Текст книги "Жемчуг северных рек (Рассказы и повесть)"

Автор книги: Леонид Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Алик повторил процедуру, пользуясь ножом и деревянным клинышком, и с другими оставшимися раковинами. Они тоже оказались без жемчуга.

9. Зуб с зубом не сходятся

Алик явно затосковал:

– Нет, надо плот строить и ловить, как написано в журнале, с плота… Куда же они запропастились? Время ж уходит!

Он заложил руки за спину и, мрачный, нервно прошёлся по песчаной отмели.

– В журнале же написано, надо ловить на глубине, в чистейшей воде, – говорил он уже не для Тишки, а для себя. Вдруг он сложил руки рупором и закричал: – Вяче-е-сла-ав! Ну где тебя нечистая носит?

– Здесь я, за топором ходил. – Славка вырос над обрывом, как сказочный джинн.

– А Дмитрий где?

– Он за коляской ушёл.

– Так зачем тебе-то было за топором ходить? Дмитрий его и привёз бы. Только время теряем.

Славка держал руки по швам:

– А я откуда знал, что он пойдёт за коляской!

Алик всплеснул руками:

– Ну и помощнички…

Он раздражённо пнул ногой холмик песка, нагребённый Николой, и, как страус, завышагивал по отмели. Голые ноги были по-птичьи тонки и угловаты. Да и грудь топорщилась рёбрами, которые, если дать волю воображению, можно было принять за страусиные перья.

– Сейчас же надо приниматься за постройку плота, – настаивал Алик.

Славка всё ещё стоял над обрывом солдатиком. Ноги у него были такие же, как у Алика, тонкие и кривые. Но рёбра на груди не проступали, он был пооткормленней. Ну, так парное молоко каждый день пьёт до отвала, а у Алика коровы нет, молоко покупное, с выдачи.

– Альберт, – самоотверженно предложил Славка, – Пока Митька едет через луга со своей коляской, пока плот собираем, давай я поныряю на глубину. Может, несколько раковин с жемчужинами достану.

Алик оттаял.

– Правильно! – заулыбался он. – Только не простудись, вода на дне ключевая.

– Ничего, это только сначала холодно, а притерпишься, так как в нашей Берёзовке.

– Давай, Вячеслав, давай, а мы с Тихоном пока дровами займёмся. Если замёрзнешь, у нас уже костёр к тому времени заполыхает.

Он побежал по берегу к кустам ивняка. Тишка же вскарабкался на обрыв и ринулся по примятому в траве проходу к лесу. Зачем по берегу-то понапрасну сновать, в лесу полно валежника. Перед взъёмом на взгорок он наткнулся на запряжённого волом Митьку, который пятился задом и рывками дёргал коляску. Коляска была нагружена сухими, бескорыми колодинами и сучьями, перевязана, чтоб воз не рассыпался, верёвкой. Никола шёл за повозкой с прутом и погонял брата, как лошадь:

– Н-но, Серко, н-но!

Колесо у коляски для такой дороги было слишком мало, застревало средь кочек, напутывало на себя траву и стопорилось.

Тишка кинулся к Митьке на помощь, но к такому возу и не подступишься. За левую «оглоблю» возьмёшься – коляска завалится на правый бок, за правую – её клонит влево.

– Знаешь что, – предложил Митька, – ты вставай на моё место, а я за колесо подниму.

Но у колеса-то самая тяжесть и есть. С Тишкиной стороны ручки у коляски длинные, вся поклажа сдвинута к колесу.

– Ой, Митька, с пупа сорвёшь…

– Да ты что? Давай поднимай.

И они потащили коляску, как носилки. Тишка затылком чувствовал, что Митька, согнувшись в три погибели, семенит мелкими шажками, наливается от натуги дурной кровью. Носилки дёрнулись к земле и встали.

– Подожди, Тишка, передохнём!

Митька, распаренный, уже сидел в траве.

– Неудобно за колесо-то, – оправдываясь, кивнул он на руки, вывоженные в грязи, – выскальзывает.

– Конечно, неудобно, – посочувствовал Тишка. – А мы давай её снова покатим.

– Да колесо сразу же травой забьёт… Уж лучше так.

Передохнув, они впряглись в носилки, сделали перебежку метров в тридцать и сели снова.

– Может, ребят позвать? – предложил Тишка.

Митька несогласно покрутил головой:

– Да и осталось-то – всего ничего.

Берег из травы был уже виден. До него оставалось ещё привала на три иль четыре.

– Н-но, лошадки! – взмахнул хворостиной Никола.

– Да погоди ты! – прикрикнул на него Митька. – Или не видишь, что лошади взмокли!

– А я их водичкой умою.

Они поднялись и, как солдаты в атаке, пригнувшись к земле, спотыкаясь, понесли свою ношу дальше, пока, уморившись, на последнем вздохе, не ткнулись головами в траву, не отдышались, не отёрли со лбов пот и не изготовились к очередному броску. Берег был уже совсем рядом. Алик бегал по нему в трусиках, и даже Никола, который ростом-то от горшка два вершка, уже увидел его.

– Митя, трус – это тот, кто в трусиках ходит? – спросил он.

– Да ты что? – Митька осушил лицо рукавом рубахи, и рукав сразу же потемнел. – Трус – это кто боится кого-нибудь…

– А-а-а, – задумался Никола. – Кто же меня боится? Мама любит, папа любит, ты тоже любишь…

Митька снова взялся за колесо. Тишка с готовностью впрягся в оглобли коляски. На этот раз они без передышки выбежали на берег.

Славка, ёжась, обтирал своё тело холодной водой, Алик – с обрыва – давал советы:

– Докрасна три, чтобы кожа горела. Тогда хоть в колодец – не страшно.

– Да я лучше нырну.

– Вячеслав, – удерживал его Алик. – Я читал советы врача. Надо приготовить организм к перемене температуры.

– Я уже приготовил.

– Нет, ты ещё ёжишься.

Славка зашёл по колено в реку, плюхнулся на живот – спина длинным белым обмылком торчала из воды.

– Разотрись, разотрись лучше, – настаивал Алик.

– Да ведь руками не разотрёшь, полотенце надо… Руками кожу-то только гладишь…

Алик, видимо, мысленно согласился с ним и отвернулся – делай, мол, чего хочешь.

– О-о, дров привезли, – обрадованно протянул он, увидев, что Митька развязывает воз. – А я походил тут по берегу, нашёл всего два обломка.

Митька свалил дрова на землю, вытащил из коляски несколько лоскутков берёсты.

– Здесь разложим или под обрывом? – посоветовался он с Аликом.

Алик, ничего не ответив, побежал к обрыву, где Славка уже нырял.

– Под обрывом ветер не дует и гасить потом легче – воду-то даже в пригоршнях можно носить, – рассудил Тишка, и Митька, согласившись с ним, перебросал валежины на песок, достал из коляски кастрюлю с кашей и приспособил её в холодную воду под берег, чтобы она не скисла.

Тишка оставил Митьку разводить костёр, а сам полетел к омуту. Алик чего-то размахивал руками и кричал на Славку. Славкина голова то, как буй, всплывала над водой, как раз в том месте, где отражалось солнце, дробила его на осколки и блики, расходящиеся кругами, то исчезала под водой, и солнце успокоенно собиралось на воде в раскалённый шар.

– Эх, надо было сетку-авоську взять, – досадовал Алик. – Не предусмотрели… Теперь ему приходится с каждой раковиной наверх всплывать…

Славкина голова снова проткнула солнце, и оно изуродованно закачалось на воде.

– Лови, Альберт! – Славка лёг на спину и, бултыхнув ногами, выбросил раковину. – Здесь их навалом. – Захлебнувшись, он закашлялся.

Алик рванулся туда, где упала раковина:

– Эх, сетку надо было брать… Растяпы! Никто не додумался.

Он разгрёб траву, раковины в ней не было.

– Да куда же он бросил? Надо было мне в руки бросать.

Алик судорожно разводил траву в стороны, будто жемчужина могла выскользнуть из раковины и, раскалённо тая, пронзить своим жаром землю и раствориться в ней.

– Да где же она? – Он торопливо полз на коленках, приминая траву.

Тишка пристроился за ним, но в это время в омуте забултыхало.

– Следующую ловите! – крикнул Славка.

Алик вскочил, ошарашенный.

– И ты смотри, куда упадёт! – приказал он Тишке.

Раковина, просвистев, упала вблизи, издав какой-то шмякающий звук. Тишка первым выпутал её из травы и передал Алику.

Алик разочарованно покрутил раковину в руках.

– Да она же тоже без признаков. – Он отшвырнул её обратно в реку и закричал: – Ты почему там берёшь, что попадёт?

Но Славка уже был под водой.

– Может, и эту бы проверить, всё-таки с глубины, – подсказал Тишка.

Алик заиграл желваками:

– Что я, не вижу? Слепой? Он же там без разбора берёт. – Алик обернулся к Тишке и прикрикнул на него: – А ты, когда не просят, не суйся! Ты мне ещё ту раковину не нашёл.

Тишка по примятой траве пополз на коленях, и рука каким-то чудом, уже на втором шагу, угодила на осклизший панцирь моллюска.

– Я нашёл! Альберт, я нашёл!

Но Алик не удостоил его ответом, потому что Славка вынырнул из воды в очередной раз и, стуча зубами, закричал:

– Л-ловите!

Алик поймал раковину на лету, как мяч. Она тоже была без признаков, но Алик оставил её в руках:

– И ту покажи!

Тишка протянул ему тёмную, в коричневых разводах, раковину.

Алик сплюнул:

– На, держи пока обе, – и повернулся к реке.

Славка всплыл у самого берега и хотел уже снова перевернуться на спину, чтобы бросить Алику свой улов. Но Алик замахал на него руками:

– Ты чего там без всякого разбору берёшь? – Он выхватил у Тишки одну из раковин и затряс ею у Тишки же под носом, будто именно он, чтобы досадить Алику, подсунул ему как раз не ту, на какую Алик рассчитывал. – Надо же с бороздками или с неплотно прикрытыми створками выбирать.

– Т-так у н-них, – не попадал от холода зуб на зуб Славка, – у в-в-сех ст-т-творки открыты.

Тишка поддержал брата:

– Ты же, Альберт, и сам знаешь, у них в воде всегда створки открыты.

Алик одарил его злым взглядом, швырнул Тишке под ноги раковину и скомандовал Славке:

– Давай вылезай.

Славка выбрался на берег, синея подёрнувшейся гусиным ознобом кожей и судорожно стуча зубами.

– У н-них у всех р-рты отк-крыты, – оправдываясь, рассказывал он, – д-даже боязно брать: к-как пиявки н-на раковинах-то леж-жат.

– «Рты открыты, рты открыты»… – пробурчал недовольно Алик. – Я тебе не про рты говорил, а про створки.

– Т-так эт-то же ст-т-ворки и есть…

Алик поморщился, как от зубной боли, взял у него последнюю раковину и скептически оглядел её:

– Ныряльщики из вас никуда не годятся. Надо с плота.

Славка даже обрадовался этому предложению:

– П-правильно, Альберт! С-с п-плота, – Видно, уж нанырялся досыта. Он, стремясь разогреться, прыгал то на одной ноге, то на другой, то на обеих сразу.

Алик сжалился над ним:

– Иди к костру.

10. Не ломайте волю!

Огонь уже полыхал на берегу, выбрасывая к небу искры. Митька подкладывал в кострище сухие сучья, они вспыхивали сразу же, как порох. Никола, отгораживаясь от огня руками, зачарованно смотрел на костёр, держась от него подальше. Дрова потрескивали, стреляли углями, разлетавшимися трассирующими пулями. Некоторые из них достигали воды и, дымя, уплывали по течению.

Славка попрыгал у костра, но около него горячо, отошёл в безопасное место и лёг на песок.

– Я чего-то, ребята, проголодался, – признался он. – Пообедать бы…

– Обеда не заработали, – строго сказал Алик.

Славка молча сглотнул слюну.

– А я залаботал, – захлопал себе по ногам Никола. – А я залаботал!

Митька сходил за кастрюлькой с кашей и, расчистив в костре место, поставил её разогреваться.

– Смотри, чтоб не пригорело, – посоветовал Славка.

Митька палкой повернул кастрюлю к огню другим боком, потом нагрёб из костра углей и выдвинул кашу на них. Запахло топлёным молоком и сытым теплом русской печи.

Славка, не выдержав, ушёл от костра к воде.

– Да, пожалуй, надо перекусить и нам, – сказал Митька. – Голод – не тётка.

Алик сделал вид, что не услышал его слов.

Митька выбрался на обрыв, достал из коляски целлофановый мешок с припасами и, скатившись вниз, протянул Николе деревянную ложку, отвихнул от каравая кусок хлеба и, сдвинув кастрюлю с углей на песок, сбросив с неё крышку, приказал:

– А ну, работай!

Никола не заставил себя долго ждать. Деревянная ложка глухо застучала об эмалированные края кастрюли.

– Опять левой рукой работаешь? – закричал Митька на брата.

Никола виновато захлюпал носом, перехватил ложку в правую руку.

Правая у него была какая-то невёрткая, заторможенная, ложку держала не тремя пальцами, как у других людей, а обжимала её всей ладонью, будто собиралась кого-то хлестать ложкой по лбу.

– Дмитрий, радоваться надо, что Николай левша, – вклинился в воспитательный процесс Алик. – Это редкий дар. Можно сказать, признак таланта…

Тишка, не слушая его, нетерпеливо поглядывал на зазывно зеленеющий в целлофановом пакете лук. Славка, стоящий поодаль от костра, тоже вздрагивал ноздрями – видимо, сытный запах, истекающий из кастрюли, достигал его носа. Он сглотнул слюну и отошёл ещё дальше.

Алик, напав на новую тему, в которой можно показать свою эрудицию, не слышал, кроме себя, никого.

– Да, да, признак таланта, – размахивал он руками. – История оставила нам свидетельства очевидцев, что великий полководец Александр Македонский – левша, всемирно известные художники Микеланджело, Леонардо да Винчи, Пикассо – тоже, Дмитрий, были левшами.

– Да ну?! – Славка перестал вздрагивать ноздрями. И его интерес ещё сильнее взбодрил Алика.

– У левши, утверждает наука, – подкрепил он голые факты теоретическим объяснением, – лучше развито правое полушарие головного мозга, ответственное за зрительную и слуховую память.

– Ну, а при чём тогда Македонский? – спросил Митька. – Он же полководец, а не художник…

– А при том, батенька, – сказал Алик, подражая кому-то. – Македонский обладал феноменальной зрительной памятью. Он знал в лицо каждого своего воина… Вы представляете, каждого! А их у него было десятки тысяч… Он держал в памяти всё, что видел…

– Ну уж и всё? – не верил Митька, хотя слушал Алика с интересом. – Каждого солдата не запомнить.

– Я тебе, Дмитрий, покажу дома одну научную статью, своими глазами прочтёшь…

Митька всё-таки сбил Алика с ритма, Алик недовольно поморщился и устремил взгляд на Николу. Никола неуклюже таскал ложкой кашу. Он держал её в правой руке. Она тряслась у него перед широко распахнутым ртом и зачастую попадала тупорылым концом то в губы, то в щёки.

– Сломаешь волю у парня, – посочувствовал Алик.

– Чего? – будто ослышался, переспросил, не поверив, Митька.

– А того, – опять встрепенулся Алик. – Правое полушарие головного мозга контролирует волю. Все левши – волевые и сильные личности. А ты, Дмитрий, хочешь переиначить природу. Но ты же не пересадишь у ребёнка правое полушарие на место левого, и дай человеку возможность развиваться естественным образом.

– Ну, ты даёшь, – всё ещё сомневаясь в чём-то, покрутил головой Митька. Он поискал поддержки у ребят. Но Славка разве поддержит, тут же отвёл взгляд в сторону. Тишке же было жалко Николу, вывозившего кашей всё лицо.

– А и правда, Мить, пусть он ест, как хочет… – вступился он за Николку. – Может, и правда волевей станет.

Митька усмехнулся, ничего не сказал в ответ, и Никола, расценив его молчание за согласие, тут же перехватил ложку в левую руку, а правой, фыркнув носом, обтёр лицо. Ложка застучала о кастрюлю весело и задорно.

Алик заулыбался победителем.

– В статье и в самом деле даётся совет не переучивать левшу, – сообщил он, не пряча в голосе торжества. – Там так и сказано, что если родители насилуют ребёнка, переучивают его, то он вырастает слабохарактерным и безвольным. А кроме того, ещё начинает и заикаться.

– Ну, наговорил с три бочки арестантов, – примиряюще засмеялся Митька. – Думаешь, после этого есть раздумаем, станем закалять волю? – Он разостлал на песке Славкину рубаху, которая валялась неподалёку, вытряхнул на неё содержимое целлофанового пакета: – А ну, братва, налетай!

Первым подскочил Славка.

Алик тоже подошёл к общему столу и как ни в чём не бывало, будто три минуты назад и не давал запрета на еду, не говорил, что не заработали, отломил себе кусок хлеба, выбрал луковицу с длинным, как девичья коса, пером и пристроился у костра, по-турецки скрестив ноги.

– Надо, ребята, плот строить, – неуспокоенно сказал он.

Ребята переглянулись.

11. Щука в море – хвост на заборе

Зиновий Васильевич, не дойдя до конторы, с полпути повернул назад. Ноги сами вынесли его на пыльный большак. Зиновий Васильевич даже перестал прихрамывать: сапоги нигде не давили ног, не тёрли, держались ладно и ловко. Он спустился с горки. Молодцевато пружиня шаг, миновал низенький домик Павлы Ивановны, самодовольно поймав в окнах – сначала в одном, потом во втором, в третьем – отражение по-армейски скроенного мужчины. Он даже замер на мгновение перед последним окном, как перед зеркалом, стремительно повернулся вполоборота, ловя в стекле, каков со спины, не сгорбатился ли. «Ну вот, – удовлетворённо подумал он, – не пригнули заботы к земле. Не поддался».

Дом Павлы Ивановны упирался огородом в луга. Зиновий Васильевич перемахнул через изгородь. Тут ещё была твердь, но в десяти шагах от неё начиналось море осоки. В ней с трудом проглядывалось русло реки. Зиновий Васильевич спустился к полыхающей сочной зеленью границе тверди и хляби. Осока росла прямо из воды, как китайский рис.

«И чего бежал? – остудил себя Зиновий Васильевич. – Ведь яснее же ясного: не вздымет…» Он попробовал огрузить ногу в изумрудно зеленеющую траву. Сапог уходил в продавливающийся ил, не нащупывая дна и норовя зачерпнуть через голенище воды. Зиновий Васильевич чертыхнулся, отпрянул на твёрдое место и, всё ещё не остужая своего решения, стал разуваться. Чем чёрт не шутит, нынче ж техника-то – как зверь, через любое болото продерётся. Зиновий Васильевич сбросил сапоги, закатал, как мальчишка, штаны и полез в осоку. Ноги уходили в разжижённый торф, будто в воду, но всё-таки на глубине, не скрывающей колена, ступня упиралась в монолит земли. Зиновий Васильевич цаплей прошёлся до русла реки, в иных местах совершенно не огрузая. У берега же земля была совсем твёрдой и сдержала бы не только человека, а даже трактор. Да трактор, собственно говоря, пролез бы и по осоке, если на колёса натянуть гусеницы, но вот именно пролез бы, работать же на нём в таких условиях невозможно.

«Осушать надо луга», – решил Зиновий Васильевич, уже прикидывая, где спрямить реку.

– Эй, председатель! – услышал он сзади женский голос.

Зиновий Васильевич сконфуженно раскатал штанины и обернулся. Облокотившись о верхнюю жердь изгороди, из огорода глядела на него Павла Ивановна.

– Ты не щуку ли там увидел, председатель? – насмешливо спросила она.

– Щуку, Ивановна, – согласился Зиновий Васильевич, представив, каким смешным он показался Павле Ивановне, в закатанных-то штанах и босой.

– А я тебя долго узнать не могла, – призналась Павла Ивановна. – Думала, приезжий какой…

Их разделяло пространство осоки, и Зиновий Васильевич недоумевал, как ему теперь выбираться обратно, к своим сапогам. Принесло же старуху в неурочный час. Не закатывать же при ней штаны, но и стоять на бережку, изображая из себя рыбака, долго не будешь, а Павла Ивановна, похоже, не удовлетворив своего любопытства, не ладилась уходить.

– Дак что, и в самом деле щуку ловил? – упорствовала она.

Зиновий Васильевич горестно махнул рукой:

– Эх, щука в море, да хвост на заборе, – и стал всё-таки закатывать штаны: Павлу Ивановну не переждёшь, она и до вечера простоит, пока не уморит его своими расспросами.

– Слушай-ко, председатель, – не унималась она. – А ты ведь тут неспроста…

Зиновий Васильевич выбрался к сапогам. Они лежали совсем разные, один чёрный, отсвечивающий на носке солнцем, а другой – бугристый, коричневый, как спина жабы, – весь в торфяной коросте.

– Ой, чего-то ты задумал, Зиновий? – пропела Павла Ивановна, уставив на него вопрошающий взгляд.

И он, не решив ещё внутренне до конца, так ли это, признался:

– Реку задумал спрямлять.

Павла Ивановна ошарашенно посмотрела на него:

– А пошто спрямлять-то? – Она чего-то жевала беззубым ртом, перекатывала жвачку с одной щеки на другую. – До тебя не спрямляли, а ты спрямлять…

Зиновий Васильевич заторопился объяснить ей то, во что ещё не уверовал сам, но что уже не оставляло его в покое. Пропадают луга, изгнивает на корню осока, тем самым ещё сильнее заболачивая пожню. А если русло реки вытянуть стрелой, вода скатится с лугов, они подсохнут – и тогда пускай сюда смело технику, окультуривай их, подсевай нужных трав. Кормовая ж проблема решается!

– Смотри, Зиновий, – прошамкала Павла Ивановна. – Взвесь поначалу, чего дороже: река, которую загубишь, али луга… – Она как-то сразу утратила к нему интерес, повернулась спиной, давая понять, что хочет уйти домой.

– Да какая это река? – насмешливо воскликнул он. – Вонючка, а не река!

– И такой не будет… У Южаков прокопали канаву – что от реки осталось? А такая же, как наша, была…

– Зато луга травяные!

– Да у нас лугов-то и твёрдых хватает… По Вочю хорошие луга, по Керети хорошие, Хомутов лог хороший, Естехин лог. Саввушкин лог…

Зиновий Васильевич перебил её:

– Так они же кустарником заросли!

– Прочисти. – И, осердившаяся на Зиновия Васильевича, пошла-таки домой.

Зиновий Васильевич, словно оправдываясь, крикнул ей вдогон:

– Но туда же дороги нет! На ДТ и то не проехать…

– За брусникой так ездите – и чёрту не удержать, а к сенокосам дороги найти не можете. – Она осуждающе махнула рукой и поднялась на крыльцо.

За брусникой Зиновий Васильевич ни разу не ездил, тут уж Павла Ивановна на него наговаривала. Но другие-то ездили. Это правда. И не без благословения Зиновия Васильевича. Прицепят к «Беларуси» тракторную тележку и, даже не натягивая на колеса гусениц, зарычат мотором. В тележке полно народу – с корзинами, вёдрами, пестерями. Их на неезженных лесных дорогах мотает из стороны в сторону. Они визжат, когда тележку грозит запрокинуть, а выберется трактор из ухабов-колдобин, так ещё и песню затянут:

 
Э-эх, едут-едут по Берлину казаки…
 

Но ведь это, Павла Ивановна, за брусникой ездят: на прицепе-то тележка, а не косилка. Попробовал бы кто провезти косилку или стогометатель – ни болтов, ни гаек не собрать после такой дороги. Зиновий Васильевич оправдывался уже перед собой: Павла Ивановна скрылась в доме. Даже на улице было слышно, как она в сенях сердито громыхала вёдрами.

12. Александр Македонский в реке

Алик чувствовал, что ребята с каждой минутой всё сильнее заражаются бациллой неверия в идею жемчуга, и поэтому, пока они не объявили ему о своём отказе выполнять его поручения, диктуемые здравым смыслом и мудростью научной литературы, необходимо уплотнить время: за час сделать то, что в обычной обстановке растягивается на два.

Сколько же ему отпущено времени? Алик пристально вглядывался в глаза своих, оказывается, таких ненадёжных коллег. Славка, встречаясь с его принципиально-колючим взглядом, как девчонка, начинал хлопать ресницами и опускал глаза долу. Казалось бы, самый верный и самый преданный помощник. Но его порыва хватило до первого же купания. Ледяная вода Керети сбила в нём жар восторга. Быстро же ты, Славочка, забыл, что стоял у истоков задуманного и наполовину уже осуществлённого предприятия. Ведь когда с плота будем отлавливать раковины, их же можно не все подряд брать, а сортировать: с признаками поднимать наверх, а без признаков оставлять на дне до другого раза, когда они эти признаки тоже приобретут. Но даже меченные бороздками и с не закрывающимися створками перловицы не всегда, как известно, таят в своём чреве жемчужины. В научной литературе на этот счёт приводятся данные, что из ста поднимаемых раковин только в семидесяти находят жемчуг. А мы подняли меньше десятка, подняли, какие попали под руку, без малейших признаков отклонения от нормы, – и уже разочарованы: ах, ах, всё впустую…

Дмитрий – человек основательный. И то, что Алик принимал раньше за неповоротливость, обернулось трезвым расчётом. Может, он и на Керетъ пошёл для того только, чтобы посрамить Алика: я же, мол, говорил вам, что это всё мартышкины хлопоты.

Один Тишка сохранил в глазах интерес. Вот кто самый-то надёжный член экспедиции. Алик его недооценил, сомневался даже, стоит ли брать с собой. Включить Тишку в группу заставила необходимость: а кто будет нянчиться с малолеткой Николой? Не оставишь же ребёнка на берегу без пригляда. Свалится с обрыва, утонет – кому отвечать? А Тишка – неотстава, за руку Николу станет водить, на шаг от себя не отпустит… Тишка как раз к Николе и подсел, будто годовалого, кашей с ложки кормил.

– А ну, давай, Никола, эту ложечку за маму съедим…

Никола открыл рот, ещё не проглотив того, что лежало на языке, как на лопате. Тишка же, словно слепой, торопил ребёнка:

– А эту – за папу…

– Я не хочу больше, у меня живот устал. – Никола увернулся от Тишкиной ложки и, юрко вспрыгнув, побежал к воде.

Тишка испуганно метнулся за ним:

– Никола, там глубоко!

А какое глубоко – и по колено нет. Это у противоположного берега изъело дно вьюнами, а здесь отмель.

– Никола, не лазь в воду, – растопырив руки, как курица крылья, торопился к нему Тишка. – Не лазь! Там живёт водяной…

Никола с разгону влетел в воду, но она обожгла его холодом, и он, ойкнув, выскочил из неё как ошпаренный.

– Не водяной там, а ледяной…

Тишка сграбастал его в охапку:

– А вот я тебя по попке нашлёпаю…

– Не! – покрутил головой Никола.

– Нашлёпаю!

– Не нашлёпаешь. Ты добрый, – сказал Никола и неожиданно спросил: – А почему у тебя волосы чёрные?

Тишка поначалу опешил и не нашёл ничего лучшего, как уподобиться ребёнку:

– А почему у тебя белые?

– Потому что я ещё ма-а-ленький. – Никола выскользнул из Тишкиных объятий, убежал к костру и крикнул уже оттуда: – А я догадался, почему у тебя волосы чёрные!

– Почему?

– Потому что ты чёрного хлеба много ешь!

Ребята как раз довихивали каравай, оставался один лук.

Алик – бочком-бочком – отодвинулся от костра, поднялся на обрыв, где Тишка сложил грудой наловленные Славкой раковины. Они действительно, как и предсказывалось в научной литературе, обсохнув, полуоткрыли створки. Теперь уже не надо было разжимать им челюсти ножом – вставляй сразу деревянные клинышки и проверяй ножиком, держат или не держат моллюски под языком желанный жемчуг. Алик оглянулся, не следят ли за ним от реки, присел на корточки – обрыв закрывал его полностью – и лихорадочно, будто кто-то мог помешать, вывернул из кармана деревянные клинышки. А вдруг удача улыбнётся ему? Питая необъяснимую даже для самого себя надежду и веру в чудо, волнуясь и переживая заново, как в первый раз, он проверил все раковины – как и следовало ожидать, они оказались не обременёнными жемчугом. Алик вздохнул и поднялся.

За спиной у него сопел Тишка.

– Подглядываешь? – Алик не заметил, когда тот подкрался к нему.

Глаза у Тишки были жалостливо-печальными:

– Алик, так они же без признаков… Ты раньше времени не расстраивайся.

«Ну, спасибо за утешение», – язвительно подумал Алик, но вслух сказал:

– Без плота – мартышкины хлопоты.

Алик спрятал клинышки в карман брюк, поднялся над обрывом.

Костёр внизу по-прежнему стрелял искрами. На Славкиной рубахе, разостланной на песке, не осталось уже ни хлеба, ни лука. Еда разморила ребят, и Славка вон даже отвалился на спину, словно барин лежит. Облокотился на правую руку Митька. Один Никола сновал челноком от огня к воде и не знал устали. Закатывал штаны и безбоязненно – уже притерпелся к холоду – заходил по колено в воду. Да что они? Не смотрят за ним? А ну соскользнёт парень в вымоину? Или собьёт его с ног течением?

– Тихон! – закричал Алик. – Тебе что в обязанность вменено?

Тишка от окрика вытянулся, как солдат.

– Кому за ребёнком следить поручено? – продолжал распекать его Алик.

Тишка оглянулся, увидел бултыхающегося в воде Николу, зрачки у него налились испугом, и он соскользнул с обрыва вниз, цепляясь трусами за торчавшие из земли корневые отросты ив.

У костра тоже переполошно вскочили, Митька кошкой метнулся к реке, обогнал сунувшегося ему под ноги Тишку и благим ором закричал на проказничавшего в воде брата:

– А ну, Александр Македонский, я тебе сейчас задам трёпку!

Он, конечно, не подозревал, что в эту секунду навсегда отчеканил для младшего брата прозвище. Митька с разгону влетел в воду, схватил Николу за ворот рубахи и, приподняв его так, что по-гусиному раскрасневшиеся пятки заколошматили воздух, рывком выбросил к берегу. Никола, даже не успев сообразить, что же такое произошло, уже оказался сидящим на приречном песке.

– Тебе кто разрешил заходить в воду? – нависал над ним Митька.

Никола хлопал ресницами и молчал.

Митька замахнулся на него ладонью, по, поскольку Никола сидел в песке и место, по которому его дозволено шлёпать, было прижато к земле, опустил руку.

– Чтобы в воду больше не лазить! – пристрожил Митька.

Никола кивнул головой:

– Не буду.

Около него уже курицей квохтал Тишка.

– Ну зачем же ты на глубину-то полез? – ласково уговаривал он Николу. – Ведь не выплыть бы, хоть ты и левша…

Тишка уцепил Николу за руку и потащил на обрыв:

– Пошли, пошли, Александр Македонский! Я тебе ракушки красивые покажу.

Он за руку вытянул Николу наверх. Там взад и вперёд расстроенно ходил Алик.

– Тоже мне устроили детский сад, – ворчал он. – Ты от него, Тишка, не отходи…

– Да я и так уж его за руку держу.

– Вот и держи.

Алик глянул вниз, под обрыв: батюшки светы, а эти-то лоботрясы опять улеглись. Еле сдерживая раздражение в голосе, он тихо позвал:

– Ребята, пора плот строить…

13. Чья кукуруза выше?

Митька только теперь, когда коснулось дела, понял, какую оплошность они допустили, отправляясь на Кереть с пилой-ножовкой. Ножовка хороша доски пилить, а как с нею подступишься к дереву? Скыр-скыр-скыр – и застряла. Полотно-то у неё короче, чем диаметр ствола. Хорошо, будешь тонкие деревца подбирать, но какой из них плот? Он одного человека не выдержит, а им как минимум двоим надо плавать: один станет плотом управлять, другой – выцеливать на дне реки раковины. Конечно, идеальный-то вариант брать, и третий человек не помешал бы: на быстрине одному с плотом не управиться – это раз; а второе – кто раковины станет вскрывать? Ведь если тот же, кто ловит, то какова производительность будет? В час по чайной ложке?

Митька нашёл на взгорке трухлявую берёзу, выпилил из неё рукав метра на полтора длиной, из которого предстояло изготовить трубу для выцеливания раковин. Так, пока пилил, трухлявую-то, в которую нож и то как в масло идёт, семь потов согнал.

Алик, увидев такое дело, затосковал:

– Не успеем плота сколотить.

А Митьке давно уж ясно, что не успеем.

Алик походил вокруг трухлявой берёзы, посмотрел, как Митька выбивает из её нутра сгнившую мякоть, чтобы сделать трубу, и неожиданно заявил:

– Ты, Дмитрий, специально такую пилу взял.

Митька даже поперхнулся:

– Как это специально?

– А чтобы твой верх был.

О чём он о таком говорит? О каком верхе?

– Ты сразу утверждал, что в Керети нету жемчуга, – пояснил ледяным голосом Алик. – Вот и хочешь доказать свою правоту…

У Митьки сделалось сухо во рту:

– Ты, Алик, всерьёз?

– Как видишь, мне не до шуток. – Алик повернулся, чтобы уйти к реке.

Это Митьку и отрезвило:

– Ну, всерьёз, так делай всё сам. Я поеду домой.

Алик затоптался на месте. Видно, понял, чем ему это грозит, и переломил себя:

– Извини меня, Дмитрий. Я не в духе. – Он всё же за каким-то лядом потащился к реке, подняв над травой топор. Вот так переплывают реку, держа над собой кузовок с бельём.