Текст книги "Американский герой"

Автор книги: Ларри Бейнхарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Бигл отключает все экраны, чтобы услышать эту финальную реплику.

Бамс! И они снова включаются. Самолеты летят над Германией и Японией. Настоящие и фальшивые, как в «Красотке Мемфиса», которая была снята через пятьдесят лет после появления одноименного документального фильма. Документальные «В двенадцать ноль-ноль» и «Победа в воздухе» (оправдание бомбардировок гражданских объектов), художественные – «Летающие пехотинцы» с Джоном Вейном и «Бомбардир», в которых доказывалось наше моральное право на обстрел городов – хотя именно это было одним из преступлений, в которых обвинялись нацисты, – под предлогом того, что мы делаем это с исключительной точностью. Хочется спросить – с какой именно? Пилоты утверждают, что однажды даже смогли попасть в дымоход. На экране трое. Бомбардир: «В какой именно?» Пилот: «В центральный». Бомбардир: «Ну, это плевое дело».

Центральный экран снова меркнет. А прямо под ним на экране № 8 распевает Дональд Дак: «Хайль Гитлер, хайль!» Кролик Багз Банни и утка Даффи Дак идут на войну. Бинт Кросби поет о военной дружбе. Фред Астер танцует для солдат. Джин Келли прославляет войну. А Бенни Гудмен, Пегги Ли, Гленн Миллер, Дню Э. Браун, Боб Хоуп и Бетт Мидлер поют и танцуют для того, чтобы превратить эту войну в веселье.

Далее экраны захлестывает волна военно-морских действий. Целая вереница клипов из телевизионного документального сериала «Победа на море», значительная часть которого действительно была снята во время войны. А потом появляются Чарлтон Хестон и Генри Фонда. [58]58
  Широкоформатный фильм «На полпути», сделанный через тридцать три года с объемным звуком, был смонтирован с изначальными кадрами, снятыми на 16-миллиметровойпленке. Множество эпизодов на Тихом океане было снято на цветную пленку. А все эпизоды, снятые в Европе, оставались черно-белыми.


[Закрыть]

Центральный экран. Еще один важный поворот сюжета [59]59
  В последнее время Голливуд уделяет очень большое внимание структуре сюжета. Книги, заявки и сценарии анализируются рецензентами с точки зрения поворотных моментов сюжета и оцениваются исходя из того, насколько их много и правильно ли они расположены. Другими ключевыми словами являются «предыстория», «завязка», «череда последствий», «интрига и развязка», а также «подтекст». Это я почерпнул на семинаре Роберта Мак-Ки, посвященном сценарной деятельности. Похоже, все сценаристы раньше или позднее учились на его семинарах, чтобы уяснить себе, что именно входит в их задачу. Сам Мак-Ки не написал ни одного сценария, который был бы поставлен. В 1988 году его двухдневный семинар стоил шестьсот долларов, триста пятьдесят выплачивались рецензенту и еще тысячу он брал за индивидуальную консультацию. Так что, похоже, он неплохо зарабатывает. Как правило, среди его слушателей довольно много красивых и честолюбивых женщин, так что не удивлюсь, если он еще и спит с ними. А это по сегодняшним стандартам является лучшим критерием успеха.


[Закрыть]– «Самый длинный день – день „Д"». И вот все экраны взрываются активными действиями и вспыхивают изобилием красок. Черно-белая гамма резко сокращается» Все становится гораздо менее мрачным. «Грязная дюжина», «Герои Келли», «Герои Телемарка», «Мост в Римагене», «Операция „Девушка“», «Лагерь № 17», «Великий побег», «Война и память», «Пушки острова Наваррон», «Париж в огне», «Ад на Тихом океане», «Последний герой», «Флот Мак-Хейла». Множество звезд, словно одной из военных тайн является умение перемешать их с обычными солдатами.

И снова Бигл отключает все экраны и возвращается к центральному.

И снова Тедди потрясен проницательностью его выбора.

Освобождение Парижа. Настоящий документ. Никаких постановочных эффектов. Спонтанное, не срежиссированное зрелище. Потрясающий момент – повсюду цветы и слезы радости, женщины целуют солдат. Это сцены, которые воистину могут оправдать войну, как оправдывает страдания матери улыбка ребенка. Это Париж нашей мечты и Америка их упований.

Затемнение.

Пауза. Передышка. Корея. Мерзкие голые холмы. Снег. Рядовые в тяжелых куртках и шапках, натянутых на глаза под стальными шлемами. Они небриты, взгляды устремлены в одну точку. Американцы потерпели поражение и отступают. Таких фильмов, как этот, очень немного. «Люди на войне», «Гора Свиная котлета», «Все парни», «Военная охота». А также документальные ленты. Клипы из «Мак-Артура». Центральный экран пуст. Все уменьшено в размерах.

И резкое переключение на Вьетнам.

Новости. Во время Второй мировой войны большая часть съемок осуществлялась или контролировалась военными. А это значит, что пленки оставались в их собственности. Во Вьетнаме все снималось гражданскими лицами, поэтому снятые материалы не подвергались цензуре и были доступны. Бигл заполняет все экраны сырым мясом войны.

Звук с экрана № 2, на котором обычный парнишка: «Когда я впервые понял, что кого-то убил, у меня возникло невероятное чувство власти, – говорит он. – Они же полные болваны и совсем не похожи на нас. Это все равно что убить неодушевленную тварь». Это документальная запись, «Фрэнк: ветеран Вьетнама»: «Когда выходишь в сумерках на улицу и тихо ждешь, то превращаешься в охотника, настоящего охотника. Это потрясающее ощущение власти, когда убиваешь пятерых… единственное, с чем это можно сравнить, – это когда кончаешь. Удивительное чувство освобождения: я, я это сделал. Мне казалось, я всемогущ, повсюду ходил с оружием… Помню, как-то лежал в постели, баба сверху, а я стреляю в потолок. Я действительно подсел на это. Где еще в мире можно ощутить такую свободу? Я был уже не Фрэнком Барбером, я был Джоном Вейном, Стивом Мак-Квином и Клинтом Иствудом в одном лице».

Откровение. Мало кто может вынести такую реальность.

Теперь художественные фильмы: «Рожденный 4 июля», «Чарли 84», «Сады камней», «Скажите спартанцам», «Гора Гамбургер», «Взвод», «Военные слухи», «Доспехи», «Военные потери». Центральный экран остается пустым. Он похож на плоскую черную дыру. Бигл отдается потоку образов, которые были созданы лучшими режиссерами. Стоун, Кубрик, Де Пальма, Коппола, Скорсезе, Симино. Он расслабляется, позволяя себе ощутить их воздействие. Это причиняет боль. Безногие калеки. Повсеместная ложь. Горящие дети. Он купается в этом зрелище. Наркотики. Наркоманы. Обезумевшие ветераны с винтовками в руках. Художественный вымысел еще страшнее, чем документалистика, хотя, в общем, речь идет об одном и том же. Насилие. Ветераны в квадрате. [60]60
  Так назывались во Вьетнаме американские солдаты, которые сначала насиловали, а потом убивали, что случалось довольно часто.


[Закрыть]Засады, противопехотные мины, отстреленные яйца. Пылающие хижины.

Неужто все было настолько плохо? Неужели все идеалы обернулись горем и безумием? Получается, американцы превратились в нацистов, вторгшись в чужую страну и проводя репрессии против гражданского населения? Лидице [61]61
  Лидице – деревня в Чехословакии, которая 10 июня 1942 года была полностью уничтожена нацистами в отместку за убийство чехами заместителя начальника гестапо Рейнхарда Гейдриха. Все лица мужского пола старше шестнадцати лет были убиты, женщины и дети депортированы. О многих нацистских зверствах стало известно лишь после окончания войны. О Лидице же немцы рассказывали сами, чтобы это стало уроком для тех, кто попытается оказать им сопротивление. В те дни террор был государственным оружием, а то, что мы называем терроризмом сегодня, тогда считалось героизмом партизан и подпольщиков.
  Избиение в Лидице ужаснуло всех, хотя немцы пощадили женщин и детей. Американцы во Вьетнаме их не щадили. Возможно, для тех, кто не погиб там, разница заключается лишь в том, что решение об уничтожении Лидице было принято на государственном уровне, а приказ ликвидировать Май Лай отдал мелкий офицер в нарушение государственной политики.


[Закрыть]превратилась в Май Лай. Вероятно, Ханой бомбили те самолеты «Люфтваффе», которые наносили удары по Роттердаму и Лондону.

Никакого прогресса, все та же трясина. Никаких завоеваний, одно отчаяние. Солдаты, не желающие повиноваться своим офицерам и грозящие им расправой. И офицеры – механические чудища, не имеющие ни малейшего представления о том, как можно выиграть войну. Бомбы больше, а результатов никаких.

Бигл резко отключает все экраны.

Он отсмотрел еще не все, но сейчас он не готов к тому, чтобы продолжать. Почему? Потому что это неизбежно заставляет прийти к каким-то выводам? Или перейти, к действиям? Потому что это решение, после которого надо выйти на свет Божий и снова рисковать.

За стеной сидит опустошенный Тедди Броуди. Он смотрит это военное дерьмо в течение нескольких месяцев и уже должен был бы к нему привыкнуть. И уж конечно, вьетнамские кадры не должны были бы повергать его в шок. Он вырос в поствьетнамскую эпоху и начал понимать что-то как раз тогда, когда война была подвергнута пересмотру. К тому времени, когда он достиг двадцати, казалось, что лишь извращенцы, сумасшедшие, наркоманы и длинноволосые рокеры могут ее порицать. Они вступают в заговоры с телевизионщиками, чтобы опорочить благородных воинов. И этот скачок в прошлое оказался для него слишком большим испытанием. Как американцы могли докатиться до этого?!

Экран 1	Апокалипсис сегодня
Экран 2	Дружественный огонь
Центральный экран
Экран 4	Кто остановит дождь?
Экран 5	Охота на оленей
Экран 6	Возвращение домой
Экран 7	Добро пожаловать домой, солдаты
Экран 8
Экран 9	Парни из отряда «С»
Экран 10	Посетители

Глава 24

Я снимаю трубку и слышу голос Стива Уэстона. Он говорит, что читал обо мне в газете. Я и не знал, что Шери читает так много народа. Но, наверное, это что-то вроде ковыряния собственного носа. Заниматься этим в присутствии других можно только в том случае, если они уже знают, что вы этим занимаетесь. До меня доносятся звуки музыкального автомата и гомон голосов. День будний, и я слегка удивляюсь.

Первое, что замечаешь, увидев Стива, – что он черный. Хотя это можно определить и по его голосу. Но это еще не значит, что он должен звонить из бара в разгар рабочего дня. Стив вернулся из Вьетнама с очень внятной жизненной позицией: «Я рад, что все это закончилось, что я живой и невредимый, и остаток жизни я проживу честно и мирно». Многие вернулись назад с совсем другими намерениями. Многие пришли к убеждению, что мир – это отстойник, в который можно гадить. Или хватать все, что попадется под руку. Или: «Я за вас сражался, а теперь вы должны мне обеспечить достойную жизнь».

Мне-то повезло. Я всегда знал, что мир – это грязное место, в котором тяжело выжить. Что здесь никому нет дела до героев. Что всех интересует только одно: «А что ты сделал для меня лично?» Именно этот взгляд на жизнь передал мне отец. Он лишил меня всяких иллюзий.

Вернувшись, Стив нашел себе хорошую, верующую женщину, которая хотела рожать детей, убирать дом и накрывать на стол. Он нашел себе работу. Сначала мыл машины, не считая, как многие, что он выше этого, потом занимался другим – но всегда хотел попасть на «Дженерал моторс». Это потребовало у него нескольких лет, но в конце концов он попал туда. Там действует Единый профсоюз рабочих автомобильной и авиастроительной промышленности, и поэтому там самые высокие зарплаты: семнадцать долларов в час за неквалифицированный труд, а сейчас, возможно, и еще больше. Это составляет тридцать пять тысяч в год плюс выходные, отпуск, отпуск по болезни, медицинская страховка и пенсия. При сверхурочных этот доход можно довести до сорока пяти, а то и до семидесяти пяти тысяч в год.

– Я увидел это и спросил себя: неужто есть еще какой-нибудь Джо Броз? И тут же ответил: наверняка это тот самый, потому что мозгов у него меньше, чем яиц, за это-то она его и полюбила. Так, Джо?

Четверо детей, толстуха-жена, четыре машины, все шевроле, – что он может делать в среду в баре да еще и говорить таким веселым и в то же время скорбным голосом?

– Стив, что происходит?

– Все в порядке. Просто я увидел это и решил позвонить. Я позвонил тебе на работу, но мне сказали, что тебя нет. И больше не будет Они мне дали номер телефона, и там оказалась какая-то очень милая дама. Я подумал, а не с Магдалиной ли Лазло я разговариваю? И говорю: вы – это она? И она говорит: да. Я сказал ей, что я твой старый друг из Вьетнама. И она ответила, что наверняка ты будешь рад меня услышать, так как Вьетнам – это главное событие в твоей жизни, и дала мне этот телефон. Ты где?

– В своем новом офисе. Что с тобой, Стив?

– Я же говорю – все в порядке. Со мной все в порядке и с тобой все в порядке. Десантники навсегда! Просто я увидел, что с тобой произошли такие чудесные перемены, и решил тебе позвонить.

– А как жена?

– С ней тоже все в порядке. Она, конечно, не настолько хороша, как твоя, но все нормально.

– А дети? Как дети?

– Отлично. Иногда, конечно, доставляют кое-какие беспокойства, но на то они и дети. Думай о детях, но держись подальше от их неприятностей.

– А ты где?

– В одном отличном месте. Называется «Пресная вода от Рэя». Как раз рядом с моим домом.

– На Болдуинских холмах? Ты там еще будешь какое-то время?

– Думаю, да. Думаю, да.

– Почему бы нам с тобой не выпить?

– Можешь, конечно, приехать, но, боюсь, ты привык к более крутым кабакам, – отвечает он. Он считает, что это очень забавно, и до меня доносится его смех, когда он вешает трубку.

Я захожу в бар – там прохладно и темно, да еще после яркого калифорнийского солнца. Такие заведения часто показывают в кино, особенно в вестернах. В бар заходит незнакомец. Тут же воцаряется тишина, и на него устремляются неприязненные взгляды присутствующих. Крупный план самого крутого завсегдатая. Бармен и прочие ротозеи посматривают на него в ожидании своей реплики. Какие у него намерения? Сразу убить незнакомца или сначала с ним позабавиться? Они еще не догадываются о том, что я не обычный китаец, а Дэвид Каррадин, монах из Шаолиня, и могу нанести удар быстрее, чем обычный человек выстрелить. Я Алан Лэдд, хотя друзья зовут меня Шаном.

И вдруг из глубины бара доносится голос:

– Эй вы, оставьте его в покое. Он такой же ниггер, как и мы. Просто у него лицо замотано пластырем телесного цвета.

Все разражаются хохотом, какого шутка даже не заслуживает. И тут же настороженность сменяется гостеприимством. Все расслабляются – я принят. Я прохожу за черного. Направляюсь в глубину бара. Музыка вполне приличная и довольно старомодная – никакого рэпа. Она льется из экстравагантного музыкального автомата, проигрывающего компакт-диски.

Стив сидит за столом еще с четырьмя парнями. Троим из них около пятидесяти, четвертому; совсем седому, – лет шестьдесят, а то и больше. Все пьют пиво; закуска – арахис и жареные кусочки свиной кожи. Я сажусь, все умолкают, но в наступившей тишине нет никакой неприязненности. Ко мне подходит молодая официантка в лайкре – розовое на бордовом – и склоняется, выставив полное бедро. Седой нежно похлопывает ее по попке. Она заявляет ему, что он слишком стар. Дело не в том, что стар, отвечает он, а в том, что слишком большой. Я прошу бутылку «Будвайзера» и еще одну того, что пьют остальные. Протягиваю двадцатку, и она ловко выхватывает ее из моих рук.

– Дай ему сдачу, – говорит Стив. – И нечего тут играть в свои игры.

– Он белый, – говорит старик, обращаясь к одному из присутствующих. – Почему бы нам его не спросить?

– Это еще не значит, что он что-нибудь знает. Может, он ничего в этом не смыслит.

– А я говорю, спросим его.

– А я говорю, ты болван.

– Вот этот седой – Марлон Мейпс, – поясняет Стив. – Это – Рыжий, Кении и Шейверс.

– У нас тут спор. И эти идиоты не могут понять, в чем истина, – говорит Рыжий. – Ты готов к истине, белый человек?

– Это мой друг, – говорит Стив.

– Это твой белый друг, – добавляет Кенни. – Вот это правда.

– В иных местах и в иные времена цвет кожи перестает иметь значение, – замечает Стив.

– Он всегда имеет значение, – отвечает Рыжий.

– Да, всегда, – подтверждает Шейверс.

– Да и когда же он становился не важен? – спрашивает Марлон.

– Это всегда имело значение, – говорит Рыжий.

– Твою мать. Черный – белый. Демаркационная линия. Ты прав. Ты прав.

– Ладно, Стив, так когда же это не имело значения?

Стив не может ответить попросту, что это не имело значения во Вьетнаме. Потому что и тогда это имело значение. Это имело значение при получении увольнительных и при возвращении в часть. Это имело значение при выборе музыки, распределении спиртного и наркотиков, продвижении по службе и выполнении приказов. Это имело значение каждый день и каждую минуту. И мы оба знаем об этом.

Но иногда это не имело значения. Это не имело значения, когда мы уходили патрулировать территорию, – по крайней мере для меня и Стива. Это не имело значения, когда начиналась перестрелка. Это не имело значения, когда вьетконговцы и армия Северного Вьетнама заявляли, что расовые различия американцев их не интересуют.

– Это не имело значения тогда, когда я умирал, – отвечает Стив, и я догадываюсь, что он сильно пьян, если говорит это. Он встает и вытаскивает рубашку из штанов. Растолстел. Это уже не подтянутый десантник; пузо со шрамами двадцатилетней давности нависает над ремнем. – И он вынес меня, истекающего кровью. На собственной спине, из засады, в которую я попал.

– Думаю, он пытался прикрыться твоим жирным телом от пуль, – замечает Рыжий.

Он напрасно это произносит, потому что Стив поделился с ним самыми святыми воспоминаниями. Все остальные это понимают и тут же затыкают Рыжему рот. Кении встает между Рыжим и Стивом. Официантка приносит пиво и джин с тоником.

– Я не был во Вьетнаме, – говорит Рыжий. – Мы с Мухаммедом Али воздержались. И в меня никогда не стреляли вьетконговцы. Белые только и умеют, что посылать черных на войну, которую сами затевают. Им нравится превращать их в пушечное мясо.

– Пошел ты в задницу. Рыжий, – говорит Кении. – Ты тупица. Лично я был во Вьетнаме, и если ты сейчас не заткнешься, я тебе дам по морде.

– Ты просто не понимаешь, как это было, – говорит Стив.

– А ему и не нужно этого, – замечаю я. – Все это было так давно. – И я наливаю себе пива, которое вовсе не такое золотистое, как в телевизионной рекламе, а желтое, как моча. Наверное, все зависит от освещения.

– Вьетконговцы очень любили кого-нибудь ранить так, чтобы он кричал, потому что тогда товарищи пытались его спасти, а они их отстреливали одного за другим. А еще лучше, если раненых было двое. И вот человек сидел, слушал эти крики, ничего не мог сделать и чувствовал себя при этом полным подонком. Конечно, он мог попытаться спасти товарища. Только знаете, что бывало дальше? Он сам получал смертельную рану, да при этом еще и проклинал себя за то, что оказался таким идиотом.

– Да, неприятно умирать, чувствуя себя идиотом, – замечает Марлон. – Это по меньшей мере оскорбительно.

– Вот именно, – откликается Стив. – Хороню, что ты понимаешь. Так вот я кричал, а этот человек… этот человек пришел и вынес меня на себе.

Все замолкают. По крайней мере на мгновение. Слышен лишь звук кондиционеров. На холодных бутылках оседают капельки влаги. Из музыкального автомата несется голос Аарона Невилла.

– Послушай, Джо. Тебя ведь зовут Джо? Послушай меня, – говорит Рыжий. – Я хочу, чтобы ты сказал всем этим людям, сидящим здесь, правду. Ведь белый человек боится черного, правда?

– Не играй с ним в эти глупые игры.

– Давай, старик, отвечай.

– Действительно, многие белые боятся черных, – отвечаю я.

– Черных мужчин, – поправляет меня Рыжий. – Значит, белый мужчина боится черного мужчину. А на черных женщин ему наплевать. И время от времени он даже готов ими полакомиться.

– Потому что никто не боится черных женщин, – добавляет Кении. – Кроме тебя. Только ты боишься свою маму и свою жену – самых черных женщин, которых я когда-либо видел. Потому что они регулярно устраивают тебе взбучки.

– Я говорю серьезно, – замечает Рыжий, – поэтому заткни свою грязную пасть. И тебя это тоже касается, Марлон. Только вякни что-нибудь, и я тебе отхвачу твой бесчувственный член, потому что ты не в состоянии обсуждать такие серьезные вопросы. Понял? Ты просто не способен сосредоточиться.

– Ну, так ты уже что-нибудь скажешь по сути?

– Скажу. Заткнись и подожди. Белый сделает все, что в его силах, чтобы унизить черного. И это непререкаемая истина.

– Аминь.

– Ха-ха-ха.

– Ну, вроде да, – говорит Марлон.

И все поворачиваются ко мне.

– Взять еще что-нибудь? – спрашиваю я.

– Не дай им себя запутать, – предупреждает Стив.

– Я никого не боюсь, просто я еще хочу пива, – отвечаю я.

– Я тебя понял, – откликается Марлон и делает жест официантке. В предвкушении еще одной бесплатной выпивки он опрокидывает свой джин с тоником чуть быстрее, чем делал до того.

– На самом деле я хочу сказать о СПИДе.

– О Господи, защити мой член, – восклицает Марлон.

– А кто-нибудь из вас когда-нибудь занимался этим безопасным сексом? – спрашивает Шейверс. – С таким же успехом можно заниматься этим с самим собой. Даже еще лучше получается.

– Ну, учитывая то, с кем ты этим занимаешься, тебе вообще потребуется презерватив на все тело, – замечает Марлон.

– Зато ты настолько стар, что, если это с тобой случится, ты скорей умрешь от радости, чем от СПИДа, – парирует Шейверс.

– Ваша проблема, мужики, в том, что вы настолько поглощены своим дерьмом, что даже не обращаете внимания на политические события.

– Никто ни о чем не забывает, – возражает Стив. – Просто мы не хотим об этом думать.

– В шестидесятых черные были на подъеме, – замечает Рыжий. – И белые не могли этого вынести. Америка не желала с этим мириться. И тогда белые стали выдумывать разные способы, чтобы остановить черных. Отвечало за это ЦРУ! Это общеизвестный, подтвержденный документами факт. Даже лживая, изворотливая еврейская пресса это подтверждает. Всем известно, что ЦРУ под флагом американских авиалиний стало главным поставщиком героина. Они вывозят опиум из Золотого треугольника и в сговоре с итальянцами продают его исключительно в черных гетто. Все это делается специально, чтобы уничтожить черных.

– Это правда.

– Я читал об этом.

– Аминь.

– Ну так что, белый человек, ты будешь отрицать это? – говорит Рыжий.

– Ты заодно с ЦРУ? – ни с того ни с сего спрашивает Шейверс.

Все смотрят на меня с таким видом, словно и впрямь подозревают меня в связях с ЦРУ, а Шейверс знает что-то очень важное.

– Мой друг из ЦРУ? – говорит Стив, кладя мне руку на плечо. Насколько он пьян? Что может сболтнуть? Он знает кое-что, не предназначенное для посторонних ушей. – Вы даже представить себе не можете, что сделал этот человек. Так вот я вам скажу. Невозможно узнать, хороша ли книга, глядя на обложку. Может, он и похож на какую-нибудь деревенщину, но он стал любовником Магдалины Лазло. Стал ее единственной и неповторимой любовью.

Перед таким устоять не может никто. Все начинают высказывать свои соображения, ни одно из которых не звучит оскорбительно. Все, кроме Рыжего.

– Знаете, я как раз подходил к сути своей философской теории и хотел бы снова к ней вернуться, когда вам надоест восхищаться тем, какую он отхватил себе… – он бросает взгляд на меня и решает, что лучше не говорить это слово. Его колебания, вызванные отнюдь не вежливостью, а лишь уважением к границам дозволенного, убеждают меня, что это место неопасно. Я сижу с пятью стариками, некоторые из которых, возможно, мои ровесники, но психология у них старческая. И никто из них в порыве своей черноты не станет уничтожать этого конкретного белого. Просто пять черномазых собралось в баре, чтобы провести время за дешевым пивом и поболтать, так как им больше некуда идти. Ни дел, ни занятий, ни работы.

Так вот в чем дело.

– Но этого им было недостаточно. И тогда ЦРУ решило нанести удар там, где черные сильнее всего. И они изобрели болезнь, которая передается через член. Синдром приобретенного иммунодефицита. Они провели испытания в Африке, а потом перевезли этот вирус в Америку. Потому что черный мужчина в большей степени способен получать сексуальное удовольствие, чем белый, и член у него гораздо сильнее и крупнее, чем у белого, так что он пользуется им чаще. Разве не так? Разве это не правда, белый человек?

– Не знаю, – отвечаю я. – У меня никогда не было черного члена. А откуда ты так много знаешь о белых членах?

– Эге! Он тебя поймал.

– Классно приложил.

– Аминь.

Все смеются и повторяют сказанную мною фразу.

– Стив, – тихо говорю я, – мне надо с тобой поговорить. С глазу на глаз.

Стив оглядывается, замечает свободный угол на противоположной стороне бильярдного стола, берет свою бутылку и встает. Я прихватываю свою и следую за ним. Похоже, он никому ничего не должен объяснять.

До меня продолжает доноситься голос Рыжего:

– Ну ладно, он отпустил хорошую шутку, но я говорю о серьезных вещах, а вы хотите так ничего и не знать. СПИД изобрели в ЦРУ. Это было запланированное контрнаступление на свободу и добрые старые времена. Черт побери, да вы только посмотрите на статистику! И забудьте вы о педерастах – их использовали лишь как дымовую завесу. Чтобы отвлечь людей и не дать им увидеть, против кого это направлено на самом деле. А направлено это против вас!

Мы со Стивом садимся. Он страшно гордый человек, но я не сомневаюсь в том, что сейчас обстоятельства складываются для него не лучшим образом. Я почти уверен в том, что он лишился работы. Когда он рассказывал, как я его вынес на себе, он даже не упомянул, что с лихвой отплатил мне за это, – гордость не позволила. Он никогда не жалуется и ни о чем не просит. Даже когда его ранили, он не кричал и не звал на помощь, а лишь матерился. И если он не хочет сообщать мне, что не способен содержать жену и четверых детей, значит, я не буду ни о чем его спрашивать. Мне знакома такая гордость.

Поэтому я размышляю, как бы ему помочь так, чтобы он не догадался.

– Надеюсь, – говорю я, – ты сможешь некоторое время не ходить на работу Потому что мне нужна твоя помощь. В мире есть только два человека, которым я доверяю. А Джои уже нет. – Стив был знаком с Джои и знает, как тот погиб. Потому что Джои погиб во Вьетнаме. – Так что, если ты можешь на некоторое время оторваться от своего конвейера, у меня есть для тебя работенка. Семнадцать долларов в час я тебе не обещаю, но пятнадцать платить буду, если тебя это устроит.

– Ну что ж, старик, тебе повезло.

– Рад это слышать.

– «Дженерал моторс» сокращает производство. Разумеется, директора и менеджеры остаютсяна месте, зато ниггеров и прочую деревенщину выкидывают на улицу. Сколько лет я занимался сборкой шевроле! Сколько лет я старался вести американский образ жизни! Чтоб они сдохли!

– Я тебе сочувствую.

– Ты ведь и сам обо всем догадался. Ты ведь понял, что я в глубокой заднице. Ты же мой друг. Такое трудно сказать белому. Но знаешь, Джо, я не нуждаюсь в милостыне. Она мне не нужна!

– Да ну тебя, Стив. Сядь и успокойся. Мне действительно нужна помощь. Сядь, и я тебе все объясню.