Текст книги "Остров Разочарования (иллюстрации И. Малюкова)"

Автор книги: Лазарь Лагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

– Вы забываете, что… – Цератод схватился за сердце.

– Идите, ложитесь спать. Завтра надо будет встать ровно в шесть утра. Пока вы дойдете до этой чертовой деревни…

– Кто вам сказал, что я пойду?.. Я категорически протестую…

– Скажите прямо, что вы боитесь, как бы вас завтра случайно не задело…

– Нет, это выскажите прямо, что выбоитесь!.. Сами боитесь…

– Да, боюсь. И поэтому пойдете вы. Не хотите же вы, чтобы я назначил руководителем завтрашней операции майора Фремденгута? Майор Фремденгут согласен. Или, может, собрать всех и проголосовать? Давайте проголосуем, а? Великая вещь – настоящая демократия! Мообс! Вставайте и позовите-ка сюда обоих наших коллег! Нам нужно кое-что проголосовать. И заодно проголосуем и вопрос о моем новом заместителе. Мне нужен человек храбрый и решительный. Фремденгут вполне подойдет. И он тоже майор.

– Я сейчас, сэр! – весело крикнул Мообс из клетушки.

Ну, конечно же, он не упустил ни слова из этого разговора и был страшно доволен таким блистательным посрамлением презираемого им гусака.

Цератод с полминуты колебался, потом горько фыркнул:

– Хорошо, я завтра пойду… Но если я не вернусь…

– Вы вернетесь, Цератод, – благожелательно улыбнулся Фламмери, – вернетесь героем, живой и здоровый… Мообс, не надо никого звать! Спите спокойно!..

Вскоре хлынул ливень, и оттого, что всего в нескольких шагах по ту сторону входной двери дрогли под неверной защитой убогого шалаша промокшие до костей эмигранты Нового Вифлеема, пятеро борцов западной цивилизации чувствовали себя под толстым каменным сводом пещеры особенно уютно и умиротворенно.

И если все же время от времени взоры Фламмери и Цератода затуманивались беспокойством, то меньше всего оно было связано с тревогой за здоровье полуголых джентльменов, тоскливо сбившихся в кучу под жалкой, безбожно протекавшей крышей шалаша. Мистера Фламмери томило сомнение в исходе завтрашнего мероприятия. Но стоило, однако, его взгляду упасть на Фремденгута и Кумахера, и на душе у него снова становилось легко и спокойно. Казалось, оба эсэсовца излучали мощные, ощутимые на ощупь волны стойкости, неутомимости, невозмутимой уверенности в успехе.

Спать улеглись пораньше, чтобы получше выспаться.

С первыми лучами солнца в пещеру вызвали Гильденстерна. Он вошел как-то бочком, мокрый, продрогший, невыспавшийся и жалко покорный. Мообс был прав: со своим отвислым брюшком, длинноногий и короткорукий Гильденстерн действительно смахивал на кенгуру.

Ему дали горячего кофе, полную тарелку свиной тушонки. Он поел, напился, обсох, согрелся – и ожил.

Зато когда Фламмери сообщил ему задание, разработанное для него стратегическим гением Фремденгута, Гильденстерн помертвел. Не в силах вымолвить ни слова, он умоляюще воздел свои ручки с плетеными из травы кольцами на коротеньких мясистых пальцах к безмятежно-ласковому мистеру Фламмери.

– Хорошо, – благосклонно промолвил Фламмери, – не в моих правилах заставлять людей делать то, что им не по душе. Это было бы бесчеловечно. Можешь считать, друг мой, что ты не получил от меня никакого задания.

Гильденстерн снова ожил.

– Но теперь мы видим, – продолжал тем же ровным голосом Фламмери, – что в отношении тебя прав был, к сожалению, не я, а мистер Егорычев. Ты действительно не годишься ни в старейшины Нового Вифлеема, ни тем более в старейшины всего острова. Я вознес только что молитвы господу нашему, и господь велел мне выдать тебя твоим односельчанам. Мы будем все молиться, чтобы смерть твоя была достаточно легка. А пока иди с миром и пришли сюда Розенкранца, которому господь, видимо, уготовил первое место среди старейшин Нового Вифлеема.

Гильденстерн тоскливо оглянулся кругом. На него с холодным любопытством смотрел Мообс. Фремденгут с Кумахером не обращали на него ни малейшего внимания. Они о чем-то деловито беседовали по-немецки. Кончив разговор, Кумахер вышел на воздух, – следовало поторапливаться с утренней зарядкой.

– Не надо посылать за Розенкранцем, сэр, – сказал Гильденстерн, с напряжением глотнув воздух. – Я сделаю все, что вы мне приказали…

Он помолчал, присел на корточки, искательно заглянул снизу в светло-шоколадные глазки страшного белоголового.

– И тогда я снова буду старейшиной Нового Вифлеема?

– Ай-ай-ай! И тебе не совестно сомневаться в моих обещаниях, Гильденстерн? – отвечал Фламмери с мягкой укоризной. – Ты будешь старейшиной Нового Вифлеема… Ты будешь министром всего острова… В том порукой господь наш, приявший за нас муки на кресте. Иди же, брат мой, и выполни все в точности – слышишь, в точности! – так, как тебе сказано. Ты будешь министром. Быть может, если ты и впредь будешь старательным и богобоязненным человеком, господь повелит мне даже назначить тебя королем всего острова. Иди с миром!.. Я рад, я счастлив, что не ошибся в твоих высоких моральных качествах, возлюбленный брат мой!..

И мистер Фламмери в состоянии неописуемого душевного подъема осенил обмякшего Гильденстерна размашистым пастырским крестным Знамением.

XVIII

Только рассвело, как в другую пещеру, внизу, в долине, наведался Гамлет Браун пожелать доброго утра Егорычеву и Смиту, узнать, не требуется ли чем помочь. Он принес десятка два превосходных бананов, кокосового молока. Позавтракали. Снова угостили Гамлета рыбными консервами, которые ему еще третьего дня в Большой мужской хижине пришлись по вкусу. Вскипятили на сухом спирту кофе, попробовали его с кокосовым молоком, – не понравилось. Вскрыли банку сгущенного молока; Посоветовались с Гамлетом насчет парнишки, которому можно было бы поручить следить за Фремденгутом. Гамлет обещался сейчас же кое с кем потолковать и прислать на выбор двоих-троих, хоть пятерых храбрых и толковых ребят.

Затем Егорычев отправился с Гамлетом проверить, бодрствуют ли дозорные, выставленные еще накануне, сразу после ливня, на всех подступах к Новому Вифлеему, и обнаружил, что посты остались только на южных и восточных подступах. Северные дозоры отец Джемс ночью собственной своей властью снял, так как по-прежнему был непоколебимо убежден, что опасность может грозить его селению только со стороны людей Эльсинора, Эльдорадо и Зеленого Мыса, но никак не из Священной пещеры.

Пока Гамлет побежал восстанавливать снятые посты, Егорычев поспешил обратно в пещеру. Надо было предупредить Смита, чтобы он ни в коем случае не выходил безоружным. Надо было, кроме того, договориться ни в коем случае не оставлять боеприпасы без присмотра.

Уже, в какой-нибудь полусотне шагов от пещеры Егорычев услышал за спиной еле заметный шорох. Он резко обернулся и увидел перед собой вынырнувшего из кустов Гильденстерна, полного жалкой ярости отчаяния. В правой руке возлюбленный брат мистера Фламмери высоко занес складной нож с плоским стальным черенком, тот самый, которым вчера был зарезан бедняга Джекоб Кид.

Некогда было выхватывать пистолет из кобуры. Егорычев метнулся в сторону, сбоку схватил Гильденстерна за руку, пытаясь вырвать нож, и в то же время подставил ему подножку. Гильденстерн мягко рухнул на траву, увлекая за собой и Егорычева. Теперь ему, наконец, удалось вызволить руку. Он неловко размахнулся и ударил Егорычева ножом в правую ногу, потом изловчился и полоснул по тому месту кителя, где под глухо звякнувшими орденами и медалями бешено стучало сердце.

От резкой боли Егорычев на минуту-две потерял сознание. Но Гильденстерн, убежденный в безотказной смертоносности оружия, врученного ему самим белоголовым, решил, что Егорычев мертв. Он вскочил на ноги, вложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Это был сигнал притаившемуся на просеке, почти у самого входа в деревню, Фремденгуту, что первая и, пожалуй, наиболее решающая часть похода против анархии и безбожия на острове Разочарования успешно решена. Марксистский смутьян и террорист Константин Егорычев больше уже не стоял поперек пути западной цивилизации. Сопротивление ее победоносному продвижению на острове было обезглавлено.

Ах, как счастлив был в эту минуту Гильденстерн Блэк! Уж теперь-то он обязательно будет старейшиной, самым первым, самым старшим, самым главным, самым важным, важнее Полония, важнее этого простофили Розенкранца!..

Хотелось Гильденстерну насладиться вдоволь лицезрением поверженного в прах желтобородого, который принес ему столько огорчений и тревог, да нельзя было мешкать. Надо было поскорее спешить к своим, к могущественным белым, к его новому мудрому, сердитому богоподобному другу, к другому его другу с желтыми пятнышками на красном лице, к третьему его другу, толстому, очень толстому другу с сиянием на макушке… Приказано было убить желтобородого – и сразу к своим!

Если бы Сэмюэль Смит, заслышав победный свист Гильденстерна, выскочил на воздух двумя секундами позже, Гильденстерн остался бы жив.

Но и то, что он с размозженным черепом брякнулся наземь, нисколько не отразилось на дальнейшем развертывании операции, так тщательно разработанной накануне в Священной пещере.

Лишь только до хрящеватых, приплюснутых ушей Фремденгута донесся сигнал, возвещавший о гибели Егорычева, как передовой отряд западной цивилизации, возглавляемый майором войск СС Фремденгутом, вырвался из тесной просеки на оперативный простор широкой, поросшей травой площади Нового Вифлеема. Первым делом Фремденгут с пистолетом и Мообс и Кумахер с автоматами в руках бросились к Большой мужской хижине. Но никаких следов ни Смита, ни боеприпасов, ни багажа в Большой мужской хижине не оказалось. Сведения, данные Фремденгуту тремя отщепенцами Нового Вифлеема, по-видимому, устарели. Судя по всему, Егорычев со Смитом куда-то предусмотрительно перебазировались.

Выглянувшие на шум островитяне, завидев людей в черных одеждах, не мешкая, снова нырнули в свои хижины.

Только преподобный отец Джемс, хотя и его подмывало спрягаться подальше от этих неприятных гостей, заставил себя все же приблизиться, чтобы приветствовать их в Новом Вифлееме и узнать, не может ли он оказаться им чем-нибудь полезным.

– Куда они девались? – спросил его Фремденгут, еле кивнув в ответ на приветствие колдуна. Как всегда во время подобных операций, майор был по-профессиональному деловит и немногословен.

– О ком вы спрашиваете, сэр? – осведомился старик, выгадывая время, чтобы собраться с мыслями. Он беспокойно оглянулся. Если не считать незваных пришельцев с Северного мыса и Полония с Розенкранцем, воровато выглядывавших из полумрака просеки, на площади никого не было. Конечно, если говорить о взрослых. Мальчишки были не в счет. Мальчишек собралось человек пять. Они словно выросли из-под земли и сейчас о чем-то тревожно шушукались, держась на почтительном расстоянии от сердитых белых, размахивавших своими страшными мушкетами. Нужно ли говорить, что среди них был и юный Боб Смит?

– Ты знаешь, о ком я говорю, – сказал Фремденгут. – Говори, старая лиса, куда они перебрались! Они нам очень нужны, оба ваших белых…

– С добром или злом пришли вы сюда? – спросил отец Джемс, чувствуя, что у него подгибаются колени.

– Не твое дело, дубина! – пощекотал его Мообс дулом автомата, и старик похолодел от ужаса. – Тебя спрашивает белый, отвечай без лишних разговоров.

– Они гости Нового Вифлеема, – сказал отец Джемс.

– Ты что, шутить с нами собираешься, старая скотина?! – учтиво улыбнулся Фремденгут, взводя курок пистолета. Его беспокоило, что где-то поблизости должен был находиться Смит, вооруженный автоматом.

– Они гости Нового Вифлеема, сэр! – твердо повторил старик, слишком поздно понявший, что не следовало ему, пожалуй, снимать дозоры с северных подступов. – Не в обычаях Нового Вифлеема подвергать своих гостей опасности. И еще…

– Что еще? – дал, наконец, волю своим нервам Фремденгут. – Что еще?…

– И еще, сэр, я хотел бы сказать, что я человек, а не скотина. А человек создан по образу и подобию…

Он не успел договорить до конца, по чьему образу и подобию создан человек, потому что майор фон Фремденгут выстрелом в упор уложил старика на месте.

Это был на редкость тихий выстрел, как всегда, когда дуло пистолета приставлено к самой груди человека. И нет поэтому ничего удивительного, что ни Егорычев, ни Смит, склонившийся над только что пришедшим в себя Егорычевым, этого выстрела не услышали.

Как раз в это время из просеки вышел на площадь мистер Эрнест Цератод. Его немножко поташнивало от возбуждения. При виде убитого колдуна, валявшегося возле Большой мужской хижины, ему чуть не стало дурно. Очень большим напряжением воли он все же взял себя в руки.

Ему было бы спокойней, если бы на площади оказался хоть один представитель местного населения, но даже мальчишки, лишь только раздался выстрел Фремденгута, разбежались. Конечно, можно было согнать народ, но на это пришлось бы потратить время, а время было очень дорого. Вся операция была рассчитана на внезапность, стремительность и презрение к подавляющему численному превосходству туземного населения. Но где-то поблизости находился кочегар Смит, и Цератоду становилось не по себе при мысли, что его могут подстрелить из автомата, да еще не кто иной, как вышедший из повиновения член его собственного профсоюза. Кроме того, как ни были уверены авторы плана операции в том, что никакого сопротивления со стороны туземцев нечего опасаться, было ясно, что с каждой лишней минутой эта опасность возрастала. Поэтому надо было спешить. Тем более, что площадь была не так уж велика, утро было на редкость тихое и не было сомнения, что все жители Нового Вифлеема притаилась у самых выходов из своих хижин, чтобы видеть и слышать, что происходит по ту сторону двери.

– Слушайте, слу-шай-те все! – прокричал приятно возбужденный Мообс, приставив ладони ко рту воронкой. – Слу-шай-те, люди Нового Вифлеема! Сейчас бу-дет огла-шен мани-фест мистера Роберта Фламмери, которого вы называ-ете Бело-голо-вым!..

При этих словах он извлек из брючного кармана сложенную вчетверо бумагу, развернул ее, разгладил дрожащими руками и громким, четким голосом прочел нижеследующее:

– «Возлюбленные братья мои во Христе, дорогие граждане Нового Вифлеема! Я, Роберт Фламмери, прозванный вами Белоголовым, шлю вам свой привет и пастырское благословение. Смута и беспорядки, внесенные в вашу мирную жизнь желтобородым слугой дьявола и ею приспешниками Сэмюэлем Смитом и Гамлетом Брауном, наполняют мое сердце глубокой скорбью. Увы, не послушавшись моих отеческих советов, вы пошли на поводу у желтобородого. Вопреки основным принципам демократии вы, опять-таки под наущением желтобородого, самовольно лишили звания старейшин достойнейших из ваших граждан, тех, которых вы по заслугам возвели в это звание всего лишь прошлой субботой. Что это, как не анархия, беспорядок, междоусобица? И что это, как не тягчайшее оскорбление меня? Ибо кому не известно, как лестно я отзываюсь о Гильденстерне, Розенкранце и Полонии. Больше того, вчера вечером пятеро старцев, введенных в заблуждение все тем же желтобородым и его приспешниками, явились в Священную пещеру, дабы оскорбить меня обвинениями в поступках, которые являются плодом домысла людей, глубоко мне враждебных.

Можно ли оставить ваши вольные и невольные прегрешения без достойного наказания? Я всю ночь возносил молитвы к престолу господнему, я умолял его простить вас, ибо вы неразумны, а слуги дьявола лукавы и коварны. Но господь бог требует от меня мер суровых, и единственное, в чем он уступил горячим просьбам моим, это некоторое смягчение наказания, да и то в том случае, если вы беспрекословно выполните следующие мои требования.

Первое. Немедленно выдать мне мистера Константина Егорычева, прозванного вами желтобородым (все равно, живого или мертвого), а также выдать упомянутых выше Сэмюэля Смита и Гамлета Брауна. Сэмюэль Смит и Гамлет Браун должны быть приведены в Священную пещеру в связанном виде и со всеми вещами, которые Смит совместно с Егорычевым унес из Священной пещеры.

Второе. Все взрослое население Нового Вифлеема должно немедленно принести торжественную присягу на верность демократии, справедливости, законности, на полное и беспрекословное послушание своим старейшинам Полонию, Гильденстерну и Розенкранцу, а через их посредство и мне, ибо нет у меня, согласно договору от девятого июня сею года, другой цели, как ваше благополучие и процветание, другой задачи, как цивилизовать и подготовить ваш остров в конечном счете к независимости.

На то, чтобы выполнить все перечисленные выше требования, вам дается срок до рассвета завтрашнего дня.

Если же к указанному сроку вы требований моих не выполните, то да будет ваш удел таким, каким вы его заслуживаете.

Подписал Роберт Джильберт Фламмери, верховный правитель острова Взаимопонимания и любящий брат ваш-во Христе.

В Священной пещере. 13 июня, в лето от рождества милосерднейшего господа нашего одна тысяча девятьсот сорок четвертое».

– Эй вы, возлюбленные братцы, черт вас подери! – весело заорал Мообс, закончив чтение. – Вы запомнили, что вам здесь прочитали? Помните: чтобы все было сделано к завтрашнему утру!.. А теперь, джентльмены, с вашего разрешения будет сожжена каждая третья халупа вашего селения, чтобы вы знали, что господь бог не собирается играть с вами в пинг-понг… А если, не дай вам бог, вы к утру не сделаете того, что вам приказал мистер Фламмери, то можете все. искать себе другие квартиры в другой, местности!.. Ребята, начинайте с богом!..

При этих словах Полоний и Розенкранц, пугливо озираясь по сторонам, выбежали из полумрака просеки с самодельными факелами, любовно изготовленными фельдфебелем Кумахером из палок, обмотанных с одного конца тряпками, обильно смоченными керосином. Чиркнула зажигалка, факелы вспыхнули желтым и неярким пламенем, окруженным черным нимбом копоти. – Каждую третью! – напомнил им Фремденгут. – И пошевеливайтесь!

Сопровождаемые благодушно улыбающимся Кумахером, Розенкранц и Полоний со всех ног кинулись к третьей от западной окраины хижине. Словно они только этим всю жизнь и занимались, Розенкранц резво подбежал к левой кровле низко опускавшейся крутой крыши, Полоний, не сговариваясь, остановился у правой. Они по нескольку раз коснулись факелами сухой, как порох, серо-желтой крыши, и еле видные огоньки, зловеще потрескивая, расплылись и потекли в стороны и наверх к высокому коньку по мгновенно черневшей кладке из пальмовых листьев.

Из хижины выскочил ее хозяин – Бенедикт Дарк, еще не старый, тщедушный человек с резко выступавшими ключицами. Он тащил за руку упиравшуюся жену и мальчика лет семи. Другого ребенка, совсем маленького, обезумевшая женщина несла, судорожно прижав к груди. Никто из них, ни взрослые, ни дети, не проронил ни звука: так они были потрясены. Бенедикт заботливо отвел жену и детей в сторону, после чего бросился голыми руками срывать горевший верхний слой пожухнувших листьев.

– Не надо! – мягко остановил его Кумахер и приставил к его сухой спине с очень худыми лопатками прохладное дуло автомата. – Брось! Тушить не надо.

Тогда Бенедикт метнулся в хижину и спустя несколько мгновений появился, нагруженный козьими шкурами и первым попавшимся под руки скарбом.

– Не надо! – с прежним благодушием промолвил Кумахер, снова наводя на него автомат. Левой рукой он отобрал у несопротивлявшегося островитянина и одно за другим швырнул в горевшую хижину все, что тот пытался спасти. – Говорят же тебе, дурачок, что не надо… Ничего не надо делать…

Тогда хозяин пылавших балок и старых прессованных пальмовых листьев в третий раз прыгнул в свое обреченное жилище и вынырнул из пламени и дыма задыхающийся, полуослепший, обожженный, с горевшими волосами. Теперь у него в руках была только одна вещь – копье. Он размахнулся и швырнул его в Кумахера. Но копье, брошенное полуослепшим человеком, пролетело мимо цели.

– Сопротивление! – заметил Кумахер таким тоном, словно несчастный островитянин сделал ему личное одолжение, и экономной автоматной очередью уложил на месте бывшего хозяина уже несуществовавшего жилища.

– Теперь к следующей! – скомандовал Кумахер своим факельщикам. Он рысцой последовал за ними, с осуждением думая о вдове и сиротах убитого, которые все еще стояли с окаменевшими лицами, молча вглядываясь в того, кто минуту тому назад был их мужем и отцом. – Какие-то бесчувственные животные! – брезгливо оттопырил он и без того выступающую вперед нижнюю губу. – Действительно, низшая раса! – С гордостью, умилением и нежностью он представил себе, как горько рыдали бы, осыпая поцелуями его тело еложена и егодети, если бы, не приведи господь, стали свидетелями его смерти.

У следующей хижины, обреченной на сожжение, произошла небольшая заминка.

– Это моя хижина, – доверительно прошептал Полоний Кумахеру.

– Это его хижина, – пояснил Розенкранц, – хижина Полония… Ее не надо жечь…

– Пусть твоя семья выйдет на воздух, – сказал Кумахер Полонию.

– Они куда-то ушли… Все ушли… – ответил Полоний.

– Каждая третья хижина должна быть сожжена, – сказал Кумахер. – Разве ты не помнишь приказ господина майора?

– Но ведь это моя собственная… – начал было Полоний и завял на половине фразы: Кумахер поднимал автомат.

В это время позади них, у полусгоревшей уже хижины, раздался пронзительный женский крик, рыдания и детский плач. Это пришли, наконец, в себя и бросились обнимать еще теплое тело убитого вдова и старший сын Бенедикта Дарка.

– Приказано стрелять в тех, кто будет сопротивляться уничтожению его жилища, – наставительно сообщил фельдфебель Полонию. – Сжигаться будет каждая третья хижина, кому бы она ни принадлежала. Это в высшей степени справедливо… И никому не обидно…

– Поджигай, чего там! – бодро посоветовал Розенкранц Полонию. За свою хижину он был спокоен: она была восьмой с краю. – Поджигай, мы потом заставим построить тебе новую хижину, получше этой.

Он поднес факел, и крыша вспыхнула. Но вспыхнула только с одной, с левой стороны. Это был непорядок.

– Ну? – терпеливо, но строго обратился Кумахер к Полонию. – Ну, не будь глупым, Полоний!.. Ну, не серди меня!..

И снова стал медленно подниматься черный кружок дула, из которого только что уже вылетела одна смерть.

И так же медленно, не в силах оторвать взор от этого страшного кружка, двинулся на одеревеневших ногах Полоний к правому скату крыши. По его потному лицу стремительно, не задерживаясь, скатилось несколько мутных слезинок. Он уговаривал себя, что все это и на' самом деле не так уж страшно, что как только он снова станет старейшиной, он заставит односельчан построить ему новую хижину, еще получше этой… А если они заупрямятся, то он позовет Кумахера с автоматом или даже самого белоголового, и ему тогда обязательно построят… И все-таки очень, очень жалко… Легко Розен-кранцу уговаривать… Хотелось бы посмотреть, как он стал бы поджигать свою хижину… А впрочем, что сейчас думать! Поздно! Уже почти вся крыша в пламени… А может, он ошибся в подсчетах, и хижину Розенкранца тоже будут сжигать?..

От последней мысли ему стало несколько легче на душе. Он ткнул головней в кровлю, тупо посмотрел на пылавшую крышу, на занявшиеся уже низкие бамбуковые стены, вздохнул, повернулся, полный теперь яростного желания поскорее и поосновательней сжечь все подлежащие сожжению хижины, чтобы не только ему одному остаться без жилья.

– Следующую? – спросил он у Кумахера.

– Следующую, сынок, следующую.

– Интересно, где Гильденстерн?

– В самом деле, – сказал Кумахер. – Что-то его долго не видно…

– Прячется в кустах, – хихикнул Розенкранц. – Пока мы тут будем работать, он немножко выспится.

– Бегом, бегом! – прикрикнул на них издали Фремденгут. – Вы что, здесь до вечера собираетесь задерживаться?!

Поджигатели послушно перешли на самый быстрый аллюр.

Фремденгут с пистолетом, Мообс с автоматом, стоя посредине площади, наблюдали за тем, чтобы ничто не помешало экзекуции.

Выскочили на воздух и скрылись где-то на задах деревни несколько мужчин, человек пять мальчишек. Их было невозможно остановить и еще невозможней догнать. Один раз Мообс, которому явно не терпелось пострелять из автомата, выпустил довольно длинную очередь по мальчишке. Но тот, выбежав из хижины, сразу сделал крутой вираж и с быстротой стрижа пропал в густой стене первозданного леса, словно канул в море. Другой раз Мообс чуть не попал в мужчину лет тридцати пяти. Он очень огорчился своему промаху. Ему было неудобно перед Фремденгутом. Можно себе представить, насколько огорчительней было бы Мообсу, если бы он узнал, что промазал, стреляя по Гамлету Брауну. Мообсу показалось даже, что у этого человека в руках были лук и стрелы. Но так как в таком случае еще больше усугублялась его вина, Мообс счел целесообразным не доводить свои подозрения до сведения Фремденгута. Хорошо еще, что Фремденгут смотрел в тот момент совсем в другую сторону.

Барон нервничал. Его смущало, что пропал Гильденстерн. Он должен был уже давно вернуться. Смущало, что кругом было так тихо. Куда правильней все-таки они делали в Европе – раньше сгоняли жителей в одно место, а уже потом спокойно жгли дома. Пожалуй, не следовало объявлять, что будет уничтожен каждый третий дом. Это слишком затянет экзекуцию. Слишком много времени дается жителям на размышления. Теряется эффект внезапности, переживания населения размазываются, вместо того, чтобы стать стремительной, почти мгновенной душевной травмой… Если бы можно было найти пристойный повод уйти сейчас из Нового Вифлеема!.. – Бегом, черт вас подери!.. Бегом!..

Вот уже всего несколько шагов отделяет факельщиков от девятого дома. И вдруг Полоний с ходу ничком падает в высокую траву, испещренную веселыми созвездиями чудесных, ярчайших цветов. Он падает и, видимо, не думает вставать. Уж не сломал ли себе этот болван ногу? Только этого не хватало…

Но нет, тут что-то не то. Вот шлепнулись в траву и Розенкранц и Кумахер. Кумахер стреляет в густую чащу леса, в просторный просвет между восьмым и обреченным на сожжение девятым домом. Фремденгут, Мообс и Цератод бросаются к Кумахеру. Пока первые два открывают частый бесприцельный огонь, Цератод лежит, уткнувшись лицом в душистую траву, и ругает себя за то, что согласился наблюдать за этой карательной экспедицией. Небось сам Фламмери нашел основание для того, чтобы не покидать Северный мыс. Видите ли, нельзя оставлять пещеру без присмотра! Одно из двух – или ты правитель острова, или вахтер… В крайнем случае, могли бы и оба остаться.

Цератод слегка приподнимает голову и видит шагах в пяти правее себя недвижное тело Полония со стрелой, торчащей у него между лопатками, как стебель какого-то неизвестного и дьявольски неприятного цветка. Бр-р-р, противно!..

Щедрый огонь двух автоматов и пистолета не вызвал в ответ ни единой стрелы из пространства, подвергнутого обстрелу. Зато стрелы запели с обоих флангов. Кто-то стреляет из-за углов ближайших хижин. Мообс и Кумахер переносят огонь на фланги. И вдруг – автоматный обстрел с тыла. Поскольку Егорычев убит, ясно, что стреляет Сэмюэль Смит.

Фремденгут поспешно производит перестановку сил. Против Смита выдвигается Кумахер, левый фланг он берет на себя.

Тихо вскрикивает и разражается потоком жесточайших проклятий Джон Бойнтон Мообс. Он ранен пулей пониже спины. Только царапнуло, но все-таки больно… Он осторожно дотрагивается рукой до раны, потом смотрит на ладонь – она в крови, словно он окунул ее в бочку с красной краской. Его пугает, как бы у него не сделалось заражение крови. А вдруг столбняк? От этих опасений Мообс еще больше стервенеет. Он стреляет в мальчишку лет девяти, который неосторожно высунулся из хижины, чтобы посмотреть, что делается на площади. На этот раз Мообс выстрелил удачно. Это первая боевая удача Джона Бойнтона Мообса. Мальчик падает с перебитым плечом и повисает на высоком пороге. Из его плеча хлещет кровь. Он не плачет. Очевидно, он потерял сознание. Плач доносится из глубины хижины. Женский плач. Изнемогая от горя и страха – ей очень боязно высовываться из двери прямо под огонь автомата, показывается в темном четырехугольнике входа плачущая женщина. Стараясь не смотреть в ту сторону, откуда стреляют, она нагибается, осторожно подхватывает сына под мышки и скрывается с ним в спасительном полумраке хижины. Мообс испытывает сильнейшее желание подстрелить и ее, но только он начал прицеливаться, как над самой его головой, путаясь и звеня в высокой траве, пролетает одна стрела, за нею другая, третья. Мообс, помимо желания, зажмуривается и упускает легко уязвимую цель.

Вдруг издалека, с юга, доносится нарастающий гул приближающихся голосов. Розенкранц прислушивается, мрачнеет, быстро подползает к Фремденгуту и что-то шепчет ему на ухо.

– Глупости! – говорит Фремденгут. – Они никогда не посмеют.

– Нет, правда, сэр. Они всегда прибегают на помощь, когда у нас пожар… С топорами, с баграми, как полагается…

– С топорами они не опасны…

– Вот они, вот они! – горячо шепчет Розенкранц и сереет от волнения. – О, они совсем не с топорами!.

Действительно, из южной просеки выбегает человек сорок вооруженных островитян. Это люди Доброй Надежды. Они останавливаются у самого входа из южной просеки на площадь, ждут, когда подтянутся отставшие. Фремденгут понимает, что они попытаются обойти его сфлангов, и если им удастся раньше белых добраться до противоположной просеки, они начисто отрежут путь отхода к Северному мысу.

– Отходить к просеке!.. Быстро!.. Перебежкой по одному! – вполголоса приказывает Фремденгут.

Первым перебегает Кумахер. Он будет обеспечивать огнем перебежку остальных членов карательной экспедиции. За ним сразу пускается в опасный путь майор Эрнест Цератод. Пот катится с него в три ручья. Сердце колотится, словно вот-вот вырвется из груди. Кажется, еще мгновенье, и Цератода хватит апоплексический удар. Вслед ему летят стрелы, но падают обессиленные, не настигнув его. Он петляет, как заяц, то и дело припадает к земле, бежит на четвереньках, снова вскакивает на ноги… Фу! Слава богу! Благополучно добежал!..

Фремденгут торопится. Надо перебежать до того, как к Северной просеке успеет пробиться сквозь густые заросли взбунтовавшийся кочегар Сэмюэль Смит.

Но вот перебежали и Фремденгут с Розенкранцем. Мообс остается один, если не считать темнеющего рядом и уже успевшего остыть Полония. Мообс лихорадочно обдумывает, как бы ему перебраться к своим с наименьшим риском. Его взгляд падает на факелы; они валяются в траве, но не потухли. Густая, черная копоть поднимается от них над травой и цветами, как жала невидимых злых чудовищ. Мообс чуть приподнимается и один за другим швыряет оба факела в ближайшие две хижины.

На противоположной стороне вскрикивает Розенкранц: одна из этих хижин, та, которая справа, принадлежит ему.