Текст книги "Жемчуг северных рек (Рассказы и повесть)"

Автор книги: Леонид Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Алик, не скрывая своего ликования от того, что на столе всё в целости и сохранности, и не слушая Митькиных оправданий, побежал с журналом к буфету.

– Вот, Никола, тебе конфетка! – возвестил он, не умаляя радости и подбрасывая конфету, как мяч.

Никола хотел соскочить с табуретки, но, покосившись на хмурившегося брата, лишь учащённее бултыхнул ногами и протянул левую руку:

– Давай!

– Что значит «давай»? – Митька строго повысил голос.

– Дайте, пожалуйста, – поправился Никола, и конфета в нарядной золотистой обёртке легла ему на ладонь.

Алик опять приосанился:

– Так где у меня, Вячеслав, эта статья?

– А в руке держишь, – подсказал Славка.

– Ах, да… – Алик открыл журнал и лихорадочно заскользил пальцем по строчкам мелкого текста. – Так, так, так… Ага, слушайте: «В конце восемнадцатого века из Архангельской губернии…»

«Так мы-то не в Архангельской! – едва сдержал себя Славка, удивляясь, как же он в прошлые-то разы, когда Алик читал ему статью, не обратил на это внимания. – Ну, до чего же доверчивый, прямо спасу нет», – осудил он себя.

По каким-то необъяснимым законам Славкино состояние передалось Алику, он сделал остановку при чтении и, скользнув взглядом по Славкиному лицу, всё понял.

– Вы, наверное, по бабушкиным рассказам знаете, – пояснил он журнальные слова, – что Полежаево входило раньше в Северный край с центром в Архангельске. А ещё раньше, до революции, я полагаю, это и была Архангельская губерния.

Славка, хоть он, не в пример Алику, коренной житель здешних краёв, а таких тонкостей из истории Полежаева не знал. Митька, судя по тому, как остолбенел от Аликова пояснения, тоже чувствовал себя полным профаном. Один Тишка сидел герой героем. А уж он-то, наверно, ничегошеньки и не понимал. Славка заметил: поначалу-то братец, услышав, что речь идёт не о золотом кладе, а о добыче жемчуга, пригорюнился и, похоже, даже утратил интерес к разговору, потому что перебрался к Николе, устроился перед ним на корточках и стал показывать язык. Никола захохотал, чуть не подавившись конфетой. Алик сделал Тихону замечание, и Тишка притих. А мыслями всё равно был далеко отсюда. Ещё бы, обещали кулацкое золото, а на поверку вышло, что это какие-то безделушки – горошины, которые вдевают в серьги, вправляют в перстни, – и проку от них, если разобраться, то ни на грош. Тишка не видел жемчуга ни разу в жизни, да и увидел бы, так в восторг не пришёл бы. Алик показывал Славке вчера материнское колечко с этой самой жемчужной горошиной – не впечатляет. И только когда Алик ему сообщил, что колечко стоит дороже тысячи – и в основном из-за жемчуга, – Славка проникся почтением к незнакомому ему камню.

– Значит, так, – подвёл Алик итог. – Все уяснили, что Полежаево входило в состав Архангельской губернии?..

– Нет, не все, – возразил Митька. – Но это несложно и уточнить.

– Можете не терять времени. – Алик заранее торжествовал победу. – Я уже уточнял.

Ещё бы, у него было время проверить факты. И Славка сожалел, что они заблаговременно не сообщили Митьке, о чём пойдёт речь, когда приглашали его сюда. Митька бы приготовился к разговору как следует, поспрашивал бы стариков о жемчуге и о Полежаеве, попросил бы у учителей нужные книги и теперь бы сидел и не спорил: знал бы, что Алик прав. А тут вызвали его, как на уроке к доске, разберись с ходу-то, где правда, а где домысел Алика. Это хорошо, Славка знает, что можно положиться на головастого Алика. А Митька с братом нянчится денно и нощно, ему с Аликом контактировать некогда – конечно, он вправе и сомневаться.

– Ну, предположим, что так, – сдался всё же и Митька.

– Тогда читаем дальше, – объявил Алик. – «В конце восемнадцатого века из Архангельской губернии вывозилось жемчуга на 181 520 рублей в год».

Алик оторвал взгляд от журнального листа и сделал ещё один выпад против Митьки:

– Советую уточнить, но, по-моему, рубль в восемнадцатом веке ценился дороже, чем в двадцатом. Корова, к примеру, стоила около восьми рублей. Отсюда можете делать вывод, что в нашем исчислении это не 181 тысяча, а где-то около 18 миллионов рублей.

Славка возбуждённо присвистнул:

– Вот это да!

Его заинтересовала цифра. Оказывается, ещё и не один миллион, а восемнадцать. Тут, конечно, колхоз разбогател бы.

Митька вроде бы чувствовал себя посрамлённым, сидел, насупившись.

– Ты читай, читай, не отвлекайся, – смущённо откашливаясь, предложил он.

– Да! Я читаю, – великодушно согласился Алик. – Дальше касается как раз нас с вами. – Он возвысил голос и произнёс чуть ли не по слогам: – «Жемчуголов средней руки на реке Ке-е-реть в 1913 году добывал за лето жемчуга на 200–300 рублей…»

В комнате стало тихо. Наверное, каждый переводил эти триста рублей в современные но Аликовой шкале. Получалось что-то около тридцати тысяч. Не так уж и плохо. Если они отправятся за жемчугом вчетвером, значит, сто двадцать тысяч им обеспечено. А если принять во внимание, что в последние годы никто на Керети жемчугом не промышлял и его развелось там видимо-невидимо, то можно надеяться, что они возьмут раз в восемь, а то и в десять больше, чем жемчуголовы средней руки в стародавние времена. Вот он где обещанный-то Аликом миллион!

У Славки закружило голову. Он закрывал глаза и облизывал пересыхающие губы.

Ну чего же они ещё перебраниваются? Ноги, как говорится, в руки – да и на Кереть! Нельзя время терять! Каждый день, может, в тысячу рублей обойдётся. Уж если считать начали, так учитывайте и возможные потери.

Славка даже привстал, чтобы высказать своё решительное мнение.

Но Алик, прохаживающийся от стола до задней стены, показал ему правой рукой, чтобы он помолчал. А левой он держал журнал и на ходу зачитывал из него подзадоривающие места:

– «Время для ловли раковин обусловливается количеством воды в реках. Промысел начинается обыкновенно пятнадцатого июня и продолжается до первого, а иногда до пятнадцатого августа, когда вода делается холодною».

– Это, наверно, по старому стилю, – усмехнулся Митька.

Митькина подковырка остудила Алика, он на мгновение замешкался, опустил руку с журналом к полу.

– Думаете, по старому? – растерянно переспросил он и, чего-то прикинув в уме, остановился у стола, взял карандаш, придвинул к себе листок бумаги, но писать ничего не стал. – А ты, Дмитрий, прав! – заключил он. – Я же зачитывал выдержку из старинной книжки. Как это я сам-то не сообразил, что тут все даты даны по старому стилю?

Митька удовлетворённо гмыкнул.

Но Алик уже ходил по комнате, зажав в зубах карандаш, озабоченный другой мыслью.

– Так, так, так… – вслух размышлял он. – Октябрьская революция по старому стилю совершилась двадцать пятого октября, а мы празднуем её седьмого ноября. Значит, промысел жемчуга начинался на Керети не пятнадцатого июня, а на две недели позже… Дмитрий, так это же здорово! Новый стиль подарил нам ещё две недели!

Он готов был плясать. Славка хлопал в ладоши: они ж за две-то недели ещё тысяч пятьдесят для колхоза в Керети выловят. Пятьдесят тысяч рублей!

И во сне-то не каждому приснится… Славка бил себя ладонями по коленям, извлекая из шлепков барабанную дробь. Даже, кажется. Тишка заразился его настроением и тоже стал прихлопывать в ладоши. Никола, используя общую суматоху, соскользнул с табуретки и ходил теперь около буфета, заглядывая через стёкла, откуда же Алик достал для него конфету, и время от времени оглядываясь назад, на Алика, не расщедрится ли тот на вторую, а может, и третью…

Нет, не расщедрился: он просто не замечал Николы.

– Ну так что, братва? – вопрошал возбуждённо Алик.

Митька самодовольно смотрел на него и улыбался. Тишка и тот не выдержал, подал свой голос:

– Ну дак, ребята, чем ловить-то будем – сетями или в сачок? У меня, если что, сачок-то есть…

Ох уж этот Тишка! Всегда всунется туда, куда его не зовут. Неужели Алик без него не знает, что брать для похода? Он же литературу специальную изучал. В книгах всё расписано: в какое время и чем ловить. Разберёмся.

– И всё-таки, ребята, о снастях говорить рано, – остужал горячие головы Митька, – Давайте сначала сходим на Кереть налегке, разведаем.

Ну что за стопорило такой? Связались с увальнем на свою голову…

– В разведку-то ходить – не ближний свет, – заговорил Славка. – Ведь что в разведку, что так, всё равно целый день ухлопаем. Так давайте уж сразу и пойдём.

Кажется, все узрели в его словах здравый смысл, промолчали.

6. Заросшие луга

Зиновий Васильевич вышел в поле. Оно щетинилось бурыми, как ржавая проволока, кривыми шильями останков срезанного косилкой клевера. Сам клевер был уже скатан в рулоны, которые чернеющими бочонками валялись вдоль уходящих к реке борозд.

Где-то за взгорком гудел трактор. Зиновий Васильевич вспомнил, что сегодня здесь должен работать на стогометателе Витька Зотов. «Вот ведь как направилось дело, – запело в душе у Зиновия Васильевича, – машина заменила полдеревни народу…» И в самом деле: раньше, чтобы убрать с поля клевер – не напастись людей. А теперь не надо его ни сгребать в валки, ни копнить, ни свозить к тому месту, где намечено метать стог. Машина прошлась по полю, оставляя за собой рулоны готовой и к дальней перевозке и к длительному хранению спрессованной, как брикеты зелёного чая, травы, – и поле голое. Она же, машина, соберёт эти рулоны с полос и выстроит из них пирамиду наподобие старого зарода, только повыше, побокастее, подлиннее. Дождь, как и прежде, будет ему не помеха – зарод и зарод… Непромокаем. Снег накроет его на зиму пышной шапкой. И только мыши, как и в былые годы, возьмут своё: источат снизу жёсткую проволоку клевера, навьют у остожья тёплых, удушливых гнёзд. Их не устрашит машинизация сельского хозяйства.

Машинизация, машинизация…

Зиновий Васильевич отряхнул с себя праздничное настроение и невесело скривил губы: машинизация, она хороша, да возможности её ограничены полем. Какая машина сегодня сунется на луга? Там то болотина, то кустарник, то кочки, да такие, что покрупнее матёрых пней – их никаким колесом не одолеть, гусеницей и то не раздавить. Вот и приходится, как и раньше, ставку делать на косарей. Косой можно вокруг любого кустика выбрить траву, на любой лесной поляне развернуться, любую кочку обгладить. Но где они, косари, которые бы могли обеспечить сеном разросшееся колхозное стадо? Сколько их надо вывести на луга, чтобы подвалить самим небом дарованное богатство, – вон она, травушка, вымахала даже у закрайков поля в рост человека. Никто её не сеял, не удобрял, не дышал над нею: взошла ли? Дождь помочил землю – и трава дуреломом попёрла из неё. А дождей в Нечерноземье перепадает с избытком. И травы вырастает в лесу ли, в лугах ли – коси не хочу. Ан нет, полежаевцам и траву приходится сеять, занимать под нею поля, теснить рожь и пшеницу, картошку и лён. Потому что с поля убрать её можно одним махом. А вот подступись к той, дарованной небом, что заполонила поймы рек и ложбины, взгорки да пригорки, лесные поляны да придорожные канавы! Технике она неподступна.

И Зиновий Васильевич не случайно боится сенокоса больше, чем жатвы. Конечно, и жатва – не мёд. Небесная канцелярия может распорядиться по-всякому: в самую горячую пору хлынет дождь – и работа остановилась. Но техника-то всегда наготове, и любое окно у погоды не упустит: пообдул ветерок дождевые слёзы с колосьев – и уже загудело поле, зашевелилось муравейником.

В сенокос же и солнце над головой, как огненный шар, а стоишь, кусаешь губы в бессилии: как взять траву? Она морем колышется на ветру. Да у этого моря гнилое дно, только ногу человека и держит. Никакую машину не пустит.

В былые годы в Полежаеве на сенокос выходили семьями: из каждого дома по пять – семь косарей. Управлялись и с лугами, и с полянами. Даже дальние угодья не оставляли некошеными: на Кереть, к чёрту на рога, ездили. А уж какие там ставили сена-а-а… Душа радовалась, глядя на них. Теперь такую рать уже на сенокос не собрать. И не то что народу стало в деревне меньше (хотя и это причина), а косить разучились вручную. Попробуй дать в руки косу тому же Витьке Зотову, механизатору, который за сутки подвалил это клеверное поле. Ему и пяти соток за день вручную-то не одолеть, хоть он и обе ладони от старания изобьёт до мозолей. А раньше районная газета «Колхозный клич» в каждом номере печатала списки «гектарников» – косарей, которые, работая от зари до зари, поспевали управиться не с пятью сотками, а с гектаром. И ведь вот завоевание машинного века: предложи Витьке косу – он на тебя смертельно обидится: ещё бы, человеку подвластна машина, заменяющая в поле сто человек, а ему суют в руки допотопное орудие труда, насмехаются над ним, современным аграрием. Прав Витька, прав: обидно с реактивного лайнера пересаживаться на повозку, в которую впряжена старая кляча.

И что же делать?

Зиновий Васильевич встретил сегодня у сельсоветского крыльца нынешних «изобретателей», направившихся к Алику Макарову: уж точно, что конструируют перпетуум-мобиле – вечный двигатель. Так и изобретатели адресовали председателя неизвестно куда. «Будут, – говорят, – машины! Купим!»

А где купим?

Будь сейчас в колхозе миллион свободных денег, с кормами легче не стало бы. Разве что соломы купили бы где-нибудь на юге на миллион-то. А кормоуборочных машин нет, и неизвестно, когда появятся.

Полежаевские «изобретатели» тут проявили неоправданный оптимизм.

Зиновий Васильевич спустился к реке. Берёзовка заросла осокой не просто от берега до берега, а затянула ею заболотившуюся пойму от левого взгорка до правого. Осока была в самой поре, такую бы только и косить на силос.

У Зиновия Васильевича сжало сердце. Он повернулся и пошёл к колхозной конторе.

7. Дорога на Кереть

На Кереть выбрались измочаленные, ни говорить, ни смотреть ни на что не хотелось. Пот застилал глаза, ноги подламывались. Да, лесная дороженька – не чета столбовой. То поперёк её дерево улеглось, ветром свалено, – обходи его лесом или ищи проход среди топорщившихся частоколом сучьев, то её кусты с обеих сторон сжали – продираешься через них, как через живую изгородь, весь исцарапаешься, то трава на ней вымахала в рост человека – сунься только, с головы до ног обольёт холодной росой. И главное, в сторону-то от дороги соваться не след – там еще дурноломней, не лес, а дьявольская засека.

Митьку ещё надоумило взять с собою и Николу. Нет бы оставить у Павлы Ивановны, так за собой потащил. Тишка-то сообразительней его оказался, предлагал, что и договорится с Павлой Ивановной сам. Так нет, Митька упёрся козлом. «Пускай, – говорит, – солдатом растёт, привыкает к лишениям воинской службы».

Да какая тут служба, какой солдат – ребёнок совсем. Из коляски ещё недавно выбрался. Да и выбрался ли? Митька, чуть чего, на дальнее расстояние куда соберётся, так Николу подушками в ящике обложит – и запоскрипывало колесо.

Коляска пригодилась ему и при поездке на Кереть. Не только Николу в неё усадили, но и приспособили под ящиком топор и пилу-ножовку, в ноги к Николе поставили кастрюлю с манной кашей – Николину еду, – под подушку сунули молоток и гвозди, на колени ему водрузили целлофановый пакет с хлебом и десятком-другим дрездов зелёного лука:

– Держи, чтоб не выпало.

Пока ехали нахоженной дорогой, чуть не пели: солнце ещё не припекало, а лишь слегка пригревало спины, комарьё, не окрепнув после утренней росы и прохлады, не льнуло на кожу, а пряталось во влажной траве, да и ноги были полны упругой силы. А когда миновали один завал, да помаялись с коляской у другого, настроение скисло и ноги начали деревенеть.

Алик уже стал разговаривать с Митькой сквозь зубы:

– Надо было рюкзак брать, не коляску.

Митька отмалчивался: конечно, он опростоволосился – то ли забыл, какая на Кереть дорога, то ли переоценил свои силы. И, упрямясь, не давал никому коляску катить. Только на завалах молча принимал помощь Славика и Тишки, приподымавших коляску за колесо, чтобы перенести её через упавшее дерево. Да уж когда ему становилось тяжко, невмоготу, впрягался в тачку, как лошадь в телегу, и тащил её за собой.

Тишка, остерегаясь, что коляска может опрокинуться, плёлся для подстраховки сзади, готовый задержать возможное падение Николы. Не то было страшно ему, что ребёнок вывалится, а то, что он может оставить глаза на сучьях. Никола, видно, сознавал, чем грозит ему лесная дорога, и изо всех сил держался за ящик. Целлофановый пакет с хлебом и луком съехал ему в ноги, и Тишка, чтобы его не обронить в буреломе и чтобы облегчить Митькину ношу, взялся было пакет нести, но на втором или третьем шагу наткнулся на сучок и прорвал целлофан.

– Тоже мне, помощнички, – недовольно пробурчал Алик. – Без еды оставят.

Пакет пришлось засунуть к Николе под подушку. И чего бы уж Алику изводить себя, ведь сам же планировал, что отправятся на ловлю жемчуга с Николой. Для чего Тишку-то брали? В няньки! Это уж потом Тишке ударила в голову счастливая мысль – оставить Николу на попечении Павлы Ивановны. Так Тишке ведь, а не Алику! Мог бы считать, что по плану всё и идёт.

– Ну, далеко ещё? – то и дело оборачивался к Митьке Алик. Он шёл впереди, хотя и не знал дороги.

Митька лишь изредка поправлял его:

– Теперь налево, к Козлёнкову логу…

– Здесь прямо, никуда не сворачивай…

– А теперь вправо, на вырубки…

За вырубками привязались к ним комары. Они забивались в нос, лезли за вороты рубах, в рукава, гнусавили над головами. На Николу Митька надёрнул пчеловодную сетку, предусмотрительно захваченную из дому, а сам, с занятыми-то руками, только крутил шеей да отдувался, пытаясь воздушной струёй сбить льнувших к потной коже кровососов.

Тишка отломил от берёзы ветку и стал омахивать Митьку от комаров, не давал им садиться на Митькины руки, отгонял их от Митькиной головы.

– Ну, скоро ли придём? – не терпелось Алику увидеть реку. Он хлестал себя руками по шее, которая уже была в кровавых мазках. – Может, с дороги сбились?

– Да нет, – успокаивал Митька. – Вот вырубка кончится, а там сосняк пойдёт… За ним и Кереть…

Алик вздохнул. Наверно, был уже не рад, что ввязался в эту историю. Конечно, на бумаге-то всё получалось легко и просто. Выискал в книгах эту Кереть, голова на радости закружилась: ещё бы, на богатство напал… А до богатства-то не рукой подать.

8. Первая проба

Как ни ждали её, Кереть открылась их взорам совсем неожиданно. Тянулся-тянулся сосняк-беломошник – и вдруг простор. Небо раздвинуло над головами кроны деревьев. Ветер, гуляющий по лугам, отогнал комаров. Солнце, горевшее в вышине, осушило на лицах пот.

– Пришли-и-и…

Отсюда, со взлобка, уже было слышно, как в низине журчала река. Пахло цветущей таволгой, дурманило голову ароматом лугов.

Тишка вытянулся на земле, и ноги у него загудели, как телеграфные столбы. Правда, гуд телеграфных столбов можно слышать, а как гудят налитые усталостью ноги, дано лишь чувствовать.

Митька приспособил ручки коляски на обомшелую, изъеденную жучком колодину, чтобы Николу не запрокидывало на спину. Но Никола не захотел сидеть. За дорогу он натерпелся неудобств, и у него, наверное, занемели и спина, и ноги.

– Мить? – спросил он. – А правда, жить лучше, чем умирать?

Митька махнул на него рукой и повалился в траву:

– Не знаю, что и лучше сейчас.

Алик со Славкой, потоптавшись на косогоре, ринулись вниз, к реке. Тишку тоже едва не сорвало с места, но ему неловко было оставлять Митьку, и он, переборов себя, не побежал за ребятами. Митька лежал лицом к земле, распластав руки, будто обнимая пригорок. Рубашка на спине была мокрой от пота. Тишка посочувствовал ему и спросил:

– Руки-то не болят?

Митька поднял голову, обвёл взглядом пригорок:

– А где кладоискатели наши?

Тишка деланно будничным голосом ответил:

– Да уж, наверное, жемчуг ловят.

Митька моментально вскочил:

– А чего же они одни-то?

– Наверно, думали, что мы с тобой спим.

Митька сграбастал Николу в охапку, усадил на шею и медленно, оступью, спустился с пригорка. Тишка увязался за ним.

Трава на лугу была Тишке до плеч, можно в прятки играть: спрячешься – и не найдёт никто. Да и сам-то выберешься из неё на простор только по примятому собою же следу.

Трава стояла нетронутой стеной. Она даже наполовину выпрямилась и там, где только что пробирались через неё Алик со Славкой.

Никола с Митькиных плеч закричал:

– Я их вижу, они купаются!

Алик со Славкой и в самом деле бегали по берегу в трусиках. Рубахи и штаны валялись комом на песчаной отмели.

Река была здесь бурлива, неширока. Дно просвечивало камешником. Камни кое-где выпирали из воды, и она кипела вокруг них ключами.

– Ну, много жемчугу-то? – не удержался, крикнул им Тишка.

Алик, возбуждённый, подбежал к Митьке.

– Должен быть! – запалённо выдохнул он. – Вот! Жемчужницы!

В руках у него чернели обгоревшими картофелинами продолговатые раковины.

– И в них – жемчуг? – не поверил Тишка.

Митька, ничего не сказав, спустился к воде, обмыл своё в потных подтёках лицо. Поманил осоловевшего от жары Николу и, несмотря на то что тот увёртывался и кричал, ополоснул ключевой водой и его.

– Славик, поищи-ка сухих валежин, – попросил он Славку. – Надо костёр развести.

Славка оглянулся на Алика, будто спрашивая у него, подтверждает ли он это распоряжение.

– Да, да, Вячеслав, – поддержал Митьку Алик. – Без костра нельзя.

Славик нехотя двинулся по песчаной отмели к возвышающимся над обрывом кустам и деревьям.

– Да ты на взлобок сбегай, где мы коляску оставили, – посоветовал Митька. – Там и топор, если нужно будет, возьмёшь.

– И здесь насобираю. – Славка, заплетаясь ногой за ногу, направился к обрыву, увидев издали обломки сучьев, выброшенные на берег течением.

– А я берёсты схожу надеру, – сказался Митька и, взяв за руку брата, нырнул в траву.

Алик проводил их беглым взглядом, высыпал раковины на песок.

– Ну, как? Впечатляют? – спросил он гордо у Тишки и не утерпел, две раковины взял всё же в руки. Они темнели овалами коричневых полос, похожих на годовые кольца у свежеспиленного дерева. – Здесь всё дно в перловицах! – возбуждённо возвестил Алик.

– В чём, в чём? – будто ослышался, переспросил Тишка.

– В перловицах. – Алик протянул ему раковины.

Так вон о какой перловой приманке говорил на повети Славка… Вон какими перловицами давятся в лугах коростели.

Разочарование Тишки не знало предела: этакого добра ловить не переловить и в Берёзовке. Зачем сюда-то было тащиться? Ведь стоило в Полежаеве спуститься к реке, закатать штаны, зайти по колено в воду – и греби эти перловицы на берег хоть лопатой. Они в Берёзовке всё дно изрыли бороздками. Смотришь на неё – вроде в землю вросла, створки, как рот, полуоткрыла и даже жабры расправила коричневой пиявкой. А в эту щель она выставляет ногу и передвигается по вязкому дну, оставляя за собой долго не замываемый водой след. Вообще-то раковины можно ловить и прямо с берега. Сорвёшь в траве длинный стебель мятлика и, как негнущуюся проволоку, нацелишь его раковине в полуоткрытые створки – она моментально сожмёт их, и тогда её, будто на крючке, тяни из воды, ни за что не сорвётся, сама себя к смерти приговорила. И уж потом, на берегу, сколько ни мочалишь зажатый конец мятлика, как его ни пытаешься расшатать – раковина его не отдаст. Оторвать по надкушенному месту можешь, а вытащить – нет. Открыть силой створки почти невозможно. Если только рядом с травиной вклинишь в сомкнутую щель перочинный ножик и тебе удастся развернуть лезвие поперёк пружиняще тугого зева перловицы, расклинить его, тогда ты увидишь жёлтую мясистую массу, напоминающую застывший студень, и с удивлением обнаружишь, что изнутри створки раковины покрыты переливающимся всеми цветами радуги перламутром. Уж не из него ли жемчуг-то делают?

Так нет, Алик показывал на журнальном рисунке горошины, а не перламутровую скорлупу. Значит, жемчужины в этих раковинах живут?

– Вот именно, Тишенька, в этих! – ликовал, как двухлетний ребёнок, Алик. – В этих самых, Тишенька, в этих…

Но чем отличались ракушки, утыкавшие илистое дно Берёзовки, от тех, что держал в своих руках сейчас Алик, Тишка не мог понять. Может, эти были чуть потемнее на вид, те, скорее, буро-зелёного цвета, а эти выкрасились под камни-голыши, которыми вымощено русло Керети.

Так и у нас в Берёзовке почти такие же, – пожал Тишка плечами.

Алик самодовольно улыбался.

– Тихон, я же читал вам: жемчужница живёт в чистых текучих водах. Читал?

– Ну-у, читал.

– А Берёзовка твоя – вонючее болото. Зайдёшь в неё, и из-под ног пузыри всплывают, так и кажется, что пиявки по коже ползут.

Это точно. Тишку и самого иногда передёргивал озноб от того, что пузырившийся вязкий ил под ногами оживал, и Тишка сам очень часто пузыри принимал за пиявки. Но Алик всё-таки сгустил краски: не везде Берёзовка болотисто топка. В купалище вон искристый песочек, от берега до берега пройдёшь – ни на один палец земли не нальнёт. Да и каменистые перекаты есть – слуды. Вода в них не стоит, а бьётся ключами.

– Тихон, и в этих-то перловицах не во всех есть жемчужины, – между тем вразумлял Тишку Алик. – Вот даже наверняка, что в этих нет. Видишь, они как по стандарту сделаны? Что эта, что эта…

Тишка посмотрел на раковины, которые Алик держал в вытянутых руках. Ничего подобного, в правой ладони лежала перловица куда крупнее, чем в левой.

– Нет, эта больше, – не согласился Тишка.

– Так не в размерах же дело, – развеселился Алик и как по писаному объяснил: – Перспективными считают такие перловицы, которые по внешнему виду имеют отклонения от нормы. У одной створки не совсем плотно закрываются, у другой какая-то бороздка на раковине, третья и вовсе уродлива – обе половинки волнами пошли. Вот в них жемчуг-то и ищи.

Тишка изумлённо смотрел на него: откуда Алику-то известно, в каких раковинах горошины прячутся, а в каких ничего нет? Ведь он никогда на промысел жемчуга не ходил, людей, которые добывали жемчуг, не видел.

– Ну чего ты глазёнки вытаращил? – веселился Алик. – Не веришь мне? Надо, Тихон, книги читать. Из книг всё узнаешь. – Он изменил свой голос на бас и, сверкая глазами, пророкотал, будто во рту у него были камни: – «Учись, мой сын, науки сокращают нам опыты быстротекущей жизни…» Это ещё Пушкин советовал, великий русский поэт.

– Я знаю.

– Ну? – удивился Алик. – А дальше тогда как?

– Да нет, я знаю, что Пушкин – великий русский поэт.

Алик заливисто захохотал:

– Ну, и много же ты, мой друг, знаешь! – Он похлопал Тишку по плечу. – Читай больше… Вот если бы я не читал, откуда бы мы узнали про жемчуг?

Тишка растерянно заморгал.

– А теперь мы, Тихон, у порога богатства. – Алик подбросил одну раковину, затем другую и, как жонглёр, поймал их разными руками. – Но в этих, Тихон, ничего нет, я даже вскрывать их не буду. – Он повернулся к реке и одну за другой запустил раковины по глади воды навстречу течению, заставив их несчётное число раз подпрыгнуть.

– Сшестерил, – завистливо протянул Тишка.

– Чего? – не понял Алик.

– Я говорю, по шесть раз подпрыгнули. Сшестерил.

– Сосчитал всё-таки? – поощряюще переспросил Алик. – Молодец, реакция быстрая. Может, в лётчики пойдёшь, мы тебя научим.

Что-то его сегодня тянуло на стихи.

– Да нет, – скромно потупился Тишка, – Я в комбайнеры хочу.

– Тоже неплохо, – поддержал Алик. – Там быстрая реакция тоже пригодится… А у меня реакции – ни-и-какой, – Он скептически поджал губы. – Зато память отличная. Я вот тебе про перспективные раковины толковал, так даю голову на отсечение, что из слова в слово по журнальному тексту… Я один раз прочитаю – свободно своими словами перескажу, а если уж два раза прочитаю – так наизусть даже запоминаю…

– Тебе хорошо, – позавидовал Тишка.

Алик уже какой раз похлопал его по плечу:

– Память, Тихон, надо тоже тренировать. Я тебе потом на досуге дам несколько советов, а сейчас надо за дело браться.

Он нагнулся над валявшимися в песке ещё тремя раковинами, повертел их в руках:

– Да-а, и на этих нет, к сожалению, никаких признаков… – Алик задумчиво уставился взглядом на искрившую солнечными бликами реку, будто прикидывая, где, в какой глубине вода прячет те перловицы, что за своими перламутровыми стенками таят драгоценные горошины. – И всё-таки мы эти, Тихон, проверим, – решил он. – Практика иногда бывает необъяснимо богаче теории.

Он шагнул к валявшимся на песке скомканным штанам, достал из кармана ножик-складенчик.

– Ну, начнём.

Тишка заблаговременно представил скрежет железа об известкованный панцирь раковины, но лезвие ножа легко вошло в сочившуюся водой и мелкими пузырями щель, которая под нажимом расширилась на толщину пальца, обнажив мясисто-мускулистое нутро оперламутренного убежища. Алик вставил в створки раковины невесть откуда взявшийся деревянный клинышек, а нож развернул лезвием вдоль щели, и он, освобождённый, соскользнул в песок.

– Да-а, пусто, – заключил Алик со вздохом после того, как несколько раз повернул раковину перед глазами, подворачивая её щелью то к солнцу, а то от солнца. – Вот тут в утолщении должна бы горошина и сидеть. – Алик ткнул ножиком в желтоватый тупой отросток моллюска, напоминающий язычок. Язычок, и без того втянутый внутрь, поджался ещё сильнее. – Ну, я же говорил, перспективных признаков не было.

Он ещё какое-то время покрутил раковину на уровне глаз и попросил у Тишки:

– Ты мне, Тихон, найди малюсенький камушек, чуть больше песчинки. Мы его в раковину введём, а через какое-то время моллюск эту песчинку начнёт обволакивать перламутровым веществом – жемчужина вырастет.

Тишка, не очень-то веря в такие сказки, закаменевшую песчинку всё же нашёл. Алик ножиком затолкал её меж створкой и телом моллюска, вытащил клин, и раковина зажала свои половинки.

– Она не погибнет? – спросил Тишка.

Алик, видимо, подумал, что Тишку заботит введённый в полость моллюска песчаный камушек, и заговорил не о том, что волновало Тишку на самом деле:

– Японцы такие операции проводят уже давно. У них тысячи гектаров подводных плантаций, где они выращивают жемчуг. – Он, видя, что Тишка хлопает ресницами, подтвердил: – Да, да. Они заполонили мировой рынок своим жемчугом… Что, не веришь? Я не выдумываю. Об этом по телевизору недавно показывали. В передаче «В мире животных».

– Да нет, я не об этом, – уточнил свой вопрос Тишка. – Она не погибнет, что мы её столько времени на суше держали? Она ведь к воде привыкла.

– Ну что ты! – как несмышлёнышу, возразил Алик. – Я тебе могу почти дословно сказать, что об этом в научной литературе написано. – Он закатил ко лбу глаза, делая вид, что с трудом припоминает важное место. – Там так говорится: раковина не погибнет. Когда отобранные перловицы обсохнут, они чуть приоткрывают свои створки. В эту щёлку жемчуголовы вставляют деревянный клинышек, не давая раковине захлопнуться. Затем осторожно острейшим хирургическим скальпелем делают надрез в том месте, где видна жемчужина, и чистой палочкой её выдавливают на ладонь. Ракушку же опять опускают в реку. Пусть живёт… Там так и написано: «Пусть живёт…» Так что, Тихон, не беспокойся.