Текст книги "На тихой улице"

Автор книги: Лазарь Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Куда же вы, Иван Петрович? – окликнул его Алексей. – У меня вопрос к вам заготовлен, а вы уходите!

– Я покурить, – буркнул от дверей старик. – Отроду от ответа не убегал.

Он достал из кармана жестяную коробочку из-под карамели и, зажав между толстенными пальцами крохотный лоскуток бумаги, стал крутить папироску.

– Вот вы, Иван Петрович, говорили сейчас о том времени, когда я был чуть ли не самый большой озорник на всей нашей улице, – посмеиваясь, сказал Алексей, направляясь по проходу к дверям, где сосредоточенно слюнил свою самокрутку дворник. – Давно это было, лет пятнадцать назад, и многое переменилось за эти годы в нашей жизни, а вот двор наш каким был, таким и остался. – Алексей подошел к окну. – Посмотрите, – сказал он серьезно. – Всё те же кучи мусора по углам, те же развалюхи-сараи, темные закуты и дыры в подвал. И среди всего этого – дети!.. Вот разве только садик на бугорке – и вся новость за пятнадцать лет… Товарищи!.. – Алексей обернулся от окна, взглянул на мать, возле которой он сейчас стоял, мельком подумал: «Кажется, одобряет». – Можем ли мы мириться и дальше со всем этим? Разве не ясно, что в воспитании ребенка одинаково важно и то, как живет он в семье, и то, как воспитывают его в школе, и, наконец, то, как влияет на него улица. Да, именно улица, двор, где он играет с товарищами, где часто он предоставлен самому себе…

– Вот-вот – предоставлен самому себе! – порывисто поднялась Евгения Викторовна, маленькая седенькая женщина с энергичным, в мелких морщинках лицом. – Худо, когда мы начинаем устанавливать какие-то несуществующие границы наших обязанностей в деле воспитания детей: учителю – школа, родителям – дом. Тогда-то и образуется некая нейтральная зона, ничья земля, где часто не встретишь ни учителя, ни родителя. Тогда-то и получается, что главным инструментом воспитания в этой нейтральной зоне, которую мы называем улицей и двором, может стать метла дворника. – Старушка насмешливо глянула на Кузнецова. – Добро, если инструмент этот окажет свое благое влияние. Ну, а если нет?

– Совершенно верно, Евгения Викторовна! – громким своим голосом поддержала старую учительницу Мельникова. – Когда ребенок предоставлен самому себе, то он неизбежно идет на улицу, во двор, встречается там с дурными явлениями, подвергается дурному влиянию.

– Но я говорю вовсе не о том, чтобы не пускать наших детей на улицу! – протестующе возвысила голос Евгения Викторовна. – Смешно и нелепо, когда родители занимаются мелочной опекой своих ребят-школьников, не дают им и шагу самостоятельно сделать. Или вы хотите, Ангелина Павловна, чтобы ваш сын, как принц какой-нибудь, жил в мраморном замке? Нет, я говорю не о какой-то искусственной изоляции ребят от пресловутых опасностей двора и улицы, а о том, чтобы сообща покончить нам с этими пресловутыми опасностями там, где они есть.

Алексей ждал, что Евгения Викторовна скажет еще что-нибудь, но она так же стремительно, как и поднялась, села на свой стул, сухонькая, прямая и строгая, как и с десяток лет назад, когда была она его классной руководительницей.

– У меня вопрос к присутствующему здесь домоуправу, – соскакивая с подоконника, сказала Лена Орешникова. – Вот уже почти месяц, товарищи, как я добиваюсь, чтобы домоуправление вашего дома всерьез занялось благоустройством двора. Скажите, товарищ Князев, когда же наконец вы приступите…

– Минуточку! Минуточку, товарищи! – вынырнул откуда-то из задних рядов домоуправ.

Он взошел на сцену не спеша, виновато развел руками и, усевшись за маленький председательский стол, громко постучал жестким ногтем по графину с водой.

– Вы кончили, товарищ судья? – спросил он у Алексея.

– Да, – сказал Алексей, довольный так вдруг свободно завязавшимся в зале разговором. – Вот, кажется, товарищ Орешникова собирается нам что-то сказать. Послушаем ее.

– Минуточку! – сухо возразил Князев. – Все по порядку. Какие будут вопросы к докладчику, товарищи? Задавайте вопросы в письменной и устной форме. Прошу!

– Беру на себя смелость, товарищ Князев, несколько нарушить порядок и задать сначала вопрос не докладчику, а вам, – сказала Лена, быстрыми шагами направляясь к сцене.

– Ну что ж, спрашивайте, – вздохнул домоуправ и снова виновато развел руками, наперед зная, что ничего хорошего ждать ему от вопроса Орешниковой не приходится. – Только по существу, по существу беседы товарища судьи.

– Я по существу и спрашиваю! – не обращая внимания на жестикуляцию домоуправа, запальчиво сказала Лена. – Когда же наконец мы приведем в порядок двор этого огромного дома, где живет так много ребят? Насадили десяток деревьев и успокоились! Напрасно! Успокаиваться-то рано. Взять хотя бы ваш знаменитый «заповедник». Почему до сих пор красуется посреди двора никому не нужная кирпичная стена? Почему скамейка возле этой стены стала каким-то филиалом пивной? Почему, наконец, когда я и ребята пришли разбирать эту стену, то не кто иной, как домоуправ Князев грудью стал на защиту этого злачного места? Скажите, товарищ Князев, за что так полюбился вам самый темный угол вашего двора?

– Не мне, не мне, а архитектору района и иже с ним, – прикладывая для пущей убедительности руки к груди, вкрадчиво сказал Князев. – Я, товарищ Орешникова, домоуправ, а не самоуправ. Я, ежели хотите знать, все сараи бы во дворе пораскидал, да нет на то моей власти.

– Так получите разрешение или хотя бы не мешайте другим.

– Разрешение? – усмехнулся Князев. – Это другой разговор. Десяток резолюций да месяца три на хлопоты – и стены как не бывало.

– Мы бы убрали эту стену без всякого разрешения. Нечего было мешать.

– Стену бы вы убрали, дело ясное, – грустно согласился Князев. – Сломать стену – плевое дело, а вот кто в ответе бы остался? Князев, вот кто. Вам в мячик играть, а Князеву по шее получать. Нет, без разрешения не могу. Хоть убейте – не могу.

– Не знаю уж, по разрешению или без него, но стену эту мы разберем, – твердо сказала Лена. – Верно, очень верно говорил здесь Алексей Николаевич: пообвыкли да пригляделись мы к тому, что делается вокруг нас, и порой не замечаем самых вопиющих безобразий…

В это время, точно иллюстрируя слова Лены, во дворе раздались звон разбитого стекла, тревожные крики ребят и отчаянный женский возглас: «Опять выбили, ироды!»

– А как же с внуком-то моим, с Колей? – в воцарившейся тишине печально проговорила Анна Васильевна. Она с надеждой посмотрела на Кузнецова: – Вот говорите, что и для вас он не чужой, а судить собираетесь…

Алексей, не зная, что ему сказать сейчас Анне Васильевне, медлил с ответом.

– Да, да, вижу – многие упрекают меня за то, что я решила наказать Быстрова! – возбужденно произнесла Ангелина Павловна. – Но ведь у Володи сломана рука. Подумайте, у моего сына… – Ангелина Павловна уткнула лицо в платок и заплакала.

– Но как это случилось? – недоуменно оглядываясь по сторонам, спросила Евгения Викторовна. – Я же отлично знаю этих ребят. Быстров и Мельников всегда были неразлучными друзьями. Нет, просто ума не приложу…

Права, тысячу раз права была Евгения Викторовна, заговорив о том, как вредно устанавливать какие-то границы для учителей и для родителей в деле воспитания ребят.

«Верно, там, где проводятся такие границы, – думала Лена, – непременно случится какая-нибудь история вроде той, что произошла в жизни Коли Быстрова. Мальчик долгое время был предоставлен самому себе. Школа рассчитывала на семью, семья – на школу. И где-то буквально на пути между школой и домом Быстров оказался наедине со своим горем, со своей обидой, был лишен поддержки, совета взрослого друга».

Выступление Алексея, его неожиданный для многих поворот разговора, когда во всем своем неприглядном виде возник перед глазами собравшихся в клубе жильцов двор их дома, – все это не могло не найти здесь горячего отклика.

Самые неожиданные ораторы выходили сейчас на сцену клуба. Попросила слова и Анна Васильевна. Должно быть, это было ее первое публичное выступление за всю жизнь. Страшно волнуясь, не зная, куда девать руки с дрожащими, точно перебиравшими петли вязания пальцами, Анна Васильевна рассказала о том, как она и еще несколько стариков высадили во дворе два десятка молодых лип, разбили несколько цветочных клумб. Анна Васильевна хотела рассказать собравшимся о своем горе, о беде, что стряслась с ее внуком, о Дмитрии Алексеевиче Титове, за которого недавно вышла замуж ее дочь, а рассказывала про деревья и цветы, но все понимали ее и сочувствовали ее горю.

– Вот если б сил у нас, стариков, было побольше – заключая свое выступление, сказала Анна Васильевна, с укором поглядев на управляющего домом, который тут же с привычной готовностью развел руками. Впрочем, общее оживление коснулось и его. Он даже забыл на время про свою выразительную жестикуляцию и, разоткровенничавшись, признался собранию, что много лет кряду отпускались райсоветом на благоустройство их двора немалые деньги, да вот использовать эти деньги так и не сумели.

– Не осваивали… виноват… – умиляясь собственному чистосердечию, говорил Князев. – Есть, есть за мной грешок, дорогие товарищи…

Отец Лены, слушая все эти разговоры, только одобрительно похмыкивал себе под нос. Был он здесь человеком посторонним и выступать считал для себя неуместным.

Но, видать, и его встревожила какая-то дума, и, словно прикидывая что-то, старик нет-нет, да и бросал быстрые взгляды в окно, за которым, погружаясь в вечерний полумрак, лежал во всей своей неприглядной красе огромный и шумный двор.

15

Пока в клубе продолжалось собрание, жизнь на дворе шла своим чередом.

Солнце уже скрылось за высокими стенами, и во дворе быстро сгущались сумерки.

Только лишь унялся шум, вызванный неудачным полетом мяча, отскочившим от ноги какого-то юного футболиста прямо в оконное стекло, как снова завязалась между ребятами жаркая схватка и снова азартные «Пас! Гол! Штука!» огласили воздух.

Коля Быстров вышел из дверей своего подъезда, глянул в далекий угол двора, где возились около машин шоферы, и, не найдя того, кто был ему нужен, направился к проходу на улицу.

– Сыграем? – крикнул ему стоявший «в воротах» – между двух кирпичей – паренек с всамделишными вратарскими щитками на коленях.

– Играй, играй, дыра! – отмахнулся Коля.

– Мастер спорта! – обиженно сказал паренек. – Зазнался!

– Что?! – метнул на него взгляд Быстров, собираясь проучить мальчугана за непочтительность, но раздумал и побрел дальше.

Во двор, отрывисто сигналя, въехала машина Симагина. Коля увидел Симагина за рулем и побежал наперерез машине, уже тормозившей у дверей гаража.

– Здорово! Как живешь? – выходя из машины, дружески хлопнул рукой по плечу Быстрова Симагин. – Ну, что нос повесил?

Коля не ответил.

– Да, брат, дела!.. – сказал Симагин, замыкая машину. – В суд на тебя подала моя хозяйка. Заварил кашу. И чего это вы не поделили, дружки-пирожки? За что ты его? – Симагин был весел, довольно щурил свои маленькие со смешинкой в зрачках глаза.

Небрежно расстегнутый на груди китель и сдвинутая на затылок кепчонка с крохотным козырьком отлично довершали весь его облик – добродушного, простецкого парня из тех, кто так всегда нравится ребятам, особенно если такой вот хороший и простой парень умеет водить машину, да еще из бывших военных моряков.

– Значит, было за что, – не глядя на Симагина, отозвался Коля.

– «Было, было»! Вот засудят, тогда будешь знать. Учти первую заповедь, парень: не попадайся! А ты, как куренок, сам голову подставляешь.

– Николай! – услышал вдруг Коля такой знакомый ему спокойный, негромкий голос.

Мальчик обернулся и увидел приближающегося к нему отчима.

Как и всегда, Титов был безукоризненно одет, подтянут, нетороплив. Как и всегда, движения его были легки и будто наперед продуманы до мельчайших подробностей: и этот вот приветственный кивок головой, которым он наделил Симагина – короткий, суховатый, и этот пружинистый шаг, и даже небрежно заложенная за спину рука. Спокойная улыбка, спокойный, приязненный взгляд, обращенные к мальчику, улыбка и взгляд, несколько не вяжущиеся с холодноватым «Николай».

– Почтеньице Дмитрию Алексеевичу! – приподнял свою замасленную кепочку Симагин. – А мы тут с вашим пасынком по автомобильным делам беседуем.

– С моим сыном, – поправил Симагина Дмитрий Алексеевич. – Николай, – обратился он к мальчику, – ну сколько же раз мы будем обсуждать один и тот же вопрос?

И опять под его спокойным и вовсе не строгим взглядом Коле стало не по себе, и снова вспыхнуло в нем пригасшее было чувство враждебности к отчиму.

– Через несколько дней начало занятий, – продолжал между тем Дмитрий Алексеевич, – а ты и не подумал взять в руки учебник и не подумал повторить кое-что из пройденного, хотя с немецким, например, у тебя явно неблагополучно.

– Еще назанимается, назубрится, – благодушно сказал Симагин. – Эка беда – немецкий!

– Вот именно, «эка беда», – не возвышая голоса, кивнул Дмитрий Алексеевич. – Эка беда! На молодого человека подали в суд. Молодой человек озабочен стяжать себе лавры хулигана. Больше того, мой сын не желает…

– Я не сын вам! – чуть слышно произнес Коля. – И я не хулиган… Я…

– Ты сын моей жены, Николай, – печально покачал головой Дмитрий Алексеевич. – И поверь мне, мой дорогой…

– Нет, я не хулиган! – загораясь гневом, повторил Коля.

– И поверь мне, мой дорогой, – точно не слыша его слов, продолжал отчим, – я был бы просто счастлив, если бы мог не тревожиться за твое скандальное поведение…

Дмитрий Алексеевич снова, теперь уже на прощание, коротко и сухо кивнул Симагину и отошел, направляясь к выходу со двора.

– Да… папаша тебе достался, прямо сказать, аккуратный, – проводив Дмитрия Алексеевича насмешливым взглядом, покрутил головой Симагин. – Так что же ты с немецким подкачал, дорогуша? Нехорошо!

– Борис Федорович, – с неожиданной страстностью в голосе сказал Коля, – скажите, таких, как я, принимают в мореходное училище?

– Таких, как ты? Нет. Маловат еще.

– А если я очень попрошу? Расскажу, что отец мой был моряком? Если…

– Как сына погибшего на войне героя?.. – в раздумье протянул Симагин. – В Нахимовское, пожалуй, возьмут, а вот в мореходное рановато. А что тебя так припекло, парень? От суда бежишь? Не поможет. Суд тебя и в Одессе, и в Симферополе, и в Севастополе – везде достанет.

– Как же, как же мне быть? – потерянно спросил Коля. – Неужели теперь все погибло и я не смогу поступить в мореходное училище?

– С судимостью? – Симагин прищурился, точно прикидывая шансы Быстрова на поступление в училище. – Нет, брат, не примут. – И, помолчав, добавил: – Вот разве что попробовать выручить тебя, поговорить с хозяйкой?

– Не надо! – вспыхнул Коля.

– Да ты не ершись, не ершись, я дело говорю. – Симагин задумчиво смотрел на паренька и вдруг, приняв какое-то решение, заговорил быстрым, убеждающим шепотом: – Так вот, с хозяйкой я обещаю тебе поговорить. Она со мной, прямо скажу, считается. Теперь второе – мореходное училище. Есть у меня кое-какие дружки в Одессе, и с этим можно будет наладить. Но только и ты цени, брат, мое такое отношение. Я вот на все для тебя готов: на мотоцикле ездить научил, в деньгах выручал, а ты пустяковой моей просьбы выполнить не желаешь.

– Борис Федорович, да я ведь не отказываюсь, – мрачнея и отодвигаясь от Симагина, сказал Коля. – Хотите, я хоть каждый день буду вам машину мыть? Хотите, папиросы носить буду, пиво? Только не просите вы меня шпионить за людьми, не могу я этого. Ну не могу!

– «Шпионить», «шпионить»! Слово-то какое выдумал! – с досадой процедил сквозь зубы Симагин. – Мне что нужно: узнать, когда в вашей квартире никого не будет, вот и все. А ты – шпионить!..

– Зачем это вам, Борис Федорович? – не сводя глаз с лица Симагина, спросил Коля. – Зачем вам надо знать об этом?

– Зачем? – беспечно усмехнулся Симагин, – Ну что ж, скажу. А то ты что-то глаза таращить стал, думаешь небось не то, что нужно. У вас в квартире инженер Луняков живет?

– Ну, живет.

– А дверь у него в комнате не запирается, точно?

– Не запирается. У нас все жильцы в квартире дверей не запирают.

– Как же, честность! – кивнул Симагин. – Выходит, к нему в комнату зайти ничего не стоит. Верно?

– Без спроса, когда его не будет дома? – удивленно спросил Коля.

– В этом-то и весь фокус! – успокаивая встревоженного мальчика, громко рассмеялся Симагин. – А знаешь зачем? Затем, чтобы посмотреть, какой у Лунякова конструкции телевизор. Он, говорят, какие-то усовершенствования придумал. Интересно взглянуть…

– А вы бы попросили его, Борис Федорович, он бы вам сам показал.

– Показал бы? Черта с два! Мы с ним не в ладах, парень!.. Ну, теперь ясно, зачем мне нужно попасть в комнату к Лунякову?

– Ясно.

– Поможешь?

Быстров отвел от Симагина глаза и не ответил.

– Поможешь, спрашиваю? А уж я с хозяйкой поговорю… И насчет мореходного… Ну как? Чего молчишь?

– Помогу, – тихо сказал Коля. – Ведь вы только посмотреть, правда?

– А что же еще? – казалось, искренне изумился Симагин. – Ясное дело, взгляну – и до свиданья.

Желая покончить с этим разговором, он быстро подошел к дверям гаража и, отомкнув их, движением руки пригласил Колю следовать за ним.

Стоило лишь мальчику переступить порог гаража, как он сразу повеселел. Ярко вспыхнувшая под потолком лампа осветила множество самых удивительных и увлекательных предметов. Гараж у Симагина был оборудован с щегольской шоферской тщательностью. В каждой мелочи – в переносной с длинным шнуром лампочке, что висела у входа, в аккуратно расставленных вдоль стен строго по росту канистрах, в бесчисленном множестве до блеска начищенных инструментов, лежавших на специальных полках, полочках и подставках, – буквально во всем чувствовалась здесь заботливая рука человека, хорошо знающего и любящего свое дело.

– Вот, навел порядочек, – с довольным видом оглядываясь по сторонам, сказал Симагин. – Капитанский мостик, а не гараж! Блестит, а?

– Блестит! – восхищенно произнес Коля. – Борис Федорович, а можно мне… – Руки мальчика невольно потянулись к стоявшему у стены совсем новенькому, поблескивающему красным лаком мотоциклету.

– Ага, разглядел! – обрадованный эффектом, который произвел на Быстрова мотоциклет, усмехнулся Симагин. – Игрушка, а не машина! Легкая, быстрая, тянет что твой трактор. – Симагин испытующе взглянул на Колю. – Небось станешь просить сейчас, чтобы дал прокатиться? А если помнешь или покарябаешь? Это ведь не старый драндулет, на котором я тебя ездить учил.

– Не помну! – с волнением сказал Быстров, осторожно дотронувшись руками до новеньких, будто затянутых в замшевые перчатки, рукояток руля. – Честное слово… Я бы осторожно, по-тихому…

– Ну ладно, выкатывай, – выждав с минуту для пущей важности, великодушно разрешил Симагин. – Так уж и быть, попробуй.

Коля этого только и ждал. Через секунду мотоциклет был выведен из гаража, и мальчик, нетерпеливо выслушивая последние наставления шофера, готовился уже запустить мотор.

– Значит, уговор наш помнишь? – придержав Быстрова за плечо, спросил напоследок Симагин.

– Помню, – мрачнея, кивнул Коля.

– Ну смотри! Я-то тебе ни в чем не отказываю, а ты – чуть о чем попрошу, сразу уж и нос в сторону. – Симагин беспечно улыбнулся, желая показать Быстрову всю несостоятельность его сомнений, но беспечная улыбка, едва появившись на лице Симагина, тут же и исчезла. «Кто это?» – направил он настороженный взгляд на появившегося во дворе незнакомого ему человека.

Через двор, спокойно, медленным шагом, словно и не замечая гонявших вокруг него мяч ребят, не слыша их пронзительных возгласов, шел следователь Константин Юрьевич Беляев. С видом человека, которому некуда спешить, он шел себе и шел длинным двором, изредка, будто бы без всякого интереса и внимания к окружающему, поглядывая по сторонам. Вот завернул он в садик, мимоходом наклонился над цветочной клумбой, мимоходом же помог какому-то карапузу встать на ноги, вежливо улыбнулся его встревоженной маме и двинулся дальше – к гаражам, к машинам, где стояли Симагин и Быстров.

Все время, пока Беляев шел к ним, Симагин не спускал глаз с этого незнакомого и чем-то встревожившего его человека. Но вот Беляев стал против него, тщательно выбритый, с белым воротником рубахи, отложенным на ворот пиджака, с руками, глубоко опущенными в карманы аккуратно отутюженных белых брюк, – мирный и скучный на вид гражданин с какой-нибудь тоже весьма мирной и скучной профессией. Да и наделил Беляев Симагина таким безразличным, скучающим взглядом, что у того разом исчезли колючие искорки в глазах.

– Вот, приучаю парнишку, – добродушно сказал Симагин, кивнув на Быстрова, в нетерпении переминавшегося с ноги на ногу возле мотоциклета.

– Так, так, – равнодушно обронил Беляев. – Приучаете? А если машину разобьет?

– Зачем же я ее стану разбивать? – вызывающе взглянул на него Коля. – Ездил, не в первый раз. – И по-мальчишески, не удержавшись, похвастал: – Я и на автомобиле могу!

– Ого! – без всякого, впрочем, интереса воскликнул Беляев. – Молодец, видно, ваш ученик?

– Ничего парень, – смеясь, сказал Симагин. – Слушаться будет – толк получится…

– Так, так, – кивнул Беляев. – Получится, значит, толк?..

Он ненадолго задержал свой взгляд на лице Быстрова и медленно пошел назад в садик, уселся там на свободной скамейке, не спеша извлек из кармана коробку папирос, не спеша закурил.