Текст книги "Остров Разочарования (иллюстрации И. Малюкова)"

Автор книги: Лазарь Лагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

VIII

Первой жертвой войны, вспыхнувшей одиннадцатого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года на острове Разочарования, пал девятнадцатилетний Джекоб Кид из Эльсинора. В театральном празднестве он участвовал впервые и должен был выступать в ответственной роли Офелии (на острове Разочарования, как и в Англии шекспировских времен, женские роли исполнялись юношами). Озабоченный некоторыми вопросами актерского мастерства, он вышел в то злосчастное воскресенье из родной деревни в Новый Вифлеем незадолго до того, как Ромео (Полоний) Литлтэйбл пустился из Священной пещеры в обратный путь, на южную часть острова. Напомним, что во всех трех южных деревнях были убеждены, что этот день был субботним, и готовились завтра с утра направиться на театральное действо в Священную воронку, когда-то называвшуюся площадью Шекспира.

Таким образом несчастный Кид вышел из Эльсинора накануне своего несостоявшегося дебюта в тот ранний час', когда никто еще не мог предупредить его о назревающих грозных событиях.

К полудню он уже был в хижине Гамлета Брауна – его завтрашнего партнера по пьесе. Им надо было потолковать часок-полтора, не больше, возможно, кое-что совместно прорепетировать. Затем он отправился бы обратно в Эльсинор, и очень может быть, что избег бы таким образом своей печальной участи.

Но Гамлета дома не оказалось. Гамлет был занят хлопотами по устройству двух белых, неожиданно пришедших к ним в деревню со всеми пожитками, оружием и продовольствием.

Хозяйка радушно угостила Кида прохладным кокосовым молоком, предоставила в его распоряжение одеяло из козьих шкур и предложила отдохнуть после утомительного пути, пока вернется Гамлет. Хотя Гамлет и был где-то совсем рядом, Кид не решился отрывать его от хлопот как по прирожденной своей деликатности, так и потому, что боялся нечаянно досадить белым. Он еще ни разу в жизни их не видел, но уже успел узнать о них от хозяйки много удивительного, таинственного и устрашающего.

Так он прождал около двух часов и не заметил, как уснул. Он проснулся в третьем часу от тишины, воцарившейся кругом, и догадался, что все, очевидно, ушли на похороны Яго, который долгие годы был известен человечеству, как человек дрянной и глупый, а вчера, ко всеобщему удивлению, вдруг был посмертно причислен к лику святых. Он подождал еще немного, и так как Гамлет все еще не появлялся, а выходить из хижины было слишком жарко, стал лениво размышлять о том, кто они такие эти белые; почему у них такой некрасивый цвет кожи; почему они не красят свои лица в черный цвет, что он, безусловно, делал бы, будь он на их месте; почему у них на каждой ноге по две ступни (предполагались под вторыми ступнями ботинки); почему они не носят, как все нормальные люди, ожерельев и браслетов и не взбивают волосы в красивые прически; откуда они явились на Землю – с Луны или Солнца; что они будут делать в Новом Вифлееме и как их приняли люди Нового Вифлеема?.. За этими мыслями он не заметил, как снова задремал…

Нужно сказать, что переход Егорычева и Смита на жительство в Новый Вифлеем по-настоящему обрадовал только Гамлета Брауна и юного Боба Смита, того самого, который накануне бегал по поручению мистера Фламмери на Северный мыс за спиртом. Фламмери со своим обидным недоверием к его умению бегать и упорным стремлением сделать из него светски воспитанного курьера не понравился Бобу. Зато добродушный усатый однофамилец Боба произвел на него самое благоприятное впечатление.

Следует отметить, что кочегар ответил ему не меньшей симпатией. Он очень скучал по своей семье. В Лондоне у него среди четырех его сынов был и лихой парень по имени Боб, тех же примерно лет, что и его далекий чернокожий тезка и однофамилец. Между нами говоря, Сэмюэль Смит подарил вчера Бобу от собственного лица три великолепные ленты. И если мы об этом раньше не упомянули, так только потому, что сделан был этот подарок в полном секрете. Кочегар боялся, что Фламмери с Цератодом развезут по этому поводу целое дело.

Остальные обитатели деревни предпочли бы, чтобы белые со своими скорострельными мушкетами и непонятными работами и правами, как бы занятны и щедры эти люди ни были, поселились где-нибудь подальше, не смущая их покоя и привычного строя деревенской жизни.

Но законы гостеприимства так глубоко были в крови островитян, что никто из них и не подумал обнаружить свое недовольство.

Решено было, что впредь до того, как нежданным новоселам будет сооружено подобающее жилище, они будут проживать в походившей на среднерусский овин или ригу высокой хижине с очень крутой, доходившей почти до самой земли двускатной крышей, в которой мужчины Нового Вифлеема спокон века собирались для обсуждения общинных дел и культурного времяпрепровождения. Она так и называлась: Большая мужская хижина. Здесь обычно хранились черепа особо прославившихся предков, причудливо раскрашенные деревянные, глиняные и кожаные маски, надевавшиеся во время пасхальных магических плясок, барабаны, обтянутые козьей кожей, сухие, гладко обструганные бревна из розоватого дерева, издававшие при ударе колокольный звон, и огромные, метра в три с лишним длиною, бамбуковые трубы. (Сейчас трубы, барабаны и бревна-колокола были взяты на похороны Фрумэна.) Голые нары из бамбуковых жердей тянулись вдоль обеих стен этого первобытного клуба.

Гамлет собрался было закатить по случаю новоселья соответствующее угощение, но Егорычев отговорил его, вскрыл несколько банок рыбных консервов и сам угостил Гамлета, Боба Смита и еще человек пять-шесть островитян, которые поступились своими повседневными делами, чтобы поглазеть, как будут устраиваться белые.

Консервы пришлись островитянам по вкусу. Они одобрительно пощелкивали языком.

– Вы хороший человек, сэр! – сказали они и разошлись по домам.

С гостями остались лишь Гамлет и Боб Смит, который, будь на то его воля, никогда не расставался бы со своими новыми друзьями. Гамлет собрался сбегать домой, чтобы отдать кое-какие распоряжения хозяйке, но вернулся с полдороги, волоча за собой упиравшегося Розенкранца Хигоата.

– Пусть он повторит, что он мне только что про вас, сэр, наговорил! – сказал он, глядя на Хигоата ненавидящими глазами. – Ну, чего ты молчишь? Говори!..

– Только отцу Джемсу! – прошипел Розенкранц, пытаясь высвободить руку. – Мне запретили говорить это кому-либо, кроме отца Джемса!

– А мне ты сказал? – Ты старейшина!

– Это наши гости. Гости важнее старейшин!

– Отпусти меня к отцу Джемсу! Слышишь, отпусти! Отпусти! – заорал Розенкранц и попытался укусить Гамлета. – Вот сожгу море, тогда пеняй на себя!

– Боб! – сказал Егорычев. – А ну, быстренько за водой! Через минуту мальчик, пыхтя, приволок большой бамбук, полный воды. Егорычев наполнил водой банку из-под консервов.

– Спирт! – сказал Егорычев Смиту.

Из вещевого мешка кочегара появилась литровая бутылка, в которой хранился весь спиртовой запас Священной пещеры. При мысли о том, как вытянутся физиономии Фламмери и Цератода, когда они хватятся, что остались без спирта, Смит повеселел: кончилась их черная и белая магия!

Щелкнула зажигалка, вспыхнула чадящим желтым пламенем первая подвернувшаяся щепка.

– На! – сказал Егорычев Розенкранцу. – Ты грозишься поджечь море, заставь загореться хотя бы эту капельку воды.

Розенкранц зажмурил глаза в священном ужасе перед собственной чудотворной силой и поднес лучину к поверхности воды. Вода и не думала загораться.

– Ничего, – сказал Егорычев, – попытайся еще раз!

Но и вторая попытка вчерашнего чудотворца осталась безрезультатной.

– А теперь, – сказал Егорычев, – попробуй-ка ты, Гамлет!

И он сделал над банкой несколько движений чуть наклоненной раскупоренной бутылкой.

Как нам уже известно, Гамлет был еще накануне предупрежден Егорычевым, что зажигание воды никакое не чудо, и все же ему, несмотря на его растущее доверие и уважение к этому желтобородому доброму и веселому юноше, стало чуть-чуть не по себе, когда так быстро представилась возможность проверить это на собственном опыте. Ему пришлось сделать над собою серьезное усилие, чтобы скрыть охватившее его волнение и встретить испытание так, как это полагается уважающему себя человеку. Лицо его выражало полное спокойствие, и только рука еле заметно дрожала, когда он поднес горящую лучинку к воде, покрытой ржавыми жирными пятнами томата, и над нею поднялся невысокий голубоватый огонек.

Юный Смит, впервые присутствовавший при таком невероятном Зрелище, не смог удержаться от испуганного восклицания.

– Ты не должен пугаться, Бобби, – мягко заметил мальчику приободрившийся Гамлет. – В этом нет никакого чуда. Пусть только огонь погаснет, и я его снова зажгу. И в этом, право же, нет никакого чуда. Ведь я говорю правду, не так ли? – обратился он за поддержкой к Егорычеву и кочегару.

Егорычев сказал:

– Конечно, никакого чуда. Чудес вообще не бывает, можете мне в этом поверить, а при случае я вам это обязательно объясню поподробней.

Он прикрыл жестянку краешком одеяла. Огонек погас. Гамлет снова, на сей раз уже безо всяких колебаний, поднес лучинку к поверхности воды, и снова над нею вспыхнуло пламя.

– А ты разве не хотел бы зажечь воду? – спросил он Боба. Боб, оказывается, ничего не имел против. Он быстрым взглядом посоветовался со Смитом, тот утвердительно кивнул головой, и мальчик повторил чудо, за минуту до этого сотворенное Гамлетом.

– Видел? – спросил Егорычев поверженного в прах Розенкранца. – Видел, – отвечал тот упавшим голосом и подобострастно осклабился.

– Ты никогда, слышишь, никогдане будешь больше в состоянии зажечь воду или совершить какой-нибудь другой подобный фокус. В этом ты можешь не сомневаться. А если ты и теперь будешь упираться…

Розенкранц сник.

– Ну, говори, что ты такое должен был сказать преподобному отцу Джемсу. Да поскорее! Не заставляй меня сердиться!

Так стали известны Егорычеву и Смиту зловещие распоряжения, данные мистером Фламмери колдуну Нового Вифлеема.

– Сейчас же сюда отца Джемса и этого негодяя Гильденстерна, – распорядился Егорычев Гамлету. – Скажи отцу Джемсу, что от этого зависит благополучие всего Нового Вифлеема.

Гамлет выбежал из хижины.

– Вы понимаете, что это такое? – обратился Егорычев к Смиту. – Вы раскусили, какую дьявольскую кашу пытается заварить наш милый Фламмери?

– Насколько я понимаю, это каша на чистом ружейном масле. Только зачем она ему потребовалась?

– Разделяй и властвуй. Вы слыхали о таком выражении – «Разделяй и властвуй»? Жаль, что не слыхали. Впрочем, Цератоду не было расчета посвящать вас в тайну этого главного приема колониальной политики. Ведь он спит и видит себя министром…

IX

Они прождали пять минут, десять. Гамлет не возвращался. Тогда Егорычев послал Боба узнать, почему произошла задержка. Боб мигом обернулся.

– Там спорят, вот в чем дело. Гамлет что-то говорит, но с ним не соглашается отец Джемс, и Гильденстерн тоже не соглашается. Они там очень сильно спорят, сэр.

Когда Гамлет побежал выполнять поручение Егорычева, у хижины покойного Яго собралось уже все население Нового Вифлеема для участия в похоронах. Гильденстерн, воспользовавшись отсутствием Розенкранца, поспешил взять на себя почетную роль передатчика приказания белоголового джентльмена. Преподобный отец Джемс, который не сомневался в сверхъестественных возможностях и связях мистера Фламмери, не был, однако, настолько искушен но всех тонкостях дипломатии, чтобы понять намек, заключавшийся в словах Фламмери, как приглашение к прямому действию в отношении Егорычева. То, что сам белоголовый, запросто общавшийся с господом богом, не мог решительно высказать против желтобородого молодого джентльмена обвинение в колдовстве и одновременное признание магических возможностей желтобородого, таившееся в устном послании мистера Фламмери, заставило осторожного отца Джемса не доводить до всеобщего сведения эту часть послания. Он сообщил своей пастве, что теперь уже бесспорно известно, что колдовские чары навели на сэра Фальстафа Фрумэна никто как люди Эльсинора. Тогда одна из соседок Гамлета вспомнила о его госте из Эльсинора и поведала об этом преподобному отцу.

Егорычев серьезно сомневался, стоит ли ему именно сейчас, во время обряда похорон, появляться среди островитян. Быть может, появление в такой печальный и торжественный час постороннего человека противоречит обычаям острова. Но, судя по словам юного Смита, перед хижиной покойного Яго назревали какие-то серьезные события. Неужели провокация сладчайшего мистера Фламмери так легко и быстро пустила ростки?

Он вышел из Большой мужской хижины, оставив кочегара караулить Розенкранца и их громоздкий багаж и оружие. Он нарочно не захватил с собой автомата, чтобы избежать соблазна применить его даже в минуту самой крайней опасности.

При появлении Егорычева около хижины утопленника гул спора на мгновение затих, затем разгорелся с новой силой.

Егорычев окинул взглядом толпу. Гильденстерна среди нее не было.

– Где Гильденстерн? – осведомился он вполголоса у подбежавшего Гамлета.

– Он побежал за Кидом.

– За каким Кидом?

– Это паренек из Эльсинора. Он поджидает меня, пока я вернусь с похорон.

– А зачем он здесь, в Новом Вифлееме?

– Он будет играть в нашем представлении. Пришел посоветоваться.

– О чем вы здесь спорите?

– Гильденстерн сказал людям Нового Вифлеема, что белоголовый молился богу и бог сказал ему, что Яго погиб потому, что его извели колдовством люди Эльсинора и что им за это обязательно надо отомстить. Теперь отец Джемс говорит, что нам следует пойти войной на Эльсинор, чтобы отплатить им за кровь Яго, заставить их выдать того, кто виновен в колдовстве, и чтобы они перестали праздновать день воскресный по субботам.

– А что говорят люди Нового Вифлеема? – Они боятся бога.

– А ты как думаешь насчет того, что Яго якобы умер от колдовства?

– Я думаю… Я полагаю, – тут Гамлет перешел на шепот, – я полагаю… Вы же сами мне сказали, что чудес нет и что колдовства тоже нет… Я так говорю?

– Ты говоришь очень правильно, Гамлет. Ты храбрый и умный человек. Как ты думаешь, что тебе было за твои слова, если бы на самом деле существовали чудеса и колдовство?

– Я думаю, что меня убило бы на месте громом, сэр.

– Ну и как? Убило тебя громом?

– Нет, не убило. Я остался жив, и это очень интересно.

– Подумай об этом на досуге, мой дорогой умница Гамлет.

– Я обязательно об этом подумаю. Я теперь буду очень много думать.

– Но пока что нам нужно что-то предпринять, чтобы не началась по-пустому война.

– Вот и я так говорил, что нечего начинать войну. Она никому не нужна.

– Кроме тех, кто остался в Священной пещере.

– Это сверх моего понятия, сэр, – честно признался Гамлет.

– Это сверх понятия любого честного человека, и все же это именно так. Белоголовому нужна война, чтобы люди острова Разочарования основательно между собой перессорились. Тогда их легче будет подчинить своей воле.

– Но ведь это подло: натравливать людей друг на друга и извлекать себе пользу из чужой крови!

– Ах, мой дорогой Гамлет, в том мире, откуда прибыл мистер Фламмери и его друзья, многое построено именно на том, что люди, подобные Фламмери и Цератоду, всеми способами не дают остальным людям жить между собой в ладу и согласии. Только на этом и держится власть разных Фламмери. Вот поэтому-то он и хочет втравить вас в войну с Эльсинором.

– Они извели колдовством сэра Фальстафа, сэр, – вмешался преподобный отец Джемс.

Слишком много членов его паствы внимательно и все более сочувственно прислушивались к беседе Гамлета с желтобородым белым. Как пастырь, он считал себя не вправе не вмешаться.

– Разве Яго не утонул в море? – обратился к нему Егорычев.

– Но он утонул потому, что на него навели колдовские чары, сэр. Это понятно даже ребенку.

– Ты старый и мудрый человек, – польстил Егорычев колдуну, но адресуясь главным образом к его пастве. – Ты много знаешь и очень многое видел на своем веку. Скажи мне, разве люди вашей деревни умирают только от колдовства?

– Конечно, нет, – осторожно отвечал колдун. – Люди умирают от старости, от болезней, от отсутствия должного благочестия.

– Почему же ты так уверен, что он утонул в результате колдовства?

– Потому, что его голова была обращена в южную сторону.

– А если его выбросило бы в сторону вон той горы? Ведь на ней никто не живет? – И Егорычев указал в направлении, строго перпендикулярном тому месту бухты, куда выбросило тело Яго.

– Тогда было бы ясно, что никто, кроме него самого, в его смерти не виновен, – проворно ответствовал преподобный отец Джемс.

– А если бы в сторону Священной пещеры?

– Его выбросило головой к югу, – уклонился отец Джемс от прямого ответа.

– Я думал, что ты более понятлив, – с досадой промолвил Егорычев, – но раз ты нуждаешься, чтобы тебе разжевывали и клали в рот разжеванное, я могу это проделать для такого уважаемого человека, как ты.

Кое-кто из окружавших ухмыльнулся. Им было внове такое забавное выражение. Но колдун уперся взглядом в землю и молчал.

– На вчерашнем пиршестве вы угощали меня напитком, от которого люди пьянеют. Верно я говорю? – продолжал допытываться Егорычев.

– Верно, – неохотно отвечал колдун.

– Если человек выпьет слишком много этого напитка и упадет в воду, может он утонуть?

– Может, – еще более неохотно согласился отец Джемс.

– Так пусть те, кто видел Фрумэна, когда он третьего дня отправился в бухту, скажут, разве он не был тогда пьян?

– Он был – очень, очень пьян, – охотно Подтвердили несколько островитян. – Он качался на своих ногах, как самая старая и дряхлая коза.

– Что же удивительного в том, что очень пьяный человек утонул? Разве не было тогда сильного ветра? – спросил Егорычев. Ему казалось, что он уже почти полностью убедил своих слушателей.

Все согласились, что в пятницу, когда Яго отправился освежиться, дул достаточно свежий ветер, чтобы опрокинуть лодку, особенно если ею правит в дым пьяный человек.

– И еще, – продолжал Егорычев, все более утверждаясь в убеждении, что он берет верх над человеконенавистническими происками Фламмери, – попробуем даже на мгновение допустить нелепую мысль, что кто-то, неизвестно по какой причине, хотел извести одного из людей Нового Вифлеема. Если он хотел нанести этим действительный ущерб вашей деревне, он бы, без сомнения, выбрал наиболее уважаемого и ценного вашего односельчанина. Не так ли?

– Это именно так, – согласились его слушатели, окружая беседующих все более плотным кольцом.

– А разве Яго был достойным и ценным человеком?

– Все человечество презирает Фрумэна! – горячо воскликнул Гамлет.

– Он был большой негодяй, этот Фрумэн! – поддержали Гамлета его односельчане, но преподобный отец Джемс в благочестивом ужасе воздел руки, и люди замолкли. Они вспомнили, что со вчерашнего вечера полагалось совсем по-другому говорить о покойном Яго.

Егорычев понял, что не должен был, пожалуй, пускаться сейчас в оценку личных качеств первого квислинговца острова Разочарования.

– Так разве не ясно теперь, что Фрумэн погиб не от колдовства, а потому, что был мертвецки пьян?

– Белоголовый джентльмен всю прошлую ночь возносил молитвы всевышнему, и всевышний сказал ему со всей достоверностью, что покойный сэр Фальстаф Фрумэн погиб именно от колдовских чар и что напустили на него эти чары именно презренные люди Эльсинора, – сурово заметил колдун.

– Всю прошлую ночь все обитатели Священной пещеры провели вместе и бодрствовали. Я тоже бодрствовал и не видел, чтобы белоголовый хоть на одно мгновение предался молитве. Мы с ним были заняты самыми земными делами: разговаривали, делили с ним имущество и продовольствие.

– Можно молиться и будучи занятым самыми мирскими делами, – сказал отец Джемс.

– А почему не допустить, что белоголовому попросту померещилось, что он получил указания от бога?

– Это никак не может быть, сэр.

– А если я вам скажу, что белоголовый безусловно и сознательно сказал неправду? Что он все это выдумал, чтобы втянуть вас в братоубийственную войну?

– Этого не может быть, – убежденно отвечал колдун. – Если человек, пусть это даже сам белоголовый, сказал бы, что ему явился господь, и это была бы неправда, то это такой страшный грех, что его сразу поразил бы огонь с небес и он превратился бы в кучку пепла.

Островитянам последнее соображение показалось убедительным. Они закивали головами.

Позади толпы, у хижины, увешанной траурными венками, темнело на оранжевой циновке громоздкое тело Яго, плотно обтянутое старым засаленным эсэсовским кителем. Сейчас никто не обращал внимания на покойника. Даже его мать и вдова прекратили плач и причитания, не решаясь помешать разгоревшемуся спору.

– И все же я утверждаю, что белоголовый нарочно и сознательно вводит вас в… – снова начал Егорычев, поняв, что он еще очень далек от окончательной победы.

В это время показался Гильденстерн. С его лица струился пот. Он был взволнован и не пытался скрыть этого. Из плетеной сумочки, висевшей у него, как и у остальных островитян, на левом плече и заменявшей одновременно и карманы и сумку, поблескивало что-то металлическое, в чем Егорычев без труда признал краешек большого складного немецкого ножа. Точно такой же нож был отобран Егорычевым у Кумахера и подарен Мообсу еще в первый день их пребывания на острове. Теперь он оказался у Гильденстерна. Вряд ли Мообс, как и большинство не участвовавших в войне, особенно увлекавшийся трофеями, по собственному почину отдал его Гильденстерну. Очевидно, он сделал это по предложению Фламмери. Итак, они уже начинают понемногу вооружать своих сателлитов,

– А Кид? – спросил Гильденстерна отец Джемс.

– Он там.

– Где там?

– У порога хижины.

– Что он там делает?

– Он лежит.

– Ты должен был привести его.

– Он не хотел идти. Он сопротивлялся.

– Ты должен был взять его за руку и привести.

– Он стал царапаться. Он меня всего избил, с головы до ног.

– И это испугало воина и старейшину Нового Вифлеема?! Хорошо, мы пошлем другого, и он приведет сюда этого строптивого мальчишку.

– Он его не приведет, – сказал Гильденстерн, глядя себе под ноги. – Его уже нельзя привести… Он… я… Я его убил.

– Ты убил гостя нашей деревни?!

– Я убил врага нашей деревни. Он сказал, что ненавидит людей Нового Вифлеема. Он сказал, что желает нам всем гибели.

– Поклянись! – крикнул Гамлет, кидаясь к задрожавшему Гильденстерну. – Поклянись, что он так сказал! И что он не хотел сюда идти и дрался, тоже поклянись!.. Ты понимаешь, что ты наделал?

– Понимаю. Я убил слугу дьявола, и теперь уже нам обязательно придется пойти войной на Эльсинор, потому что в противном случае они сами на нас нападут, чтобы отомстить за Кида. Это перст божий.

– Это перст божий? – строго перебил его отец Джемс.

– Это перст божий, что я убил этого Кида… Белоголовый сказал, что это перст божий…

– Откуда белоголовый знает, что ты убил Кида?

– Он сказал, что если я убью кого-нибудь, из Эльсинора, то это будет перст божий.

– Почему ты не клянешься? И почему у тебя в порядке прическа и все украшения, если он тебя так сильно избил?.. Ты нарочно убил его! – не отставал от него Гамлет. – Почему ты не клянешься?

– Белоголовый джентльмен, который беседует с богом и шестикрылыми серафимами, сказал мне, что слуг дьявола надо убивать на месте.

– Почему ты не клянешься? Ты все это придумал, что он отказывался идти… Ты нарочно убил этого славного парня, чтобы мы воевали с Эльсинором!

– Белоголовый Джентльмен, – отвечал приободрившийся Гильденстерн, – сказал мне, что впредь я за свои дела буду отвечать только перед богом и перед ним, перед белоголовым… А перед тобой я не отвечаю. Ты такой же старейшина, как и я… Даже худший…

– Что-о-о? – вспыхнул Гамлет. – Я хуже тебя?.. Во всем человечестве не найдется человека…

– Спокойно, Гамлет, спокойно! – удержал его Егорычев, – Эти споры надо оставить на после. Ты умный человек, и ты это поймешь.

– Разве нам нужна война, люди Нового Вифлеема? – крикнул тогда Гамлет, обращаясь к помрачневшим односельчанам.

Островитяне отрицательно замотали головами. Конечно, им никак не нужна была война.

– Ты не должен так говорить, Гамлет, – сказал отец Джемс.! – Разве мы не должны покорно выполнять повелений господних? Господь лучше тебя и меня знает, нужно ли нам или не нужно идти войной на Эльсинор. И если он приказывает нам: «Идите войной на нечестивых людей Эльсинора, чтобы они достойно ответили за смерть возлюбленного раба моего сэра Фальстафа Фрумэна и чтобы они не смели впредь нарушать святость воскресного дня», надо идти войной.

– Слушайте меня, люди Нового Вифлеема! – воскликнул с отчаянием Егорычев, чувствуя, что островитяне все еще колеблются между здравым смыслом и боязнью прогневить небо. – Бог, в которого вы верите, не мог – вы слышите? – ни за что не мог повелеть вам идти войной на Эльсинор! Если я не прав, если я говорю неправду, пусть меня тотчас же поразит самая страшная небесная кара!.. Вы слышите? Самая страшная!

Все застыли в напряженном ожидании. Кое-кто даже закрыл лицо руками, чтобы не быть свидетелем ужасного зрелища. Прошло пять, десять, двадцать секунд, минута. Егорычев оставался жив и невредим.

– Ну, теперь вы видите, что я говорю правду? – крикнул Егорычев. – Меня не поразил ни гром, ни молния, меня не унесло ураганом, я не провалился сквозь землю!.. Неужели вы и теперь не убедились в правоте моих слов?

И вот в эти мгновения, когда Егорычеву уже показалось, что он победил, раздался голос Гильденстерна:

– Пусть лучше желтобородый скажет, верит ли он в бога. Белоголовый джентльмен велел сказать вам, люди Нового Вифлеема, что желтобородый не верит в господа нашего и что очень может быть, что он сам тоже причастен к гибели сэра Фальстафа. Он сказал, пусть люди Нового Вифлеема сами спросят у желтобородого, верит ли он в бога.

– Я верю, что люди должны жить в справедливости и мире, – сказал Егорычев.

– Не-е-ет, пусть он скажет, верит ли он в бога! – торжествующе завопил Гильденстерн, видя, какое впечатление его вопрос произвел на островитян. – Вы видите, он боится прямо ответить на мой вопрос.

– Можно не верить в бога и быть справедливым, добрым и честным человеком, – сказал Егорычев в наступившей тишине. – И можно говорить, что веришь в бога, и быть отъявленным мерзавцем и убийцей…

– Вы слышите? Он не верит в бога!.. Он слуга дьявола! Его изгнали из Священной пещеры, и он спустился к нам, в Новый Вифлеем, чтобы перетянуть нас на сторону дьявола! – кричал Гильденстерн, победно потрясая кулаками. Из раскачивавшейся сумочки выпал и упал к ногам Егорычева складной нож – дар мистера Фламмери. На его черенке Егорычев заметил явственные следы крови, совершенно свежие следы. – Берегитесь желтобородого, он принес нам несчастья и смерть! Он ищет нашей погибели!..

– Священная пещера изрыгнула этого посланника сатаны! – в свою очередь возопил отец Джемс, окончательно утвердившись в справедливости указаний мистера Фламмери. – Чего же вы стоите, сложив руки, люди Нового Вифлеема?!

Он набросился на Егорычева. Еще с десяток островитян, устрашенных тем, что они чуть было не поддались на обольщения посланника сатаны, поспешили возместить свои губительные и греховные колебания участием в этом богоугодном деле.

Что же касается остальных, симпатии которых, помимо их воли, все же оставались на стороне этого веселого и добродушного парня, который так хорошо встретил их на Священной лужайке, так ласково обошелся с ними, их детьми и домочадцами и, не колеблясь, выдал на их суд белого, который поджег деревню и убил четырех островитян, то они хотя и никак не помогали вязать Егорычева и бросившегося ему на помощь Гамлета, но и воспрепятствовать отцу Джемсу и Гильдёнстерну не решились.

– Не трогайте их!.. Не смейте их трогать! – кричал во всю мощь своих мальчишеских легких юный Боб, цепляясь за руки тех, кто навалился на его друзей. – Они хорошие!.. Вы слышите, они очень хорошие!..

Гильденстерн со всего размаху ударил мальчика по лицу, и тот, обливаясь кровью, грохнулся на пыльную, раскаленную землю.

Сразу вслед за этим раздался сочный, с хрустом, удар по свирепой физиономии Гильденстерна, и новоявленный старейшина и защитник веры очутился на земле в близком соседстве с юным Бобом.

– Давно ли ты стал таким храбрым, Гильденстерн? – осведомился, склонившись над поверженным прохвостом, красивый, плечистый молодой островитянин. – Ты бесстрашно кинулся на ребенка. Ты бесстрашно убил исподтишка беззащитного и невинного парня из Эльсинора. Почему я тебя никогда не видел выступающим один на один против взрослого мужчины в честной, открытой – драке?

Это был дядя Боба Смита – Джекоб Смит.

– Может быть, тебе хочется померяться силами со мной? – продолжал он.

Но оказалось, что у Гильденстерна такого желания не было. Он вскочил, держась за свою сразу раздувшуюся щеку, шмыгнул в сторону от Джекоба, подбежал к преподобному отцу Джемсу, который, как и все остальные, очень спокойно отнесся к поражению нового старейшины, и прошептал ему на ухо:

– Надо сейчас же убить обоих: и желтобородого и Гамлета. Белоголовому это понравится… И богу тоже…

– Не будем спешить с таким делом, – возразил колдун. – Пусть они пока посидят в Большой хижине. Пусть таких людей судит сам белоголовый. Мы ему завтра сообщим, и как он скажет, так мы и поступим.

– У них там, в хижине, имеются мушкеты, – опасливо напомнил Гильденстерн.

– У белоголового тоже имеются мушкеты, – сказал преподобный отец.

Через несколько минут Егорычева, Гамлета и маленького Боба, изрядно помятых в свалке, с руками, туго затянутыми за спиной, втолкнули в дверь Большой мужской хижины, быстро захлопнули ее и с грохотом задвинули большим бревенчатым засовом.

Когда кочегар, выскочивший было на шум из хижины, хотел выручить друзей при помощи автомата, Егорычев, к всеобщему изумлению, крикнул ему, чтобы он спокойно возвращался в хижину. Он хотел избегнуть ненужного кровопролития.

– Bee будет в порядке, уверяю вас, все будет в порядке! – бормотал Егорычев, пока кочегар одного за другим освободил от уз всех троих своих друзей. – Есть у нас вода? Давайте первым делом умоемся. А потом мы обязательно что-нибудь придумаем… Нет безвыходных положений. Правильна, Гамлет?

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, сэр, – ответил Гамлет, хотя он не мог себе представить, что можно было бы придумать в их положении.

– Кстати, Гамлет, вы хотели бы сделать мне приятное?

– Очень хотел бы, сэр.

– Так вот, учтите, что мне не доставляет никакого удовольствия, когда меня называет сэром человек, которого я люблю и уважаю. В моей стране люди обращаются друг к другу со словом «товарищ». Называйте меня «товарищ Егорычев». Хорошо?

– Хорошо, товарищ Егорычев, – улыбнулся в темноте Гамлет. – Я вас буду называть товарищем.