маленький!

Варвара Егоровна поставила сына на пол.

– Вот что, Тишка, скажу тебе, – проговорила она. – Ты не ищи их больше, котят своих. У них глаза прорежутся, и Мурка их сама приведёт…

Тишка задумался. Если даже мать не права, у него всё равно другой надежды увидеть котят не оставалось.

* * *

Мурка вела себя, будто ничего не случилось. По-прежнему жалась к Тишкиным ногам, преданно и невозмутимо смотрела ему в глаза и, если Тишка нагибался её погладить, охотно и громко мурлыкала, вытрубив свой пушистый хвост.

Тишка, приседая на корточки, пристально вглядывался в продолговатые чёрточки тёмных зрачков.

– А ну признайся по-честному, где они? – спрашивал он грозным шёпотом.

Мурка как ни в чём не бывало тёрлась головой о его колено и не обращала внимания на Тишкины угрозы.

– Мурысенька, да неужто и ты про них ничего не знаешь? – допытывался Тишка, и губы у него предательски вздрагивали.

Похоже было, что кошка потеряла интерес к подброшенным ей котятам. Тишку больше всего угнетало, что она целыми днями валялась на печи или, когда солнышко вытягивало поперёк половиц продолговатые скатерти света, свернувшись в клубок, располагалась на них. Тишка насильно выгонял её из избы. Она, посидев у дверей, дожидалась, когда кто-нибудь выходил на улицу, и проскакивала под ногами в дом. А если она вдруг и просилась, чтобы её выпустили на двор, то отлучки были очень непродолжительными.

Конечно, чего ей кормить чужих котят? Да и живы ли они? Может, Мурка же их и убила? Ведь у кошек бывает по-всякому, у них сознание своё, не такое, как у людей…

Тишка уселся на крылечке, выставив голые ноги под увядающее солнце. Было по-утреннему тихо. С берёзы неспешно осыпались зашелушившиеся серёжки. Их сердцевидные пластинки усеяли двор золотистыми блёстками и всё текли и текли по-над крышей колышущейся сквозной кисеёй, оседая потом на землю, как изморось, накапливаясь в копытных следах, в выбоинах, в щелях деревянного тротуара, в траве-мураве.

Из дому выскочил Славик с куском хлеба в руке.

– Опять на ходу жуёшь? – подражая матери, укорил его Тишка.

– Да ладно тебе, не приставай, – отмахнулся брат.

– Вот подожди, заболит желудок, узнаешь…

– Не твоё дело.

Славик что-то задумал и был возбуждённо деятелен. Он перемахнул через изгородь, сбегал в баню, потом заскочил в дровяник. Тишка услышал, как под ним раскатилась, загромыхав, поленница. Потом Славка выскользнул в слуховое окно на крышу, зачем-то, рискуя свалиться, вприсядку спустился к её обрезу, ухватился за выпирающую стропилину и, зависнув вниз головой, заглянул под тесовую кровлю, где вили гнёзда голуби.

У Тишки с земли-то смотреть на брата и то перехватило дыхание. А Славик, распластав ноги, лежал на крыше, как на кровати.

– Порядок! – прокричал он и тем же путём спустился в ограду.

– Чего порядок-то? – обнадёживаясь догадкой, спросил его Тишка.

Славик многозначительно помолчал.

– Ты вот что, Тишка… – сказал он наконец. – Ты сегодня дров опять наноси, воды притащи два ведра, на веники наломай берёзы, картошки не забудь накопать, корову запри, поросёнка домой пригони, овец закрой…

– А ты-то…

– Я тебе, Тишка, два раза повторять задание не буду.

Чего-то со Славкой происходило таинственное: раньше он так не командовал, и Тишка перестал упираться, предчувствуя, что попал в какую-то прямую зависимость от брата.

– Вот когда всё сделаешь, котята будут твои, – провозгласил Славка.

– А они что? Под крышей? – робко поинтересовался Тишка.

Брат не удостоил его ответом.

– Ну, я к Алику Макарову побегу. Мы с ним беспроволочный телефон изобретаем.

На беспроволочный телефон посмотреть, конечно, тоже бы интересно. Но Тишка знал, что его к изобретению и близко не подпустят, да и дел предстояло переделать немало. За какие-то надо браться с утра – сходить в березняк за вениками, наносить дров и воды, накопать для поросёнка картошки, промыть её, – а то потом, когда пригонят скотину, только успевай поворачиваться: то овцы улизнули неизвестно куда, ищи их по всем дворам – никогда своего дома не знают, то поросёнок сбежал, да и корова, если встретишь её без куска, вздымет хвост и, как годовалая тёлушка, метнётся от тебя вдоль деревни; пока завернёшь её, и душу богу отдашь.

Тишка взял вилы, пошёл в огород копать картошку.

От бани несло полынным угаром. У закоптившегося оконца горели красным огнём цветы иван-чая. Тишка любил слизывать с их лепестков выступавший мелкими росинками мёд. Он и сейчас, воткнув вилы в грядку, направился было по колкой косовице к бане, как журавль переставляя босые ноги, но непредвиденное обстоятельство остановило его.

По тропке неторопливо пробиралась кошка, её серая спина спокойно покачивалась среди черствеющего окосья. «К котятам идёт!»

Тишка изумлённо замер. Кошка посмотрела на него и, поджав хвост, уселась.

Тишка равнодушно отвернулся, а сам косил глазом в её сторону. Кошка продолжала невозмутимо сидеть. Тишка лёг в траву, намеренно демонстрируя, что не обращает на неё никакого внимания. Кошка тоже хитрила. Выбрав на тропе местечко поутоптаннее, она свернулась клубком и закрыла глаза. Тишка с досады чуть не плюнул, но решил взять Мурку измором. Неужели уж у него меньше терпения, чем у неё…

Он повернулся на бок, подставив спину солнцу, и вприщур стал следить за кошкой. Она не подавала никаких признаков беспокойства и, сунув голову между лап, дремала.

В траве, перед Тишкиными глазами, сновали муравьи. По засыхающей трубочке обрезанной тимофеевки ползла кверху божья коровка. От травинки к травинке плёл тягучую паутину тенётник.

Тишку разморило под солнышком, и он не заметил, как уснул.

Проснулся он, когда кошки не было на тропе, а голова, как чугун, гудела.

Солнце уже не припекало спину, переместилось к тополям, показывая, что давно миновало время обеда, и Тишке надо было торопиться, чтобы до возвращения матери переделать и свои и Славкины дела.

* * *

Вечером брат хохотал и подпрыгивал на одной ноге, напевая дразнилку:

 
Обманули парняка
На четыре кулака.
Ещё бы кулак —
Был бы Тишка дурак.
 

Тишка не выдержал, схватил с земли палку и запустил в Славика. Славик увернулся от неё, да Тишка и бросал так, чтобы не попасть в брата, а только припугнуть, показать, что он разъярён.

 
Ещё бы кулак —
Был бы Тишка дурак, —
 

повторил Славик самые обидные строчки, высунул свой широкий, как лопата, язык и, подразнив Тишку, опять убежал в деревню. Теперь ему что не бегать: убедился, что Тишка все материнские наказы выполнил, и на душе полегчало: не будет взбучки. А Тишка-то хорош, поверил братовым басням. Ну-ка, какая кошка полезет по отвесной стене в голубятню? Да ещё с котятами в зубах. Ну и простофиля же ты, Тишка, ну и разиня! Ведь и голуби не стали б гнездо вить там, где их кошка может достать… Вот всегда умные-то мысли приходят после поры. Обвёл братец Тишку вокруг пальца, как маленького. Да что там братец! Возьми кошку – и та его обдурила. Ну что за полоротый такой!..

Тишка казнился, не находя себе места.

Нет, уж больше-то Славке он и на грош не поверит. И за Муркой, если возьмётся следить, уследит. Ему бы только дознаться, живы котята или не живы. А там уж он не стал бы кошке мешать, если она его так стесняется: корми на здоровье, Тишка подглядывать не будет.

* * *

Тишка обследовал в бане каждую половицу, заглянул под полок, прощупал руками тёмные углы – никакого намёка на котят. Приоткрыв дверь, по скобам, которые прибиты были на разном уровне – из предбанника выше, а из бани пониже, – взобрался на потолок, но только вывозился в тенётах.

– Тишка, – остановила его Варвара Егоровна, направлявшаяся во двор к корове, – ты же им только хуже делаешь: найдёшь, как встревожишь – кошке новое место придётся искать.

У Тишки дрожала губа: ну почему мать о главном-то не подумает? Ведь, может, этих котят уже и в помине нет? А она всё об одном поёт: встревожишь, встревожишь…

– Мне бы, мама, одним глазком на них только взглянуть, – начинал он кукситься.

– Ну и беспонятный же ты у меня, – ласково укорила его мать, прислонилась к изгороди и повесила подойник на кол. – Выведет вот через неделю их Мурка – насмотришься. Ещё и надоедят.

– Мама, да не Муркины ведь это котята, – опять подступал к недовысказанным сомнениям Тишка, но мать опережала его:

– Знаю, знаю – твои…

В глазах у неё лучился беззастенчивый смех. Вот и поговори с такой: смешинка в рот попадёт, так никого, кроме себя, не замечает.

Тишка, понурившись, побрёл из огорода.

Тревожно попискивая, над землёй носились стрижи, едва не касавшиеся дороги. Неуютно хохлились курицы. Напыжившись, сидели над застрехами воробьи.

Тишка, гнетомый тяжестью на душе, сел на крыльцо.

Варвара Егоровна сняла с кособочившегося кола подойник, открыла двери к корове.

Из двора пахнуло парным молоком.

Тишка прислушался, как дзинькали о ведро тягучие струйки, как мать уговаривала корову не мотать хвостом.

Из-за угла вывернула кошка и, горбатя спину, закружилась у Тишкиных ног.

Тишка нехотя оттолкнул её от себя, но она, не обидевшись, запрыгнула на ступеньку, мурлыча, придвинулась к Тишке вплотную и улеглась.

– Нуж-ж-на, т-ты м-мне, – зло закричал на неё Тишка, – как телеге пятое колесо!

Он спихнул её со ступеньки. Кошка непритязательно устроилась внизу, обвила передние лапы хвостом и, недоумевая, следила оттуда за Тишкой.

– Ну чего глазищи-то выворотила? – возмутился он. – За нос водишь и рада?

Он прогнал её взмахом ноги. Кошка, оглядываясь, пошла к воротам, пролезла под нижнюю жердь, ящерицей скользнула в траве и направилась тропкой к бане.

– Ну да, так я тебе и поверил! – возмутился Тишка её нахальством.

Мурка снова выбралась на вытоптанный в окосье пятачок земли и уселась умываться.

– Сиди, сиди… Думаешь, опять меня усыпишь? Да я за тобой и следить не буду… Иди куда хочешь.

Тишка отвернулся к дороге. И пока он, набычившись, сидел вполоборота к бане, кошка провалилась как сквозь землю.

Тишка забегал по ограде, закискал, но Мурка не отзывалась. Он заглянул в баню, обследовал кусты малинника и заросли иван-чая – кошки нигде не было.

– Мама, она к котятам ушла! – закричал Тишка.

Ржаво скрипнула дверь. Варвара Егоровна, не обращая внимания на возбуждённого сына, вытянула в руке ведро с молоком, боком выпятилась на улицу.

– Чего-то сегодня Пеструха в удое сбавила, – озабоченно сказала она и пошла в избу.

* * *

С утра заморосил мелкий дождь, к полудню же он так разошелся, так разохотился, что не оставалось никакой надежды на чистый закат. Сумеречный день по-сумеречному дотлел и, минуя границы вечера, сгустился в непроглядную ночь, а та так же незаметно уступила своё место новому заволочному дню. Да вот так и пошло и поехало: на целую неделю зарядило ненастье.

Тишка, пока кошка отогревалась на печи, не выходил из дому. Но как только она за порог, он хватал с вешалки пиджачишко и устремлялся за ней. Но уж если в ясный-то день её не уследишь, то в такую погоду и подавно. Мурка вспрыгивала в сенях на ларь, с которого, как белка, распушив хвост, перемахивала на верхнее бревно стены, подлезала под крышу и, уже с улицы проскрежетав когтями по углу, спускалась на землю. Тишке столь юркий путь не проделать.

Он возвращался в избу, садился к окну. Но в непогодь и у окна быстро наскучивает.

Тогда Тишка забирался в кровать, маясь, крутился с боку на бок и не засыпал до прихода матери.

– Ну, Тишка, – вздыхала она, – ты со своими котятами весь извёлся. Опять, что ли, их искал?

Тишка, не отвечая, укрывался наглухо одеялом. Мать чего-то говорила ему, он не слышал да и не хотел прислушиваться к её словам. Всё равно ничего хорошего не подскажет, только посмеётся над ним.

И когда он потерял всякую надежду увидеть котят, мать, разрумянившаяся, пришла с улицы и сказала:

– Ну, Тишка, высмотрела сейчас твоих красавцев…

Славик подвернулся ей под руку:

– Мама, котят, да? А где? – и, догадываясь, что ответа ему не дождаться, бросился в сени.

Тишка встревоженно посмотрел ему вслед.

– Да не найдёт, не пугайся, – успокоила его мать. – Они за ларём прячутся.

Тишка, веря и не веря, посмотрел на неё. Она налила кошке в глиняное блюдце молоко, вынесла в сени к ларю:

– Пусть и они долачут. Пора уже приучаться.

Славик гремел на подволоке прогибающимися под ногами тесинами.

– Славка! – вышла из терпения Варвара Егоровна. – У тебя ум есть? Ты чего там, как лось, носишься?

– Мама, – отозвался Славик, перестав греметь тёсом, – да я не раз видел, как Мурка по углу забиралась на подволоку.

– На то и кошка, чтобы лазить везде…

Варвара Егоровна покискала, но Мурки, видать, поблизости не было.

Тишка прижался головой к стене, пытаясь заглянуть за ларь: в узком проёме было темно, как в подвале. И всё же Тишке показалось, что темнота несколько раз сверкнула зеленоватыми кружочками отблесков: «Ой, да рядом ведь они совсем…» Тишка сунул руку за ларь и сразу же уткнулся пальцами в податливый комочек тепла.

За ларём сердито зафыкали, зашипели.

– Мамка-а, – растроганно протянул Тишка, – и правда они-и… Ко-тята-а…

– Тишка, – сказала Варвара Егоровна, – я же тебе говорила, что Мурка их в дом приведёт. Ну? Чья правда вышла?

Славка уже спустился с подволоки и, оценив обстановку, принял сторону матери.

– Да ну его, переполошника, – скривил он губы. – Наш Тишечка вечно так… На него смотреть, так с ума сойдёшь…

– Это ты-то сойдёшь? – задохнулся обидой Тишка. – Да ты сам кого хочешь с ума сведёшь! Помнишь, как…

– Да ладно, ладно тебе, – примирительно зачастил Славик. – Я ведь в шутку сказал, не всерьёз.

Варвара Егоровна придвинула блюдце с молоком к простенку и пристрожила Славку:

– Чтобы не трогать котят! Они сейчас пока дичатся людей, а через неделю и в избу прийти осмелятся… Если, конечно, ты раньше времени шею им не свернёшь…

Ма-а-ма! – запетушился Славик. – Да я на них и смотреть не хочу, не то что в руки брать! Это Тишка пусть со всякой нечистью нянькается! – Он сердито распахнул дверь и убежал в избу.

Варвара Егоровна погладила Тишку по голове:

– Вот Мурка и привела нам своих гвардейцев. И ты, Тишенька, зря расстраивался. Сколько слёз понапрасну пролил…

Тишка набирал, набирал воздуху в рот и чуть не разревелся опять.

– Мама, да гвардейцы-то ведь не Муркины… Я поэтому и расстраивался.

– Знаю, знаю, не Муркины, а твои, – опять не дослушала Тишку Варвара Егоровна и засмеялась.