Текст книги "На тихой улице"

Автор книги: Лазарь Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

4

В конце той же улицы, на которую выходил дом Кузнецова, чуть отступая в глубь тротуара, стоял старинный двухэтажный особняк. Своим главным входом он был обращен не на улицу, а во двор, где в тени старого тополя притулилась тележка продавщицы газированной воды и вдоль каменной ограды были расставлены длинные садовые скамьи. Здесь, у тележки и на скамьях, собралось довольно много народу. Слышался негромкий говор, заглушаемый веселым шипением водяной струи и звоном стаканов.

Возле тележки, высоко подняв в руке стакан с шипучей влагой, стоял большой, грузный человек в широком фланелевом пиджаке и с тяжелой тростью, картинно закинутой на плечо.

– Маша! – густым, проникновенным басом говорил он, обращаясь к толстой пожилой газировщице с круглым добрым лицом. – Маша, я взываю к твоей совести, к разуму, к твоему чувству долга, наконец! Одумайся! Перед входом в здание народного суда и на глазах у многочисленных свидетелей ты вновь свершила свой грубый недолив.

– Вам нельзя сладкое, Валентин Леонтьевич, – спокойно возразила Маша. – С вашим диабетом такая страсть к сиропу – преступление.

– Ну вот, преступление! – обращая смеющиеся глаза к соседям по очереди, воскликнул Валентин Леонтьевич. – А самоуправством заниматься не преступление? Мне, видите ли, нельзя сладкое, моему коллеге адвокату Петрову нельзя много воды…

– У него сердце, – сказала Маша, – вы же знаете!.. Ох ты, боже мой! – неожиданно всплеснула она руками. – Березка-то эта зачем сюда пожаловала?

Молодая девушка, в строгом сером костюме, быстрая, ясноглазая, с завитками светлых волос, что и в ветер и в безветрие норовят выбиться из прически, торопливо вошла во двор и остановилась, в замешательстве оглядываясь по сторонам.

– Вам куда, гражданочка? – участливо окликнула ее Маша, словно наперед зная, что с девушкой приключилась какая-то неприятность. – Неужто в суд?

– Да, мне нужно повидать судью Кузнецова, – кивнула девушка. – Скажите, пожалуйста, как к нему пройти?

– Развод, не иначе! – громким шепотом произнесла Маша. Забыв о своих стаканах, она сокрушенно подперла рукой щеку.

– Позвольте, позвольте, я вам все сейчас объясню, – поспешно подходя к девушке, учтиво приподнял шляпу Валентин Леонтьевич. – Адвокат Тихомиров.

– Лена Орешникова.

– Ага, Орешникова! Ну вот, дорогая моя товарищ Орешникова, во-первых, на наше с вами счастье, у судьи Кузнецова сегодня неприемный день, а во-вторых…

– Неприемный?.. – разочарованно протянула Лена. – Но почему же на наше с вами счастье? Он мне очень нужен.

– Знаете ли… – И адвокат взял Орешникову под руку тем простым, свободным движением пожилого человека, которого не поймут худо и не сочтут фамильярным за эту его короткость на первых же минутах знакомства. – Когда идешь к судье вот с этакими плотно сжатыми губами, – адвокат, с поразительной точностью подражая девушке, сделал такое же, как у нее, озабоченное лицо, – то в такие минуты бывает очень хорошо повременить и подумать – авось беда-то и не так велика.

– Да вы, собственно, о чем, товарищ Тихомиров? – улыбнулась Лена. – Мне действительно нужен судья, и я все уже обдумала.

– Скажите, это не развод? – шепотом спросил адвокат.

– Развод? – рассмеялась девушка. – Но я даже не замужем.

Кивнув оторопевшему адвокату, она быстро вошла в здание суда.

5

Истертые временем пологие ступеньки привели Орешникову в длинный коридор с чинно шествующей уборщицей и секретаршей, выскочившей из дверей какой-то комнаты, казалось, лишь для того, чтобы скрыться через мгновение в комнате напротив.

Лена быстро нашла дверь с дощечкой «Судья 3-го участка А. Н. Кузнецов» и вошла в приемную.

– Доложите, пожалуйста, товарищу Кузнецову: старшая пионервожатая десятой мужской средней школы Орешникова, – сказала она, обращаясь к сидевшей за столом женщине.

– Товарищ Кузнецов на судебном заседании, и вообще сегодня неприемный день, – рассеянно выслушав ее, сухо объявила женщина.

Она неодобрительно посмотрела на девушку, на ее нарядный костюм и новые туфли, и под этим холодноватым, по-женски проницательным взглядом уже немолодой, с бесцветным лицом секретарши Лене стало как-то не по себе и вспомнились утренние колебания: надевать или не надевать для посещения судьи свой лучший костюм и новые туфли.

«Ведь говорила же – не наряжайся!» – с досадой подумала она, чувствуя, как недавняя решимость обязательно повидать судью покидает ее. И все в этой слишком уж скромно обставленной комнате, с такой под стать мебели сухой секретаршей, как бы подтверждало ее сомнения: «И незачем было приходить. Здесь суд. Здесь даже секретарши смотрят по-особенному – сурово и неодобрительно. Поворачивайся и поскорей уходи».

Но Лена не очень-то любила поворачиваться и уходить, так ничего и не добившись. Да и эта постная женщина за столом положительно начинала ее злить.

– Ничего, я подожду, – с вызовом глядя на нее, сказала девушка.

– Но я же объяснила вам: сегодня неприемный день. Приходите завтра.

– Завтра? Ну нет, завтра я не могу. – Лена заметила, как удивленно расширились глаза секретарши, и, довольная, что хоть чем-то расшевелила ее, перешла в наступление: – Если здесь нельзя ждать, то я подожду в коридоре. И вообще, – это «вообще» она произнесла совсем как секретарша: высокомерно-протяжно, – почему у вас тут так хмуро? И мебель какая-то скучная, и вот занавески пыльные…

– Как?! – оторопев, воскликнула женщина. – Это приемная судьи, гражданка! – взорвалась она. – Здесь суд, а не театр. Ясно? И ждать в неприемные дни здесь нельзя. Я занята, мне работать надо.

– Ну и что ж, что суд? – невозмутимо заметила Лена. – В суде как раз и должно быть светло, чисто, просторно. Разве я неправа? – Она вежливо, благожелательно смотрела на секретаршу. – А эти занавески… Неужели так уж трудно вам было их постирать?

Разговор был окончен. Лена не стала ждать гневных слов, которые уже готовы были сорваться с губ вскочившей со стула женщины, и вышла в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь.

«Ну вот, всегда я так! – смеясь и досадуя на себя, подумала она. – Наговорю людям бог знает чего, а потом лезу к ним со своими просьбами».

Она прошлась по коридору, раздумывая над тем, стоит ли ждать, когда освободится Кузнецов, и сколько, собственно, ей еще придется ждать.

В конце коридора за чуть приоткрывшейся дверью послышался чей-то громкий, срывающийся на крик голос. Лена заглянула в просвет между дверными створками.

Она увидела довольно большую комнату, тесно заставленную тяжелыми, дубовыми скамьями, а в глубине ее – длинный стол, покрытый суконной скатертью, и массивные кресла с высокими, украшенными гербами спинками.

За столом, в самом высоком кресле, сидел Алексей Кузнецов, тот самый Алеша Кузнецов, которого Лена хорошо помнила еще по школе, когда он, ученик десятого класса, стал пионервожатым их отряда.

Трудно было поверить, что этот суровый и очень взрослый человек – таким сейчас представился девушке Алексей – и есть их бывший вожатый, их Алеша Кузнецов, которого ребята любя называли между собой «Кузнечиком», не столько за его фамилию, сколько за легкую, чуть подпрыгивающую походку и за легкий же, веселый нрав первого в школе спортсмена и озорника.

Трудно было поверить, что седой полковник и пожилая женщина, в которой Лена узнала учительницу из соседней школы Иванову, что оба эти уважаемых человека сидят по правую и по левую руку Кузнецова, а он – председательствующий – спокойно разбирается в чем-то чрезвычайно важном, что сейчас здесь происходит.

Внушительного вида пожилой мужчина, стоя перед судейским столом, что-то кричал, с возмущением глядя на Кузнецова.

Лена прислушалась.

– Не вам меня учить уму-разуму, товарищ судья! Вы мне в сыновья годитесь… – услышала она и испугалась, что Кузнецов смутится от этих резких слов, не сумеет должным образом на них ответить.

И действительно, Кузнецов как-то неуверенно провел рукой по лбу, а потом, склонив голову, начал перелистывать лежавшие перед ним бумаги.

«Промолчал!» – огорчилась Лена.

Мужчина же перед судейским столом все возвышал и возвышал голос:

– Да, сердцу не прикажешь, товарищ судья. И двадцать лет совместной жизни еще не доказательство прочности семейных уз. Поверьте мне, коль скоро я пошел на развод…

Тут Лена увидела сидевшую в первом ряду женщину, которая всякий раз, когда мужчина особенно возвышал голос, вздрагивала и, как бы соглашаясь с ним, печально кивала головой. Глядя на ее измученное лицо, Лена догадалась, что здесь сейчас слушается дело о разводе и что крикливый мужчина почему-то обязательно хочет развестись со своей женой, а той горько, стыдно и больно от его слов, от его резкого голоса, от всей его вызывающей манеры держать себя.

«Да осади же его! – чуть не вслух подумала Лена, загораясь возмущением против крикливого мужчины и недоумевая, почему Кузнецов так спасовал перед ним. – Уж я бы сказала! Я бы ему сказала!»

Она подалась вперед и, не замечая этого, оказалась на пороге отворившейся двери.

– Ну, довольно… – вдруг услышала она совсем негромкий голос, сразу даже не поняв, что это заговорил Кузнецов.

По мере того как он говорил и слова его доходили до ее сознания, она с радостью убеждалась, что именно так и следовало ему говорить с этим громкоголосым гражданином, именно так – убийственно спокойно и жестко, а вовсе не так, как хотела говорить она: накричать, обругать, да не просто, а самыми обидными словами, какие только могли прийти ей сейчас в голову.

– Ваши доводы, гражданин Винокуров, очень убедительны, – говорил Кузнецов. – Но, если верно, что двадцать лет совместной жизни еще не доказательство прочности семьи, следовательно верно и то, что пятнадцать лет отцовства еще не доказательство вашей привязанности к дочери.

– Но помилуйте! – воскликнул Винокуров.

– Нет уж, это вы нас помилуйте! – с внезапной запальчивостью оборвал его Алексей, но тут же, заметив удивленные взгляды народных заседателей, снова взял себя в руки и уже спокойно, даже подчеркнуто спокойно, продолжал: – Мы достаточно долго выслушивали ваши рассуждения и о том, что сердцу не прикажешь, и о том, что вы росли, а жена не росла. Словом, мы уже достаточно хорошо познакомились с вашими взглядами на семью. Но теперь речь идет не о ваших взглядах, а о судьбе вашей дочери: кто будет воспитывать ее – мать или отец, точнее – хорошо зарабатывающий, высококультурный отец или же больная, отставшая от жизни мать…

– Я вижу, что вы явно предвзято ко мне относитесь, товарищ судья! – с возмущением сказал Винокуров. – Между тем суд обязан рассматривать дела совершенно беспристрастно.

– Да, совершенно беспристрастно, – поднимаясь со своего места и укладывая разложенные на столе бумаги в папку, сказал Алексей. – Мы так ваше дело и рассматривали. Более того: мы только тем и озабочены, чтобы сохранить вашу семью. Но… – Алексей замолчал и, медля объявить об окончании судебного заседания, выжидающе посмотрел на Винокурова. Он ждал, что тот захочет еще что-то сказать, давал ему последнюю возможность одуматься.

Винокуров не понял Кузнецова и остался верен себе.

– Предупреждаю, что, если ваше решение не будет в мою пользу, – внушительно заявил он, – я обжалую его как незаконное…

– Да только ничего у вас из этого не выйдет! – не сдержавшись, крикнула Лена и замерла, прихлопнув рот ладонью.

Все, кто был в зале, оглянулись на нее.

– Дело слушается при закрытых дверях, гражданка! – строго сказал Кузнецов, но в глазах его зажглись веселые огоньки, сразу же напомнившие Лене прежнего Алешу Кузнецова. – Попрошу вас оставить зал.

Красная от смущения, девушка перешагнула порог. Захлопнув дверь, она снова очутилась в коридоре.

– Ну и ну! – только и могла произнести она, прикладывая ладони к разгоряченному лицу.

– Что вы еще такое тут натворили? – неожиданно послышался ехидный голос секретарши, и Лена, отняв руки от лица, увидела ее перед собой.

– Ох, и не говорите! – как старой своей приятельнице, доверительно сообщила она. – Меня, кажется, выгнали.

– Поздравляю вас! – торжествующе воскликнула секретарша. – Это вам, гражданочка, не клуб, а народный суд! – Не взглянув даже на Лену, она устремилась куда-то по своим неотложным делам.

Да, это был суд. Лена не успела сделать еще и шага, как в противоположном конце коридора появилась странная группа: два милиционера, в ногу погромыхивая каблуками сапог, вели перед собой молодого парня с заложенными за спину руками. У парня была наголо острижена голова, за небрежно расстегнутым воротом рубахи проглядывал синий крап татуировки.

Лена прижалась спиной к стене, но коридор был неширокий, и парень прошел совсем близко от нее. Глаза их встретились. Насмешливая улыбка тронула губы парня.

– Не бойсь, девонька, – с развязной веселостью сказал он, – не трону…

Парень и милиционеры прошли, а Лена долго еще стояла вот так – плотно-плотно прижавшись спиной к стене, с поднятыми к лицу руками.

Да, это был суд. Мужество окончательно покинуло девушку. Все было здесь незнакомо, необычно для нее. Вот даже Алексей Кузнецов, к которому она шла, рассчитывая, что с ним ей будет почти так же легко говорить, как когда-то, в школьные времена, – этот ее бывший пионервожатый, став судьей, неузнаваемо переменился. Только теперь Лена вспомнила, что она очень давно не встречалась с Алексеем. Вспомнила и о том, что Евгения Викторовна, Колина классная руководительница, решительно возражала против ее намерения идти в суд, А уж кто, как не Евгения Викторовна, мог лучше посоветовать Лене, как ей следует поступить! Так нет же, решила сделать по-своему!

Воспоминания о событиях и волнениях последних дней внезапно нахлынули на девушку.

Еще совсем недавно она и не помышляла о работе пионервожатой. Она была студенткой педагогического института, перешла на третий курс, а на каникулы ездила к тетке, жившей в таежном уральском городе, где было так замечательно, что и домой не тянуло. Но вдруг пришла телеграмма от матери: «Приезжай, заболел отец»…

Старый мастер, модельщик Орешников, тридцать лет проработавший на автозаводе, в цехе, где заводские чудодеи первыми находили формы тех самых машин, которые затем делал весь завод, должен был выйти на пенсию.

– Сердце! – многозначительно сказал ему заводской врач, – Второй звоночек, любезнейший Михаил Афанасьевич. Предписываю покой, покой и благодушие.

И вот в маленькой квартире Орешниковых навсегда умолк старый, похожий своим хриплым звоном на далекий гудок фабричной трубы будильник, который еще недавно поднимал всю семью ровно в шесть часов утра.

Михаил Афанасьевич тяжело переносил вынужденное безделье. Многолетняя привычка к труду, к заводу, к своему универсальному верстаку, на котором он умел, по его словам, делать все, что мечте угодно, не отпускала старика. И, хотя будильник молчал, каждое утро ровно в шесть часов слышала Лена из своей комнаты сердитое покряхтыванье отца, видно снова и снова вспоминавшего, что спешить ему уже некуда.

В семье Орешниковых Лена была самой младшей.

«Моя меньшая», – ласково говорил о ней отец, когда знакомил дочь с кем-нибудь из своих заводских приятелей.

Но теперь меньшая в семье оказалась ее главой: старший брат, Василий, служил пограничником где-то в Средней Азии, а младший, Степан, недавно окончивший горный институт, уехал работать в Кузбасс.

Переход Михаила Афанасьевича на пенсию, его внезапная немощь резко изменили привычный уклад семьи. Растерялась мать, привыкшая всегда и во всем полагаться на мужа, сдал и как-то сразу постарел отец.

Братья были далеко, и Лена поняла, что ответственность за стариков ложится на нее. Особой нужды бросать институт и поступать на работу все же не было, но девушка решила, что ей обязательно надо найти работу. Это ее решение, подкрепленное молчаливым одобрением матери, совпало с неожиданным предложением Валентина Александровича Зорова, директора школы, в которой Лена еще совсем недавно была ученицей, стать старшей пионервожатой.

Валентин Александрович полагал, что Лене, как будущему педагогу, очень полезно поработать год-другой вожатой, тем более что бросать институт из-за этого ей не придется. Зоров обещал помочь девушке перейти на заочный курс и действительно помог.

Итак, она учится и работает, и не просто где-нибудь, а в школе, среди ребят, знакомясь на практике со всем тем, что ждет ее в будущем, когда она получит диплом педагога. Все как будто бы складывалось самым лучшим образом. Но Лена, едва приступила к работе, столкнулась сразу со столькими трудностями, что даже и не успела как следует порадоваться тому, как все удачно у нее получилось.

Меньше всего думала она, что ее работа пионервожатой может быть хоть как-то связана с судом, что ей понадобятся совет и помощь судьи. Но вот она в суде…

Мысли девушки были прерваны появлением в коридоре Винокурова. По тому, как стремительно прошел он мимо нее, сердито бормоча что-то себе под нос, Лена заключила, что суд вынес неугодное ему решение.

Она подошла поближе к дверям зала, и, когда в коридор вышла жена Винокурова, печальная, с низко опущенной головой, девушка с участием заглянула ей в глаза, но ничего не спросила, поняв, что женщине сейчас не до разговоров.

Наконец в коридор вышел Кузнецов.

– Ну что? – позабыв даже поздороваться с ним и не думая о том, узнал он ее или нет, быстро спросила Лена. – Как вы решили?

– По-вашему, – устало улыбнулся Алексей, внимательно приглядываясь к лицу девушки. – Позвольте, позвольте, а ведь мы где-то встречались…

– И не раз, – рассмеялась Лена.

– Но где же? – Алексей задумался и тоже начал смеяться, смущенный тем, что никак не может вспомнить, где он видел раньше эту девушку.

– Я вам сейчас напомню, – сказала Лена. – Я Лена Орешникова. Я была пионеркой в том самом отряде, где вы были вожатым, я училась в той самой школе, где и вы, но только на шесть классов младше.

По мере того как Лена говорила, лицо Алексея расплывалось в радостной улыбке, и видно было, что он наконец узнал ее.

– Вспомнили?.. Что, переменилась? К худшему? – смеясь, спросила девушка.

– Леночка Орешникова! – радостно пожимая ей руку, воскликнул Алексей. – Ну конечно же, переменились! И пожалуй… Впрочем, судье в его рабочие часы говорить комплименты не положено.

– А у меня к вам дело, Алексей Николаевич, – становясь серьезной, озабоченно сказала Лена и почувствовала, что всем ее колебаниям пришел конец и она очень правильно сделала, что решилась обратиться за помощью к Кузнецову.

– Дело? Хорошо, тогда зайдем ко мне в кабинет.

Алексей ввел Лену в приемную. Не замечая недоуменных взглядов секретарши, он отворил перед девушкой дверь кабинета.

6

Они стояли друг перед другом – широкоплечий, сутулящийся за письменным столом Алексей и стройная, тонкая девушка, украдкой скосившая глаза на свое отражение в настольном стекле. Завитки светлых волос снова выбились из ее прически.

– Садитесь, Орешникова, и рассказывайте, что у вас ко мне за дело, – сказал Алексей.

Лена оглянулась, куда бы ей сесть, и, не решаясь погрузиться в глубину широкого кожаного кресла, примостилась на его ручке.

– Знаете, за судейским столом вас просто невозможно было узнать, – давая себе время собраться с мыслями, сказала она.

– Да и я вас не сразу узнал, – взглянул на Лену Алексей.

Он сел за стол и принялся читать какой-то документ терпеливо ожидая, когда Орешникова заговорит о своем деле.

– Алексей Николаевич, – наконец начала она, – я решила прийти к вам после долгих колебаний и, пожалуй, только потому, что и сейчас чувствую себя вашим школьным товарищем. Ведь школьный товарищ, даже если он и судья и даже если ты пришел к нему с какой-нибудь глупостью, не выставит тебя за дверь. Не правда ли?

– Надеюсь, что так, – заметил Алексей, подумав, что вот сейчас этот его «школьный товарищ», которого он помнил быстроглазой, дерзкой на язык непоседой девчонкой, что эта теперь уже совсем взрослая Леночка Орешникова станет путано объяснять ему что-то, и скорее всего о деле, где часто будет слышаться гневное «он». И Алексею стало невесело от мысли о предстоящем разговоре. «Ну зачем она пришла именно ко мне?» – подумал он, бессознательно противясь необходимости узнать от Лены какие-то новые подробности ее жизни, которые, должно быть, совсем не вязались с памятным ему светлым образом девочки из его пионерского отряда.

– Не смотрите на меня так сурово! – вспыхнула Лена, точно угадав, о чем думает сейчас Кузнецов. – Я не просителем к вам и не по личному делу.

– Вот как? – воскликнул Алексей, искренне радуясь, что его предположения не оправдались. – Не по личному?

– Нет, – тряхнула головой Лена и рассмеялась, вспомнив свой мимолетный разговор с адвокатом Тихомировым. – Скажите, ведь суд, наш суд, – девушка снова стала серьезной, – может же он вмешаться в судьбу человека, даже если как будто бы ничего страшного и не произошло, если человека как будто бы не за что и судить?

– «Как будто бы»? – переспросил Алексей.

– Да… – не совсем уверенно подтвердила девушка. – Вот с этим «как будто бы» я и пришла к вам, Алексей… – Она назвала его просто по имени, как называла когда-то, еще в школе, и смутилась, почувствовав неуместность такого обращения к судье. – Ведь я теперь пионервожатая и в той самой школе, где мы учились, – поспешно сказала Лена, как бы оправдываясь перед Кузнецовым за свою оговорку. – Алексей Николаевич…

– Что, Леночка? – рассмеялся Алексей, с интересом глядя на девушку и удивляясь, как переменилась она за те несколько лет, которые он ее не видел.

– Ну, тогда и я вас буду звать по имени, – облегченно вздохнула Лена. – Просто удивительно, как трудно привыкнуть к тому, что вы теперь судья!

– А вы – пионервожатая.

– Да в том-то и дело, что я никакая еще не пионервожатая, – огорченно сказала девушка. – Ничего-то у меня не получается!

– Это почему же?

– А вот послушайте… И месяца нет, как я стала вожатой. Сейчас каникулы, большинство ребят в лагерях или уехали с родителями на дачу, и я, приступая к работе, думала, что у меня будет время пооглядеться. Да не тут-то было! Оказывается, каникулы самое трудное время для школьных работников, которые остаются с ребятами в городе. Почему? А потому, что ребята за лето отвыкают от школы, от привычного им коллектива, часто предоставлены самим себе…

– А родители? – спросил Алексей.

– Вот-вот, из-за этих самых родителей я к вам и пришла, – сказала Лена. – Совсем еще недавно мне казалось, что пионерская работа – это дело общественное: работа с детьми, с учителями – и только. И, когда я проходила мимо этого вашего дома, я и в мыслях не имела, что когда-нибудь мне понадобится сюда прийти. Зачем? Суд казался мне чем-то особенным в жизни нашего общества, чем-то таким, что никогда не войдет в круг моих интересов.

– А оказалось, что это не совсем так? – внимательно глядя на девушку, спросил Алексей.

– Выходит, что не так… – Лена помолчала. – Как хорошо вы осадили этого Винокурова! – внезапно вспомнила она. – Он, конечно, скверный, черствый человек, но… Но вот и нет больше семьи Винокуровых.

– Да, – невесело усмехнулся Алексей. – Сердцу, видите ли, не прикажешь…

– Какое там сердце! – запротестовала Лена. – Нет, я неправа: чувство, сердце – в этом-то все дело. – Неожиданно Лена поднялась и, выпрямившись, зазвеневшим от волнения голосом сказала: – А вот и еще одна семья… Что ж, тоже ссора, ожесточение, развод? А то, глядишь, и того хуже – руки за спину и в тюрьму?

Подражая парню, который встретился ей в коридоре суда, девушка сделала несколько быстрых шагов по комнате, сгорбившись и закинув за спину руки.

– Что это? – поднялся Кузнецов.

– Сейчас я видела такого, – тихо произнесла Лена. – Пустые глаза, кривая усмешка. Вор?.. Убийца?.. Как это могло случиться, Алексей? Кто допустил? Кто виноват? Ведь парню не больше восемнадцати лет!

– Не знаю, Лена. Суд установит.

– Суд? А это уже не поздно, раз суд?

– Бывает, что и не поздно.

– Тогда скажите, Алексей: если в семье неблагополучно, если из-за этого неблагополучия с хорошим до недавнего времени мальчиком начинают твориться скверные вещи и если перепробованы все средства воздействия, какими располагаем мы, комсомол, – скажите, могу ли я обратиться за помощью к судье?

– Да, конечно.

– Так вот, я хочу рассказать вам про одного паренька, которому, по-моему, сейчас очень худо. А как помочь ему, я и не знаю. Коля Быстров…

– Так, так… – с интересом сказал Алексей.

– Вы его знаете?

– Наслышан. Впрочем, мы ведь живем с ним в одном доме.

– Да, в доме, где несколько тысяч жителей.

– И все-таки я его знаю.

– Ну, а я хоть и не живу с ним в одном доме, теперь наслышана о нем, пожалуй, куда больше вашего, – продолжала Лена. – Несколько месяцев назад мать этого мальчика второй раз вышла замуж. Его отец, военный моряк, погиб в годы Отечественной войны. Новый муж, насколько можно судить со стороны, человек неплохой. Вот вам его характеристика по отзывам сослуживцев: хороший производственник, общественник; кажется, по-настоящему хорошо относится к своей жене и, кажется, серьезно относится к своим обязанностям отца. Он так и называет пасынка – сыном.

– Так что же вас беспокоит, Лена?

– А вот мальчик после замужества матери стал неузнаваем. Мне рассказывала о том, как вел он себя последние месяцы в школе, его классная руководительница, Евгения Викторовна. Вы ее, наверно, помните?

– Еще бы! – утвердительно кивнул Алексей. – Строгая была женщина, но справедливая.

– Она и теперь такая, хоть и сильно постарела, – заметила Лена. – Евгения Викторовна рассказала мне, что Коля Быстров, хороший парень, с отличными задатками, отличный ученик, спортсмен, стал превращаться, попросту говоря, в хулигана. Драки, пропуски занятий, грубые выходки… Ну, а сейчас, летом, он окончательно отбился от рук.

– И вам думается, что всему виной его отчим? – спросил Алексей.

– Просто не знаю, что и сказать, – огорченно вздохнула Лена. – Ведь отчим-то хороший человек. «Хороший человек» – так говорят о нем и соседи по квартире.

– Кстати, вот заявление, – сказал Алексей, указывая глазами на лежавший перед ним листок. – Заявление от матери Володи Мельникова, избитого Быстровым.

– Значит, она все же подала в суд? – испуганно спросила Лена, и на лице ее отразилось искреннее огорчение. – Мы с Евгенией Викторовной так этого боялись…

– Но и вы пришли в суд, – задумчиво глядя на девушку, сказал Алексей.

– Да, пришла. Но заявление Мельниковой – это уже то, что может вас заинтересовать, а мой сбивчивый рассказ – ну что это, как не признание своей беспомощности? Помогите, а в чем – я и сама не знаю!

– Попробуем, Лена, помочь друг другу, – помолчав, сказал Кузнецов, мысленно связав сейчас и свою утреннюю встречу с Мельниковой и свой разговор с Леной в одну, еще пока неясную для себя задачу, над которой, он чувствовал это, ему нельзя не призадуматься. – Хотя как будто бы дело ваше и впрямь можно было бы решить без суда. – Он усмехнулся: – Вот и опять это «как будто бы»…

– Я очень рада, Алексей, что нашла у вас сочувствие, – сказала Лена.

– Признайтесь, Лена, – улыбнулся Алексей, – вы не прикладывали руку к этому моему предстоящему выступлению в клубе домоуправления? Вот и тема такая неожиданная: «Наши дети»…

– Разве только чуть-чуть, – рассмеялась Лена. – Мне подумалось, что будет очень хорошо, если судья выступит перед своими избирателями с беседой о детях.

– Да, пожалуй. Но говорить о детях с позиций судьи – дело нелегкое… Эх, и задали вы мне работу! Вторую неделю готовлюсь!..

– Смотрите! Смотрите! – Протянув вперед руку, девушка подбежала к окну.

А за окном, через двор суда, к обитому железом автобусу с единственным зарешеченным оконцем шел под конвоем двух милиционеров тот самый парень, о котором только что рассказывала Лена Кузнецову. Как и в коридоре суда, он шел не спеша, вразвалку, с независимым видом поглядывая по сторонам, но его судорожно сцепленные пальцы за спиной и эта вот болезненная сутулость юношески крепкой спины никого и ни в чем не могли обмануть.

– Да как же это?.. – подавленно произнесла Лена, с глубоким огорчением глядя на подошедшего к ней Алексея. – Ну, а Быстров?.. Неужели и его будут судить?..

– Не знаю, – сказал Алексей, провожая глазами, медленно отъезжавшую от здания суда арестантскую машину. – Ничего еще пока не знаю…

Лена вдруг заторопилась, поспешно протянула Алексею руку и пошла к дверям. Стоя у окна, Алексей увидел, как Лена вышла из суда. Он долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом соседнего дома.

Отворилась дверь, и в комнату быстрой, уверенной походкой вошла высокая пожилая женщина. На ней был коричневый форменный костюм с прокурорскими погонами; забранные на затылке в тяжелый пучок волосы отсвечивали сединой. Приглядеться к этой женщине – простое, доброе лицо, усталые морщинки возле глаз, по-доброму круглый с ямочками подбородок. Но если повнимательнее заглянуть в ее глаза, спокойные, твердые, то возникшее было сравнение с пожилой домашней хозяйкой, которая умеет готовить вкусные кушанья и заботиться о рубашках своего подросшего сына, исчезнет, и вы невольно внутренне подтянетесь под ее суровым, проницательным взглядом. Если же не поддаться первому впечатлению от доброго подбородка и усталых морщинок и не удивиться суровому взгляду и прокурорским погонам на плечах этой женщины, то перед вами возникнет ее подлинный образ – человека большого жизненного опыта, много повидавшего хорошего и плохого, женщины из тех, которые только у нас смогли выйти за рамки привычных семейных забот и стать общественными деятелями.

– Ну, что же вы, Алексей Николаевич! – громким, резковатым голосом заговорила она. – Опять напоминать вам, что время завтракать?

– Виноват, виноват, Вера Сергеевна, иду.

– Последний раз выступаю в роли вашей няньки! – с напускной строгостью сказала Вера Сергеевна. – И то исключительно из уважения к вашей матери: просила меня последить, чтобы ее Алешенька не забывал завтракать и обедать. А ее Алешенька принимает в неприемные дни каких-то молоденьких девушек.

– Старшую пионервожатую из десятой школы, – заметил Алексей.

– И что же из этого следует?

– Кстати, Вера Сергеевна, – склонился над своим столом Кузнецов, – как с делами о квартирных кражах в доме номер шесть?

– Пока что ничего нового. Такое впечатление, Алексей Николаевич, что кражами в вашем доме – ведь это, кажется, дом, где вы живете? – занялись весьма опытные преступники. Этакий, как говорит наш следователь Беляев, «лихой почерк», и причем один и тот же почерк, у авторов всех этих преступлений.

– И в том же доме, – негромко, как бы раздумывая вслух, произнес Кузнецов, – стали наблюдаться случаи хулиганства, драки, детская безнадзорность. – Он протянул прокурору заявление матери Володи Мельникова: – Вот, почитайте. И вот еще.