Текст книги "Жемчуг северных рек (Рассказы и повесть)"

Автор книги: Леонид Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Леонид Фролов
ЖЕМЧУГ СЕВЕРНЫХ РЕК
Рассказы и повесть

Об этой книге

Хорошую книгу пересказать невозможно.

Хорошую книгу можно прочитать, прочувствовать и по прошествии определённого времени перечитывать, открывая в ней новые дали.

К таким книгам я отношу «Жемчуг северных рек» Леонида Фролова. Скажу только, что читать её надо неторопливо, с головой, как в луговые травы, погружаясь в светлый мир современной деревни, где люди полны уважения друг к другу, где младшие всегда первыми и издалека здороваются со старшими, где взрослые не только учат детей, но сами учатся у них.

Книга поведёт вас в жизнь непраздную, в мир поэзии крестьянского труда и природы, где в скошенном сене гудит шмель, а створки раковины, извлечённой на свет из лесной речки, сияют перламутром; где сладко и остро пахнет силосом, который надо успеть вовремя заготовить и сохранить, чтобы к столу всегда было парное молоко – самая желанная и полезная еда…

Не знаю, как вы, читатель, а я, по сути, не встречал человека, который в детстве и юности не пытался бы что-либо изобрести, открыть или, в крайнем случае, наладить по-своему: игрушку, машину, удочку. Человек по своей природе изобретатель, открыватель, выдумщик. И книга «Жемчуг северных рек» рассказывает об этой замечательной черте человеческой, побуждая желание развить её у себя.

Книга поведёт вас в мир чистого, окатного и красивого, как речной жемчуг, народного слова, и вы почувствуете, что слово это и в повседневной речи близко к песне, к зелёному гулу лесов, к шелесту русой ржи и голосам журавлей над скошенным полем.

Одним словом, в руках у вас, читатель, хорошая, сердечная книга. Берегите её. Она поможет вам жить, а через много лет и вашим детям тоже… Потому что хорошая книга не стареет.

С. Романовский

РАССКАЗЫ

Стакан киселя

Варвара Егоровна так и сказала старшему сыну:

– Дармоед ты у меня, больше никто. Я в твои годы в поле снопы вязала наравне с бабами. А тебе, лоботрясу, дров уж лень наколоть.

– Да я наколю, наколю, не заводись только…

– Чего уж теперь «наколю»… Без тебя наколото.

Славке было, конечно, неловко, что мать вернулась с работы и ей пришлось ещё заниматься дровами. Забегался, из головы все родительские наказы вылетели.

– Я, помню, маленькая была, так всё хозяйство на мне лежало: и корову доила, и полы мыла, а про дрова уж и не говорю…

– Ну чего ты, мам, сравниваешь старое время с нынешним! – остановил её Славка. – Ты же сама жаловалась, что выросла и детства не видела. А у меня детство.

– Ой ты, поросёнок, матери помогать, так не детство?

В дверях звякнуло.

Дверь открылась, и Тишка, налившись кровью, переставил через порог ведро воды. Силёнок у него было мало, вода плескалась через края, а ему уж ведра и не уравновесить, не нёс, а волок.

– Вот у меня хороший-то парничок, вот мамкин-то помощник растёт… – Варвара Егоровна притянула Тишку к себе. – Смотри-ка, семилетний ребёнок воду носит, с дровами возится, а ты по деревне ветер гоняешь. Ведь тебе двенадцать годов. Скоро жениться запросишься…

Тишка захохотал:

– Же-е-нить-ся!..

А Славик мстительно подумал: «Ну подожди, маменькин сынок! Будет и на моей улице праздник».

Он вышел в ограду и решил с вечера наготовить дров на завтрашний день.

Только размахался как следует топором, вошёл в охотку, а тут Володька Воронин пришёл:

– Поедем на заработки!

Вот тебе раз!

– Какие заработки?

– Тресту[1]1
  Треста – льняная солома.


[Закрыть] на льнозаводе сдавать.

Славик и топор в чурбане оставил:

– Поедем.

– Да не сегодня. Завтра с утра. Ты только Маринке Петуховой скажись, что согласен. Она за командиршу у нас.

Славик сразу к Маринке и побежал.

* * *

Работа была несложная, но очень уж пыльная. Треста за зиму слежалась, и пыли в ней накопилось как на дороге. У ребят и лиц уже не видать – одни глаза оставались чистыми.

– Ой, миленькие, вас ведь и девки не будут эдаких чумазых любить. Смотри-ко, ухристосались до чего.

Маринка Петухова, женщина лет пятидесяти, сохранившая своё молодое имя Маринка за то, что была непоседлива, как подросток, стояла в кузове машины, а Славик с Вовкой бросали ей снизу снопы. Маринка укладывала их поровнее и всё поторапливала ребят:

– Ой, милые, поздно на льнозавод приедем, так в очереди долго придётся стоять. А вам ещё и умываться надо бежать.

Шофёр Коля Попов, белобрысый молодой парень с Заречной Медведицы, сидел в кабине и подыгрывал Маринке:

– А я их, неумытых, и не повезу. Пускай до Берёзовки пешком бегут!

– Ты бы лучше, Коля, помог нам, чем барином-то посиживать, – не выдержал Славик.

– Нет, парень, – сказал Коля, – Я шофёр. У меня заработок с колеса начисляется: сколь на спидометр накрутит, столь и запишут. А у тебя с тоннажа – вот и покидай снопики-то. Для мускулатуры полезно…

Коля всё-таки не выдержал: натянул на себя комбинезон и стал помогать ребятам.

– Всё равно не уберечься, и меня запылили.

Перед Маринкой вскоре выросла гора из снопов.

– Ой, милые, перегодите немного, а то кривой воз накладу, – взмолилась она.

Платок у неё сбился с головы, она работала простоволосая. Руки мелькали, как спицы в колесе. Но втроём-то на одну навалились, разве ей успеть.

Коля снова сел в кабину курить.

А Славик лёг на траву. Спина с непривычки-то подзанемела.

Воз едва возвышался над кабиной, ещё класть да класть. А силы были уже на исходе.

– Посмотри, – показал Вовка руки. Ладони у него были искрашены ссадинами. – Восемь заноз достал!

Славик посмотрел на свои повнимательней: господи, да и у него в занозах! А он-то думал, чего руки горят? Не натёр пока, вроде мозолей нет. Стал булавкой выковыривать застрявшие под кожей иголки льняной костры. Насчитал одиннадцать штук.

После перерыва работать было куда тяжелее. Снопы то вырывались из рук, то перелетали через машину, и их приходилось бросать наверх по второму разу. Славка брался за них теперь уж двумя руками и сначала раскачивал, а только потом запускал к небу.

Глаза саднило от пота.

Маринка всё так же легко и сноровисто укладывала воз.

Ей, конечно, что, не велика тяжесть выравнивать снопики. Пофуркала бы снизу, так сразу бы скисла. Затрата энергии в десять раз больше.

– Ой, милые мои, и я выдохлась, – возвестила Маринка неожиданно и вытянулась на возу. – Посидите, ребята, дайте в себя прийти.

Смотри ты, а ещё сейчас как заводная крутилась, с одной стороны на другую лазила. Славка сразу сообразил, что Маринка их, своих помощников, бережёт. Увидела, наверно, что рубахи взмокли, и пожалела.

Вовка повалился в траву снопом.

– Безобразие, конечно, – сказал он, отдуваясь. – О чём только конструкторы думают? Неужели машину не изобрести? Чтобы нажал кнопку – и воз готов.

Он уже и занозы на руках не считал: бесполезное дело – не сосчитать.

Маринка свесилась сверху.

– Николай, у тебя часы-то есть? – спросила она озабоченно. – Скажи, сколь время?

– Три беремя, – пошутил Коля.

– Нет, правда, сколь?

– Скоро десять.

Маринка заохала:

– Ой, ребята, давайте воз накладём, дак в дороге наотдыхаемся.

Вовка нехотя поднялся с земли, присел несколько раз, вытягивая руки вперёд, – разминочку сделал.

И Славик встал. На одном самолюбии теперь уж существовал. А то бы плюнул на всё и ушёл, но не хотелось видеть, как стал бы торжествовать брат: слаб, скажет, Славочка, ты в коленках – два часа поработал, а уж и выдохся. Выдохся не выдохся, но было не сладко.

Снопы, вдобавок ко всему, и развязывались. Стягивать их заново у ребят не хватало терпения: руки-то исколоты в кровь.

Славик время от времени поглядывал на ладони: пожелтели, как йодом намазаны.

– Ой, миленькие! – причитала наверху Маринка. – Вы уж растрёпанные-то снопы оставляйте тут. Всё равно одним разом не увезём. Потом оборками свяжем.

Она привычно вершила воз, лазила на коленях, и Славка представил, как они у неё исколоты. А Маринка и виду не подавала, что работа тяжела ей.

– Ой, ну-ко, надо давно бы сдать, – говорила она сама себе. – Смотри-ко, мыши уж начали тресту точить: костра как из-под мялки сыплется. А мы-то, дуры, лён рвали и неба не видели. Впустую ведь и старались. Думали, треста хорошим сортом, наверняка двойкой пройдёт, а её и полуторкой теперь не возьмут. Ой, дуры, ой, дуры…

Коля-шофёр высунулся из кабины:

– Да теребилкой ведь основное убрали.

– Как бы тебе не теребилкой! – вскинулась Маринка. – Дожди пошли, так кто всю осень-то мок? Теребилку не поднимало, на полосу и заехать не могли. Маринка да Варя выдергали ленок.

– А ребятишек-то гоняли из школы… Забыла?

– Дак ты али хотел, чтобы две бабы весь выдергали? – рассердилась Маринка. – Мы ведь тоже не лошади!

Переругиваясь с Колей, она завершила воз. Коля помог ей прижать поклажу пригнеткой.

Ребята было тоже сунулись к ним, но исколотые руки не держали верёвку.

– Ладно уж вам, отвалите, без вас сделаем, – сказал Коля.

Машина, когда Коля затягивал пригнетку, шевелилась, как живая, и покачивалась на рессорах из стороны в сторону.

– Не запрокинет? – спросила Маринка.

– Ну да ведь мы не пьяные, – сказал Коля. – На повороте сумеем притормозить.

Кабина была рассчитана на двух пассажиров. Поэтому Славику пришлось сесть между Вовкиных ног.

– Ничего, в тесноте – не в обиде, – сказал Коля и нажал на стартер.

В машине запахло перегоревшим бензином.

Маринка всю дорогу только и говорила о льне. Ругалась, что зимой не отвезли.

– Двойкой бы сдали… Сколь вот теперь потеряем, раз пойдёт не тем номером.

– Рук-то не хватает в колхозе, – сказал Коля и кивнул на ребят: – Когда вот они подрастут?

Славка за дорогу не отдохнул, а только больше устал. Хоть они и менялись с Вовкой местами, а что за езда – на двоих одно место.

Приехали на льнозавод, обоих пошатывает.

– Ничего, ребята, – сказал Коля, – Даром хлеб никому не даётся. Это с непривычки тяжело, а втянетесь – будто так и надо. Вон Маринка – словно огурчик…

Руки у «огурчика» были тоже в крови. А колени исколоты ли, не видно: Маринка под юбку Пашины, мужа своего, штаны натянула. Славик только сейчас заметил, что она под мужика вырядилась.

Очередь к весам была небольшой: прошлогодний лён сдавали одни ротозеи.

Славик, пока ехал, всё опасался, что придётся снопики таскать на весы, а с весов опять на машину, а потом уж сваливать, где отведут место. Но весы были не такие, как в колхозном амбаре. На них въезжали прямо машиной, так что лишней работы не было.

Взвесились, разгрузились, а на обратном пути пустыми взвесились – и результат готов. Одно действие арифметики: из большего вычесть меньшее.

Но вот разгружаться-то было не так-то просто, как думал Славик. Если бы самосвал, так свалил, и всё. Тут же топчешься на снопах, как петух, а толку нет. За дорогу они друг с другом слежались; дёргаешь за один сноп, а за него два уцепились. Вспотеешь хуже, чем на погрузке. Дёргаешь, дёргаешь, а оказывается, сам же на этом снопе и стоишь. Они же все одинаковые, и не разглядишь, где конец, где начало.

К машине подошла лаборантка:

– Мальчик, сбрось-ка мне три снопика.

Славик первые попавшиеся чуть не сковырнул вниз. Но Маринка зашикала на него: «Ты что? Соображаешь?» У неё уже были приготовлены снопики – длинные, ладные, мышами не тронутые.

Она сбросила их к ногам лаборантки, но лаборантка и не подумала за ними нагнуться.

– Мальчик, дай мне вот этот и этот, – указала она длинной палкой. – А ты, мальчик, – обратилась она к Вовке, – с той стороны сбрось…

– А эти разве не наши? – закричала Маринка. – Чего не берёшь?

Лаборантка ей не ответила. Подняла сброшенные ребятами снопы и ушла.

– Эх вы, простофили! – сказала Маринка ребятам.

– А мы-то откуда знали…

Треста прошла номерной, и Маринка радовалась:

– Я думала, хуже будет, а вы, ребята, удачливые.

Прямо тут же в кассе выдали деньги за сопровождение и разгрузку машины. Получилось по два рубля восемнадцать копеек на человека.

Вовка, радуясь, сразу заявил Маринке:

– Ну, я и завтра поеду.

А у Славика вроде бы перестала ныть спина.

* * *

Они зашли в столовую. Время всё-таки перевалило давно за обед, пора подкрепиться.

Славка приглядывался к ценам в меню, но, хоть и хотелось есть, тратиться было жалко. Как же так: работал, работал – и вдруг просадить деньги в столовой, остаться ни с чем.

Он пробил талон на стакан киселя, который стоил восемь копеек, и сел за столик к окну.

Маринка выбила себе котлету, а Вовка смог расщедриться лишь на чай.

– Ну, милые, не уработались, видно, вы, – сказала Маринка. – А у меня дак живот прямо свело от голода. Вот как уломалась!

– Да чего-то неохота сейчас, – соврал Славик. – До ужина дотерплю.

– А я, наверно, и ужинать не захочу, на питьё потянуло, – сказал Вовка.

А сами навалились на даровой хлеб, который лежал в тарелке, и умяли его до последнего кусочка. Маринка, пока ждала котлету у окошка раздачи, осталась без хлеба. Пришлось с другого стола переносить тарелку. Так Славик с Володькой и из неё по горбушке съели.

Маринка посмотрела на них, усмехнулась:

– Вот как деньги-то достаются…

* * *

– На! – Славик подал матери два рубля с гривенником. – Ещё восемь копеек на кисель издержал.

– Ой, Славка, белый свет ведь перевернётся! – удивилась Варвара Егоровна. – Ты смотри, появился в доме добытчик. А я-то, глупая, дармоедом его обозвала. Ты меня извини, сынок.

Славка независимо прошёлся по комнате.

– Да ладно уж, чего там, – сказал он. – Посмотрим вот только, чего Тишка твой заработает в мои годы.

Нечаянный клад

Тишку ребята не брали по грибы.

– Ну куда ты, такой карапет, с нами пойдёшь? О кочку запнёшься – и не поднять.

– Да-а, Славочка, – обиделся Тишка на старшего брата, – молоко на маслозавод носить – так я, а за грибами – так маленький.

– Знаешь что, Тишка, – сказал ему брат, – мы пойдём за Межаков хутор. Если хочешь, давай с нами. Только там волки бегают. Мы ведь за тобой и не уследим.

Известное дело, Тишка – переполошник. Его испугать – ума много не надо. А за Межаковым хутором на прошлой неделе волки и в самом деле задрали овцу.

– Только, чур, Тишенька, уговор: потом, если волки тебя съедят, не обижайся на нас, – сказал Славик и подал Тишке корзину.

Тишка теперь не знал, как и отказаться от неё. Хорошо, мама выручила.

– Да вы что, смеётесь? – закричала она. – В такую даль ребёнка заманиваете! Не ходи, Тиша, с ними. Я тебе лучше место скажу, там грибов – видимо-невидимо!

Тишка матери и поверил.

Варвара Егоровна взяла сына за руку и повела к соседям, к Дресвяниным.

У них такой же шкет в доме, Серёжкой зовут.

– Вот что, мужички дорогие, – сказала Варвара Егоровна, – хватит вам за мамкины подолы держаться. Отправляйтесь-ка в лес за груздями.

Серёжка года на два постарше Тихона.

Тихон осенью в первый класс пойдёт, а Серёжка уж два закончил.

– Вы ступайте за маслозавод, – посоветовала Варвара Егоровна. – Сейчас все ударились вдаль, а в ближний лесок никто не заглядывает. Больше всех принесёте! И зверья тут нету.

За маслозаводом, конечно, какие звери: лес-то меньше, чем Полежаево. Деревня хоть на километр вытянулась, а тут пойдёшь в одну сторону – к реке выйдешь, в другую сунешься – выскочишь на николинскую дорогу.

Тишка этот лесок, когда в логу у кривой берёзы силосовали, весь на пузе исползал – землянику ел. Ну а Серёжка и подавно каждый кустик знает.

– Да смотрите с пустыми корзинами не возвращайтесь! – весело пригрозила Варвара Егоровна. – Знаю вас, на бруснику наткнётесь, так и за уши не оттянуть!

Вот как хорошо: оказывается, и брусника там есть. Тишка уж ощущал её холодок во рту – так захотелось ягод.

День выладился лучше не надо. В безветренных местах припекало, как весной, – хоть ложись загорать. По сушняку сновали юркие ящерицы. Деловито ползали муравьи. С ёлки на ёлку перелетал дятел и выдалбливал дупла.

Грибы стали попадаться сразу же, как только ребята вошли в лес.

Конечно, не скажешь, что их было видимо-невидимо, но и жаловаться нельзя.

Под молоденькими ёлочками Тишка напал на семейство рыжиков. Они были душистыми, и Тишка сказал, что нашёл их по запаху.

– Вот я понюхаю и снова тебя на рыжики выведу, – обещал он Серёжке.

Но сколько он ни крутил носом, куда ни указывал рукой, что пахнет именно оттуда, всякий раз обманывался. Рыжики попрятались от него.

Тишка залезал под лапник, увитый повойником паутины, проверял моховую траву у замшелых пней, но и вспугнул только несколько лягушек, видно истосковавшихся за лето по прохладе.

Под одной ёлкой он надолго затих и ошеломлённо поманил Серёжку рукой.

– Ты смо-о-отри!.. – прошептал он, испуганно озираясь.

Серёжка опустился на колени.

Под нависшей к земле колючей лапой с наполовину пожелтевшими иголками лежали самой невероятной формы стекляшки: и продолговатые, как бутылки без горлышек, стаканы с непонятными цифрами и делениями; и йодисто-порыжевшие банки; и длинные, как сосульки льда, палочки, только одинаковой толщины на обоих концах; и вытянутые дудками трубочки; и сплющенные в виде градусника пузырьки.

Всё это в крестьянском хозяйстве незнакомое, невиданное, и Тишка, пятясь ползком от нечаянно найденного клада, удручённо крутил головой:

– Нет, тут что-то нечисто…

Серёжка, пересиливая страх, взял один пузырёк. Рука у Серёжки дрожала, потому что он опасался, как бы ненароком не раздавить стекло.

– Ой, не трогай! – забеспокоился Тишка.

В пузырьке, на самом донышке, переливалась коричневая, как чай, жидкость, а по стеклу чёрными буквами было обозначено её название и вытиснены какие-то цифры.

– Чего написано-то? – поинтересовался шёпотом Тишка.

– А не по-нашему, не понять, – тоже шёпотом ответил Серёжка. – Только цифры по-нашему, дак и то с запятыми.

– Шифр, – догадался Тишка.

Он по телевизору и в кино не раз видел такие же склянки в снаряжении шпионов и диверсантов и сразу заподозрил, что враги нацелили свои взоры на Полежаево… А потом и на Берёзовку двинутся: в райцентре крупные промышленные объекты есть – льнозавод, «Сельхозтехника», промартель инвалидов… А аэродром? Как он об аэродроме забыл? А районный узел связи и телеграф?

Стратегические планы врага просматривались Тишкой до самой Москвы.

Ну ладно, Тишку не зря в Полежаеве прозвали переполошником. Но Серёжка-то не робкого десятка, а и он присмирел. Оглядывался, вздрагивал даже от вороньей возни. А уж шишка с дерева упадёт, так он плашмя прижимался к земле.

Они где ползком, где перебежками выбрались на николинскую дорогу.

На маслозаводе топилась печь: дым спокойно тянулся к небу.

Поля-маслозаводка на марлевых решётах выносила сушиться на солнышке казеин.

Мария, подручная Поли, ополаскивала у колодца фляги и опрокидывала их вверх дном на жердевые нары, протянутые вдоль стены.

Вот сейчас бери баб врасплох, и на помощь позвать не успеют. Ну и разини всё же! Не оглядываются даже совсем.

А ведь лес-то рядом, ельник прямо в маслозавод упёрся. Слегка пригнётся тот, кому надо, и незамеченным подойдёт: «Хенде хох!» А не поймут, так и по-русски переведёт: «Руки вверх!»

Чего делать-то будут?

Тишка взмок от нехорошего предчувствия. Надо бы маслозаводок предупредить. Пусть караул хоть выставят. Да неплохо бы милицию из района вызвать. А что милиция? Надо войска…

У Тишки зуб на зуб не попадал, и Серёжка сидел белей полотна.

– Ты не проговорись, мало ли кто припрятал! – сказал Серёжка, по-волчьи озираясь по сторонам.

– Да ты что? А если они сегодня нападение устроят?

– А может, они переодетые ходят? Ты тревогу-то будешь поднимать, а они тебе ножиком – рраз!

– «Ножиком»… У них не ножики, а кинжалы.

– Это само собой.

Положение было серьёзное: и тревогу поднимешь – плохо, и не поднимешь – нехорошо.

Тишка всё-таки склонялся к тому, что надо поднять. А Серёжке, по правде-то говоря, и жалко было маслозаводов и не хотелось с Марией встречаться.

– Да ну её! Она опять обниматься полезет…

Он и про ножик-то Тишке сказал специально: Тишка же с перепугу в другую сторону повернёт, переполошит всю деревню.

А уж если и предупреждать кого-то, так не маслозаводок – председателя колхоза хотя бы. Бабы только визг поднимут и врагов вспугнут.

– Ты не давайся, так не обнимет, – посоветовал Тишка. – Я вот молоко ношу сдавать, и не трогает. Ко мне подойди!.. – сказал он угрожающе, а потом, подумав, добавил: – А и обнимет, так чего тут такого? Не ты ведь её, а она тебя… Мне мама говорила, она чужих ребят ласкает, потому что своих нет.

Пока они сидели на канаве и приводили друг другу доводы за и против предупреждения, Поля-маслозаводка запела частушку:

 
Я у тихоньких-то бойкая
Расту, мой дорогой.
Надо очень быть умелому
Смеяться надо мной.
 

Мария что-то говорила ей, и они беззаботно смеялись.

– Надо сказать, – решился Тихон.

Они встали и пошли к маслозаводу. Мария заметила их первой.

– Ой, наши кавалеры идут! – задурачилась она. – На жарёху-то хоть несёте? У нас и печь топится, побегу сковороду готовить.

– Нет, мы солонину собирали, – серьёзно сказал Тишка и всё улучал минуту, чтобы предупредить баб об опасности.

Мария заглянула в корзины:

– Ну уж и собиральщики! Все пестерями носят, а у этих и дно не закрыло. Сидели бы дома!

– Побирушки они, а не собиральщики, – добавила Поля, показывая в улыбке щербатый рот.

Тишка никогда не замечал раньше, а тут, обиженный на Полю, сразу увидел, что у неё, кроме широкой щербинки, не хватает ещё и зуба. Поля прицокнула языком и добавила:

– Эти собиральщики хорошо-то собирают только ложками за столом.

– Бабы, вы сегодня остерегайтесь, – сказал Тишка насупленно.

Мария удивлённо вскинула брови.

– Ох ты, ухари какие растут! – Она, заулыбавшись, двинулась на ребят: – Вот я сейчас проверю, боятся ли щекотки они.

– Бабы, я вам без всякого смеха говорю: остерегайтесь.

Маслозаводки легли впокатушку:

– Ой, ой, напугали! Не вас ли остерегаться-то?

Мария сграбастала Тишку в охапку – и ну его тискать. Корзину с грибами чуть не опрокинула.

Тишка вырывался из цепких рук, бил Марию босыми пятками и кусался.

– Ох, какие сердитые!.. Ну, лешой возьми, и мужики пошли. Сердца-то, как у петухов: и пощекотать нельзя.

Серёжка предусмотрительно держался от Марии поодаль.

– Вот подожди, скажу твоему Василию, так он тебе дёру устроит! – пообещал Тишка Марии, приходя в себя после встряски.

Бабы снова захохотали. Поля пригнулась, развела руки в стороны – как разбегавшихся куриц наладилась загонять ребят во двор:

– Вот уж поймаю, так поймаю сейчас!..

Ребята бросились наутёк. Тишка уже от угора обернулся и крикнул:

– Ну и пропадайте тогда, чёрт с вами!

* * *

Посоветовавшись, они решили о кладе лишнего не болтать, а разыскать председателя колхоза Егорова и поставить его в известность, что за маслозаводом затевается нехорошее дело.

– Смотри, ни мамке, ни Славке – ни полсловечка, – предупреждал Серёжка. – Только Егорову. А то вспугнём.

– А если они сегодня ночью выступят?

– Не готовы. Ты видел, оружия нет.

– А если это ба-а-хте-рическое? – заикаясь, спросил Тишка. – Мне Славик рассказывал, оно ещё страшнее.

Серёжка задумался.

Надо было отправляться на поиски Егорова немедленно, Тишка и домой не пошёл, оставил свою корзину у Дресвяниных.

В правлении колхоза председателя не оказалось. Бухгалтер, насмешничая, пригласил:

– Если о заработке хотите справиться, то подсаживайтесь ко мне. Сейчас проверю лицевые счета… Как фамилии-то?

Тишка попятился к дверям. Но там стояла агрономка Шура Лешукова.

– Что вы, дядя Миша, разве не узнали их? Это же Тихон Соколов и Сергей Дресвянин. Наверно, заявления принесли, в колхоз вступать собираются.

Вот ведь, с людьми хочешь серьёзно поговорить, а они всё на смех переводят.

Тишка рванулся на улицу, и Серёжка за ним. Шура уже в распахнутое окно крикнула:

– Егорова в райком партии вызвали! Завтра приедет.

Да, надо было запасаться выдержкой до следующего утра. Не говорить же об опасности с этими пустосмешками. С ними любое дело завалишь. Как только Егоров их терпит…

* * *

Ночью Тишка не мог уснуть. В темноте ему чудились шаги за окном, сухие покашливания, а однажды напахнуло даже и дымом.

Тишка из кровати вглядывался в едва различимые оконные проёмы, и чем больше вглядывался, тем определённей ему казалось, что кто-то прильнул носом к стеклу.

Тишка прятался под одеяло и с замиранием прислушивался к тревожным шорохам, трескам, позвякиваниям, глухим голосам. Через минуту он уже не выдерживал неопределённости и открывал щёлку для глаз.

Через стекло упорно сверлили его теперь два взгляда. Тишке хотелось панически закричать, но он, не уверенный, что его всё же видят, боялся выстрелов на голос и потому сдерживал крик.

Где-то у леса завыла собака.

«Идут». Тишка покрылся потом. Руки и ноги у него онемели.

И в это время над Полежаевом возник гул самолёта. Он слышался всё явственней. И от его нарастания стёкла в рамах задребезжали.

Те двое, что выслеживали Тишку, сразу куда-то исчезли. Самолёт гудел прямо над Тишкиным домом, и Тишка, вжимаясь в постель, всё ждал, что вот сейчас раздастся оглушительный свист и грохот и, как в кино, всё опрокинется вверх тормашками.

Но гул удалился к маслозаводу и долго ещё долетал оттуда – то затихающими, то угрожающими накатами.

Он не успел раствориться совсем, как со стороны леса наплыл новый рокот тяжёлого самолёта, и тут уж Тишке стало понятно, что они сбрасывают к маслозаводу десант.

Тишка кубарем скатился с кровати и, замирая от страха, перескочил в горницу, где спал Славик.

– Диверсанты! – завопил Тишка, но старший брат лениво лягнул Тишку ногой и сквозь сон выдохнул:

– Отстань!

Лучше бы всего разбудить отца с матерью, но они спали на сеновале, и бежать к ним через тёмные сени у Тишки не хватало духу.

– Славочка, миленький, да проснись ты, диверсанты кругом… – захныкал Тишка.

Слава поднял голову, промычал что-то невнятное и снова уткнулся в подушку, почмокивая губами, как годовалый ребёнок.

– Да проснись ты, проснись, всех сейчас перережут… Они же в зелёных халатах, их и не увидит никто…

Он растолкал брата, и тот, разобравшись, о чём лепетал ему Тишка, раздражённо отмахнулся от него:

– Да будет тебе, переполошник… Дай поспать.

– Славочка, – не унимался Тишка, – мы же на тайник наткнулись! Мне не веришь, у Серёжки Дресвянина спроси… Там же чего только нет… Ба-а-хте-рическое оружие… Колодцы собираются, видно, травить. И реку отравят. Чего пить-то будем?

– Ну хватит тебе. Ври, да не завирайся.

– Да не вру же! Честное слово, не вру! Хочешь, честное пионерское наперёд дам?

– Давало… Тебя ещё, переполошника, в пионеры-то и не примут.

Над Полежаевом снова загудел самолёт. Стёкла в рамах опять запозвякивали.

– Во-во, третий уже! – встрепенулся Тишка. – И все к маслозаводу летят. Вот послушай, и этот закружит там…

– Дурачок, да над нами воздушная трасса. На Москву из Сибири пассажирские самолёты летят. Разве первый раз слышишь?

– А почему только ночью летают?

– Значит, расписание у них такое. Спи!

Тишка подумал, подумал, а успокоиться всё равно не мог. Ну ладно, самолёты наши летают, но тайник-то, как ни крути, не наш. Отравят, отравят колодцы, прораскрываем рот…

Славик уже посапывал носом как ни в чём не бывало.

– Слав, Слав… – заканючил Тишка.

– Да иди ты! – Брат отвесил ему подзатыльника, и Тишка, обидевшись, перебрался в свою кровать.

Он и не заметил даже, когда уснул.

Провалился как в яму.

* * *

Солнце уже высвечивало половицы, когда Тишка открыл глаза.

Матери с отцом не было, ушли на работу, оставив для Славика записку, где завтрак и что нужно сделать по хозяйству до их прихода. Тишка ожидающе посмотрел на брата:

– Славочка, я, смотри, о кладе ни единого словечка тебе не соврал.

– Вот если ты мне картошки для поросёнка намнёшь и за хлебом сбегаешь в магазин, пойду с тобой клад смотреть, – пообещал Славик.

– А ты чего будешь делать?

– Ну, у меня, Тишка, дел много. Скоро в школу идти, а на каникулы знаешь сколь задано – и не переделать всего. Вот будешь учиться, поймёшь, каково учёба даётся.

Тишка отправился на кухню толочь в деревянном ведре картошку, а Славка с книжкой уселся к столу.

Старого воробья на мякине не проведёшь. Тишке не год и не два, он уже подглядел, что брат за «Трёх мушкетёров» схватился, но Тишка хоть и переполошник, да хитрый, виду не подавал, потому что в одном уступишь – в другом выиграешь. Это уж проверено миллионы раз.

Выследить, чей тайник, было важнее всего.

* * *

Тишка долго метался в ельнике от одного дерева к другому и никак не мог вывести брата к упрятанному под лапником кладу. Вчера с перепугу они с Серёжкой и место приметить забыли. Славик злился и неверящими глазами посматривал на Тишку:

– Уж лучше признайся, что выдумал всё.

– Да как это выдумал? Я ведь не один был, – отвечал Тишка шёпотом и обеспокоенно оглядывался по сторонам. У него уже появилось подозрение, что тайник успели перенести, а может, и пустить в дело. Пожалуй бы, сегодня и воду не стоило пить. – Под ёлкой спрятано было. Высокая такая, приметная.

– От страха наклал ночью в штаны, а теперь и выкручиваешься, – заключил Славик и стал продираться через чащобу к дороге.

Тишка боялся отстать от него. Ему всё чудилось, что из-за деревьев кто-то провожает их пристальным взглядом.

Они выскочили на едва приметную тропку, и тут-то Тишка и вскрикнул от радости:

– Да вот же она! – и торопливо зажал себе рот ладошкой.

Ёлка была самая обыкновенная, но Тишка по стелющемуся по земле лапнику сразу узнал её.

Тайник оказался нетронутым.

– Вот это да-а!.. – удивился Славик, и лицо его стало серьёзным.

Он, прислушиваясь, покрутил головой и, успокоившись, что никого поблизости нет, склонился над кладом.

Тишка сразу подсунул ему пузырёк с иностранными словами:

– Ты по-немецки понимаешь… Чего тут такое написано?

– Да тут не по-немецки, тут по-другому, – посопев, сказал Славик и, не давая Тишке опомниться, набросился шёпотом на него: – Ты чего толком-то не сказал, что тут химическое снаряжение спрятано?

– Как это не сказал? – обиделся Тишка. – Говорил, что бахтерическое оружие.

– Дурак! Бактериологическое. Понял?

– Ну, и я говорил.

Они легли на землю и, боясь прикасаться к склянкам, заворожённо разглядывали их.

– Знаешь что? Надо слежку устроить, – сказал Славик.

– А кого в слежку-то? – спросил Тишка, мертвея. Он уж и теперь-то лежать устал, а Славик ведь на него всю слежку спихнуть постарается. Тишка своего старшего братца знал: ему только бы на чужом горбу прокатиться. – Давай Егорову скажем, – предложил он.

– Ты что?! – вскинулся на него Славик. – Сами поймаем.

Тишка потянул брата за рукав:

– Пошли отсюда, а то они воротятся вот сейчас…

– Днём не воротятся. Не дураки.

И Тишка совсем упал духом: да что он, ночью собирается слежку устраивать? Ну уж Тишка в этом ему не помощник.

– Давай Егорову скажем…

– Я тебе, трусохвосту, скажу!

Они полежали молча. Славик обдумывал какой-то план, покусывал губы.

– Да, ночью, конечно, роса выпадет, холодно будет. И спать захочется. – Он вздохнул.