Текст книги "Легенды Освоенного Космоса. Мир-Кольцо"

Автор книги: Ларри Нивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Пока мой скафандр потрескивал и ужимался под действием высокого давления, я стоял на крыле, привыкая к мысли, что вокруг – Венера. Почему-то эта мысль никак не укладывалась в голове: наверное, потому, что вокруг почти ничего не было видно. Луч нашлемного фонаря проникал не дальше, чем на тридцать футов. Воздух не может быть таким непрозрачным, независимо от плотности; он, наверное, полон пыли или крошечных капелек какой-то жидкости.

Наконец я прикрепил к крылу линь и соскользнул на землю. Вот они, первые шаги по поверхности другой планеты – по сухой красноватой грязи, пористой, словно губка. Лава, изъеденная кислотами? При таком давлении и температуре коррозии подвержено все что угодно. Будь на мне более легкий костюмчик, я, наверное, еще долго бродил бы возле корабля, пытаясь увидеть как можно больше, но помимо дикой жары на меня давили шестьдесят килограммов скафандра… Поэтому я взял в нескольких местах пробы почвы и вскарабкался по линю обратно на крыло.

Оно было ужасно скользким – несмотря на магнитные подошвы. Если бы рыцарям, облаченным в доспехи, нужно было сражаться помимо сарацин еще и с собственными магнитными подошвами – черта с два они отвоевали бы гроб господень! Я исчерпал весь свой богатый запас ругательств, пока произвел поверхностный осмотр корабля.

Ни крыло, ни фюзеляж не носили признаков повреждения. Значит, вовсе не шальной метеорит перебил контакты Эрика с его чувствительными окончаниями. К тому времени, как проверка панелей была закончена, я проникся страстным сочувствием к цыплятам гриль и почти убедился в правильности своего диагноза. На каждом крыле находилось по четыре проверочные панели: одна – на фюзеляже, две – в хвостовой части стабилизатора, а четвертая – на самой турбине. Все они держались на утопленных в корпус болтах и выходили на узлы электрической системы корабля. Размыкая, а затем вновь соединяя контакты в панелях и интересуясь реакциями Эрика, я установил, что его чувствительность прекращалась где-то между второй и третьей контрольными панелями. Примерно так же дело обстояло с левым крылом.

Убедившись в своей правоте, я еще минут десять торчал снаружи, обливаясь потом и размышляя, как рассказать обо всем напарнику.

– Поговорить по душам? – удивленно переспросил Эрик. – А ты уверен, что сейчас подходящее для этого время? Может, лучше поболтаем по дороге домой?

– Нет, этот разговор не терпит отлагательства. Скажи, ты не заметил чего-нибудь в свой телеглаз? Чего-нибудь такого, что ускользнуло от меня?

– Нет. Иначе я дал бы тебе знать.

– Отлично. А теперь слушай. Поломка в твоих цепях не внутренняя, ведь ты чувствуешь все до второй контрольной панели. Она и не наружная, потому что нет никаких свидетельств повреждения. Значит, неисправность может быть только в одном месте…

– Так-так.

Эрик, видно, заподозрил неладное – его голос опять зазвучал раздражающе монотонно. Но отступать было некуда. Я облизнул губы и продолжал:

– Подумай сам – почему у тебя парализовало обе турбины? Как они могли сломаться одновременно? А теперь вспомни, что на корабле есть только одно место, где их цепи соединяются.

– Да. Они соединяются через мой мозг. Значит, ты думаешь, что неисправная деталь – это я?

Черт! Я даже не предполагал, что разговор получится настолько трудным.

– Ты вовсе не механическая деталь, Эрик. Если с тобой что-то неладно, значит, дело или в медицине, или в психологии. Но по медицинской части мы все проверили, значит…

– Значит, крыша поехала… – медленно проговорил Эрик. – Приятно хотя бы то, что тебя считают человеком.

– Полагаю, здесь типичная «курковая» анестезия. Ну же, ведь ты сам когда-то слушал курс прикладной психологии и должен помнить все не хуже меня! Солдат, которому слишком часто приходилось убивать, внезапно может обнаружить, что он больше не чувствует правого указательного пальца или даже всей ладони. Разве это не твой случай?

– Так-так.

– Конечно, я не считаю тебя машиной, Эрик, но сейчас важнее то, что ты сам не считаешь себя ею…

– Так-так.

– Перестань «так-такать» и выслушай до конца! Признайся, ведь ты никогда по-настоящему не верил, что каждая часть нашего корабля – часть тебя самого? Это и справедливо, и разумно. Каждый раз, когда корабль модернизируют, ты получаешь новый набор частей – и хорошо, что не думаешь об изменении модели, как о серии ампутаций…

Я несколько раз отрепетировал эту речь про себя, но теперь мне казалось, что она звучит на редкость фальшиво. По-видимому, я старался вложить в свои слова как можно больше убеждения и чувства. Хуже всего было то, что Эрик слушал, почти не перебивая. Было бы легче, если бы он спорил, возражал или возмущался!

–  И… И… Гм… О чем это я? Ну да! Короче – причина неполадки в том, что ты подсознательно перестал верить, будто можешь ощущать турбины частью своего организма. Вот потому тебе и кажется, что ты их больше не чувствуешь.

Заготовленная речь кончилась. Я замолчал и принялся ждать взрыва.

– Неплохая теория, – проговорил Эрик.

Я с трудом поверил своим ушам.

– Значит, ты со мной согласен?

– Этого я не говорил. Всего лишь выслушал твою версию – а теперь ты послушай мою. Мне кажется, ты выдумал всю эту белиберду, чтобы снять с себя ответственность и переложить проблему на мои плечи… Насчет плеч, напарник, я выразился фигурально.

– Какая ерунда…

– Заткнись. Когда мне понадобится психоаналитик или психиатр, ты узнаешь об этом первым, обещаю. А сейчас напряги свое бурное воображение и представь, что проблема вызвана все же механическим повреждением. Надеюсь, это не труднее, чем увидеть проплывающую за иллюминатором жареную рыбу?

– Но я же все прове…

– Я сказал – заткнись! Ты не господь бог, мистер Почемучка, и не мог проверить абсолютно все. Наверняка ты что-то упустил, а я не могу обойти самого себя кругом, чтобы самолично провести проверку. Лучше сделать еще одну попытку, не то мы застрянем здесь навечно, понял?

– Да, сэр.

– Поспи несколько часов и принимайся за дело.

– Слушаюсь, сэр!

Я повалился на койку, закрыл глаза и постарался перестать злиться.

За пять лет, что мы летали с Эриком Донованом, то была наша первая серьезная размолвка. Думаете, я с легкостью смог назвать своего напарника сумасшедшим? Ничуть! Но я не сомневался в собственной правоте.

Блоки химического контроля предохраняли Эрика от безумия вроде шизофрении, и создатели первого в мире очеловеченного корабля предполагали, что поэтому их детище всегда будет нормальным. Но какой контроль предохранит человеческий мозг от рождающихся в нем образов?

Пять лет назад после аварии от пилота Эрика Донована не осталось ничего, кроме неповрежденной центральной нервной системы и гипофиза.

«Мы отрегулируем состав его крови, – говорили создатели корабля, – и он всегда будет спокоен, хладнокровен и сдержан. Никакой паники, никаких колебаний или сомнений!»

В первый же год наших совместных полетов я понял, насколько эти придурки ошиблись. Эрику не нужны были адреналиновые железы, чтобы бояться смерти: его эмоциональные реакции установились задолго до того дня, как он попытался посадить свой корабль, не имея радара. И он вовсе не нуждался в дополнительных «протезах», чтобы сохранить чувство юмора и быть отличным напарником в длинных рейсах. Пять лет мы жили душа в душу, а вот теперь в его душе что-то разладилось, но он упорно не хочет в это верить.

Мой приятель будет ждать, когда я починю несуществующую неисправность, и… И он ухватится за любой предлог, чтобы поверить, будто я действительно это сделал.

Похоже, Эрик уснул. В его крови не накапливались токсины усталости, но в кору головного мозга был вживлен специальный датчик, иначе он свихнулся бы от постоянного бодрствования. Когда мой напарник дрых, его не разбудил бы даже атомный взрыв, и все-таки я старался по возможности не шуметь, пока разыскивал в подсобке герметичные ведра и наполнял их водой. Я поставил ведра в холодильник, снова повалился на койку, заснул и проснулся только через пять часов.

Утро было чернее легких курильщика. Что Венере по-настоящему нужно, философствовал я, выволакивая из холодильника ведра, так это потерять девяносто девять процентов воздуха. Это снизит парниковый эффект и сделает температуру пригодной для жизни. Если бы удалось понизить тяготение Венеры почти до нуля, все произошло бы само собой… Что ж, Планете Любви придется ждать, когда мы откроем антигравитацию!

– С добрым утром, – прервал мои размышления Эрик. Что это ты затеял? Решил сделать зарядку с ведрами вместо гантелей?

– Есть кое-какая идея, – многозначительно обронил я. – Объясню все потом, если она сработает.

Под заинтересованное молчание напарника я натянул скафандр, вновь ощутив себя сподвижником короля Артура, и, кряхтя, поднял тяжеленные ведра.

– И все-таки, зачем тебе ведра? – не выдержал Эрик.

– Чтобы охладиться, когда станет слишком жарко. Выпускай меня.

– Стоило бы подержать тебя здесь, пока не расколешься.

Но все же шлюзовая, а потом и наружная дверь отворились, и я вышел на крыло. На этот раз я не тратил время на то, чтобы пялиться по сторонам. Открыв панель номер два по правой стороне, я отвинтил крышку термостойкого ведра и выплеснул кипящую мешанину льда и испаряющейся воды в путаницу проводков и соединений.

– Что ты там делаешь, черт возьми? – взвинченно поинтересовался Эрик, и я чуть не выронил ведро – так резко прозвучал его голос внутри моего шлема.

– Ты что-то почувствовал? – ответил я вопросом на вопрос.

– Нет, но, видишь ли, мне слегка любопытно…

– Этой ночью мне пришла в голову одна неплохая мысль. Каждая часть корабля прошла испытание на давление и на жару в особом боксе, но весь корабль, как целое, таких испытаний не прошел. Он слишком велик для этого, верно?

Я открыл панель номер три на левом крыле и выплеснул туда остатки воды и льда.

– Так вот, я считаю, что твои цепи перекрыты жаром или давлением, или тем и другим вместе. Давления мне не устранить, зато я могу остудить льдом реле – чем сейчас и занимаюсь. Дай знать, к которой турбине раньше вернется чувствительность, тогда мы узнаем, какая контрольная панель нам нужна.

– Крис! Тебе не кажется, что столь острый эксперимент ты должен был согласовать со мной? Знаешь, что холодная вода может сделать с раскаленным металлом?

– Он может лопнуть. Тогда ты утратишь управление турбинами, которого и без того нет.

– Хм. Очко в твою пользу. Но я до сих пор ничего не чувствую.

Через полчаса я вернулся к шлюзу, обессиленно волоча пустые ведра и размышляя, нагреются ли они настолько, чтобы расплавиться… И что нам делать теперь, когда мой план не сработал.

И вдруг Эрик взволнованно окликнул:

– Я чувствую правую турбину!

– Чувствуешь?! Ты можешь ей управлять?!

– Нет, не настолько. Температуры пока не ощущаю, но… О, вот она пошла. Получилось, Крис! Действительно получилось! Я же тебе говорил, что все дело в механике, а не в…

Внезапно он замолчал.

– Эрик, в чем дело?

– Ощущение исчезло.

– Как?!

Прошло – и все. Опять не чувствую ни температуры, ни контроля подачи топлива. Наверное, холод слишком быстро пропадает!

Уф! Ладно, без паники. Сейчас я повторю процедуру, а потом поднимемся как можно выше, я опять отправлюсь на крыло с ведрами льда и…

– Ты это серьезно?!

А у тебя есть другие предложения?

Как ни странно, подъем шел гладко до высоты шестнадцати миль. Потом Эрик заявил:

– Все, выше нам не забраться. Ты все еще хочешь заняться этой сумасшедшей эквилибристикой?..

Вместо ответа я влез в скафандр, вынул ведра из холодильника и молча шагнул в открывшийся шлюз.

Как ни странно, я не чувствовал ни панического страха, ни железной решимости, ни готовности к самопожертвованию. Я делал то, чего никто никогда раньше не делал, двигаясь механически, словно зомби.

Мои магнитные подошвы работали на полную мощность, и мне казалось, будто я при каждом шаге выдираюсь из толстого слоя смолы.

Я добрался до панели номер два, открыл ее, вывалил лед и отбросил ведро. Потом века три или четыре я перебирался на другое крыло. Надеюсь, вам никогда не придется выполнять этот трюк на высоте шестнадцати миль, к тому же с ведром испаряющегося ледяного крошева в руке. Уж не знаю, каким образом, но я все же достиг цели, опрокинул содержимое ведра в левую панель номер два и потащился назад. Теперь мои руки были пусты, но идти почему-то не стало легче. Я медленно тащился сквозь преддверие ада – прилипающий к смоле зомби – и мыслей у меня в голове было не больше, чем льда в опорожненных ведрах. Вероятно, они уже расплавились, так и не успев коснуться поверхности Венеры… А теперь я вот-вот разделю их участь…

Когда передо мной вдруг появилась дверь шлюза, у меня даже не хватило сил удивиться.

– Что ты возишься?! – ворвался в мое сознание нетерпеливый голос напарника. Кажется, он говорил со мной уже довольно долго; кажется, я даже что-то ему отвечал… – Сядь и пристегнись. Живее!

– Н-не могу снять скафандр.

Руки у меня дрожали, как проклятые – наступала реакция. Я упал в кресло, до которого добрался чуть ли не на четвереньках.

– Оставь в покое свои доспехи и пристегнись! У нас есть шанс попасть домой, только если мы стартуем немедленно.

Стоило мне затянуть ремни, как турбины взревели, корабль затрясся, а потом рванулся вперед, и мы выскользнули из-под топливного бака.

Турбины набирали рабочую скорость, и давление усиливалось – Эрик выжимал из двигателей все, что мог. Это было бы мучительно, даже не будь на мне скафандра, – теперь же превратилось в лютую пытку. Ну, разве это не обидно – уцелеть во время невероятной прогулки с ведрами, а потом загнуться от банальных перегрузок?

Мы мчались почти вертикально вверх, и я никак не мог набрать в грудь достаточно воздуху и сказать Эрику, что погибаю.

Корабль вдруг дернулся, как гальванизированная лягушка.

– Турбина отключилась, – сообщил Эрик. – Пойду на другой.

Корабль вильнул – выбывшая из строя турбина отделилась. Теперь он летел, судорожно вздрагивая, но продолжал разгоняться.

Все, кажется, мне конец!

И тут заглохла вторая турбина. Эрик избавился и от нее, наконец-то ускорение прекратилось…

Но я еще долго не мог говорить.

– Мы все еще не выбрались, – возвестил бодрый голос моего напарника. – Можешь снять скафандр: когда я включу ракету, это будет пострашней той легкой разминки, которая заставила тебя поскулить.

– Вовсе не скулил!

Еще как, можешь мне поверить.

Я молчал до тех пор, пока не выбрался из скафандра.

– А как ты себя чувствуешь? – осведомился я, снова падая в кресло. Больше нигде нет необъяснимого онемения?

– Нет. А что?

Ничего. Просто проявляю дружескую заботу.

Пристегнись и перестань злиться. Понимаю, тебе обидно, что я оказался прав: неполадки и впрямь были чисто механическими!

– Черта с два!

– Что-что?

– Черта с два они были механическими! Я тебя в этом убедил, а потом еще раз убедил, что устранил неисправность. Мне хотелось, чтобы ты поверил – турбины опять могут работать. Я сотворил чудо, Эрик. Но это чудо из области психологии, а не механики. И надеюсь, что мне не придется выдумывать для тебя новые плацебо на обратном пути!

Я выпалил все на едином дыхании и немедленно пожалел о своих словах. Кто меня тянул за язык? Если мне приспичило поругаться с напарником, можно было хотя бы подождать, пока он вытащит нас из этой переделки! А вдруг он опять утратит контроль над турбинами?

Эрик молчал. Я уже приготовился к самому худшему, когда наконец услышал его голос:

– Ты считал, что никакой неисправности нет – и все-таки вышел на крыло на высоте шестнадцати миль?

– Ага. Что мне еще оставалось делать?

В механизмах Эрика что-то хрюкнуло.

– И после этого ты считаешь ненормальным меня? Почемучка, ты знаешь, кто из нас двоих по-настоящему сумасшедший?

– Ладно, готов поставить пять тысяч, что я прав. – Мой гнев совсем прошел, осталась только огромная усталость.

– Идет. Пусть механики после приземления поищут механическую неисправность. Ставлю пять тысяч, что они ее найдут. А теперь внимание – включаю ракету. Два, один…

Ракета включилась, вдавив меня в кресло. Последнее, о чем я успел подумать, теряя сознание, что наверняка не доживу до того дня, когда смогу получить свой выигрыш!

Люк Джейсон обвел на дисплее рамкой часть схемы левого крыла корабля.

– Это вот здесь, видите? Наружное давление сжало канал провода так, что он больше не мог сгибаться. А когда металл расширился от тепла, контакты сместились и разошлись. Ваша мысль с охлаждением реле была весьма удачной… Хотя до сих пор не понимаю, как это вы ухитрились остаться в живых после трюка с ведрами на высоте шестнадцати миль!..

– Полагаю, конструкция обоих крыльев одинакова? – перебил я эксперта-механика.

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Само собой. И в правом крыле мы обнаружили аналогичные повреждения. Материал, из которого сделаны эти проводники, несомненно, не годится для венерианских кораблей.

Я оставил в груде Эриковой почты чек на пять тысяч и в тот же день улетел в Бразилию. Ума не приложу, как он отыскал меня там, где даже журналисты не могли найти первого человека, ступившего на поверхность Венеры, но этим утром мне пришло сообщение:

ПОЧЕМУЧКА, ВЕРНИСЬ! Я ВСЕ ПРОСТИЛ. ЭРИК ДОНОВАН

Пожалуй, я так и сделаю.

Дождусь[4]4
  Wait It Out © 1968 Futures Unbounded. –  Перев. с англ. Е. Монаховой.


[Закрыть]

Сейчас на Плутоне полночь. Я вижу четкую линию горизонта, ниже которой в звездном свете поблескивают глыбы льда. Звезды выплывают из-за цепи ледяных гор – и поодиночке, и парами, и щедрыми гроздьями ярких белых точек. Мой взгляд отчетливо различает их движение.

Нет, тут что-то не так! Период обращения Плутона слишком велик, чтобы движение звезд стало заметным, – просто ход времени для меня замедлился, как вращение шестеренок в старых запылившихся часах.

В этом и заключается вся надежда.

Планета мала, поэтому горизонт так близок. Днем он кажется еще ближе, ведь расстояния здесь не скрадываются дымкой атмосферы. Я вижу две острые скалы – они вонзаются в звездную россыпь, словно клыки вампира. Между ними сверкает яркая точка. Солнце. Медленно и плавно оно поднимается над клыками; я не жду от него тепла, и все же смотреть на блестящую точку приятно.

…Солнца больше нет, и звезды теперь расположились по-другому. Видимо, на какое-то время я потерял сознание.

Нет, здесь все-таки что-то не так!

Неужели я дал маху? Ошибка меня не убьет, но может свести с ума…

Чепуха! Тех нейронных связей, что еще действуют в моем мозгу, недостаточно для того, чтобы обезуметь. Их хватает только для таких вялых, неторопливых, полусонных мыслей. Я не чувствую ни боли, ни утраты, ни сожаления, ни ужаса. Только бесконечное терпеливое ожидание да еще что-то, определяемое тремя словами: ну и влип!

Я стою, глядя на восток, – и жду, жду, жду, жду. Пусть мой пример послужит вам уроком: вот к чему приводит нежелание умирать!

Когда в 1989 году Плутон в перигелии приблизился к Солнцу (и к Земле) настолько, насколько это вообще возможно, НАСА решила, что грех не использовать данное обстоятельство.

Трое космонавтов – Джером, Сэмми и я – очутились в пластиковом баллоне с двигателем на ионной тяге, который должен был доставить нас на Плутон через полтора года. После столь длительного совместного пребывания нам полагалось люто возненавидеть друг друга, однако ничего подобного не произошло. Психологи НАСА неплохо умеют составлять экипажи.

Тем не менее, наша троица с огромным энтузиазмом встретила долгожданную посадку. Какое это блаженство – уединиться хоть на несколько минут! (это во-первых). Пройтись по поверхности планеты! (это, разумеется, во-вторых). Ну и взяться наконец за какое-нибудь не предусмотренное программой дело!

Новый мир обещал нам столько же сюрпризов, сколько в детстве сулило Рождество, и мы искренне сочувствовали Сэмми Гроссу, которому предстояло болтаться на орбите, в то время как Джером Гласс и я отправимся вниз.

Конечно, Сэмми высказался по этому поводу, да еще как! Он вообще такой: начал ворчать еще на мысе Кеннеди и продолжал в том же духе все полтора года. Но когда мы бросили жребий и ему выпало остаться, негодование Сэмми достигло предела.

Однако, как говаривал наш шеф из НАСА: кто-то должен! Сэмми прекрасно понимал, что одному из нас следует остаться на борту, чтобы отмечать неполадки, поддерживать связь с Землей и сбросить сейсмические бомбы. Именно они помогут разрешить главную загадку Плутона.

Над этой загадкой мы порядком поломали головы еще по дороге сюда: откуда у Плутона его огромная масса? Планета была в десятки раз тяжелее, чем ей полагалось по размеру. Сейсмические бомбы – не очень изящный, зато надежный способ, когда-то позволивший выяснить строение Земли…

…Между «клыками вампира» сверкнула яркая звезда. Интересно, разгадают ли тайну Плутона ко времени окончания моей вахты? Равнина и горы медленно тонут: это появляющиеся звезды создают иллюзию, будто мы непрерывно скользим вниз, – Джером, я и наш вмерзший в вечные льды корабль…

Сначала «Нерва» вела себя выше всех похвал. На несколько минут мы зависли над равниной, чтобы найти место для посадки, затем опустились в белесом ореоле тумана, рожденного водородным пламенем.

Потом в просвете посадочного кольца мелькнула влажная черная поверхность, и вот – ура! – мы на поверхности Плутона.

Почти час мы проверяли системы, готовясь к вылазке, и столько же ушло на обсуждение, кто из нас выходит первым? Отнюдь не праздный вопрос. Еще многие столетия Плутону суждено оставаться самым дальним форпостом Солнечной системы, и слава первого человека, ступившего на его поверхность, не померкнет вовеки.

В конце концов мы снова метнули жребий, и по решению монеты имя Д. Хатчисона отныне будет стоять в учебниках истории перед именем А. Сотера. Подумать только, тогда это меня всерьез зацепило! Джером, выбираясь через люк, начал беззлобно подшучивать надо мной – что-то насчет мраморных памятников.

Мне осталось завинтить несколько гаек на шлеме, когда шутки сменились ругательствами. Я торопливо закончил все положенные процедуры и тоже вылез наружу.

С первого же взгляда стало ясно: дело дрянь.

Поверхность планеты, на которую мы опустились, представляла собой смесь грязного льда, воды и каменного крошева. Огонь, вырывавшийся из двигателя, расплавил лед, а когда вода снова замерзла, посадочная ступень оказалась намертво впаянной в грязную льдину выше средней линии.

Сэмми довольно странно отреагировал на наше сообщение о том, как мы влипли (точнее, вмерзли). Подумать только! – предложил нам провести кое-какие исследования, а потом приниматься за освобождение корабля. Легко разбрасываться такими советами, если сидишь наверху в аппарате, который может вернуть тебя обратно на Землю. А каково внизу, на чужой планете, ухватившей наш корабль своими безжалостными ледяными челюстями!

Мы решили расплавить лед двигателями и таким образом вырваться из ловушки. Температура росла медленно и осторожно, вдруг показатели приборов словно взбесились: под влиянием чудовищной разности температур что-то вышло из строя. Джером вдвинул замедляющие стержни, но это не дало никакого результата. Может, они расплавились, а может, подвел сам реактор…

Над «клыками вампира» снова показалось Солнце… Неужели я ухитрился задремать? Звезды так же клубятся над теми же мрачными вершинами, но созвездия сильно сместились влево.

Что-то тяжелое наваливается на меня сзади, я ощущаю его вес на спине и ногах. Самое время испугаться – и все-таки мне не страшно. Скользнув по моей спине, «оно» переваливается через плечо. Ага, теперь я его вижу! Огромная полупрозрачная амеба с черными комками внутри. Внутренности? Пища?

Лучше ей убраться подальше до восхода солнца. На солнечной стороне Плутона температура днем поднимается на пятьдесят градусов выше нуля. Абсолютного нуля.

Чудище словно услышало мои мысли – оно удаляется, скользя, как капля по стеклу, по направлению к ледяному кратеру.

Как ужасающе медленно оно ползет, медленнее, чем движутся звезды! Я вижу боковым зрением – амеба внизу, совсем близко к посадочной ступени и крохотной застывшей фигурке первого человека, который ступил на поверхность Плутона… И первого, кто на этой планете погиб.

После аварии двигателя необходимо было спуститься вниз и посмотреть, насколько серьезны и велики повреждения. Нет, я не чувствую себя виноватым: если бы жребий пал на меня, я не колеблясь пошел бы вместо Джерома. Дело в том, что единственный способ – прожечь струей ранцевого двигателя туннель во льду и проползти по нему в полость под посадочным кольцом, не оставлял шанса выжить исполнителю этого смертельного трюка.

В газовой полости царил настоящий радиоактивный ад. Оказалось, что двигатель выбросил расплавленные обломки реактора прямо на ледяные стенки.

Вползая в туннель, мой друг тихо шептал ругательства, но выполз оттуда молча. Наверно, все подходящие слова он уже израсходовал.

Помню, как я плакал от горя и страха и старался говорить спокойно, чтобы Джером не догадался о моих слезах. Он подробно описал мне ситуацию, сказал: «Прощай», шагнул на лед и снял шлем. Туманное облако окутало его голову и опустилось на плечи крошечными снежинками.

Джером до сих пор стоит на том же месте, сжимая в руках шлем: памятник первому человеку на Плутоне. Иней серебрится на его лице и открытых глазах.

Опять восходит солнце. Надеюсь, амеба успела спастись…

…Это просто невероятно! Солнце на мгновение замерло между двумя вершинами, потом метнулось вверх, и вращающийся небосвод застыл. Вот почему я не заметил этого раньше! Это происходит удивительно быстро!

Чудовищная догадка… Раз повезло мне, значит, могло повезти и Джерому. Неужели…

Там, наверху, оставался Сэмми, но он не мог спуститься ко мне, а я – подняться к нему. Системы жизнеобеспечения работали по-прежнему исправно, и все же рано или поздно мне суждено было замерзнуть или задохнуться без кислорода.

Часов тридцать я совершал бескорыстный подвиг во славу науки, собирая образцы, проводя их анализы, сообщая полученные данные Сэмми и испытывая сильнейшую жалость к самому себе.

Каждый раз, оказываясь снаружи, я проходил мимо Джерома. Его промерзшая кожа выглядела как чистейший мрамор, а глаза были прикованы к звездам в мучительной тоске. Скоро и я буду выглядеть точно так же.

– Ищи кислородную жилу, – как заведенный, долдонил Сэмми. – Не сдавайся, ищи!

– Зачем?

– Чтобы выжить, балбес! Рано или поздно сюда вышлют спасательную экспедицию. Ты не должен сдаваться, слышишь?

Кислород я нашел – его крохотные прожилки пронизывали, лед тончайшей паутиной и словно насмехались над моими дурацкими надеждами.

– Тогда используй воду! Ты ведь можешь добыть кислород электролизом, дубина!

Могу. Но зачем? Спасательный корабль прилетит через годы: его придется строить совершенно заново, да к тому же вносить изменения в конструкцию посадочной ступени. Для электролиза нужна энергия, как и для обогрева, – а у меня были только аккумуляторы. К чему продлевать мучительную агонию?

Мне отчаянно хотелось жить, но к осознанию подлинного положения дел я пришел раньше, чем Сэмми. Тот упорно не понимал – или не желал понять, что мне крышка. В конце концов пришлось прекратить передачу посланий – не потому, что я их исчерпал, а потому, что они сводили Сэмми с ума.

Я перестал отвечать на вызовы и долго стоял рядом с Джеромом, собираясь с духом для того, что мне предстояло сделать. И вдруг ко мне пришла надежда.

В Неваде в камерах с жидким азотом находится полмиллиона замороженных людей. Они ждут того дня, когда врачи научатся лечить те болезни, которые их убивали. Если бы эти мужчины и женщины не решились на замораживание, они были бы уже мертвы.

Я тоже скоро умру, если не…

В полном вакууме человек может прожить не так уж мало – пожалуй, пару-другую секунд. Если постараться, за это время можно успеть скинуть скафандр. И тогда черная ночь Плутона высосет тепло из моего тела. При температуре в пятьдесят градусов выше абсолютного нуля я буду стоять замороженный хоть целую вечность, ожидая второго пришествия – врачей или господа Бога…

…Солнце сверкнуло…

Нигде не видно той гигантской амебы, с которой я познакомился вчера. Как ни странно, искренне хочется верить, что она успела спрятаться.

Скафандр лежит рядом со мной на льду. Как только я его скинул, то успел принять эту героическую позу – герой на вершине черной скалы, неотрывно смотрящий на горизонт. Лицом к востоку, молодой человек! Правда, я слегка спутал направление, но меня извиняет то, что пар от дыхания заслонял тогда весь мир, к тому же я слегка торопился. И все же стоило бы повернуть голову чуть левее… Интересно, прольет ли Джинни две-три слезинки, когда Сэмми расскажет ей обо мне? Жаль, что она не может меня сейчас увидеть…

Сейчас Сэм, должно быть, уже подлетает к Земле.

Звезды медленно выплывают из-за горных вершин, и снова волнистая равнина, посадочная ступень, Джером и я погружаемся в черное небо.

Мой труп будет самым промерзшим за всю историю человечества. Даже тех мертвецов в Неваде хранят всего лишь при температуре жидкого азота. Боже, как они могут надеяться выжить при подобной жарище? Просто адское пекло по сравнению с ночами на Плутоне, когда все пятьдесят градусов дневного тепла рассеиваются в пространстве.

Каждое утро солнечные лучи поднимают температуру и выключают меня, словно машину. Но ночной холод превращает сеть моих нервов в сверхпроводник. По сети текут токи, текут мысли, текут ощущения. Правда, их движение медленно, безумно медленно, но тут уж ничего не поделаешь. Стопятидесятитрехчасовые сутки Плутона сжимаются для меня в какие-нибудь пятнадцать минут… И это здорово.

Потому что при подобном темпе я, пожалуй, и впрямь дождусь.

Может, Сэмми уже на Земле? И они уже выслали спасательную экспедицию?

Поживем – увидим. Куда мне торопиться?

Хорошо, что у меня нет эмоций. Но кое-что я все же ощущаю: тяжесть той амебы, боль в ушах, давление, приложенное к каждому квадратному миллиметру моего тела. Внутри меня заморожено напряжение, и мои нервы непрестанно говорят мне об этом. Я ощущаю скользящий по моим губам ветер, похожий на легкий сигаретный дымок.

Забавно будет, если я все-таки дождусь!

А вдруг они меня не найдут? Ерунда, Плутон – небольшая планета. К тому же рядом со мной гордо торчит посадочная ступень – в более величественной позе, чем моя. Правда, ступень сильно припорошило инеем, и сверху ее нелегко будет разглядеть. Я могу проторчать здесь вечность, пока они не отыщут мой корабль среди бесконечной равнины. Неужели меня это волнует? Неужели меня еще что-то способно взволновать?

Какие эмоции могут быть у куска льда?

Снова солнце…

…И снова выплывают на небо звёзды. Теплится ли в Джероме такая же полужизнь, как во мне? Я хочу смахнуть иней с его открытых глаз!