Текст книги "Всему свое время"
Автор книги: Лариса Уварова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Валерка просто дождаться не мог, когда наступил лето. Но несмотря на то что вечера он чаще всего проводил у друзей, а нередко и оставался у них ночевать, особенно у Артема, с которым они вместе учились и жили в одном доме, Валерке удавалось учиться если не на четверки, то хотя бы на твердые тройки. Просто ему было стыдно перед отцом. Стоило только представить, как отец спросит об его успехах в школе, как Валерка начинал стараться. Мысль, что впереди три летних месяца с отцом, его очень поддерживала.
И вот наступило лето. Отец договорился с каким-то знакомым, и за Валеркой приехали на машине. Летние каникулы у отца стали для него верхом блаженства, настолько нереальным казалось, что все в его жизни может быть иначе – без пьянок, непонятно каких компаний, без скандалов с оскорблениями и битьем посуды.
Тетя Галя, новая отцовская жена, оказалась аккуратненькой, чрезвычайно хорошенькой и какой-то домашней женщиной. Небольшая ростом, пухленькая, с тяжелой черной косой, карими глазками, носиком пуговкой и ямочками на румяных щечках. Она приняла Валерку, как родного, и он, глядя на эту милую и уютную женщину, втайне даже позавидовал отцу, тому, что отец такой взрослый, а ему, Валерке, еще расти и расти. Но для себя решил, что отца он, пожалуй, понимает, хотя тетя Галя не раз смущала его. Глядя на него, она как-то странно вздыхала и говорила:
– Ох, Валерочка, ну и глазищи у тебя! Синие-синие, так и хочется в них утонуть! Ну, девчонкам спасу не будет! – и при этом странно улыбалась.
Валерку это волновало. От таких слов он чувствовал какое-то непонятное смятение в груди, и ему казалось, что еще чуть-чуть и он поймет, что же с ним происходит. Однако тайна не исчезала, разгадка всякий раз ускользала, стоило только тете Гале отвести глаза, как все тотчас же куда-то пропадало, и оставался только он один – маленький мальчик, наедине со своим непонятным и волнительным стеснением в груди. Он был уверен: если бы тетя Галя еще хотя бы на минуточку задержала на нем свой немигающий взгляд, ему все стало бы ясно.
В это лето Валерка много времени провел с отцом, не только помогая ему по хозяйству, которое у них было большим – огород, корова, поросята, куры и гуси. По выходным они частенько выбирались на речку удить рыбу, а вечерами подолгу сидели вместе на веранде большого одноэтажного дома в пять комнат. Отец в деревне был человеком уважаемым, в то время заместителем председателя колхоза.
О многом, кажется, они тогда переговорили, правда, отец все еще разговаривал с сыном покровительственно, хотя самому Валерке казалось, что он гораздо взрослее своих ровесников. Поскольку Николай Васильевич сам не заговаривал о Тамаре, Валерка тоже упрямо молчал, не рассказывал ничего. Ему казалось, что это стыдно – выставить мать в таком свете. Он не мог признаться в том, что происходит у них в доме, поэтому молчал. Николай Васильевич тоже не решался расспрашивать сына, списывая его упрямое молчание на то, что Валерка все еще сердится на него за то, что он оставил его с матерью, а сам теперь живет более благополучной жизнью. Он чувствовал свою вину перед ним, но при этом никак не мог заставить себя просто и откровенно обо всем поговорить, утешая себя тем, что сын еще слишком мал, чтобы они могли пообщаться на равных, как мужчина с мужчиной. Николай Васильевич понимал, что, наверное, ведет себя подобно страусу, но не знал, как найти подход к восьмилетнему мальчишке. Поэтому избрал этот покровительственный и несколько полушутливый тон, который, впрочем, не мешал обоим чувствовать себя комфортно в обществе друг друга.
А Валерка просто смотрел на отца, на то, как он живет, как работает, как общается с людьми и как глядит на свою женщину. Смотрел и запоминал. А еще он гордился отцом и хотел стать таким же. Таким же, а если возможно, то даже еще лучше, чтобы отец мог им гордиться.
Однако лето кончилось. Как и все хорошее в жизни, оно пролетело для Валерки до обидного незаметно. Домой он ехал, не ожидая ничего хорошего, и только упрямо выставлял вперед подбородок, представляя, что его там ждет.
Мать он застал в пьяной компании. Видимо, одних ухажеров ей стало мало, теперь появились и какие-то странные подруги, растрепанные, неряшливые, нередко пытающиеся задобрить Валерку, сюсюкающие с ним, о чем-то между собой хихикающие и раздражающие его невероятно. Началась обычная история – пока было тепло, Валерка до темноты мотался по улице, потому что компании, как правило, заявлялись не раньше пяти часов – мать приходила с подругами после работы. Днем Валерка успевал сделать уроки, кое-как прибраться в доме, даже что-то перекусить. Возвращаясь домой в одиннадцатом часу ночи, он чувствовал себя настолько усталым, что уже не обращал внимания на то, что происходило в квартире. Пробирался в свою комнату, закрывал дверь на задвижку и засыпал, нередко под аккомпанемент пьяных голосов на кухне или таких же пьяных стонов в соседней комнате.
Валерку, можно сказать, воспитывала улица, а точнее, более взрослые мальчишки, которые уже вовсю курили и даже выпивали. Они его не обижали, не держали за шестерку, относились к нему покровительственно, а заводила местной компаний человек в двенадцать, Санек, даже выказывал ему особенное расположение. Чем-то, видимо, привлек он его внимание, а Санька в округе боялись и слава о нем шла, как о самом отъявленном хулигане, двоешнике. Но для Валерки он был вместо старшего брата и нередко вступался за него перед другими.
– Не становись таким, как я, брат, – сказал ему однажды Санек. – Смотри на меня и не становись таким же. У нас разница в пять лет, но ты пацан смышленый, все уже понимаешь. Нету у меня настоящего брата, но ты мне как брат. Смотри на нас, но нам не подражай. Ничего хорошего в этом нет. У меня тоже мамка пьющая, да и отец. – Он вздохнул, провел рукой по рыжей челке и заметно погрустнел. – Я-то уже стариком себя чувствую, – добавил Санек. И Валерка поверил, что это так, Санек казался ему совсем взрослым мужчиной. – И кончу я плохо, знаю. Мне одна цыганка нагадала.
Валерка даже привык к такой своей жизни, только вот пьяные скандалы, которые мать, как правило, устраивала ему в воскресенье утром, когда ей не надо было идти на работу, становились раз от разу все более невыносимыми. В воскресенье он вообще старался не попадаться ей на глаза, потому что друзья ее почему-то в этот день не приходили. Позже он просто стал уезжать на выходные к бабушке. Однако от скандалов это не спасло – мать стала устраивать их в понедельник вечером, но суббота и воскресенье, в которые он ее не видел, помогали Валерке запастись терпением.
Так прошло два года. Для Валерки они были подобны зебре: больше черные полосы – это жизнь дома со все более ненавистной матерью; белые, такие же широкие – каникулы у отца, и тоненькие светлые полоски – выходные у бабушки. Он старался не жаловаться на мать ни отцу, ни бабушке, его детская гордость не смогла бы вынести их жалости, возможно, именно потому, что роднее и ближе их у Валерки никого не было. То, что его жалели соседки и матери его друзей, воспринималось им как-то спокойно, но жалости отца или бабушки он не хотел и потому упрямо молчал, выставляя вперед подбородок, когда они пытались разными способами вытащить из него правду.
Однажды мать Артема сказала:
– Валера, – женщина она была чрезвычайно спокойная и сдержанная, но на этот раз ее губы как-то странно дрожали. – Как твоя мама?
– Вы же сами знаете, – ответил он.
– Но… Знаешь, может быть, тебе стоит совсем переехать к отцу? – осторожно спросила она. – Если хочешь, я сама с ним поговорю или с твоей бабушкой.
– Не надо, – нахмурившись, откликнулся Валерка.
Мать Артема тетя Таня вздохнула, ничего больше не добавила, но потом он слышал, как на кухне она сказала мужу, что так больше нельзя, так не может дальше продолжаться. Ее – Валерка понял, что речь идет об его матери, – надо вообще лишить родительских прав. Через суд. И если ребенок, то есть он, Валерка, ничего не говорит своим родным, то есть отцу и бабушке, так она сама все им расскажет. И надо как-нибудь вызвать милицию, когда они там – Валеркина мать и ее компания – развлекаются. Пусть что-нибудь с нею сделают, а потом уже можно будет и родительских прав лишить.
– Сколько же можно такое терпеть? – возмущалась мать Артема. Что ей ответил его отец, Валерка не расслышал, только тетя Таня взорвалась: – Да как ты можешь! Он же не чужой нам ребенок! Он дружит с нашим сыном уже столько лет!
Валерка не стал дожидаться продолжения и просто ушел. Потом если и приходил к Артему, то только тогда, когда точно знал, что его родителей дома нет. А тетя Таня, встречая его на улице, все пыталась выспросить, почему он теперь к ним не заходит. Однажды он ей ответил:
– Сами знаете.
Она вспыхнула, будто маленькая девочка, залилась краской до самых корней осветленных волос. Но с этого дня перестала его спрашивать и вообще начала избегать с ним встреч.
Как-то, вернувшись в воскресенье вечером от бабушки, – водители автобусов, на которых можно было добраться до пригорода, знали Валерку и все довольно ласково с ним общались, а потому он ездил один и ничего не боялся – он застал мать одну, уже в изрядном подпитии. Набравшись смелости – или наглости? – Валерка спросил мать, за что она так ненавидит отца и его?
– Он еще спрашивает, за что! – взвизгнула Тамара и смерила сына презрительным взглядом. – Да за то, что вы оба мне жизнь искалечили! Он бросил меня, как последнюю девку, сделав мне ублюдка! Видите ли, характерами не сошлись! – Зло прищурившись, как бы выплюнула она, глядя перед собой. – У, сволочь! Да неужели я его не любила? – она пьяно всхлипнула. – Любила! Любила я его! Да еще как! Но он кобель! Кобель! Ему только и надо было меня в постель затащить! А как я могла раньше?! Как, я тебя спрашиваю?! – она метнула на Валерку ненавидящий взгляд. – Молчишь? – прошипела Тамара. – То-то же! Не могла я, кандидат в члены партии, заниматься с ним этой гадостью! Тошнило меня от этого! Не могла я! Понятно тебе это? Это же гадость! Стыд! Единственное, что вот тебя позволила заделать! У, ублюдок! – она схватила со стола пепельницу и метнула ее в Валерку. Он увернулся. – Ненавижу! – крикнула Тамара. – Ненавижу тебя и твоего драгоценного папочку! Ненавижу!
Валерка не выдержал, глядя на мать исподлобья, спросил:
– Не могла? А как же теперь можешь с другими? – к этому времени он уже немало знал о том, как появляются на свет дети, стало ему известно и то, что однажды так его потрясло, когда он застал мать с голым лохматым мужиком.
– А что мне еще оставалось? – мстительно ответила Тамара. – Что, скажи?! Если он от меня из-за этого и ушел! Вот я и решила, что… – Тут она словно бы опомнилась и посмотрела на Валерку с каким-то новым выражением в блестящих от слез глазах, сглотнула и позвала так жалобливо, так по-матерински, что сердце у Валерки чуть не оборвалось: – Сыночек…
Но он развернулся и молча ушел с кухни. Наверное, Валерка совсем немногое понял из пьяной исповеди матери, но осознал главное – ей он не нужен. И впервые подумал, что отец поступил правильно – жить с ней невозможно. Ненависть в его душе набирала обороты.
Потом было продолжение. Через две недели от отца пришли деньги. Матери надо отдать должное – она хоть как-то одевала Валерку, да и алименты были щедрые, отец к тому времени уже занял пост председателя одного из крупнейших в области колхозов. Денег хватало и на скромное Валеркино «обмундирование», и Тамаре на выпивку. Она уже начала выпивать в одиночестве, компании стали появляться как-то реже, ей, видимо, больше не требовался повод для возлияний.
В тот раз Тамара купила Валерке полушерстяной спортивный костюм, как вспоминал он позже, «чисто совковый». Когда Валерка вернулся из школы, мать уже начала бутылку. Тогда она еще работала на заводе, правда, уже не машинистом компрессорных установок, ее разжаловали до уборщицы. Мать тут же потащила сына в его комнату показать покупку. Когда он натянул убогенький костюмчик, она, якобы в полном восхищении, ахнула:
– Сидит как влитой! Ну, иди, поцелуй свою мамочку! – и выставила для поцелуя щеку.
– Не буду, – пробурчал Валерка.
– Ах так! – тут же завелась Тамара. Ее глаза сузились, и она яростно прошипела: – Ну так получай, щенок! – и отвесила сыну оплеуху.
– За что? – Валерка схватился за горящую щеку, слезы, помимо воли, потекли из его глаз.
– За что?! – взвилась мать. – Посмотрите-ка на него! Он еще спрашивает – за что! – И она расхохоталась злобным, беспощадным смехом, потом так же внезапно, как начала, перестала хохотать и словами, которые были в сто раз больнее оплеухи, ударила Валерку: – За то, что ты есть!
Он дернулся, отшатнулся к стенке, прижавшись спиной к ее прохладной поверхности. А мать, глядя ему в лицо, продолжила без пощады и с ненавистью:
– Лучше бы я тогда аборт сделала! Кому ты нужен, гаденыш? Ну, что ты вылупился на меня?! – Она снова замахнулась, но Валерка даже не пошевелился, глядя на нее немигающими глазами, полными слез. – Что, больно? – язвительно поинтересовалась Тамара и, скривив губы, опустила руку. – Так бы и выколола твои зенки! Разве ты мой сын? Нет! Ты сын ублюдка и такой же сам! И как только я могла породить такую гадину? – в некотором даже недоумении спросила она, оглядев сына с головы до ног.
Каждое ее слово жгло сердце Валерки словно каленое железо, и все их он запомнил навсегда, продолжая слушать мать, будто завороженный, не веря собственным ушам. Прежде она, конечно, тоже скандалила, но все больше так, просто ругаясь, однако теперь…
Когда чудовищный поток ее оскорблений иссяк, он вздохнул, вытянулся в струнку и очень тихо, но твердо сказал:
– Ты говоришь, я тебе не сын? Ну так и ты мне больше не мать.
– Что?! – так и ахнула Тамара. – Что ты сказал?!
Валерка все так же твердо и четко повторил. Она посмотрела на него уничтожающим взглядом и ледяным тоном, полным презрения, отчеканила:
– Ну что ж, если это так, тогда слушай мое последнее материнское слово. Ты никогда и ничего не добьешься в жизни. Ты был и останешься ничтожеством. – Ее глаза еще больше сузились от ненависти и злобы. – Знаешь почему? Потому что в тебе дурная кровь. И она станет твоим проклятием. Уж если я, мать, не могу тебя любить, то никто другой тебя и подавно не полюбит. Все запомнил?
Это было уже невыносимо, и Валерка, тоже сузив глаза, в тон ей произнес:
– Я всего добьюсь. Я клянусь тебе, что всего добьюсь. Я клянусь, что у меня будет все и меня будут любить.
Какое-то время она молча смотрела ему в глаза, а потом, хохотнув, бросила полупрезрительно:
– Посмотрим! – и ушла на кухню, вспомнив, видимо, что там стоит недопитая бутылка.
Валерка, оставшись один, заплакал, горько, навзрыд, а проплакавшись, поклялся себе еще раз, что материнское пророчество не исполнится, он всего в жизни добьется и все сможет. А когда у него все будет, однажды он вернется к ней и скажет: «Видишь, ты была не права». И она пожалеет о своих сегодняшних словах. Пожалеет, раскается, станет просить у него прощения. А он… Может быть, он даже ее простит.
Его любовь к матери билась, словно раненый зверек, попавший в капкан ненависти, но все-таки еще жила. Валерке было десять лет.
Полгода он жил у бабушки. Потом его к себе забрал отец. Это время было для него благословенным. Валерка находился рядом с отцом, учился у него быть мужчиной. Тетя Галя вскоре родила близнецов – двух розовощеких горластых мальчишек, и он с интересом и упоением возился с ними. О матери старался не вспоминать и не думать, но в душе хранил свою клятву.
Когда ему исполнилось четырнадцать, отец постепенно забыл свой полушутливый покровительственный тон, и они стали общаться иначе. Николай Васильевич наконец понял и поверил, что сын его ни в чем не винит, и ему от этого стало легче. Да и говорить с ним стало возможно на многие взрослые темы. Валерка заметно отличался от своих сверстников какой-то внутренней сосредоточенностью, которая вовсе не мешала ему участвовать в их проказах и даже порой бывать заводилой, но все же удерживала от серьезных проступков и намеренного, позерского хулиганства. Валерка очень ценил то, что теперь он окружен вниманием и домашним уютом, уважал тетю Галю, не чаял души в близнецах, а отцом, как и прежде, гордился. Правда иногда позволял себе оспаривать его точку зрения, чему Николай Васильевич удивлялся и втайне радовался. Ему не хотелось, чтобы сын вырос мямлей, не смел высказать свое мнение, не умел настоять на своем. Сумели они поговорить и о том, что случилось с Тамарой. Точнее, Николай Васильевич как-то попробовал завести о ней разговор, но Валерка, посмотрев на него, сказал:
– Я тебя не виню. Ты сам говорил, что я, может быть, когда-нибудь пойму. Теперь понимаю. И не надо об этом. – Сказано это было спокойно и сдержанно, чему Николай Васильевич порадовался от души. Тон он был правильный, достойный, мужской.
Больше к этой теме они не возвращались, будто все уже высказано и обсуждено.
Валерка прожил у отца почти шесть лет, до окончания девятого класса. Сдав последний экзамен и получив на руки аттестат без единой тройки, он пришел к отцу и сообщил, что возвращается в город.
– Почему? – оторопел тот. – Тебе у нас плохо?
– Нет, – мотнул головой Валерка. – Ты и сам знаешь, что мне у вас очень хорошо. Просто мне пора вернуться.
– Валерка, – попытался остановить его отец, – слушай, отучись здесь еще два года, а потом поедешь.
– Нет, отец, – упрямо возразил он. – Я уже все обдумал и решил. Пойду в училище, может, кулинарное, может, строительное. Через три года у меня будут специальность и образование. После этого смогу поступить в институт, зато буду уже с профессией. Не хочу терять время.
– Н-да, – протянул Николай Васильевич. – Вижу, что ты и впрямь все обдумал. Значит, тебя не переубедить? – Он вздохнул. – Ну что ж, поезжай, если все решил, упрямец ты этакий. С деньгами мы тебе, конечно, поможем. Только знаешь… – он глянул голубыми глазами в синие глаза сына, – мне тебя очень будет не хватать.
– Знаю, – откликнулся Валерка таким тоном, что Николай Васильевич понял: его сын и об этом уже подумал. – И мне тебя будет не хватать. Но у тебя растут близнецы, скоро ты им станешь нужнее.
– И Галина тебя любит, – словно не слыша его, продолжил высказываться Николай Васильевич. – А что уж говорить про карапузов? – Он вздохнул. – Без тебя они нас совсем замучают. Да и вообще…
Валерка наконец раскусил отцовскую тактику.
– Ну и хитер же ты, батька! – ухмыльнулся он.
– А то как же! – хохотнул отец.
– Но я все равно поеду, – упрямо повторил Валерка.
– Ладно уж, – отец сделал вид, что смирился. – Может, судьба у тебя такая.
Однако вечером он подключил тяжелую артиллерию в виде тети Гали. Та, понятное дело, начала плакать. Близнецы, почуяв неладное, взялись ей вторить, а отец, наблюдая за переполохом, тяжело вздыхал, сидя перед телевизором, Но Валерка твердо стоял на своем. Три дня изматывающих душу уговоров не смогли поколебать его решимости, родственникам пришлось уступить. Причем оба – и Николай Васильевич, и его жена втайне одобряли его поведение, гордились проявленной им твердостью.
Валерка вернулся к матери в начале июня.
– А-а-а… – протянула она, открыв ему дверь. – Явился, значит, не запылился…
Валерка ошарашенно смотрел на мать. От цветущей женщины, какой она была еще несколько лет назад, ничего не осталось. Тамара обрюзгла, потускнела, отекла. Глубокие складки залегли от крыльев носа к губам, совершенно сменив выражение ее некогда красивого лица. Глаза выцвели, заплыли. Сальные, зализанные назад седые волосы, несвежая одежда, смрадное дыхание… «И это моя мать?» – с омерзением подумал Валерка. Потом отстранил ее и шагнул в квартиру со словами:
– Это ведь и мой дом. Или ты забыла?
– Как же, как же, – просипела она у него за спиной, – что-то припоминаю.
Валерка стоял и оглядывал практически пустую квартиру. От прежнего достатка не осталось и следа. Квартира претерпела чудовищные, можно сказать, опустошительные изменения. Голые окна, выгоревшие и местами оборванные обои, линолеум, находящийся в не менее печальном состоянии, из мебели – стол, стулья, кушетка да вытертое старенькое кресло. Он прошел на кухню. Железная посуда, давно не мытая кафельная плитка, маленький, хрипло работающий холодильник, который, по всей видимости, приволокли не иначе как с помойки, и измученный, покореженный кухонный гарнитур. «Каким чудом сохранился?» – удивился Валерка. Потом он прошел в свою комнату: кровать да платяной шкаф с отбитой полировкой, вот все, что осталось. Валерка не удержался от грустного вздоха.
– Вижу, ты тут весело жила? – бросил он матери.
– А как же! – язвительно откликнулась она, стоя в дверном проеме его комнаты. – Жила не тужила! А тебя что, ублюдок, папаша выгнал?
Валерка пропустил ее вопрос мимо ушей.
– Ты что, глухой? – Она схватила его за плечо. – Зачем приперся?
– Не твое дело, – процедил он сквозь зубы и стряхнул ее дряблую руку со своего плеча.
– Это мы еще посмотрим, – мстительно заявила она и ушла.
Вместе они просуществовали пять месяцев. Именно просуществовали, иначе их жизнь в одной квартире назвать было нельзя. Ненавидя и презирая друг друга, то яростнее, то вроде бы потише, они неделями не говорили друг с другом, а когда все-таки как-то общались, то, помня давешний скандал, он ни разу не назвал ее мамой, а она его – сыном.
Компании у Тамары бывали редко. Она по-прежнему работала уборщицей, только теперь в каком-то магазинчике. Собирала бутылки, пила в одиночестве дешевый самогон, а приходили к ней какие-то сомнительные знакомые только тогда, когда им некуда было податься. Валерка пару раз отказал визитерам с неумолимой настойчивостью, а однажды даже вызвал милицию и ходить к матери совсем перестали. За это она возненавидела его еще больше, но теперь он ее обидные слова и жестокие насмешки совершенно не воспринимал. Валерка устраивал свою жизнь, и у него была цель, ради которой он и терпел Тамару. Она же постепенно потеряла к нему интерес, сообразив наконец, что он ее просто игнорирует. А еще Тамара его побаивалась. Порой в Валеркиных глазах появлялось что-то такое, чего она пугалась, хотя не призналась бы в этом и самой себе.
Валерка поступил в кулинарное училище – это оказалось совсем просто, и начал методично заводить нужные знакомства и, как это тогда называлось, обрастать связями. С отцом они созванивались, и Николай Васильевич, сдерживая свое обещание, присылал сыну деньги.
Незадолго до Нового года, уже получив паспорт, Валерка пришел домой с пакетом продуктов и двумя бутылками водки. Выложил все это на кухонный стол, почистил и пожарил картошку, нарезал колбасу, сыр, хлеб.
Мать, стоя в дверях кухни, молча за ним наблюдала.
– Никак, гостей ждешь? – спросила она елейным голосом, не сводя алчного взгляда с запотевших бутылок.
– Нет, – отрезал Валерка, продолжая заниматься своими делами.
– Что же, – Тамара не собиралась от него отставать, – один пить собираешься?
– Почему же один? – откликнулся он. – С тобой.
Она обрадованно и облегченно вздохнула, тут же, осмелев, вошла на кухню, достала два небольших стаканчика, села за стол и потянула руку за бутылкой.
– Стой! – остановил ее Валерка, и ее рука беспомощно замерла. Он сел напротив, поставив сковородку с аппетитно пахнущей картошкой. – Ты помнишь, какой сегодня день?
– Какой? – тупо переспросила Тамара, переводя взгляд со своей руки на бутылку. Потом вздохнула, убрала руку и посмотрела на Валерку с явным неудовольствием.
– Ровно шесть лет назад ты меня прокляла. Сказала, что я ничего не добьюсь и из меня не выйдет толка. Помнишь?
Она беспомощно переводила взгляд с Валерки на бутылку. Наконец промямлила:
– Неужели?
– Ужели, – горько усмехнувшись, передразнил ее он.
– Послушай, сы… – Тамара поймала его грозный взгляд и осеклась. – Послушай, – повторила чуть погодя, – кто старое помянет, тому глаз вон… – попыталась она пошутить, но, поскольку Валерка никак не отреагировал, тяжело вздохнула и заговорила просяще: – Давай сначала выпьем, а потом поговорим. А то после вчерашнего…
– Нет, – отрезал он. – Нет, сначала поговорим, а потом уж выпьем. И то, если ты… – он выдержал паузу, – будешь паинькой.
Она часто заморгала, осклабилась.
– Конечно, буду. Буду паинькой-препаинькой, – согласилась для видимости, соображая, что иначе выпивки ей не видать.
– Отлично, – снова усмехнулся Валерка. – Значит, так. Я нашел людей, которые согласились разменять нашу двухкомнатную квартиру на две однокомнатные. В разных районах. Конечно, придется доплачивать, но это уже не твоя проблема, – добавил он, наблюдая за тем, как меняется выражение ее лица. – В общем, дело за небольшим – за твоим согласием.
С минуту она как-то ошалело смотрела на Валерку, но потом махнула рукой и кивнула:
– Я согласна. Теперь мы можем выпить? – и вновь ее взгляд вернулся к бутылке.
– Сначала ты подпишешь бумаги, – возразил он.
– Как это? – беспокойно заерзав, проговорила Тамара. – Это ж надо куда-то идти… Свидетели, что ли, нужны; Этот, как его, нотариус… – и ее голодный взгляд стал недоверчивым.
– Никуда идти не надо, – заверил Валерка. – Ни о чем не переживай. Это вообще не твоя забота.
– Ну, если так… – Она вздохнула. – Давай сюда твои бумаги, я все тебе подпишу!
Валерка положил подготовленные бумаги перед ней, протянул ручку, показал, где нужно поставить подпись. Она нервно и размашисто расписалась и тут же схватила бутылку. Валерка не спеша собрал документы.
– Ну, – с воодушевлением предложила тост Тамара, наполнив рюмки, – за удачную, как это… сделку? – на секунду она напомнила Валерке ту, прежнюю Тамару, симпатичную и молодую, еще не пьющую, но он моргнул и иллюзия рассеялась.
– Нет, – покачал он головой, – я с тобой пить не буду.
– Ну как хочешь! – беззлобно ответила она и выпила одна.
Валерка сидел напротив и смотрел, как она, жадно чавкая, словно большой пес, ела, как пила, бережно наливая водку в рюмку, явно опасаясь пролить хоть каплю. Он смотрел и думал: как же это так случилось, что из Тамары Назаровой – смеющейся, жизнерадостной заводской активистки получилось вот это, чему и название-то подобрать сложно? И что-то изменилось в его душе – исчезнувшие ненависть и остатки любви уступили место двум другим неразлучным подругам – жалости и презрению.
Они разменялись через месяц. Валерка, обустроившись в своей квартире, приходил к Тамаре примерно раз в неделю, наблюдая за тем, как она окончательно деградирует. Кроме выпивки, ничто больше ее не интересовало. Он приносил ей продукты, делал уборку, во время которой Тамара или недовольно ворчала на него, или, что случалось не так уж редко, просто спала, уже набравшись. Валерка даже пытался уговорить ее полечиться, но она так яростно возмутилась его предложением, так убедительно заявила, что в любой момент может бросить пить сама, поскольку это просто ее маленькая прихоть, а вовсе не болезнь, что он безнадежно махнул рукой. Лечить Тамару было явно поздновато. «Каждому свое, – думал он, наблюдая за ней. – Но она сама выбрала такой путь и теперь для нее вряд ли существует обратная дорога».
Когда мать умерла, в его душе шевельнулось какое-то почти забытое чувство, настолько слабое, что он и сам не понял, что это такое. Валерка приехал к ней, просидел около трупа всю ночь, выпив в одиночку бутылку водки и задавая мертвому телу только один вопрос: «Почему ты не любила меня, мама?» Ответа он, конечно, не получил. Может быть, душе Тамары, если она, конечно, присутствовала тогда рядом, это тоже было неведомо.
Валерка очнулся от воспоминаний. Одним махом осушил бутылку и со злостью метнул ее в угол. «К черту!» – выругался он и мрачно уставился на неубранный стол.
На пороге комнаты появилась тетя Стеша, материна соседка, аккуратненькая и хлопотливая бабулечка шестидесяти пяти лет. Она присела на кушетку, стоящую рядом с креслицем, в котором сидел Валерка, и погладила маленькой сухой ладонью его руку. И у Валерки неожиданно защемило сердце от этой простой, но такой душевной ласки.
– Значит, распрощался с дружками? – заботливо спросила тетя Стеша.
– Давно уже, – ответил он.
– Ну-ну, – вздохнула она, слабо улыбнувшись. – Хорошо. А то я грохот-то услышала, ну, пойду, думаю, посмотрю, не иначе как достали они Валерку.
– Да нет, – невесело улыбнулся он, – не успели. Спасибо вам, тетя Стеша. Без вас и без Полины я не справился бы ни с похоронами, ни с поминками.
– Ну, ну, – вздохнула она. – Не стоит. Дело такое. Святое дело помянуть. А то как же…
– Тетя Стеша, – Валерка достал из кармана деньги, вложил их в сухонькую старушечью руку, – это вам.
– Да что ты! – испугалась она. – Бог с тобой, Валерочка! – и попыталась отнять руку, но он упрямо держал ее кулачок в своих ладонях и мягко, даже вкрадчиво, но настойчиво говорил:
– Тетя Стеша, не обижайте меня, возьмите. У вас ведь двое внуков; их-то небось хочется побаловать. Да и пенсия, наверное, не такая уж большая. И Полине тоже какая-никакая помощь пригодится.
Тетя Стеша прекратила попытки вырвать руку и вздохнула, зардевшись, словно девушка, а ее светлые от возраста глаза заблестели. Но она упрямо помотала головой.
– Не надо, тетя Стеша, – попросил он. Потом появилась спасительная мысль, и Валерка мгновенно за нее зацепился. Приподняв брови, он проговорил уже несколько иным, раздумчивым тоном: – Мне ведь еще поминки отводить. А если вы сейчас мне откажете, то, боюсь, придется отказаться от вашей помощи.
Он попал в точку. Характер тети Стеши не позволял ей оставаться в стороне от таких знаменательных событий, как рождения, свадьбы, болезни, разводы, ссоры и похороны. Поминки занимали в этом списке далеко не самое последнее место. Ее характер требовал самого прямого и деятельного участия в жизни всех соседей, да и соседи, зная эту ее черту, никогда от тети Стешиной помощи не отказывались. И Валеркин намек, что в следующий раз он может попросить о помощи кого-то другого, ее задел. Она сдалась, улыбнувшись ему неловко и смущенно. Валерка осторожно выпустил ее кулачок из своих ладоней. Она ловким движением спрятала деньги в карман фартука. Он облегченно улыбнулся, но и глазом не моргнул, а про себя подумал: «Молодец, тетя Стеша, оправдала мои ожидания!»
– А хорошо, что ты, Валерочка, меня послушался и священника на похороны позвал, – начала она тут же совершенно отвлеченно, но в то же время давая ему понять, что без нее ему никак не обойтись. А кто бы еще дал такой правильный совет? – Какой бы человек при жизни ни был, – продолжила старушка, – но хоронить его нужно со словом Божьим. Прости Господи, вот только жаль, что она перед смертью покаяние не принесла, – тетя Стеша вздохнула и покачала головой. – А то ведь, насколько сейчас ее душе легче было бы… Правда? – и она посмотрела на него открыто, с самым искренним интересом.
