Текст книги "Триумф Венеры. Знак семи звезд"

Автор книги: Леонид Юзефович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Но почему?

– Так. Не хочется, да и все.

– Вы можете объяснить мне здраво? Почему?

– Я думаю, читатели поймут, что для отца единственный сын всегда останется ребенком.

Фыркнув, Сафонов собрался было не то возразить, не то еще о чем-то спросить, но, видимо, счел бесполезным. Он лишь покрутил головой и обреченно сказал:

– Как будет угодно. Продолжайте.

Дом, в котором жил тогда Иван Дмитриевич, стоял в стороне от шумных проспектов, хотя и не на самой окраине. Обычный доходный дом в четыре этажа, с двумя подъездами, он был построен лет пятнадцать назад, в те времена, когда подобной высоты здания в столице были еще не то что редкими, но, во всяком случае, заметными. Теперь, в годы начинавшейся строительной лихорадки, дом сильно потускнел, в смысле монументальности. К тому же он был непропорционально плоским, как поставленная на попа конфетная коробка, и квартиры в нем не имели той глубины и ветвящегося объема, какие богатым людям представляются житейской необходимостью. Коридоры были узкие, комнаты – тесные, зато печи – непомерно велики, так что жильцы побогаче постепенно переселялись отсюда в новые места. Из прежних оставались двое: Куколев и барон Нейгардт. Оба удачливые коммерсанты, они жили здесь давно и уезжать не хотели, жертвуя удобствами во имя воспоминаний молодости. Обоим было далеко за сорок, а в этом возрасте воспоминания и привычки трудно отделить друг от друга. Вдобавок на фоне остальных обитателей дома Куколев и Нейгардт чувствовали себя королями, что в этом возрасте тоже не последнее дело. Куколев, правда, и не прочь был переехать, но восставала Марфа Никитична.

Остальные были чиновничья мелкота, вроде Зайцева или самого Ивана Дмитриевича. Он поселился здесь два года назад и считал свое жилище просто роскошным. Жена, та даже всплакнула от счастья, впервые переступив порог этой квартиры, которая, в довершение ко всему, позволяла ежемесячно экономить четыре рубля из причитавшихся Ивану Дмитриевичу по службе квартирных денег. Впрочем, осенью и зимой большая часть сэкономленной таким образом суммы съедалась платой за дрова: печи, надо признать, были плохие.

Дом построили в те годы, когда по всей Европе, от Гибралтара до Петербурга, ощущались веяния близких перемен. Уже начали шататься троны, а вместе с ними – стихотворные размеры и архитектурные стили. Укорачивались дамские платья, сокращались расстояния, с корабельных мачт облетали паруса, уголь поднимался в цене, а пенька – падала, и поэты слышали рифму там, где раньше самое чуткое ухо не улавливало ни малейшего созвучия. Именно тогда этот дом, приютивший Ивана Дмитриевича с семьей, и вознесся в свои четыре этажа. Очевидно, архитектор был человеком средних лет. В эпоху смены художественных стилей все новое, должно быть, казалось ему пошлым, все старое – помпезным и скучным, поэтому он плюнул и обошелся без какого бы то ни было стиля вообще. Да и заказчик, по всей видимости, не ставил задачей прославить свое имя архитектурным шедевром. Он лишь хотел насовать сюда побольше жильцов и предпочел потратиться не на украшения, а на четвертый этаж. В итоге фасад у дома вышел плоский, крыша – ординарная, без башенок. Нигде никаких эркеров, барельефов, львиных морд с кольцами в ноздрях, головок с миртовыми венчиками. Некоторая прихотливость наблюдалась разве что в прорисовке чердачных окон. Да еще над обоими подъездами всажено было в стену нечто лепное, алебастровое, с лепесточками.

Дом принадлежал одному ревельскому промышленнику, который сдавал его в аренду московскому купцу Жигунову, а тот, в свою очередь, – петербургскому дельцу южных кровей по фамилии Караев-Бек, чьи законные интересы опять же представлял какой-то еврей, крестившийся ради права проживания в столицах. Ни того, ни другого, ни третьего, ни четвертого Иван Дмитриевич и в глаза не видывал. Это были фигуры почти мифические. Впрочем, ходили слухи, что и на еврее дело не кончалось, у него были свои доверенные лица. Да и над промышленником из Ревеля тоже еще кто-то был. Дом вроде бы принадлежал ему только на бумаге, настоящим же хозяином являлся его кредитор, некий британский подданный, уехавший в Индию и чуть ли не оттуда спускавший по всем ступеням подробные указания относительно дворницкого жалованья. Словом, оба конца этой лестницы безнадежно терялись в тумане, из которого раз в месяц выходил шустрый молодец чисто рязанского обличья и требовал деньги за квартиру. Он был суров, но охотно давал отсрочку из расчета десяти процентов помесячно в пользу всех бесчисленных домовладельцев и еще десяти – в его собственную. Лишь Нейгардт и Куколев дел с ним не имели. Эти двое выкупили свои квартиры в незапамятные времена.

Неудивительно, что при таком сложном способе владения дом понемногу приходил в ветхость: ржавели и крошились водосточные трубы, засорялись дымоходы, с крыши текло прямо на фасад и по стенам змеились безобразные разводы. Местами начала отслаиваться штукатурка. Дом давно требовал ремонта, но, как видно, из Индии никаких распоряжений не поступало, а может, они терялись где-то по дороге.

Иван Дмитриевич в очередной раз подумал об этом, когда воскресная прогулка в лесу благополучно завершилась, и они с Ванечкой на извозчике подкатили к родному подъезду. По дороге Ванечка заснул, его с трудом удалось поставить на ноги. Теперь он был сонный, теплый и послушный. Иван Дмитриевич велел ему бежать к маменьке, а сам вошел в соседний подъезд, поднялся на четвертый этаж и позвонил. Здесь проживал латинист женской гимназии Зеленский, знаток всех мертвых языков и всех написанных на этих языках священных книг. Однажды он уже помог соседу: перевел с древнееврейского переписку двух фальшивомонетчиков, которые наречие своих пращуров использовали как недоступную полиции тайнопись.

Открыла кухарка, сказавшая, что барина нет дома. Иван Дмитриевич попросил у нее листок бумаги и оставил Зеленскому записку такого содержания:

Многоуважаемый

Сергей Богданович!

Покорнейше прошу как возможно скорее найти случай известить меня, имеется ли в книгах Священного писания, в Ветхом или в Новом завете, нижеследующая фраза: ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА, и если да, то указать книгу, из коей она взята, главу и номер стиха.

При сем остаюсь Ваш преданный слуга и сосед

Путилин Иван Дмитриевич.

5

Едва утром в понедельник Иван Дмитриевич явился на службу, к нему подошел Федя Шитковский, тоже сыскной агент, причем из лучших. Одно время они соперничали за славу самого лучшего, по Шитковский не совладал. Против Ивана Дмитриевича кишка у него оказалась тонка. Пару лет он продержался на вторых ролях, а теперь, как бывает после неудачи с людьми самолюбивыми, все дальше уходил в тень безвестности и чуть ли не отшельничества, если это можно сказать о полицейском агенте. Но Иван Дмитриевич знал, что Шитковский ревниво следит за его успехами и при случае не упустит возможности подгадить счастливому сопернику.

– Спишь долго, Ваня, – сказал тот. – Начальство тебя ищет.

– Ничего, обождут, – отвечал Иван Дмитриевич, гадая, кто первым успел ему напакостить, сам Яков Семенович или его сноха.

– Слух прошел, богатое дельце для тебя припасли. Не возьмешь меня в напарники? По старой дружбе. А, Ваня?

Скажи это кто-нибудь другой, Иван Дмитриевич отнесся бы как к чему-то само собой разумеющемуся. Но говорил Шитковский, следовательно, ничего хорошего ждать не приходилось. Издевается, не иначе.

– Шел бы ты! – сказал Иван Дмитриевич.

Тут подскочил другой агент, по фамилии Гайпель, и с тем же известием: ищут, мол.

Это был заполошный человек из бывших студентов, тощий и бестолковый. В полицию его пристроили родственники. Они помогли с маху перескочить нижние ступени служебной лестницы, так что, прослужив без году неделю, он по рангу стоял вровень с Иваном Дмитриевичем, которому никто никогда не помогал. Правда, сам Гайпель признавал эту несправедливость. Он почитал Ивана Дмитриевича за старшего, не стеснялся принародно обратиться к нему за советом и всегда при нем подчеркивал, даже преувеличивал свою неопытность и плохое знание жизни. В его обязанности входило наблюдение за проститутками. Преступления, где замешаны были девицы, промышляющие горизонтальным ремеслом, поступали на дознание к Гайпелю, и, действительно, в этой сфере помощь Ивана Дмитриевича не имела цены. Тут он неизменно руководствовался древним правилом: когда мужчина стреляет, женщина заряжает ему ружье. Это правило допускало различные толкования, от скабрезного до буквального.

– Идите, идите, – торопил Гайпель. – Уж за вами на квартиру посылали.

– А в чем дело, не слыхал? – спросил Иван Дмитриевич, отведя его подальше от Шитковского.

– Купца какого-то в гостинице отравили.

Иван Дмитриевич разом повеселел:

– И всего-то?

– Отравили купчину, – в тон ему весело подтвердил Гайпель.

– А ты чего радуешься?

– Меня тоже искали, – сказал Гайпель, которого начальство редко баловало своим вниманием.

– Ты-то им на что?

– Гостиница, Иван Дмитриевич, известная: «Аркадия». Там порядочные женщины не бывают. Вроде как по моей части.

Прежде чем вкрадчиво, с нарочитой церемонностью профессионала, знающего себе цену, постучать в дверь высокого кабинета, Иван Дмитриевич спросил:

– Фамилию купца говорили?

Пока шли по коридору, догадка уже холодила душу, и когда прозвучала эта фамилия, он ничуть не удивился. ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА. Врата смерти? Распахнулись, пропустили Якова Семеновича и вновь закрылись.

Через час вдвоем с Гайпелем, которого приставили помощником к Ивану Дмитриевичу, они с шиком, на казенных лошадях подкатили к подъезду гостиницы «Аркадия».

Вошли в вестибюль, хозяин возник – сюда извольте. Он указывал вверх, там ковровая дорожка, у основания ступеней прижатая надраенными медными прутьями, тянулась по лестнице, втягивалась в коридор второго этажа под лепным порталом, возле которого зеленели пальмы в кадках. Что-то бесстыдное чудилось в сочетании волосатых кургузых стволов с нежными стеблями. Над ними вьюн, плющ, какая-то ползучая южная дрянь с лианами. Кругом тихо. Вымерший, завоеванный джунглями дворец свергнутого магараджи, где в развалинах гаремов, у высохших фонтанов, с кошачьими воплями совокупляются обезьяны.

Иван Дмитриевич не знал, какую именно веру исповедовали магараджи и как у них обстояло дело с многоженством, но понять, что обстановка и назначение гостиницы не соответствуют ее названию, на это ему эрудиции хватило. В нем жило смутное представление об Аркадии как стране дубовых рощ и хрустальных источников, из которых нежные нимфы омывают ноги усталым путникам. Обитель тихого покоя, чистых нег, непритязательного пастушеского счастья.

В этой «Аркадии» веяло духом совсем иных наслаждений. Всюду фальшивое золото, алебастровая лепнина, драпировки из плюша, выдававшего себя за бархат. Роскошь была та еще, тем не менее Иван Дмитриевич отметил, что вряд ли сюда вольно захаживают всякие мокрохвостки с Апраксина рынка.

– Нет, брат, не по твоей части, – шепнул он Гайпелю.

– Не отсылайте меня! – взмолился тот. – Все буду делать, что вы скажете!

Гостиница была небольшая, в два этажа. Номеров на пятнадцать.

– Я даже пристава звать не стал, – пока поднимались по лестнице, говорил хозяин. – Сразу к вам, в сыскное. И вы уж сделайте милость, без шуму. Для моей репутации ничего хуже быть не может. Он уже определил в Иване Дмитриевиче старшего и, не переставая говорить, ловко вложил ему в руку пятирублевую бумажку, принятую спокойно, без благодарности и каких бы то ни было заверений или обещаний.

Остановились возле номера в дальнем конце коридора. Хозяин вставил в скважину ключ, но Иван Дмитриевич удержал его:

– Посмотреть успеем. Сперва я хотел бы вас послушать.

– Что ж, спрашивайте.

– Лучше сами расскажите по порядку.

– Не знаю, с чего и начать.

– Начните с конца, – предложил Иван Дмитриевич.

– Шутить изволите?

– Вовсе нет. Как вы обнаружили, что Куколев мертв?

– Горничная увидела.

– Когда?

– Утром. Ровно в девять.

– Что, сразу на часы поглядели?

– Нет, здесь вот какая штука. Яков-то Семенович у меня ведь не первый раз ночует.

– Не первый?

– И не второй, и не третий. И всегда, это у него накрепко заведено, с утра подается ему в номер яичко всмятку. Ровно к девяти, минута в минуту. Пить-то он пил, а опохмеляться – ни-ни. С утра ему яичко. Да еще не абы как сваренное. У меня и повар знает, что требуется, Яков Семенович его сам научил. Положить в холодную воду, на огонь, а как вода закипит, два раза прочесть «Отче наш» и сразу вынимать. Ни раньше, ни, упаси Бог, позже. Тогда аккурат что ему надо. Не то скорлупу вскроет, наморщится и скажет: «Частишь, негодяй? Аминь глотаешь?» Значит, кондиция не та, жидковато. Или наоборот…

– А покороче если? – спросил Иван Дмитриевич.

– Слушаюсь… Ну, сварили сегодня, положили на поднос, ложечку, рюмочку, салфеткой прикрыли. Он это яичко без соли съедал. Горничная понесла в номер. Ей тоже известно, чтобы к девяти часам, как из пушки. Часы пробили, она уже под дверями. Стучит, никто не открывает. Раньше-то никогда такого не было, чтобы в девять часов он спал. Она за мной, я – сюда. Дверь открыл своим ключом и… Дальше чего рассказывать! Сами увидите.

– Доктор был? – спросил Иван Дмитриевич.

– Так от вас уже приезжал, из сыскного. Мертв, говорит.

– Вайнгер ездил, – вставил Гайпель.

– Ага, – кивнул хозяин. – Его с постели подняли, пошел завтракать.

– Когда Яков Семенович заказал номер? Вчера?

– Позавчера. В субботу.

– А приехал вчера вечером?

– Да, часу в одиннадцатом.

– Один был?

– Одному-то и у себя дома хорошо выспаться можно, – сказал хозяин.

– Я спрашиваю, дама к нему после пришла, ждала его в номере, или они вместе приехали?

– Она вначале.

– Яков Семенович раньше с ней у вас бывал?

– Не могу сказать.

– Как так не можете?

– Я не видал, как она входила.

– А кто видал? Швейцар? Горничная?

– В чем и дело, что никто.

– Как это может быть?

– Ни одна душа, – виновато сказал хозяин.

– В таком случае, милейший, придется нам потолковать в другом месте.

– Пожалуйста, я хоть где то же самое скажу, хоть под присягой. Как наверх прошла, никто не заметил. Яков Семенович ключ от номера взял еще в субботу и, видать, ей передал. А как она исхитрилась мимо швейцара проскочить, тайна сия велика есть.

Был призван швейцар, но и он поклялся, что пассию Якова Семеновича не видел: с господами проходили дамочки, а чтобы одна, без кавалера, такого не было.

– А выходила-то одна?

Выяснилось, что и выходили все тоже с кавалерами.

– Никак в шапке-невидимке была, – сказал Гайпель.

– А с чего вы взяли, – обратился Иван Дмитриевич к хозяину, – что ночью Куколев был с женщиной?

– Горничная слышала ее голос.

Кликнули горничную, которая сказала, что да, где-то уже за полночь слышала в номере два голоса, мужской и женский.

– Под дверью подслушивала? – спросил Иван Дмитриевич.

– Еще чего! У нас в каморке из этого номера по дымоходу слыхать. О чем говорят, не разберешь, а мужчина или женщина, понять можно.

– А видеть, значит, не видела?

– Нет. Ни как входила, ни как выходила.

– Что за чертовщина! Куда же она делась?

– Я уж и сама думаю, – поддакнула горничная. – Отвод глаз, что ли, случился?

– Ладно, – сдался Иван Дмитриевич, оставляя эту загадку на потом. – Открывайте дверь.

6

Когда из гардеробной вошли в спальню, Гайпель, поскользнувшись на чем-то жидком и вязком, в ужасе отдернул ногу и едва не упал. Он подумал, что ступил в лужу крови, но это было содержимое яичка всмятку. Увидев утром покойника, горничная уронила поднос, яйцо разбилось, желток растекся на полу.

Скорлупа мерзким костяным хрустом отозвалась у Ивана Дмитриевича под сапогами. Он снял цилиндр и перекрестился. Остальные сделали то же самое. Гайпель прошел к окну, открыл его, взглядом оценил расстояние до земли и сказал:

– Не спрыгнешь, высоко. Для дамы тем более.

Окно выходило на улицу, над которой, как и вчера, безмятежно синело небо.

Сюртук и жилет покойного были перекинуты через ручку кресел, прочая одежда оставалась на нем, вплоть до штиблет с аккуратно завязанными шнурками. Яков Семенович лежал на боку, скрючившись и зарывшись лицом в подушку. Иван Дмитриевич не стал его трогать.

На стоявшем возле кровати столике разложены были фрукты, конфеты, пирожные, зеленели две бутылки – с коньяком и хересом, а еще тарелочки, ножички, розы в тонкогорлом вазоне, рюмки с алмазной искрой и бокалы на журавлиных ножках. Сервировали на две персоны, причем одной из них, безусловно, предполагалась женщина.

– Это все когда в номер подали? – спросил Иван Дмитриевич.

– С вечера, – отвечал хозяин. – Яков Семенович всегда приказывал, чтобы до его прихода все было готово.

Как и у него дома, пепельниц тут не наблюдалось. Единственный яблочный огрызок, уже почерневший, сиротливо лежал на тарелке. Вообще заметно было, что за трапезой любовники просидели недолго. Чьи-то пальчики лениво покрошили пирожное, отщипнули дольку мандарина, развернули и оставили недоеденной конфету с пьяной вишней внутри. Вот и все пиршество. Собирались, видимо, подкрепить силы позднее, после трудов праведных, но похоже было, что к трудам этим так и не приступили, иначе Куколев снял бы с себя не только сюртук и жилет. Сомнительно, чтобы он пылал такой страстью, что не стал даже развязывать шнурки на штиблетах.

Бутылки тоже были хотя и открыты, но почти полнешеньки. Из коньячной выпили всего ничего, из второй – поболе. На донцах обоих бокалов загустели золотистые опивки. Иван Дмитриевич понюхал один бокал – херес, понюхал другой и вместе с благородным винным духом уловил еще какой-то иной, неуместный, потаенный и преступный.

– Вот-вот, – сказал хозяин.

– Яд? – спросил Гайпель, пьянея от собственной прозорливости. – В вино ему подсыпала?

– Голова! – похвалил Иван Дмитриевич.

– Эта дамочка, – сказал хозяин, – откуда-то пришла, куда-то ушла…

– Он, поди, кричал перед смертью. Как же вы не услышали?

– Э-э, господин сыщик, у нас тут и кричат, и визжат, и стоном стонут, и хрюкают. Мы уж на то внимания не обращаем, привыкли.

Гайпель тем временем уважительно разглядывал кровать, на которой лежал покойник. И правда, посмотреть было на что. Широкая, на толстых ножках, кровать напоминала короб. Четыре ее стенки – полированные снаружи и зеркальные изнутри – вершков на двадцать возвышались над поверхностью постели, чтобы при соитии наблюдать себя и свою даму из любой позиции. Созданная для любовных утех, эта кровать стала для Якова Семеновича его смертным ложем. Теперь он покоился на нем среди зеркал, как в хрустальном гробу.

Иван Дмитриевич зашел с другой стороны и вдруг заметил рядом с мертвецом нечто такое, от чего сердце подскочило и заколотилось. Господи, и этой штуковиной играет Ванечка! Отобрать сегодня же, чтоб духу не было! Он протянул руку. Осторожно, с едва ли не суеверной брезгливостью снял с постели знакомый желтый кружочек. Подброшенный и пойманный на ладонь, жетон явил именно то, что и ожидалось: Большую Медведицу, а вкруг нее слова, похожие на заклинание. Они всплыли раньше, чем Иван Дмитриевич прочел их глазами: ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА.

Он с такой силой сжал кулак, что ногти впились в кожу – совсем как давеча у Ванечки. Но Гайпель успел заглянуть через плечо.

– Догадываетесь, – тихо спросил он, – что это?

– Нет… А ты знаешь?

– Это масонский знак.

– Что ты мне обещал? – так же тихо напомнил Иван Дмитриевич.

– Что?

– Делать все, что я скажу.

– И что надо? – вскинулся Гайпель,

– Помалкивать.

Вышли обратно в коридор.

– У вас книга есть, куда постояльцев записывают? – спросил Иван Дмитриевич.

Хозяин смутился:

– Есть-то есть…

Швейцар приволок толстую книгу казенного образца за шнуром и печатью. Раз в месяц ее проверял частный пристав, что и было засвидетельствовано его подписью на каждой тридцатой странице. Но не составляло труда понять, что эти подписи обходились хозяину «Аркадии» не только в рюмку водки. Дело в том, что почти все постояльцы, проводившие ночи на аркадском лоне, фигурировали здесь под псевдонимами. Резвясь в зеркальных коробках, они, вероятно, проявляли немалую фантазию, но что касается фамилий, под которыми они это проделывали, тут прихотливое воображение им, как правило, изменяло. Многостраничный реестр был удручающе однообразен.

– М-да, – хмыкнул Иван Дмитриевич, добравшись до последней страницы.

На вчерашний вечер из четырнадцати номеров были заняты восемь. Фамилии проставлены следующие: четыре Ивановых, Петров, Энский, Энэнский и князь Никтодзе.

– Вы этих людей знаете? – спросил Иван Дмитриевич.

– Иных знаю, – подобострастно отвечал хозяин, – иных, сами понимаете-с, неприличным счел спрашивать… Вот, к примеру, Яков Семенович. – Хозяин ткнул пальцем в нижнего из Ивановых.

Но относительно троих его однофамильцев, один из которых занимал к тому же соседний номер, ничего путного он не сообщил: никаких особых примет, люди как люди.

– А Петрова знаете по фамилии?

– Так он и есть Петров, на морской таможне служит. Черт ему не брат, всегда прямо так и пишет: Петров.

– А Энский? Энэнский?

– Этих двоих вчера первый раз увидел. Раньше-то не живали у меня. Но оба солидные господа.

– А князь Никтодзе?

Хозяин помялся, но наконец произнес твердо и не без гордости за свое заведение, где бывают такие гости:

– Это большой человек.

– Кто именно?

– Я бы, господин сыщик, вам не советовал…

– Ну, живо! – потребовал Иван Дмитриевич.

– Нет, я не могу. Мне стыдно обмануть его доверие.

– В таком случае собирайтесь, поедем в сыскное. Когда вы скажете моему начальнику, что совесть не позволяет вам раскрывать имена постояльцев, он будет восхищен вашим благородством.

– Это… Это пензенский губернатор, князь Панчулидзев, – упавшим голосом сообщил хозяин.

– Тонкого юмора человек, – оценил Иван Дмитриевич. – И все были с женщинами?

– Все, кроме Якова Семеновича.

– Не заметили у кого-то из дам красного зонтика?

– Наталья! – крикнул хозяин мелькнувшей в конце коридора горничной. – Какая-нибудь была вчера с красным зонтом?

– Не помню, – отвечала она, к большому разочарованию Гайпеля.

Тот уже приготовился, что этим невесть откуда взявшимся зонтиком Иван Дмитриевич прямо у него на глазах раздвинет завесу тайны.

– А что за дама была с князем Панчулидзевым?

– По всему видать, важная, – ответил хозяин, – но лица не разглядел. Вуаль на шляпке чернущая, ячея мелкая. Ничего не разглядишь, как у персиянки.

– А с Петровым?

– С ним-то Ксенька была. Шалава портовая, клейма ставить некуда. Я ее вначале и пускать не хотел. Только заведение позорить. Да Петров за нее горой. Разорался на весь этаж: не обижайте, мол, его заиньку! Она, мол, святая душа, чахоточному папаше на кумыс зарабатывает.

Про остальных заинек ничего путного сказано не было. Все прятались под вуалетками, рта не раскрывали и быстро проходили в номера.

– Ладно, – распорядился Иван Дмитриевич. – Айда к князю.

– Он съехал, – сказал хозяин.

– Вы его предупредили?

– Он мой старый клиент. Я должен был сообщить ему, что скоро будет полиция.

– Тогда к Петрову.

– Его я тоже предупредил, – покаялся хозяин.

– А Ивановы? Энский, Энэнский?

– Они на месте. Спят еще небось.

Сунулись в один номер, в другой – никого. Спустились на первый этаж, заглянули еще в чьи-то апартаменты. Пусто, но даже Гайпелю ума хватило определить, что отовсюду бежали второпях, недолюбив или недоспав.

Хозяин выскочил в коридор:

– Наталья! Куда они все подевались?

– Собрались и ушли, пока вы князю за извозчиком бегали.

– Одиннадцати нет! Чего так рано?

– Ушли, – повторила горничная, невинно лупая глазами.

Тут наконец хозяин сообразил, кто в его отсутствие сыграл постояльцам тревогу.

– Ах ты, курва! – страшным шепотом сказал он, подступая к изменнице. – Или я тебе мало плачу? То-то, смотрю, у тебя третья титька выросла. Чего ты туда насовала? Деньги? За сигнал взяла, курва?

– Не подходите ко мне, – спокойно отвечала горничная. – Эта титька не про вас. Те две, пожалуйста, щупайте на здоровье, а эту не трожьте.

– Змея! Сей момент рассчитаю!

– Вы рассчитайте сперва, что я в полиции про вас рассказать могу. Потом уж рассчитывайте.

Иван Дмитриевич тронул Гайпеля за локоть:

– Пойдем. Пусть их.

Итак, «Аркадия» была пуста. Один Иванов лежал мертвый, остальные трое, Энский и Энэнский, упрежденные коварной Натальей, исчезли вместе со своими дамами, растаяли в утренней синеве, растворились в толпе на улицах великого города. Призраки с деревянными фамилиями, с безымянными возлюбленными, где их теперь найдешь! Можно было, разумеется, разыскать таможенника Петрова и грузинского князя на пензенском престоле, но стоит ли? Сердце подсказывало, что это ложный путь.

– Панчулидзева с Петровым – долой, – сказал Иван Дмитриевич, – остаются пятеро. С кем-то из них эта дамочка сюда и пришла. Назначила свидание Куколеву, а пришла с другим.

– У меня была такая мысль, – вставил Гайпель, который жадно ловил всякий случай показать, что его не напрасно взяли в помощники. – Нет, думаю, что-то здесь не то, должен у нее быть сообщник.

– По крайней мере, с шапкой-невидимкой все попятно.

– Я тоже сразу понял, – не унимался Гайпель, – что тут замешан мужчина. Как увидел этот жетончик, прямо в голову ударило.

– Чем ударило?

– Мыслью, Иван Дмитриевич! Нет, думаю, женщин-то в масонские ложи не принимают.

7

До обеда Иван Дмитриевич составлял протокол, ругался с приставом, склонным перекладывать на других свои служебные обязанности, потом заставлял хозяина говорить с Натальей в том номере, где убили Якова Семеновича, а сам снизу, из ее каморки, слушал через дымоход и убедился, что, действительно, слов разобрать нельзя, только тембр голоса.

Одновременно были допрошены два лакея, но и они о вчерашних постояльцах не открыли ничего нового. Никто из гостей не имел ни шрама на лице, ни бородавок на щеках, никто, кроме покойного, не хромал, все говорили без акцента, платье имели приличное, были среднего телосложения и в летах тоже средних. Но в конце концов, как жемчуг в куче навоза, сверкнуло одно бесценное известие: один из Ивановых, занимавший номер по соседству с Яковом Семеновичем, и его пассия бежали из «Аркадии» еще до того, как Наталья пришла предупредить их о скором визите полиции. Когда она к ним постучалась, в номере уже никого не было. Правда, время их бегства так и осталось тайной. Под немигающим взглядом Ивана Дмитриевича швейцар уронил слезу и сознался, что под утро его бес одолел: уснул на карауле.

Жемчужина сверкнула, но тут же и погасла. Едва Иван Дмитриевич начал всех подряд расспрашивать об этой парочке из соседнего номера, потянулась опять все та же бестолковщина: не хромые, не кривые, руки-ноги на месте, у дамы лицо под сеткой. Наталья несколько раз уходила и прибегала назад с новыми сообщениями, одно другого никчемнее. То вспомнит, что башмачки у любовницы Иванова были черные, то – что пуговички на пальто серенькие, а окантовка по рукавам тоже черненькая, как башмачки. Среди этих ее наблюдений единственное, пожалуй, давало пищу для ума.

– Видать, – сказала Наталья, – что не она при нем, а он при ней.

Зашли в их номер, но там не обнаружилось никаких предметов, забытых ночными хозяевами.

В это время полицейский доктор Вайнгер возился с телом покойного и составлял свои бумаги. Иван Дмитриевич при сем не присутствовал. При сыскном отделении числились два доктора – Вайнгер и Валетко, и обоим он руки не подавал после истории с купцом Зверевым. Наследники заперли его в чулане и уморили голодом, а эти полицейские эскулапы, глазом не моргнув, написали в заключении, будто бедняга Зверев умер от сужения пищевода. Ясно было, что из полученного наследства убийцы щедро оплатили такой диагноз, но доказать ничего не удалось. Часть докторской мзды осела в карманах начальства, Вайнгер и Валетко изображали оскорбленную невинность, а Иван Дмитриевич остался в дураках. Поэтому сейчас он с Вайнгером объясняться не стал, лишь через Гайпеля передал ему, чтобы расследовал, какой именно яд подсыпали в вино, и указал, что бывает с человеком от подобной отравы.

Во второй половине дня Иван Дмитриевич поехал в сыскное, там учил Гайпеля искусству составления докладных записок и беседовал с начальством, от которого какое-то другое начальство требовало как можно скорее раскрыть это преступление. Причина этой поспешности поначалу держалась в секрете, но Иван Дмитриевич настоял и узнал следующее: «Аркадия» находилась по соседству с модным французским магазином, где инкогнито делала покупки лично одна из великих княгинь.

После такого дня голова гудела как чугунная, и вечером, когда подходил к дому, в ней оставалась одна мысль – о том, что обещал сегодня купить Ванечке гостинца, да не исполнил.

Возле подъезда окликнули:

– Иван Дмитриевич!

Он устало оборотился и увидел Зеленского.

– Вы мне вчера записочку оставляли. Извините, вернулся поздно и не решился беспокоить. Только что заглядывал к вам, но не застал… Извольте, я готов ответить на ваш вопрос.

– Конечно, конечно. – Иван Дмитриевич не сразу сообразил, о чем речь.

– Я вижу, вас это уже не интересует. Справились у кого-то другого?

– Напротив, Сергей Богданович, ничего не узнал и очень интересует.

– Тогда сообщаю вам, что в нашем, – Зеленский дважды повторил это слово, – в нашем Священном писании такой фразы нет.

– А в каком есть?

– Ни в каком из мне известных. Ее нет ни в Библии, ни в Талмуде, ни в Коране. Равно как и в тех книгах, которые считались священными у римлян и древних греков. Но за индусов, египтян, персов или китайцев я ручаться не могу. За вавилонян, шумеров и ацтеков – тоже.

– А за масонов? – спросил Иван Дмитриевич.

– За них в какой-то степени – да, могу. Насколько я знаю, в масонских текстах чаще фигурирует число пять, а не семь. Пять ран Иисуса Христа, пять оконечностей человеческого тела и пять тайных центров его силы. Отсюда знак пентаграммы. В музыке тоже предпочтение отдается квинте.

– А семерку, значит, масоны не уважают?

– Ну, категорически я не стал бы утверждать. Но вообще-то число семь указывает скорее на то, что интересующая вас фраза имеет какой-то мусульманский источник. Точнее, арабский. Турки и татары отдают первенство девятке. Впрочем, это все сведения хрестоматийные.

– Я человек темный, – сказал Иван Дмитриевич. – На медные деньги учился.

– Не скромничайте. Ваша интуиция стоит магистерской степени по меньшей мере.

– Вашими бы устами, Сергей Богданович…

– Не буду скрывать, – признался Зеленский, – я весьма заинтригован. Это связано с каким-нибудь преступлением? Не удовлетворите мое любопытство? На улице говорить неудобно, а я, в отличие от вас, человек холостой, никто нам не помешает. Кухарки и той сейчас нет. Поговорим спокойно, чайку попьем.