Текст книги "На тихой улице"

Автор книги: Лазарь Карелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Непременно, – сказала Лена. – Там можно целый спортклуб организовать. – Пока ее отец говорил, Лена помалкивала и только нет-нет, да и бросала вопросительные взгляды на Алексея, но теперь, поняв, что затея отца всеми принята, она обернулась к Алексею и торжествующе спросила: – Ну что, Алексей, ведь правда здорово?

– Молодец, Лена! – сказал Алексей, с одобрением глядя на девушку. – Только вот мне-то что же делать в нашем дворе? Может, юридический кружок организовать?

– А вы, товарищ судья, будете на все руки рабочим, – рассмеялась Лена. – Будете кирпичи таскать, землю рыть. Идет? – Возвысив голос, Лена объявила: – Товарищи, в воскресенье первый штурм двора дома номер шесть! Просьба принять участие!

– Решено! Воскресник! Придем обязательно! – послышались голоса учителей.

– Товарищи, товарищи! – по-хозяйски поднял руку Князев. – Инструментом, транспортом обеспечу. А как же!

Пока Зоров, Лена и учителя, собравшись вокруг старика Орешникова, оживленно обсуждали, что и как нужно в первую очередь сделать, к Алексею подошли его мать и Евгения Викторовна.

– Вот, Алексей, – озабоченно сказала мать, – никак мы с Евгенией Викторовной не возьмем в толк, что теперь с Колей Быстровым будет.

– Полагаю, раз Мельникова взяла назад заявление, – заметила Евгения Викторовна, – то уж суда теперь над парнем не будет.

– Да разве в этом заявлении дело? – с досадой взглянул на свою старую учительницу Алексей. – И потому ли еще забрала Мельникова заявление, что послушалась ваших советов?

– Но я готова поручиться за мальчика! – умоляющим движением руки дотронулась до плеча Алексея Евгения Викторовна. – Я снова и снова буду говорить с его отчимом, с его матерью. Глаз с него не спущу! Ведь можно же воздействовать на Быстрова и помимо суда!

– Да, можно… если только не поздно… – помолчав, сказал Алексей.

Он произнес эти слова очень тихо, но они прозвучали в разом наступившей в учительской тишине громко и отчетливо для всех, кто здесь был.

22

В это время в кабинете районного прокурора Гурьевой между нею и следователем Беляевым заканчивался один из тех разговоров, после которого прокурору надлежит принять очень важное для себя решение.

Можно было подумать, что Беляев услышал фразу, произнесенную Кузнецовым в школе, и, услышав, повторил ее Гурьевой:

– Если только не поздно…

Сказав это, Беляев положил на стол перед прокурором узенькую красную ленточку.

– И все же… – Гурьева наклонилась к столу и осторожно дотронулась рукой до ленточки. – И все же… – Она долго молча рассматривала ленточку, будто надеясь отыскать на этой красной полоске шелка что-то такое, что могло бы прийти ей сейчас на помощь. – Я убеждена, что арестовывать Николая Быстрова и Володю Мельникова до тех пор, пока не будет проверен каждый факт, каждая самая ничтожная улика, нельзя. Ни в коем случае! Об их виновности еще рано говорить и, уж если быть честным, просто тяжко говорить.

– Понимаю вас, Вера Сергеевна, – кивнул головой Беляев. – Тяжкая история… – Он подобрался и уже с официальной суховатостью продолжал: – Итак, дело о квартирных кражах в доме номер шесть проясняется…

Беляев собирался было употребить более определенное слово: «выяснилось», но сомнения прокурора передались и ему.

Отправляясь на доклад к Гурьевой, Константин Юрьевич с особенной тщательностью подобрал все факты, все доказательства по расследованному делу, наперед зная, что Гурьева будет «цепляться» к малейшей неточности. Беляев работал с Верой Сергеевной десять лет и хорошо изучил ее. Опытный следователь, он считал, что у Гурьевой, прокурора отличной зоркости, есть все же свои слабости, с которыми хочешь не хочешь надо считаться. Одна из этих слабостей проявлялась в том, как вела Гурьева дела, где хоть в малой мере были замешаны подростки. Такие дела Гурьева прослеживала с исключительным вниманием, не жалея труда и времени на выяснение самой, казалось, пустяковой подробности.

– Это в вас не прокурор, а мать говорит! – досадуя порой на придирки Гурьевой, ворчал Беляев.

– Не знаю, не знаю, что там такое во мне говорит, – сухо возражала Вера Сергеевна, – а только доказательства ваши меня не убеждают.

Докладывая Гурьевой подробности дела о квартирных кражах в доме номер шесть, Беляев снова столкнулся с ее возражениями, хотя для него лично все как будто было ясно.

Но вот, поговорив с Гурьевой, Константин Юрьевич усомнился кое в чем и сам.

«Да, – думал он, – возражения ее резонны. Как велика вина ребят? Можно ли их арестовывать, не рискуя совершить ошибку? Все это при общей ясности дела еще не совсем ясно. Между тем шутка ли – арест, камера, когда тебе каких-нибудь четырнадцать лет…»

Гурьева, угадав по взгляду следователя, что ее доводы убедили его, снова заговорила о своих сомнениях:

– Да, да, Константин Юрьевич, нужны еще факты, еще доказательства. Если бы речь шла просто о квартирных кражах, то нам за глаза хватило бы собранных вами доказательств. Но речь идет о преступлении, в котором замешаны подростки. Это уже не кража десятка костюмов. Это покушение на две юные человеческие жизни. Виноваты? Насколько? Вот что хочу я знать, Константин Юрьевич, вот почему медлю с последним шагом.

– Хорошо, – сказал Беляев. – Полагаю, что еще сегодня мы будем располагать самым убедительным доказательством…

Беляев встал – он сидел в кресле напротив Гурьевой – и не спеша направился к дверям.

23

Симагин стоял во дворе своего дома. Нервно переминаясь с ноги на ногу, он смотрел вверх, на одно из выходивших во двор окон. Вдруг, отбросив в сторону изжеванную папироску, он заложил в рот два пальца и пронзительно, коротко свистнул.

Этот свист донесся до комнаты Быстровых. В комнате были Коля и его мать. Услышав свист, мальчик испуганно вздрогнул.

– Что с тобой, Коля? – тревожно спросила его Лидия Андреевна. Они сидели друг против друга – мать на стуле, сын на диване. – Что с тобой?

Коля не ответил. Он напряженно вслушивался, не повторится ли так испугавший его отрывистый, пронзительный свист.

Мать горестно поглядела на сына.

– Ты должен понять меня и Дмитрия Алексеевича, – с трудом подбирая слова, сказала она. – Ты не маленький, ты должен понять…

Коля оторвал свой взгляд от окна и устало посмотрел на мать: «О чем это она?»

– Мама! Мамочка! Прошу тебя! – умоляюще сказал он. – Отпусти меня в морское училище! Я не могу больше так! – Он снова испуганно глянул на окно. – Не могу! Мне нужно уехать!

– Но почему? Почему ты хочешь оставить меня? – печально спросила мать. – Неужели ваши отношения с Дмитрием Алексеевичем так и не могут наладиться? Коля, сынок, после того, что случилось, я снова говорила с ним и увидела, что он многое понял. – Лидия Андреевна наклонилась к сыну, с надеждой заглянула ему в глаза. – Поверь, вы еще станете друзьями…

– Нет, нет! – отстраняясь от матери, крикнул мальчик. – Я не могу! Мне нельзя здесь оставаться! Пойми, нельзя!..

– Да, да, понимаю… – недоуменно сказала мать. – Ах, ты об этом – о суде? – догадалась она. – Так ведь Мельникова взяла заявление, и суда не будет. Слышишь, не будет! Теперь все, все наладится.

Коля только отрицательно покачал головой. Отвернувшись от матери, он все смотрел и смотрел на окно.

– Что же делать? – в отчаянии прошептала Лидия Андреевна. – Что же делать?

– Я должен уехать, – твердо сказал Коля.

– Ну хорошо, хорошо, – кивнула мать. – Но куда? В училище тебя еще не примут.

– А в школу нахимовцев? – оживился мальчик. – Туда меня, как сына моряка, должны взять.

– Да, да, я похлопочу… – обронила мать трудные для нее слова. – Ты уедешь…

– «Похлопочу»? Это сколько еще времени пройдет, а я больше ждать не могу. Пойми!

– Ну, мне пора на работу! – вдруг спохватилась Лидия Андреевна и, поднявшись, быстро вышла из комнаты.

– Не уходи! Не уходи! – вскочил Коля, порываясь остановить мать.

Но в это время снова раздался пронзительный, короткий свист, и мальчик, как от грубого толчка, упал обратно на диван.

Несколько секунд он сидел неподвижно, заткнув пальцами уши, чтобы ничего, ничего не слышать, а затем, подгоняемый настойчивым свистом Симагина, вскочил с дивана и, перевесившись через подоконник, слабо махнул Симагину рукой.

Заметив сигнал мальчика, Симагин украдкой огляделся по сторонам и внешне спокойно, вразвалочку пошел к дверям подъезда. Довольный, что ни с кем не повстречался на лестнице, он уверенно нажал на кнопку звонка, а когда дверь перед ним отворилась, так весело и беспечно улыбнулся Коле, что в иное время мальчик и сам бы не удержался от ответной улыбки. Но чувство тревоги, чувство неумолимо надвигающейся беды, с которым не расставался последние дни Коля, было в нем так велико, что он лишь хмуро глянул на Симагина и, посторонившись, с явной неохотой пропустил его в коридор.

– Так ты спускайся к гаражу и жди меня, – не теряя времени на разговоры, сказал Симагин. – А я быстренько посмотрю, что это за телевизор у Лунякова, и делу конец.

Симагин прошел по коридору к дверям комнаты соседа Быстровых, но Коля решительно заступил ему дорогу.

– Не ходите туда, – сказал он. – Я спрашивал у Петра Яковлевича про его телевизор, и он мне сказал, что телевизор у него самый обыкновенный и никаких усовершенствований он в нем не делал.

– Уже натрепался! Эх ты, моряк! – отталкивая мальчика, злобно процедил сквозь зубы Симагин. – Скажет он тебе правду, надейся!

– Он мне даже и телевизор показывал, – не уступая Симагину дорогу, настаивал на своем Коля. – Обыкновенный «Ленинград».

– Много ты понимаешь! – усмехнулся Симагин, Видно, решив, что спорить ему с парнем сейчас незачем, да и некогда, он вкрадчиво произнес: – Или уговор наш забыл, Колька? Билет для тебя до Одессы у меня в кармане. Деньги на дорогу дам. Письмо к дружку, чтобы устроил тебя, отправлено. Прямо сейчас и в путь…

– Зачем же так спешить? – неожиданно раздался в конце коридора спокойный, насмешливый голос.

Симагин, точно разогнулась в нем стальная пружина, стремительно обернулся и увидел, как со стороны кухни, через ход на черную лестницу, в квартиру вошел тот самый мирного вида гражданин, который недавно перебросился с ним возле гаража двумя – тремя ничего не значащими фразами.

Обычной своей неторопливой походкой подошел следователь Беляев к Симагину.

– Вы арестованы, Симагин, – сказал он. – Да не вздумайте бежать – бесполезно. – И Беляев повел глазами в сторону входной двери, на пороге которой появилась строгая фигура молодого человека в штатском костюме, с рукой, опущенной в карман пиджака.

– Арестован? – быстро оценив взглядом создавшееся положение, спросил Симагин. – А нельзя ли узнать, за что? Я ведь здесь ничего плохого не делаю. Вот зашел к этому пареньку, чтобы попросить его…

– Это вы мне потом расскажете, зачем вы сюда зашли, – оборвал Симагина следователь. – А арестованы вы по обвинению в квартирных кражах. Идемте, Симагин.

– Кражи?! – в ужасе повторил Коля. Словно пробудившись ото сна, он потер руками свои побелевшие щеки.

Работник уголовного розыска прошел через коридор и открыл дверь на лестницу.

– Проходите, – сухо сказал он.

Симагин повернулся и, разом потяжелевший, ссутулившийся, сделал несколько медленных шагов.

– Тут билет, деньги! – шепнул он одними губами Коле, незаметным движением выхватывая из кармана и всовывая в руку оторопевшего мальчика маленький пакет. – Беги!

– Стой! – заметив пакет, приказал работник уголовного розыска. – Дать сюда!

Смятение охватило Колю. Не помня себя, не отдавая отчета в том, что делает, он кинулся по коридору к кухне, туда, где за полуотворенной дверью виднелись ступеньки черного хода.

– Назад! – бросился вслед за ним молодой человек. – Стой!

– Это еще зачем? – резко остановил его Беляев. – Одумается и вернется. Сам! – Беляев в упор смотрел на Симагина: – А вы как думаете, Симагин?

Симагин неопределенно пожал плечами и, опустив голову, переступил через порог.

А Коля уже был во дворе. То и дело оглядываясь, не гонятся ли за ним, потеряв способность думать, способность контролировать свои поступки, он действовал сейчас, движимый лишь одним чувством ужаса перед тем, что увидел и услышал там, в коридоре своей квартиры.

Вот он, метнувшись через двор, пробежал мимо гаражей и машин, мимо удивленно глядевших ему вслед шоферов и ребятишек, мимо вошедшего в это время во двор Алексея Кузнецова. Вот увидел прислоненный к стене гаража мотоциклет. Это был тот самый мотоциклет, на котором давал ему покататься Симагин.

Еще секунда – и Коля уже сжимал руками резиновые трубки руля, уже дал газ и с места, рывком, вынесся через туннель дома на улицу.

Вовсю светило яркое поутру солнце. На улице было немноголюдно, тихо, лишь две – три машины виднелись на ее асфальтовом полотне от конца до конца. Но там, где тихая улица неприметно сливалась с центральной магистралью, как и всегда суматошно звучали сирены автомобилей, вспыхивали сигнальные огни углового светофора и в пролетах между зданиями бесконечной вереницей шли пешеходы.

Пригнувшись к рулю, Коля вынесся на улицу и, точно страшась мирной тишины, встретившей его здесь, добавил скорость.

– Стой! Куда же ты? – уловив недоброе в том, с какой безрассудной скоростью повел Коля машину, крикнул Алексей, выбегая следом за ним на улицу.

Но Коля уже ничего не видел, кроме серого мелькания стен, ничего не слышал, кроме рева мотора. Он гнал свою машину все вперед и вперед – туда, где плыл непрерывный поток людей, где, весело перемигиваясь, вспыхивали и гасли сигнальные огни и где должна была произойти, где неизбежно должна была произойти катастрофа.

Маленькая девочка с букетом цветов в руках выбежала из дверей своего дома. Увидев несущийся мотоциклет, она выронила цветы на асфальт. Это была Настя. Лицо ее застыло в безмолвном крике.

Тихо, зловеще тихо стало на улице. Только ревел мотор мотоциклета да вдруг послышалась фортепьянная гамма, которую прилежно разучивал кто-то в деревянном домике с кисейными занавесками на окнах.

Остановились одна за другой машины. Остановилась, замерла вся жизнь на улице. Дрогнула и оборвалась нехитрая музыка за кисейными занавесками.

– Остановись! Остановись! – застыл на месте с протянутой вперед рукой Алексей.

И слова его, будто сказаны были они не шепотом, а во весь голос, набатным звоном отозвались сейчас в сердце каждого, кто находился на улице и был свидетелем неумолимо приближающейся беды.

– Остановись!..

Но вот уже вспыхнул в конце улицы тревожный красный сигнал светофора и стремительно взмахнул рукой, тщетно предостерегая мальчика, регулировщик.

Скорость, с которой несся Коля на мотоциклете, была слишком велика, чтобы можно было благополучно затормозить, когда мотоциклет достигнет запруженного людьми и машинами перекрестка. Бессознательно ощутив грозящую ему опасность, Коля все же успел рвануть в сторону руль, и машина, заваливаясь набок, въехала на тротуар.

Алексей и Настя подбежали к перекрестку, когда вокруг Быстрова уже собралась целая толпа.

– Сейчас, сейчас! – говорил милиционер-регулировщик. – Сейчас прибудет санитарная машина…

В лице милиционера не было ни кровинки, и, увидев это побелевшее лицо, казалось бы, столь привычного ко всяким уличным происшествиям человека, Алексей почувствовал, как и его от груди до лба облила холодная, дурманящая тревога. Такое смятение, такой страх за судьбу мальчика мог испытать сейчас разве что его отец, его старший брат. Но у Коли не было ни отца, ни брата, а мать ничего еще не знала о случившемся. И вышло, что совсем сторонний человек, народный судья Алексей Кузнецов, как старший брат, как близкий друг, прошел сейчас через расступившуюся толпу и, опустившись на колени возле лежавшего в забытьи мальчика, со страхом и надеждой заглянул ему в лицо. Но, прежде чем сделать это, чувствуя рядом с собой неотступно следовавшую за ним Настю, Алексей обернулся к девочке и как можно спокойнее, даже заставив себя улыбнуться, сказал ей:

– Ничего, ничего, не волнуйся. Ну, ушибся. Ты только не реви, а то он же над тобой после станет смеяться.

Коля будто спал, все еще храня в сдвинутых бровях отчаянную решимость, с которой несся он только что по улице, и ни страха, ни боли не было в его лице.

Голова мальчика покоилась на коленях какой-то пожилой женщины, которая – Алексей сразу же заметил это – держалась спокойно и уверенно, как мог бы держать себя сейчас только врач.

Так и оказалось.

– Я врач, – сказала женщина, обращаясь к Алексею. – Проходила мимо… – Она помолчала и, как бы отвечая на безмолвный вопрос Алексея, добавила: – Насколько я могу судить, ничего страшного не случилось. Вы родственник?

– Сосед, – сказал Алексей. – Так вы думаете, ничего страшного?

– Насколько я могу судить, – повторила женщина. – Сейчас мальчика доставят в больницу, и тогда все станет ясным.

– В больницу? – испуганно прошептала Настя, словно только теперь поняв, как велико несчастье, случившееся с ее другом. Разрыдавшись, она уткнулась в плечо Алексея.

– Сестренка? – участливо взглянув на девочку, спросила Алексея женщина.

– Нет.

И тогда женщина, не скрывая изумления, еще раз внимательно посмотрела и на бледного, встревоженного молодого человека и на безутешно плачущую маленькую девочку.

А вокруг них слышались приглушенные голоса, кто-то всхлипывал, кто-то громко выражал нетерпение по поводу того, что так долго нет санитарной машины.

– Где я?.. Кто это?.. – с трудом открывая глаза, но не узнавая ни Алексея, ни Насти, тихо, спросил Коля.

– Это твои друзья, мальчик, – наклонясь над ним, сказала женщина. – Твои друзья…

И что-то дрогнуло в лице Коли. Расплывчатые, неясные образы склонившихся над ним людей приняли более четкие очертания. Должно быть, узнав Алексея и Настю, он с трудом, еле слышно прошептал:

– Я не виноват… Я не знал…

Не в силах произнести ни слова, Настя только быстро-быстро утвердительно закивала ему в ответ головой.

24

Все было поставлено Лидией Андреевной под вопрос: и прошлое, и настоящее, и будущее. Все ей хотелось изменить, поломать в жизни; от горя, от досады на самое себя себе же и близким причинить боль. Ее сын, ее Коля, с разбитой головой, с израненными руками лежал сейчас в больнице, и думать об этом – а она только об этом одном и думала – было невыносимо.

Дмитрий Алексеевич избегал оставаться с глазу на глаз с женой, да и дома старался теперь бывать как можно меньше. Он боялся ссоры, разрыва. Ему казалось, что жена ищет этой ссоры. И это было так.

День за днем казнила себя Лидия Андреевна, не ища ни у кого ни оправдания, ни снисхождения. Она сама была во всем виновата. Она забыла о своем долге: о воспитании сына…

Почти девчонкой, едва окончив школу, познакомилась она с Быстровым. Он оказался тем самым, о ком она мечтала, еще не зная, каким же он будет в жизни. Он был серьезный и веселый, по-флотски смелый, бесшабашный и дисциплинированный. Он умел до самозабвения выдумывать всякие забавы. Однажды в шторм пошел с ней на шлюпке в открытое море… Он умел и замкнуться, уйти в себя. Товарищи любили молодого лейтенанта. Стать его женой означало получить доверие и уважение всей моряцкой братии. Потом ребенок. Коля. Отцом Владимир стал хорошим, мужем верным. И вдруг война. Год, другой, и… торпедный катер «Т-21» погиб в неравном бою с вражеским крейсером. Вдова моряка. Вдова героя. Годы эвакуации, нужды, борьбы за здоровье сына. Годы, когда все силы души и тела были направлены на одно – материнское. Работала на заводе, научилась печатать на машинке, получала пенсию за мужа и ревмя ревела по вечерам в своей бедно обставленной комнатушке над кроваткой сына. А сын рос и с каждым годом все более походил на отца, хотя лицом был в мать. Иной раз она примечала в сыне отцовский жест, отцовский быстрый взгляд. Тогда сердце ее сжималось от боли и без сил висли руки. «Сын! Сын!» – кидалась она к мальчику, а он, не поняв мать, сурово отстранялся от нее, еще более похожий этой суровой угловатостью на отца. А то вдруг ласкался к ней, опять переменчивым своим нравом напоминая отца. Да, так они и жили. И так нужно было им жить и дальше – ему расти и мужать, а ей… ну что ж, а ей стареть…

– Разведусь! – решительно сказала она матери. – Все порву! Станем жить, как жили, втроем: ты, сын и я.

Лидия Андреевна ждала, что мать, явно невзлюбившая Титова, согласится с ней, но та не согласилась.

– Перед кем это грехи замаливаешь? – жестко спросила она. – Перед сыном? Вечной рабой к нему нанялась? Да он тебя первый за это не поблагодарит. Вот подрастет и скажет: жаль мне мать – сломала она из-за меня свою жизнь.

– Что ты, мама! – изумилась Лидия Андреевна. – Как же он сможет так сказать, когда после моего замужества у нас в семье все худое и началось?

– А так вот и скажет, потому что вырастет да поумнеет. – Анна Васильевна с тяжелым сердцем говорила сейчас с дочерью. «Что же тебе посоветовать-то, родная моя? – думала она. – Ведь нет тут рецептов, нет». – Не пирог делать по рецепту – жизнь прожить надо, – сказала она вслух.

– Вот я и хочу ее так прожить, чтобы мой сын был счастлив.

– А я, – печально улыбнулась Анна Васильевна, – хочу еще, чтобы и дочь моя была счастлива. Ну подумай, в том ли беда, что вышла ты второй раз замуж? Нет, доченька, не в том. Таких примеров в жизни сколько хочешь. И счастливо живут. Да так, что чужие дети чужих отцов за родных считать начинают. Вот ведь как.

– А у нас? – тоскливо спросила Лидия Андреевна.

– А у нас… – Анна Васильевна, жалея дочь, сказала строго и сухо, чтобы, не дай бог, не заплакать: – Может, и разведетесь, если жизнь не наладится. Верно, сын – он главнее всего. А только не спеши. Развод – это уж последнее. – Помолчав, Анна Васильевна обняла дочь и, с робкой надеждой заглядывая ей в глаза, сказала: – Дмитрий-то твой, каков он ни есть, ведь он любит тебя… – Снова помолчала. – Ну, а ты-то как к нему?

– Не знаю… Теперь уж я ничего не знаю, мама, – печально отозвалась Лидия Андреевна. – Выходила замуж, думала, что вот встретился честный, серьезный человек, с которым и жизнь можно будет до конца прожить. Знала: так, как любила, не полюблю никогда.

Анна Васильевна глядела на дочь, на ее осунувшееся, постаревшее лицо и все думала, думала, стараясь отыскать хоть единое словечко, которое могло бы утешить, ободрить дочь. Но такого словечка не находилось. Не простое это дело – ободрять да утешать пусть даже очень близкого тебе человека, когда и сам не знаешь, как надо ему поступить.

«Сын – он главнее всего… Развод – это уже последнее…» – все твердила и твердила про себя одно и то же Анна Васильевна.

– Ты вот что, Лида, – сказала она наконец: – ты повремени, подожди с решением. Еще и Дмитрий Алексеевич своего последнего слова не сказал. А ведь и он небось призадумался. Беда – она кого хочешь думать заставит…

Беда в семье заставила призадуматься и Дмитрия Алексеевича Титова.

Это еще ничего не значит, что тебе перевалило за сорок, что ты солидный, положительный, что привык к уважению сослуживцев и знакомых. Бывают и у тебя в жизни трудные дни. Бывает, что и ты попадаешь впросак, не умеешь понять случившегося, не знаешь, как же следует тебе поступить. Бывает, что многие твои жизнеустановления в один прекрасный день самому тебе начинают казаться далеко не такими уж верными и прочными и ты, испытывая душевное смятение и этакую тошнотную неуверенность в самом себе, вдруг взглядываешь на себя со стороны. Каков ты? Такой ли уж хороший? И так ли верно живешь, как тебе это воображалось?

Титов любил жену. В ней было много такого, чего недоставало ему, и хотя Дмитрий Алексеевич не признавался себе в этом, но жизнерадостная, веселая, отзывчивая ко всякой чужой радости или печали Лидия Андреевна покорила его именно этими свойствами своего характера.

Теперь, оглядываясь назад, Титов стал припоминать все те мелочи его новой семейной жизни, из которых родилась и с каждым днем росла враждебность к нему пасынка.

Трудно было Дмитрию Алексеевичу признать, что и он тут в чем-то повинен. Память подсказывала ему все его «добрые начинания» и «воспитательные меры», но память же открывала перед ним и длинную цепь его больших и маленьких столкновений с Колей. Да, трудно было Дмитрию Алексеевичу признать, что всему виной не один только Коля, а и он, Титов, добровольно взявший на себя обязанности отца по отношению к сыну любимой женщины.

«Я же так сразу и заявил Лиде, – радостно вспомнилось Дмитрию Алексеевичу: – «Я решил, Лидия Андреевна, взять на себя все обязанности отца по отношению к вашему сыну…»

Но почему-то эта торжественная и многозначащая фраза не показалась сейчас Титову такой уж во всех отношениях удачной. Вспомнив свои слова, Титов даже поморщился. «А вот что вышло…» – с горечью подумал он, и память услужливо повторила ему его разговор с Леной Орешниковой и то, что сказала потом жена. «Но ведь это было еще тогда – до несчастья с Колей! А теперь? Что же будет теперь?..»