Текст книги "На тихой улице"

Автор книги: Лазарь Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

19

Москва засыпала. Ночь выдалась прохладная, наполненная короткими, стремительными ветрами, что налетали на огромный город со стороны Московского моря, неся с собой влажный, горьковатый, будто и впрямь морской воздух.

Один за другим гасли огоньки в окнах домов – тысяч и тысяч домов, протянувшихся в бесконечном сплетении улиц на многие километры. Постепенно погружался в темноту и дом, где жил со своей матерью, бабушкой и отчимом Коля Быстров.

Но вот в семье Быстровых как раз в эту ночь не спали.

– Вспомни, Дмитрий, – тихо говорила Лидия Андреевна мужу, – вспомни, как боялась я, когда выходила за тебя замуж, что ты не сумеешь заменить моему мальчику отца…

Зябко кутаясь в платок, подобрав под себя ноги, она забилась в самый угол дивана, точно хотела сейчас быть как можно дальше от мужа, который, чувствуя ее отчужденность, сидел на самом краешке диванного валика, сидел сгорбившись, подперев рукой опущенную голову, в нелепой и жалкой позе врасплох застигнутого бедой человека.

– Да, да… – глухо отозвался он на слова жены. – Но разве я не хотел?

– Ты хотел! – с горечью сказала Лидия Андреевна. – Ты хотел… чтобы мы все поскорее забыли о Владимире. Ты сердился, когда я или мать вспоминали о нем… да, да, не качай головой, это так. Ты даже фотографию его, что стоит на столе сына, хотел было убрать куда-нибудь подальше от глаз. Зачем, зачем это тебе понадобилось?

– Но пойми, Лида, пойми!.. – Титов расправил плечи и поднялся.

– Что? Что должна я понять?

– Мне казалось… – неожиданно сухо и громко сказал Титов. – Мне казалось, что ты вышла за меня замуж не только для того, чтобы Дмитрий Алексеевич Титов заменил твоему сыну погибшего отца, а потому, что я сам, понимаешь, сам хоть немножечко тебе дорог!

– Мне трудно говорить сейчас о моих к тебе чувствах, Дмитрий, – устало качнула головой Лидия Андреевна. – Но вот что я тебе скажу… Прошлое не выкинешь, как старую, заношенную вещь, особенно если ты была прежде счастлива… – Испугавшись, что муж перебьет ее, Лидия Андреевна поспешно протянула вперед руку, желая опередить готовые сорваться с губ Титова слова. – Нет, нет, дай мне договорить. – Она задумалась, так и застыв с осторожно поднятой рукой.

А Титов, не сводя глаз с жены, напряженно ждал, что она ему сейчас скажет.

– Тебе уже за сорок, Дмитрий, да и я не девочка. Помнишь, прежде чем пожениться, мы много раз и так и сяк прикидывали, как-то сладится наша жизнь. И тебе было боязно после развода, после неудачной семейной жизни снова обзаводиться семьей, и мне тоже было страшно пойти на это. Но надо было все же на что-то решиться. – Тут Лидия Андреевна заговорила совсем тихо, точно говорила сама с собой, не заботясь, слышит ли ее муж, точно искала сейчас в своих словах хоть какое-то себе оправдание. – И мать и друзья советовали мне выходить замуж. «Ты еще молодая, тебе еще жить да жить», – говорили они мне. Прикидывали мы с тобой, Дмитрий, прикидывали, всякую мелочь обговорили, а вот о сыне моем хорошенько и не подумали.

– Но неужели же все так плохо? – подходя к жене, спросил Титов. – Ну, признаюсь… – Он помедлил, затрудняясь в выборе слов, которые помогли бы ему определить, в чем же, собственно, он неправ. – Я вел себя с Колей… ну… не совсем верно. И да, да, пусть так, как говорила эта девушка… Но неужели ничего уже нельзя исправить? – Титов снова тяжело опустился на диван.

«Неужели ничего нельзя исправить?» – повторил он про себя, торопливо находя и тут же отвергая слова убеждения, которые могли бы рассеять эту возникшую между ним и женой отчужденность.

Доводы, которые еще недавно показались бы Титову более чем достаточными, сейчас уже не удовлетворяли его. Что-то было не додумано им, что-то упущено в его отношениях с пасынком, и в этом, пожалуй, жена была права.

«Что же?» – терялся в догадках Дмитрий Алексеевич. Нелепым казалось ему предположение, что он, человек долга, человек строгих правил, мог совершить какую-то серьезную и, возможно, непоправимую ошибку. Но спокойные, отточенные фразы, в которые привык Титов укладывать свои мысли, никак не слагались сейчас в его встревоженном сознании.

– Хочешь, я поговорю с Колей? – только и нашелся он сказать жене.

– Не знаю, Дмитрий, поможет ли это, – после долгого раздумья отозвалась Лидия Андреевна. – Я ведь и сама очень виновата перед сыном. Очень! Я забыла о своем долге матери, занялась устройством собственной жизни, а ведь жизни-то этой без сына у меня и быть не может. – Она тревожно прислушалась к доносившимся из соседней комнаты голосам Анны Васильевны и Коли. – Не спит… Боже мой, что еще будет? Что будет? – горестно прошептала она.

Как ни верти голову, устраивая ее поудобнее на подушке, как ни жмурь глаза, чтобы не видеть торчащей за занавеской полной и яркой луны, а сон не идет.

Вот уже второй час лежал Коля на своей по-моряцки узкой, жесткой кровати и все думал, думал, а о чем, и сам толком не мог понять.

Мысли, волновавшие Колю, были какие-то тревожные, путаные, без начала и конца. Как в холодную воду, не хотелось забираться в эти мысли.

«Эх, заснуть бы! – в который раз подумал Коля. – А завтра…» И он опять начинал беспокойно вертеться под одеялом и бить кулаками ненавистную подушку.

– Коля! – позвала его бабушка.

Анна Васильевна спала на диване. Луна светила так ярко, что Коля хорошо видел лицо бабушки. Глаза у нее были открыты, и в них не было сна, хотя она легла спать в одно с ним время.

– Что? – неохотно отозвался Коля, понимая, что сейчас бабушка спросит его, почему он не спит. А он и сам не знал почему. Нет, он знал, но не мог сказать. Да нет же, нет, он и сам не знал!

– Фу ты! – обозлился Коля, едва не вылетев из постели – так стремительно повернулся он под одеялом. – А тут еще эта проклятая луна!..

– Не спится, так и не спи, – сказала бабушка.

Это что-то новое – бабушка не любила, если Коля долго не засыпал, и всегда ворчала: «Опять набегался, опять уши горят!» Да и голос у нее прозвучал сейчас как-то по-новому, а как – не понять.

– Коля! – еще раз окликнула внука Анна Васильевна.

Не дождавшись ответа, она села на постели.

Волосы у нее были заплетены на ночь в две тоненькие седые косицы, а лицо, наверно из-за лунного света, показалось Коле бледным и печальным.

– Ты-то что не спишь? – спросил он, тоже садясь на постели.

– По той же самой причине, что и ты, внучок.

– А я… – смутился Коля. – Я просто так не сплю…

– Не знаю только, велика ли беда, – сказала бабушка. Простоволосая, в широкой кофте и длинной ночной юбке, она встала с дивана, босиком перешла комнату и села в ногах у внука. – О чем это я спросить тебя хотела? Ах да, вот о чем… – Анна Васильевна наклонилась над Колей, который лежал теперь на спине, плотно-плотно зажмурив глаза. – Ты с кем нынче дружишь-то? Ну, с Владимиром разошлись, так с кем теперь?

– Со всеми, с кем и раньше, – не открывая глаз, сказал Коля.

– С этим… с высоким таким, дружишь?

– Дружу, – пробормотал Коля.

– Серьезный паренек, – похвалила бабушка. – Его Сашей зовут?

– Сашей.

– Да ты открой глаза-то, чего в жмурки играешь?..

– Спать надо.

– Спать, спать, – соглашаясь, покивала Анна Васильевна. – А с этим маленьким, чернявым тоже дружишь?

– С Цыганенком?

– Может, и с Цыганенком. Озорной, а видать, сердечный.

– Дружу и с ним, – сказал Коля, все никак не решаясь взглянуть на бабушку.

– Без друзей-то худо, – как бы невзначай обронила она. – Ну, а Симагин – обучил он тебя на мотоциклете?

– Обучил, – несколько оживившись, сказал Коля. – Я и на автомобиле сам уже езжу.

– Один?

– Нет, не совсем. Я за рулем, а Симагин рядом со мной.

– Вот еще выдумки! – нахмурилась бабушка. – Мал ты для такой науки.

– Значит, не мал, если езжу! – Коля наконец открыл глаза.

– А вот и мал! – сердито сказала Анна Васильевна. – Да не смотри на меня казанской сиротой, я и сама не слепая. Нашел себе дружка! И чего он привязался к тебе? Какой такой интерес ему с мальчишкой время терять?

– Он тоже моряком был, – неуверенно сказал Коля. – Как и папа…

– Что ж, что был! А теперь вот все у палатки с пивом околачивается. Моряк! Эх, Коля, Коля…

– Он всегда веселый… С ним интересно…

– А с ребятами, с друзьями, тебе не интересно?

– Интересно… – отвел глаза Коля. – Только я… я неправду тебе сказал… – Он приподнялся на локтях и ткнулся лицом в плечо бабушки. – Я ведь и с Сашей и с Цыганенком тоже поссорился.

– Ну вот! – Анна Васильевна обняла внука. – Вот и доездился на своем мотоциклете… Недоглядела я. Беда, недоглядела…

– Бабушка! – томясь, сказал Коля. – Бабушка!

– Что, внучок? – встрепенулась Анна Васильевна.

Но Коля молчал.

– Коленька, – выждав немного, окликнула его Анна Васильевна, – ты скажи мне, что у тебя на сердце. Ты не таись. С кем другим, а со мной тебе таиться незачем.

– Я и сам не знаю, – тихо, как бы издалека, отозвался Коля.

Он снова лег на спину и еще крепче зажмурил глаза, чтобы не видеть бледного, расстроенного лица бабушки.

Так велика была его обида на мать, отчима, товарищей, да и на самого себя, так смешалось все в его сознании и таким смутным и хмурым представлялся ему завтрашний день, что заговорить обо всем этом не хватало мужества.

«Эх, заснуть бы! – в отчаянии подумал Коля. – А завтра…»

Но в том-то и дело, что это самое «завтра» не сулило ему ничего хорошего.

20

Алексей не забыл данного Лене обещания. В день, когда был назначен педагогический совет, он выкроил между судебными заседаниями свободный час и пошел в школу. Он давно уже собирался побывать в своей школе, да все как-то не было случая.

С тех пор как Алексей занялся делом Коли Быстрова, прошло всего несколько дней, но за это короткое время незначительный сам по себе в практике суда проступок Быстрова вырос в глазах судьи в дело совсем немаловажное. Почему же? Да потому, что в проступке Быстрова Алексей увидел больше, чем можно было увидеть, отнесись он к этому делу без специального, пристального внимания.

Работа в суде шла своим чередом, и каждый день Кузнецову приходилось вести судебные разбирательства по самым различным делам, но, какое бы дело он теперь ни слушал, всякий раз, принимая решение, непременно возвращался к одной и той же мысли: «Ну, а если бы этот подсудимый был вовремя предостережен, случилась бы с ним такая беда?»

Вовремя предостережен?.. Когда же?.. И тут мысль невольно уводила Алексея к детству человека, которого должен он был сейчас судить. Может быть, еще там, в детстве, сбился этот человек с прямой дороги в жизни, сбился, да так и не сумел больше крепко стать на ноги?

Мысль эта настолько овладела Алексеем, что он довольно часто теперь стал задавать подсудимым всегда неожиданный для них вопрос:

«Расскажите суду о своем детстве».

И подсудимые рассказывали. И, хотя весьма далеки были они на суде от желания вспоминать про свои детские годы, хотя вопрос судьи казался им совсем не относящимся к существу дела, нередко выяснялось, что какая-нибудь позабытая подсудимым подробность, какой-нибудь незначительный случай из его детства и был как раз первым звеном в длинной цепи ошибок, проступков, приведших его на скамью подсудимых.

Судьба Коли Быстрова серьезно занимала молодого судью. Что же случилось с мальчиком? Как велика постигшая его беда?

По дороге в школу Алексей подумал, что не худо было бы поговорить с Володей Мельниковым и его матерью. Возможно, они-то и сумеют ответить на его вопросы. Правда, неожиданный приход судьи к Мельниковым мог смутить их. Ведь у него была иная возможность наводить нужные ему справки: например, вызвать Мельниковых к себе в суд, как это водится, по повестке. Но Алексей не думал о впечатлении, которое произведет его визит на Ангелину Павловну и Володю. Не судья, не просто судья шел сейчас к ним, и не в установленных формах общения было теперь дело. Алексей Кузнецов – молодой коммунист и еще совсем недавно инструктор райкома комсомола, человек, всеми своими жизненными интересами связанный с родным районом, с улицей и домом, где он родился, – вот кто звонил сейчас у дверей с медной дощечкой «Профессор Григорий Семенович Мельников».

Дверь Кузнецову открыл Володя. Увидев судью, он испуганно замер на пороге.

– Здравствуй, Володя, – по-приятельски протянул мальчику руку Алексей. – Ну, как твои пальцы – двигаются, можешь уже играть?

– Куда там! – печально сказал Володя, заметно успокоившись от дружеского приветствия судьи. – Пустяковой пасовки принять не могу.

– Ах, ты про волейбол? – рассмеялся Алексей. – Ну, это беда еще не большая.

– А вы про что? – недоумевая, спросил Володя.

– Да про твою игру на скрипке.

– На скрипке? – презрительно сказал мальчик. Придвинувшись к Алексею и косясь, не идет ли по коридору мать, Володя доверительно зашептал: – Ведь это маман все придумала, что я талант и так далее. Вот волейбол другое дело. – Володя хвастливо взмахнул здоровой рукой: – Лучше меня в школе никто не гасит!

– А Коля Быстров?

– Быстров?.. – Володя помрачнел. – А вот посмотрим, как они без меня сыграют.

– Да, как бы не проиграли, – сказал Алексей, очевидно твердо уверовавший в способности молодого спортсмена.

– Обязательно проиграют! – заверил его Володя. – Дело ясное.

– С этим-то ясно, – кивнул Алексей, дружески поглядывая на мальчика, – а вот почему тебя Коля избил и почему ты боишься, что его будут судить, вот это мне далеко не ясно. Можешь объяснить? – И Алексей, пройдя мимо оторопевшего Володи в квартиру, закрыл за собой дверь.

В конце коридора, точно спеша на выручку сыну, появилась Ангелина Павловна.

– Вы ко мне? – своим громким, властным голосом спросила она Кузнецова. – Прошу вас, проходите.

Она ввела Алексея в заставленную старинной мебелью столовую, кивком головы пригласила его сесть в стоявшее в углу кресло, а сама вместе с сыном села на широкий диван у противоположной стены.

Кузнецова и Мельниковых разделяло теперь широкое пространство всей комнаты, и от этого сразу как-то стало невозможным начать разговор просто и спокойно, поговорить, как хотел Алексей, по душам.

– Я решила, товарищ Кузнецов, забрать у вас свое заявление, – сказала Ангелина Павловна. – Володя так настойчив в своем великодушии, что мне пришлось уступить ему. Но этот отвратительный мальчишка, этот хулиган Быстров все равно плохо кончит. Дурные товарищи, дурная семья, дурные наклонности.

– Но этот отвратительный мальчишка, – заметил Алексей, – чуть ли не с первого класса дружит, с вашим сыном. Не странно ли, что эта крепкая мальчишеская дружба так вдруг печально окончилась? Разве тебе не жаль, Володя, потерять друга? – Алексей внимательно посмотрел на мальчика.

Володя не ответил ему.

– Нет, нет, и не пытайтесь их мирить! – возмущенно воскликнула Ангелина Павловна. – Простите, товарищ Кузнецов, но если вы пришли лишь за этим…

– К сожалению, Ангелина Павловна, я пришел не за этим, – поднимаясь, сказал Алексей.

– К сожалению?

– Да, к сожалению.

– Извините, но что же тогда привело вас к нам? – недоуменно спросила Ангелина Павловна.

– Что?.. – Алексей отошел от кресла и посмотрел в окно, за которым виднелись те же ряды зданий, те же воздушно-белые стены высотного дома, что были видны и в окна его квартиры. – Меня привело к вам, – сказал он после недолгой паузы, – желание получить ответ всего лишь на два вопроса.

– Спрашивайте, товарищ Кузнецов, и если я смогу… – Ангелина Павловна тоже поднялась, – смогу вам ответить…

– Лина, – входя в комнату быстрой, легкой походкой, сказал невысокий полный мужчина, – что тут у вас происходит?

– Гриня, прошу тебя, иди к себе, – поспешно двинулась навстречу мужу Ангелина Павловна. – Ты не должен волноваться…

– Хорошо, хорошо, я уйду, – покорно сказал Мельников, удивленно глядя то на жену, то на Кузнецова. – Но все-таки…

– А я бы очень просил вас, Григорий Семенович, остаться, – сказал Алексей, подходя к Мельникову. – Здравствуйте, профессор.

– Это наш судья, – с недовольным видом представила Кузнецова мужу Ангелина Павловна, – Несколько лет назад ты сделал его матери очень удачную операцию… Ну вот, вероятно, он зашел, чтобы… И к тому же он наш сосед… – Ангелина Павловна делала Алексею украдкой от мужа какие-то предостерегающие знаки рукой. – Впрочем, я и сама не знаю, чем мы обязаны визитом Алексею Николаевичу.

– Ах, так вы Кузнецов? – Мельников дружески проницательно смотрел на Алексея. – Ну, что же мой сын? Каков ваш диагноз, товарищ судья?

– Гриня, у тебя же сегодня серьезная операция! – умоляюще сказала Ангелина Павловна. – Тебе решительно нельзя волноваться!

– Ты находишь? – Маленький и совсем неприметный рядом со своей женой, профессор внезапно преобразился и, прямой, посуровевший, строго глянул на Ангелину Павловну. – Нет, мне нужно волноваться. Больше того – мне уже давно надо было начать волноваться. – Профессор перевел свой взгляд на Алексея. – Надеюсь, что еще не поздно?

– Надеюсь, что нет, – сказал Алексей. – Итак, Володя, попробуем все вместе ответить на два очень важных для нас вопроса.

– Первый? – жестко и громко произнес профессор.

– Да, первый, Володя: почему Николай Быстров, твой друг, ни с того ни с сего избил тебя?

– Но… – попыталась заговорить Ангелина Павловна.

– Молчи! – оборвал ее Мельников. – Володя, отвечай!

Но Володя молчал.

– Отвечай же! – приказал ему отец.

– Я не знаю, – прошептал мальчик. – Мама сказала, чтобы я с ним не водился, что у него…

– Да, я говорила и говорю, – перебила сына Ангелина Павловна: – Николай Быстров не годится в товарищи нашему Володе. Мальчик вырос без отца, с отчимом у него отвратительные отношения, с матерью тоже. У мальчика завелись скверные знакомые, да и сам он стал просто бичом всего дома. И с таким вот хулиганом из бог знает какой семьи должен дружить мой сын?

– Да… – неопределенно протянул Мельников. Подойдя к сыну, он присел рядом с ним на диван. – Итак, ты внял совету матери и порвал со своим школьным товарищем?

Володя утвердительно кивнул головой.

– Вам ясно? – обратился профессор к Кузнецову. – Насколько я помню этого Колю Быстрова, ему нельзя просто так указать на дверь и крикнуть: «Пошел вон!» Он всегда мне нравился своим упрямым и, я бы сказал, хорошей пробы характером… Ваш второй вопрос, товарищ судья?

– Второй вопрос: почему ты, Володя, боишься, что Быстрова будут судить за его хулиганский поступок?

– Да, почему? – спросил Мельников, беря сына за руку.

– Но это так естественно! – снова вмешалась Ангелина Павловна. – У Володи великодушное сердце, и он…

– Хорошо бы, коли так, – негромко заметил Алексей. – Хочется верить, что это так… – Он быстро подошел к Володе и, склонившись над ним, в упор задал ему вопрос: – А может быть, ты боишься его? Скажи, Володя, чего, кого ты боишься?

От этих слов да от прямого взгляда судьи Володя, как от удара, вскочил и опрометью бросился к дверям.

– Ты бежишь? – крикнул ему вслед отец. – Бежишь от правды?

Было слышно, как в коридоре хлопнула парадная дверь..

– Да, да, как это ты сказала, Лина?.. – мучительно растирая ладонью лоб, спросил Мельников и взглянул на жену. – Да, да… Мальчик вырос без отца… Так! Ну, а сын профессора Мельникова?

21

Два мальчугана, прямые и торжественные, несли в протянутых руках по огромному цветочному горшку. Густая цветочная поросль почти закрывала их лица, и, чтобы видеть дорогу, мальчуганы невольно задирали головы. Впрочем, могло быть и так, что ребята подняли свои носы от гордости: ведь путь свой, судя по всему, они держали в школу, над входными дверями которой висел большой яркий плакат.

– «До-бро по-жа-ло-вать!» – хором сложили ребята по складам большие буквы плаката. – Добро пожаловать! – радостно повторили они и ускорили шаг.

Но от школы их отделяла еще целая широкая полоса улицы.

Ребята остановились у обочины тротуара, разом, будто по команде, посмотрели из-за своих цветочных кустов налево, затем направо и, только удостоверившись, что путь свободен, разом же шагнули на дорогу.

– В школу? – настигая ребят, спросил Алексей.

– В школу! – важно кивнули они.

А один из мальчуганов, узнав Кузнецова, вежливо, как и подобает школьнику, приветствовал его:

– Здравствуйте, товарищ судья!

– Здравствуйте, ребята. – Алексей пошел рядом с мальчиками. – Я тоже в школу, – сказал он. – Пойдем вместе?

– Пойдем, – благосклонно согласился мальчуган, который узнал Кузнецова. – А вы к кому – к директору?

– К директору.

– А хотите, мы вам покажем, как к нему пройти? – предложил другой мальчуган. – У нас в школе столько лестниц и коридоров, что и заблудиться нетрудно.

– Ну, вы-то не заблудитесь, – уверенно сказал Алексей.

– Мы-то нет, а вот посторонний человек обязательно.

Ребята и Алексей вошли в здание школы.

В просторном, с высокими потолками вестибюле, где гулко звучали шаги, сверкала зеркальная гладь паркета и царила торжественная тишина, ребята вдруг умолкли и, робко переглядываясь, затоптались на месте.

– Так вам к директору? – почти шепотом переспросил Алексея один из мальчиков.

– К нему, к нему, – делая вид, что не замечает растерянности своих маленьких спутников, сказал Алексей. – Да вот боюсь, как бы не заблудиться.

– А вы идите вон по той лестнице, – неуверенно пробормотал другой мальчик. – А там… наверно… наверно…

– Ага, на третьем! – поддержал его Алексей. – Ну спасибо, теперь найду. – Он весело махнул мальчикам на прощание рукой и двинулся к лестнице. – А вам, ребята, надо повернуть сейчас по коридору направо, – услышали оторопевшие мальчуганы его удаляющийся голос, – потом снова повернуть направо – и вы у себя в первом классе «А»!

– И вовсе не «А»! – оскорбленно возразил один из мальчиков, тот, кто вызвался показать Кузнецову кабинет директора. – Мы в первом классе «В» будем учиться…

Но Алексея уже на лестнице не было. Взбежав на третий этаж, он вошел в учительскую, где собрался педсовет школы, и, оглядываясь, остановился в дверях.

Всё здесь, в этой просторной, светлой учительской с массивными книжными шкафами, сквозь стекла которых виднелись тома сочинений Ленина и Сталина, корешки энциклопедий, стройные ряды аккуратно расставленных учебников, было не похоже на полуподвальную комнату клуба, где несколько дней назад выступал Кузнецов. Но, едва успев оглядеться, он с удивлением отметил поразительное сходство этого педсовета с недавним собранием. Дело было не в помещении, не в обстановке, а в людях. Здесь, в учительской, Алексей увидел почти тех же людей, что были и в клубе. Разве только было их тут поменьше числом.

Алексей отыскал глазами Лену Орешникову. Она стояла у открытого окна и внимательно слушала выступавшего сейчас Зорова.

А вот и мать Алексея, и рядом с ней, как всегда строгая и прямая, Евгения Викторовна, и знакомые Алексею учителя. Но что это?.. В углу, втиснувшись в одно кресло, чинно сидели старик Орешников и домоуправ Князев.

«А они-то зачем здесь?» – с удивлением подумал Кузнецов, пробираясь к окну, где сидела Лена.

– Что же вы опоздали? – шепотом спросила девушка. Она пододвинулась, освобождая Алексею место рядом с собой.

– Задержался по пути, – так же шепотом сказал Алексей, прислушиваясь к словам Зорова.

Директор школы Валентин Александрович Зоров, по привычке то снимая, то надевая очки, отчего его лицо удивительным образом все время менялось, делаясь то строгим и суховатым, то мягким и даже растерянным, заканчивал свое выступление.

– Таковы итоги, товарищи, летних каникул, – негромко, но по-учительски отчетливо говорил он. – Есть у нас и достижения. Они видны прежде всего в результатах, какие принесли нам переэкзаменовки. Почти все ребята, получившие задания на лето, серьезно подготовились, и мы можем перевести их в следующие классы. Да, это, неоспоримо, наши плюсы в летней работе. Но есть и серьезные минусы. Серьезные потери. – Зоров надел только что снятые очки и обернулся к Лене: – Следует признать, товарищ Орешникова, что потери эти велики.

– И первая из них – Николай Быстров, – сказала Лена. – То, что мы упустили его из виду, что предоставили мальчика на все летние месяцы самому себе…

– Да и только ли его? – огорченно заметил Зоров. – Нет, не только. Выходит, надо, товарищи, шире ставить вопрос, когда говорим мы о наших упущениях. Главное из них – это небрежение… да, да, именно небрежение, и мое и ваше, товарищи педагоги… пионерской работой среди оставшихся в городе на лето ребят. Консультация отстающих, ремонт школы, повышение нашей с вами квалификации, планы, расписания – все это мы учли, включили в круг наших обязанностей, выполнили. А вот пионерскую-то работу доверили случайному в этом деле человеку, некоей Костюковой, которую и близко-то нельзя было подпускать к ребятам.

– Но нельзя же забывать о семье, Валентин Александрович… – сказала Евгения Викторовна.

– Да-да-да, согласен, – перебил Евгению Викторовну Зоров. – И семья и школа едины в общем деле воспитания, это так. Но бывают исключения. Например, семья Николая Быстрова. Да, к сожалению, мы забыли о ней, а нам бы надо было помнить, что в жизни этой семьи далеко не все обстоит благополучно. И вот нам напомнили: нашему ученику угрожает суд…

– Я разговаривала с Мельниковой, – с торжествующими нотками в голосе заявила Евгения Викторовна, – и я упросила, буквально умолила ее взять назад заявление, которое она подала в суд на Колю Быстрова.

– А зачем? Чего вы этим добьетесь? – спросила Лена.

– Как – чего? – изумилась старая учительница. – А того, дорогая моя Леночка, что мальчика теперь не будут судить. Разве этого мало? За мальчишескую драку – и в суд?.. Нет, нет, такая мера наказания представляется мне слишком суровой.

– Мальчишеская драка, Евгения Викторовна? – спросил Алексей. – Так ли все просто?

– А что же еще? – встревожилась учительница.

– Сдается мне, что есть тут и еще что-то, – уклончиво ответил Алексей. – Да, похоже, что есть…

– Очень похоже, Алексей Николаевич, – озабоченно сказал Зоров. – Мы все увлеклись оценкой проступка мальчика и забыли о главном: почему совершен этот проступок, в чем корень зла и велико ли это зло. Вспомните, товарищи, как умел наш замечательный педагог и писатель Антон Семенович Макаренко толковать иной самый незначительный случай, как умел за малым происшествием увидеть начало большой беды. Кстати, о Макаренко… – Зоров вышел из-за стола и прошел в угол учительской, где по-прежнему рядышком, как закадычные приятели, сидели старик Орешников и домоуправ Князев. – Вот, товарищи, послушаем-ка Михаила Афанасьевича Орешникова, отца нашей Лены, – сказал Зоров, представляя поднявшегося старика. – А от себя заранее скажу: все мы, педагоги, знаем и любим Макаренко, да не все умеем извлечь практическую пользу из его советов… Прошу, Михаил Афанасьевич. – И Зоров отошел в сторонку – к окну, где стояли Лена и Алексей.

– Что это вы такое задумали? – поинтересовался Алексей.

– А вот сейчас узнаете, – переглянувшись с Леной, загадочно улыбнулся Валентин Александрович.

– Так что же… – разок-другой кашлянув от смущения, заговорил Орешников. – Послушал я вас, товарищи, здесь да на собрании в клубе дома номер шесть и скажу прямо: дрянь дело.

– Дрянь! Ну просто дрянь! – поддакнул со своего места Князев и виновато развел руками.

– А ты руками – хватит, не разводи, – оглянулся на него Михаил Афанасьевич. – Тут за дело надо приниматься, а не жестикулировать. – Старик выждал, когда уляжется прокатившийся по учительской смешок, и продолжал: – Я, признаться, с Макаренко Антоном Семеновичем знаком бегло. Ну, читал, конечно, как всякий отец, но давно это было. А все же помню: великое уважение имел этот человек к труду. Труд – он, мол, и вскормит, и вспоит, и воспитает. Своих детей – а у меня их трое: инженер, офицер и вот, – Михаил Афанасьевич глянул на дочь, – будущий педагог – я от труда не отучал. И что ж? Семья у нас крепкая, дружная, даром что я да мать, когда поженились, неграмотными были. – Орешников погрустнел и задумался, точно припомнились ему сейчас далекие дни его безрадостной юности. – К чему я это все говорю? – после долгой паузы встрепенулся он. – А вот к чему… Хочу я, товарищи, предложить вам организовать при самом большом на вашей улице доме всякого рода трудовые кружки. Зачем? Да затем, чтобы в свободные от школы часы занять ребят делом, кому какое по сердцу, Чем баклуши-то бить, станут ребята кто столярничать, кто слесарничать, кто сад садить, а нет, так и еще что-нибудь…

– Милое дело! – привскочил на своем кресле Князев. – Ни тебе драк, ни выбитых стекол! Отдыхать поеду. Пять лет отпуска не брал, а тут поеду. В Кисловодск.

– Нет, ты сперва поработай, а уж потом про отдых заговаривай! – сердито осадил его Орешников. – А начинать, товарищи, – продолжал он, – нужно перво-наперво с того, о чем и здесь и на собрании в клубе говорилось: со двора дома. Трактором этот дворик перепахать надо. Трактором! Да так, чтобы всю заваль из него повынесло! – Орешников уверенным движением широко повел рукой. – Сад разобьем, – сказал он, мечтательно зажмурившись. – Эх, какой там сад будет!

– Клуб оборудуем, кружки, – снова подал свой голос Князев.

– Обязательно! – кивнул старик. – Раз мы за это беремся, значит будет сделано.

– Кто это «мы», Михаил Афанасьевич? – спросил Зоров. – Поясните товарищам.

– Я да други мои по несчастью – пенсионеры, – отозвался Орешников. – Среди нас на все руки мастера найдутся. Я уж кое с кем договорился. Согласны, с радостью. Ведь что получается, товарищи?.. Истосковались мы по работе. Руки плачут. Ну, смену там выстоять, конечно, тяжело, а в кружке поработать, показать ребятам, что и как, это для нас лучшим отдыхом будет.

– Удовольствием! – решительно сказал Князев. – А как же!

– Замечательно! Ну просто замечательно придумано! – поднялась со своего места молодая румянощекая учительница. – Как преподаватель физики, обеими руками голосую за ваше предложение, товарищ Орешников!

– Вот и хорошо! – ласково улыбнулся ей старик, довольный, что его план сразу же нашел такой горячий отклик. – А поможете?

– Ну конечно же! – Учительница глянула по сторонам, ища поддержки в ответных взглядах товарищей. – Убеждена, что все наши педагоги с радостью возьмутся вам помогать. Ведь это же такое важное дело! Подумайте, товарищи, куда это годится, когда иной старшеклассник не умеет ни проводку провести, ни стул починить, когда все его теоретические познания рушатся от практического столкновения с перегоревшим утюгом!

– Я решительно поддерживаю предложение Михаила Афанасьевича! – горячо, словно с кем-то споря, произнес Зоров.

– И я! – сказала Евгения Викторовна. – Ведь об этом как раз я и говорила в клубе. Важно, очень важно, чтобы дома у ребят всегда находилось интересное дело. Тогда никакие пресловутые опасности двора и улицы для нас не страшны.

– Можно еще и спортивную площадку в этом дворе организовать, да не одну, – предложил высокий молодой человек, по спортивной выправке которого нетрудно было угадать, что он преподает физкультуру.