Текст книги " Следы на воде (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

      Безболезненная смерть через четыре часа после приема.

      Остатки ампулы я бережно убрал в карман. Потом где-нибудь выброшу потихоньку.

      Гарантированное качество. Потекаев профессионал.

      В окно я увидел, как Анна выходит из маршрутки. За ушедший год она повзрослела, стала чуть выше и слегка поправилась, не потеряв при том памятного мне изящества и хрупкости. Густые кудрявые волосы стекали по ее плечам огненной волной, и, судя по всему, Анна забыла о футболках с жуткими рожами и потертых портках; легкое летнее платье с яркими цветами очень ей шло.

      Преображение свершилось. Год назад это была пацанка и соплячка. Сейчас же в кафе входила девушка. Красивая девушка.

      А вот улыбка ее совсем не изменилась. Та же искренность и радость, то же сияющее солнышко Мне хотелось запомнить Анну именно такой: молодой, яркой, летящий. Мне хотелось запомнить

       Привет.

       Привет, я встал, усадил Анну за столик. Ее волосы пахли степью, терпким вином кочевников, солнцем; мне хотелось запомнить.

       Как дела?

       Идут, ответил я. Давим ересь.

      Анна понимающе улыбнулась.

       Ко мне позавчера пристали двое свидетелей Иеговы. Ты делаешь нужное дело.

      Да, подошли ребята поболтать с Богом о Боге Интересно, если Анна способна видеть суть вещей, помешает ли она мне или нет?

       Стараюсь. Как твоя учеба?

      Анна неопределенно пожала плечами.

       Сегодня с утра сдала историю религий. В пятницу русская литература, и каникулы.

       Как на новом месте живется?

      Анна улыбнулась снова.

       Классно. Мы с Марусей месяц назад переехали, до института пять минут пешком. И очень уютно.

      Я взял чашку. Сделал глоток.

       А музыка?

       Чудесно! просияла Анна. Я диск записываю, возможно, поеду в Питер на фестиваль классической музыки. Слушай, ну что я все о себе, ее глаза блеснули. А ты?

      Кофе горчил. Мне казалось, что все идет не так, неправильно, но ошибки я не видел.

      В глазах Анны светилась надежда, которую я не мог оправдать.

       Да потихоньку. Скоро отпуск, возможно, соберусь в Питер. Я ведь там жил раньше.

       Послушай, сказала Анна. Я действительно не хотела, чтобы это произошло с тобой. Потому что ты не просто песчинка из миллиардов песчинок, что бы по этому поводу ни говорилось. Потому что ты мне и в самом деле дорог. И не думай, я тебя очень прошу: не думай, что Вселенной правят кровожадные идиоты. Мир не такой, каким ты его видишь и те такой, каким вижу его я.

       Анна начал было я.

       Подожди. И если я делаю свой выбор, то это не значит, что за него будут отвечать другие. Никто, кроме нас, не несет ответственности за то, что с нами происходит. И не верь Джибрилy, конца света не будет. Никогда. Это метафора ах!

      Задетая ее рукой чашка кофе сорвалась со стала и отправилась в свободный полет. И словно при замедленной съемке я увидел, как взрывается от удара о пол фарфор, взлетает волной коричневая жидкость и падает на мраморные плиты.

      Моя полугодовая зарплата выброшена в мусорное ведро. Почему-то я подумал об этом с облегчением. Анна смотрела на меня с совершенно детской растерянностью.

       Я такая неловкая, жуть, печально промолвила она. А меня вдруг забил внутренний озноб, и кровь бросилась к щекам.

       Да не обращай внимая, попытался я ее успокоить: Анна и вправду казалась расстроенной. Я тебе другую чашку закажу.

       Дело не в этом, вздохнула Анна, глядя, как официантка убирает осколки и вытирает отравленную лужицу. Ужасно трудно объяснять словами то, что ясно мне самой сути, без всяких слов, да еще и так, чтобы ты понял. Я сумбурно говорю?

       Да, кивнул я, отчего-то ощущая странное чувство, которое плясало внутри и стучало в виски.

      Пару минут мы молчали. Я смотрел в окно на то, как льготники штурмуют социальный автобус, Анна размешивала сахар в новой чашке. Почувствовала ли она яд или разбитая посуда просто случайность?

       Миссия будет? спросил я. Анна сделала аккуратный глоток, осторожно промокнула губы салфеткой.

       Нет. Я сделала выбор и не думай, пожалуйста, что это было легко. Но отвечать за него перед Управителем придется только мне. Ты ведь говорил с Джибрилом?

      Я кивнул.

       Говорил. Еще и бил.

       Зря, сказала Анна. Лизе пришлось пойти на крайние меры, а Джибрил закатил скандал. Архангелу прибегать к магии слова не по рангу. Ты знаешь, я только недавно поняла, что он из себя представляет. Древнейший дух, повелитель темной бездны вод, по сути нелогичная, абсолютно иррациональная сила. Не верь ни одному его слову, он всегда играет по собственным правилам и раздавит тебя походя, не задумываясь.

      Мне искренне хотелось ей поверить. Но я не мог.

       Значит, конец света не для нас? уточнил я. Анна кивнула.

       Конца света и быть не может. Это все выдумки.

      Где-то на самом краю сознания шевельнулся клочок серого тумана. Я вспомнил, как на моих глазах рушились земля и небо, и мне стало совершенно ясно: я втянут в игру великих сил, не понимаю ее правил и могу, в общем-то, только одно: постараться уцелеть самому во всех смыслах. Или даже это уже не в моих силах?

       Ты меня успокоила, произнес я.

       Нам следовало поговорить раньше, промолвила Анна. Тебе было бы гораздо легче.

      Возможно. Только будет ли это иметь значение, когда через девятнадцать лет небо свернется в свиток и мертвые восстанут из гробов? Что будет иметь значение тогда?

      А с другой стороны, почему я должен верить Джибрилу? Или все они друг друга стоят?

       Спасибо, сказал я. Прости, что наорал на тебя тогда.

       Это было год назад, отмахнулась Анна. Не стоит и вспоминать.

      Меня не обыграли, думал я. Просто так не сдамся.

      Охота на бога объявлена.

       Спасибо, повторил я. Анна улыбнулась, взяла меня за руку, прикосновение обернулось легким разрядом электричества.

       Не волнуйся, сказала она. Все будет в порядке.

      Мне искренне хотелось ей поверить. Но я не мог.

      Минут через десять мы вышли на улицу, и там мое противно-неустойчивое настроение испортилось окончательно. Почти у дверей кафе я увидел смуглого оборванного ребенка, который сидел в пыли перед плошкой для милостыни и орал во всю глотку, требовательно и настырно. Меня перекосило от гадливости, словно это было не дитя человеческое, а отвратительное насекомое. Виноват ли в том был его визгливый крик, не знаю, но мне было противно до тошноты, а еще хуже от стыда за свое омерзение.

      Анна сжала мой локоть, и мне стало немного легче. Мы пошли вниз по улице; голос ребенка оседал за спиной, таял, таял Пальцы Анны были неожиданно сильными; казалось она способна сломать мою руку, как спичку.

       Кто такая Лиза, спросил я. Анна вскинула голову.

       Интересно? Член Совета, патронирует равновесие вселенной и по совместительству любимая женщина Джибрила. Была, кстати, смертной.

       Я должен поблагодарить ее.

      Анна кивнула и совершенно серьезно ответила:

       Думаю, она знает о твоей благодарности.

      На душе было гадко. Будто бы яд для Анны стал моим. Давило ощущение неизбежности, неотвратимости финала, кружилась голова, и как никогда хотелось напиться.

      Был ли я прав тогда, Ирэн? Прав ли сейчас?

      Ирэн не могла ответить; Ирэн давно стала землей и травой, истаяла в сером тумане. Даже ее фотографий у меня не осталось, и я не уверен, точно ли помню ее лицо. И почему, зачем она вдруг вспомнилась сегодня?

Когда за край апрельских туч Уходит мартовская кома И запыленный воздух дома Пронзает одинокий луч, Когда теряют зеркала Мое лицо на острых гранях, Когда любовь почти не ранит И вдаль направлена стрела, Когда сонеты в облаках Рисует ангельская стая И, получив билет до рая, Над городом ликует птах, Тогда я верю: в небесах Нас ждут. Нас помнят. Нас узнают.

      Я не сразу понял, что это стихи и их прочитала Анна казалось, они выбились ледяным ключом из меня самого, хотя стихов я не писал, десять лет не писал. Пришлось закрыть глаза, чтобы Анна не разглядела их выражения. Пришлось делать каменное лицо, чтобы скрыть все, что сейчас прорывалось наружу.

       Катя Семенова, сказал Анна. Та девочка, которая покончила с собой после визита к гадалке. Это ее последнее стихотворение. Верь мне, Кирилл, просто верь: это на самом деле важно.

      Сильные пальцы разжались. Я открыл глаза: мы стояли на углу улицы Пирогова, возле аккуратного дома сталинских еще времен.

       Я здесь живу, продолжала Анна. Вон там, на третьем этаже, это Марусина кошка в окне. Зайдешь?

       Нет, наваждение уходило, оставляя меня усталым, измученным, но прежним, все с тем же планом и решительностью его выполнить. Спасибо. Пойду работать.

       Привет отцу Серапиону, улыбнулась Анна и снова коснулась моей руки. Верь мне, пожалуйста. Ладно?

       Ладно, улыбнулся я в ответ. Удачи на экзамене.

       А, ерунда, махнула рукой Анна. Гоголь-моголь; все уже прочитано. Ну, пока?

       Пока.

      И она скрылась в подъезде. Щелкнул кодовый замок.

      Я с силой сжал переносицу, помотал головой и пошел на автобусную остановку. Непременно зайти на этой неделе к врачу; эх, Андрюшка, нам ли жить в печали

       Ой, да ладно тебе, работает он, посмотрите на него! заголосил мой телефон фразочкой Масяни (для звонка Серапиона установлено было знаменитое Директор? Иди ты в ж*пу, директор!). Определитель номера указал: Милена.

       Привет.

       Привет. Серапион рвет и мечет. Тут опять сектанты.

      Я промычал что-то невнятное, но выразительное.

       Я сказала, что тебе стало плохо, и ты ушел к врачу. Обещал вернуться после двух.

       После двух растяжимое понятие, сказал я, забираясь в газельку маршрутного такси. А ты просто золото. С меня шоколадка.

       Ой, промолвила Милена. Я краснею. Так тебя ждать?

       Минут через десять, ответил я. Have a kiss, my precious.

       Gollm-gollm, рассмеялась она, и я явственно увидел перед внутренним взглядом картину Милениной свадьбы. Она была в сногсшибательном платье, с изящным букетом в руке. Рядом стоял я.

      Над городом собирался дождь.

* * *

      Квартира была убрана. Еще недавно на окнах болтался восхитительно серый тюль, мебель покрывал слой пыли, на котором беспечный палец начертал номер телефона ЖЭКа, на спинках стульев и кресел висело самого неприглядного вида шмотье, а по углам громоздились стопки книг и газет. Раковина на кухне хвасталась горой посуды, а в пепельнице на столе гордо вздымалась куча окурков. Разорванный пакет из-под кофейных зерен валялся в углу, а турка успела позабыть о том, что такое водные процедуры. Затоптанная ковровая дорожка, напоминавшая дохлое складчатое насекомое, явно собиралась уронить того, кто отважится по ней пройти. Я довольно огляделся. На уборку ушли сутки, и теперь чистые окна украшали изящные занавески, пыли, окурков и мусора в помине не было, вымытая посуда красовалась на полке, а дорожка, выстиранная и проглаженная, так и излучала радость и уют. На кухне пахло свежим кофе, а из плиты тянулся умопомрачительный аромат пирога.

      Дверь в спальню была благоразумно закрыта. Там по-прежнему царил кавардак, а в центре комнаты стояла огромная спортивная сумка с барахлом. Я собирал только самое необходимое, никаких излишеств и безделушек, однако вещей набралось уйма. В одном из карманов лежал билет на поезд и паспорт без обложки на имя Воронцова Андрея Павловича.

      Я ждал гостей. Вернее, гостью. Протирал чашки и тарелки, раскладывал салфетки, смотрел, как лучится солнышко на столовых приборах. Думал о том, что все надо закончить до двенадцати, потому что поезд отходит в час тридцать. Еще вызывать такси

      Часы пробили шесть. Я послушно вытащил из упаковки таблетку, запил водой прямо из бутылки. Таблетка прошла неровно; я чертыхнулся. Осталось полчаса.

      Однажды мне пришлось исчезнуть без объяснения причин. Работа в институте, тепленькое местечко в аспирантуре все пошло прахом; я оставил прошлое за спиной и не желал оборачиваться. О прежнем Кирилле Каширине напоминала лишь физиономия в зеркале. Даже студенческие фотки я не взял: слишком часто на них была Ирэн веселая, здоровая, счастливая. Живая.

      Сегодня ночью жизнь опять начнется с нуля. У Андрея Воронцова не останется воспоминаний об этом провинциальном городишке, людях, его населяющих, квартире неподалеку от центра. Будет ли больно? Вряд ли. Будет ли горько, пусто? наверно. А по большому счету неважно. Кстати, собирая вещи, я нашел фотографию Ирины. Официальная три на четыре, для студенческого билета. В темноволосой скуластой девушке с миндалевидными светлыми глазами не было ничего от Ирэн моей памяти, хотя я знал, что это она. Незнакомка смотрела на меня строго и торжественно; студенческий билет не располагает к улыбкам. Подумав, я пошел в зал и прикрепил снимок на Стену Славы. Вероятно, он вместе с прочими фотографиями будет выброшен новыми хозяевами квартиры.

      Уезжать. Ничего не брать с собою.

      К половине седьмого, когда в дверь позвонили, пирог был уже испечен и красовался на столе, коже разлит по чашкам, а турка вымыта. В руках у вошедшей Анны обнаружилась бутылка молдавской Изабеллы самое то для приятной беседы. Я принял вино и сказал:

       У тебя хороший вкус.

       Бог с тобой, отмахнулась Анна. Я в этом ничегошеньки не смыслю. А чем так вкусно пахнет?

       Пирог Сердечное согласие, ответил я, подумав мельком, что Бог действительно со мной. Анна взглянула с искренним изумлением.

       Честно, не ожидала, что ты кулинар.

      Пирог действительно удался, хотя я только делал вид, что ем: кусок в горло не лез. Анна же, напротив, уплетала с восхитительным аппетитом; наверно, в детском саду ее ставили в пример детям, которые плохо кушают.

       Как экзамен?

       Отл., сказала Анна. То есть обманула товарища лектора и все списала.

       Тебе приходится списывать? удивился я. Анна вопросительно вскинула бровь, взяла на вилку очередной кусок.

       Да, а что такое? Я ведь не всеведуща.

      Я пожал плечами.

       Так, просто спросил, не подумав. Ну что, каникулы?

       Каникулы. Маруся уже уехала.

      Я рассматривал серьги с этническим орнаментом, болтавшиеся в мочках ее ушей. Лишние дырки в них давно заросли; Анна остепенилась.

      Ну и что?

      Мысли прыгали, метались, и я понимал только две вещи: что ужасно устал и что все надо закончить поскорее. Видимо, Анна уловила нечто в моем лице, но истолковала по-своему, потому что отложила вилку и сказала:

       Тебе мешает только твоя порядочность?

      Я едва пирогом не подавился.

       В смысле?

      Анна усмехнулась.

       Я же понимаю, зачем приглашают девушек по вечерам неженатые молодые люди.

      Я поперхнулся вторично. О подобном повороте мне почему-то не подумалось, хотя конечно же он бросился в глаза, и неудивительно, что Анна обратила на него внимание.

       Но вот так напрямую сказать о том, чего ты хочешь, тебе не позволяет порядочность, повторила она. А ведь ты очень порядочный человек при всем этом внешнем гусарстве.

      Она умолкла, демонстративно разглядывая календарь на стене, весь исчерканный моими пометками: К Андрею, Потекаев, позвонить в пенсионный фонд, Гута-банк, обед с 13 до 14. Я молчал, не зная, собственно, что сказать в этой ситуации, и прошло четыре минуты, прежде чем я сумел выдавить:

       Тогда прости. Был неправ.

      Анна улыбнулась. Дружески похлопала меня по руке.

       Мелочи жизни. Я ведь тоже не к каждому на чай пойду.

      Ну конечно. К чему кривляться, когда она ко мне ночью после убийства прибегала. Мысли путались; я морщился, понимая, что все идет не так, неправильно, совершенно по ложному руслу. К тому же сердце вдруг забилось так, словно решило проломить грудную клетку и убежать по своим делам.

       Ты слишком хорошо обо мне думаешь, вымолвил я, и это была чистая правда.

       оставь все как есть, потому что конец света по сути своей не имеет смысла, а раз так, то его не будет. Оставь ее дай ей уйти, либо живи с ней до последнего дня, честно, спокойно и достойно, и это будет хорошая жизнь, на которую вы оба получили право

      Анна улыбнулась.

       Все будет хорошо, правда?

      Я кивнул.

       Конечно. Иначе быть не может.

      Только сейчас я понял, что грядущего поворота событий она не ожидает. Действительно не ожидает.

      Я полагал, что это понимание повергнет меня в шок, в ужас ничего подобного не случилось. Просто стало ясно, что нужно сделать еще одну вещь.

       Ее звали Ирина, начал я. Ирина Архангельская. В нашу группу она пришла на третий курс после колледжа. Ты сама понимаешь, филфак просто цветник в плане девушек, а я на потоке единственным парнем. И никто не понял, что я нашел в Ирэн. Конечно, она была милая, симпатичная, но на общий взгляд из толпы не выделялась. Ничем.

      Наверно, это была любовь. Как НЛО: все о нем говорят, но мало кто видел. Настоящая, взаимная. Навсегда. Наверно, это было для нас слишком много. Зависть богов, видишь ли.

      В горле запершило. Я отхлебнул кофе и не почувствовал вкуса. Анна смотрела прямо на меня, и в ее взгляде не было дешевой надуманной, слезливой жалости. Только я не понял, что это было.

       Потом у нее обнаружили рак. Конечно, пытались что-то делать, были химиотерапии но мне казалось, врачам по большому счету она безразлична. Теперь я, конечно, понимаю, что был неправ, но тогда Видишь ли умирать больно. Гадко и некрасиво. А боль Иры тогда была и моей болью, и, сделав тот шаг, я сделал его и для себя тоже.

      Анна слушала, не перебивая. Я понимал, что говорю не то и не так, и осознание собственной беспомощности приводило меня в бессильную ярость.

       Я убил ее, Анна. Приложил к лицу подушку и держал, пока она не перестала дышать.

      Анна коротко ахнула.

       Когда тебе все еще больно, ты не сумеешь рассказать об этом. Не сможешь подобрать правильных и простых слов. Не выразишь до конца того, что гложет и мучит да и будет ли смысл в этом выражении, когда рана еще свежа, и нет больше в мире никого, кроме тебя и твоего бессильного страдания, невозможности все изменить и даже рассказать об этом.

       Потом я уехал. Просто взял билет на ближайший поезд и оказался здесь. Стал работать в школе, затем решил найти что-нибудь похуже сам себя наказывал. Потом радио, газета, чтоб ее черти взяли. И под конец епархиальный следственный отдел, самое дно. Джибрил, кстати, назвал такую жизнь самоубийством в рассрочку; я с ним вполне согласен.

      Анна молчала. Мелькнула мысль о том, каким она видит меня сейчас, и погасла. Это неважно. Совсем неважно.

      Часы показывали половину восьмого. Солнце неумолимо сползало в закат, вечерний город белый, розовый, золотой плыл за окном, и я вдруг почувствовал, что горе мое уходит, утекает, словно вода из сложенных ладоней навсегда, невозвратимо, и боль, перетянувшая горло, становится памятью. Действительно светлой памятью о бесконечно любимом и потерянном человеке.

       Господи, только и смог прошептать я, ощущая, что воистину рождаюсь заново. И только теперь я понял, что анна говорит, расслышал ее слова:

       Его звали Дэн. Единственный и уникальный в своем роде, нефалим, получеловек-полудух. Когда Джибрил проводил собственную игру, я выжила только благодаря Дэну. И мне понадобилось потерять его навсегда, чтобы понять: я люблю. Исцелитель полагает, что с Дэном все в порядке, но я точно знаю, что он давно умер. В коридоре долго не живут, а самостоятельно из них выходить Дэн не умеет, мне показалось, что Анна не рассказывает мне, а говорит сама с собой. Мы потеряли их навсегда, Кирилл. Нам ничего не остается, как смириться. Потому что никто не знает, как еще быть.

       Тогда я верю: в небесах

      Нас ждут. Нас помнят. Нас узнают, произнес я, слегка удивившись тому, что запомнил последние строки сонета, и взял Анну за руку, сжал тонкие холодные пальцы. Все будет хорошо, не так ли?

      Анна кивнула. Шмыгнула носом. А часы отзвенели восемь, и я подумал, что надо бы поторопиться. И еще что я не смогу сделать то, что собираюсь.

      Мысль пришлось отогнать.

      Анна встала. Холодные пальцы выскользнули из моей ладони.

       Пойдем? промолвила она. Я нервно сглотнул и тоже поднялся.

      Все? Все Кто-то незримый шепнул на ухо: пора.

       Пойдем.

      Мне не хотелось причинять ей боль. Не разбей она тогда ту проклятую чашку, все давным-давно закончилось бы, и меня бы теперь не донимал этот гадкий холод в животе и омерзительный вкус меди во рту.

      Пора-пора-пора

      Я приблизился к Анне вплотную. Теперь до меня доносился запах ее духов, легкий, цветочный, едва уловимый и очень дорогой. Минимум косметики. Ухоженные волосы.

      Ты о чем думаешь, черт бы тебя побрал?!

      Ни о чем. Просто хочу ее запомнить.

      Нож в специальном чехле был закреплен у меня на ремне за спиной. Очень хороший нож, хоть и самоделка, еще с детдомовских времен тонкое лезвие, костяная наборная рукоять, которая так удобно ложится в ладонь. Уникальная вещь.

      Пора же! Пора!

       Прости, произнес я, заводя руку за спину. Прости.

      И тогда она поняла.

      В ее широко распахнутых потемневших глазах я увидел собственное отражение: за что? Почему именно ты? А рукоятка ножа уже скользнула в мою руку, и я осознал, что уже не могу остановиться: мной движет чужая, властная воля.

       Прости, повторил я, а потом увидел происходящее словно бы со стороны: удар; нож входит в тело, будто в арбуз сперва с трудом, потом легче, как в мякоть; Анна содрогается и оседает на пол; на воздушном летнем платье растекается безобразное кровавое пятно.

      Все? Все.

      Не помню, сколько я просидел на полу рядом с остывающим телом. Ощущение было таким, словно кто-то грубо и неумело вырезал мне душу, а после, не найдя в ней ничего интересного, запихал обратно. По всей видимости, это сделал я сам. Старым ножом, который сработал для меня старший, бывалый товарищ по детскому дому. Мертвая Анна лежала рядом, и теперь я окончательно понял, насколько мерзкой и грязной может быть человеческая смерть. Никому не нужное тело, кусок мяса полно, да Анна ли это? Анна Алтуфьева, студентка филфака, прекрасная певица, добрый, хороший человек какое отношение она имеет к этой сломанной кукле на полу? И где теперь Анна? была ли она вообще? Что от нее осталось неужели только это, неуклюже распластавшийся по линолеуму рыжеволосый манекен?

      Меня мутило. Кухня качалась в невидимых волнах, вверх вниз, вверх вниз. Откуда-то доносился звон часов, уже десять.

      Я провел ладонями по лицу. Надо было взять себя в руки и поживее. Надо было встать, подойти к зеркалу и позвать. Надо было

      Первая попытка подъема мне не удалась, и я снова привалился к стене, выравнивая дыхание. Как он там говорил? достаточно будет и просто полированного стола? Но до стола еще нужно добраться.

      А вон та вещичка, пожалуй, подойдет. Я протянул руку и негнущимися пальцами подтянул к себе за ремешок сумочку Анны, которая невесть как очутилась на полу. Открыл ее: внутри обнаружился дешевый блокнотик в паре с дешевой же ручкой, выключенный сотовый в пластиковом чехле, носовой платок, связка ключей и косметичка, из которой я выудил простенькое прямоугольное зеркальце, из тех, какими пользовались модницы еще при Советской власти. Отражение мне не понравилось, и, отведя взгляд, я произнес:

       Korat, numa i tu.

      То, что заклинание таки вспомнилось и выговорилось, показалось мне чудом. Тотчас же чья-то рука ухватила меня за шкирку, подняла и усадила на табурет. Я увидел молодого человека в круглых черных очках, который склонился над мертвецом, дотронулся до шеи и кивнул.

       Ну вот и все, сказал он. Спасибо вам.

       Она мертва? прохрипел я. Слепой повернул голову в мою сторону и ответил:

       Абсолютно. Совсем не мучилась, если вас это интересует.

      Я закрыл глаза.

       И что теперь?

      Корат вздохнул. Обошел стол, сел на стул у окна; я услышал, как звякнула чашка с давно остывшим кофе.

       Примерно через сутки дух покинет тело, сказал Корат. Могу предположить, что тогда в Совете произойдут значительные перестановки. Провозвестнику припомнят покушение на Совершенного, думаю, что Стратег потеряет свое место Главы Совета, слишком много было проколов. А Пряхи ну Совершенный совладает и с ними.

      Для этого мне понадобилось убить человека.

       Конец света не для нас, проронил я. Мы не увидим его.

      Лицо Кората было непроницаемо дружелюбным и внимательным.

       Благодаря вам, он растянул губы в улыбке. И не считайте себя киллером, друг мой, на самом деле вы Спаситель.

      Именно так, с большой буквы.

       И Миссия состоится?

       Разумеется! теперь улыбка слепого ангела была искренней. Дальше все пойдет по плану, не извольте беспокоиться.

      Я зажмурился, потряс головой. Рассыпанные волосы Анны в закатных лучах отливали золотом.

      Все еще будет, Анна. Все еще будет, жизнь ведь всегда продолжается, не так ли?

      Корат отставил в сторону пустую чашку и хотел было что-то сказать, но тут воздух в дверном проеме сгустился, обретая плотность и объем, а затем послышался легкий треск, пахнуло озоном и из распахнувшегося отверстия выступил Джибрил с улыбкой именинника на поцарапанной физиономии.

       Ну, брат, – вымолвил он. Ну, удружил

      И архангел, которого я топил в вонючем фонтане, заключил меня в объятия. Его одежда источала аромат мяты, я снова закрыл глаза.

       Ах, молодец! Всех выручил! Ты ж моя умница, не подвел.

       Ты погоди радоваться, подал голос Корат. Лучше вазелин готовь, вам еще завтра клизму поставят. Скипидарную. Ведер по триста каждому.

      Джибрил презрительно хмыкнул.

       Совершенный нам спасибо скажет. Стратег уже дырки под ордена крутит, прости за выражение.

      Корат усмехнулся.

       Если он отделается отставкой без мундира, то ему повезет. Пряхи распустились, прости за каламбур; пять вариаций за два года; про историю с Совершенным я вообще молчу. Еще и Светоносный в Совете пристроился. Восхитительно.

       Отмажемся, не впервой, сказал Джибрил с интонациями отца Серапиона, наконец-то выпустил меня из объятий и нагнулся к телу. На Анну он смотрел, как охотник на редкую, интересную добычу, которая множество раз уходила от него, но, в конце концов, попалась в западню. Носком ботинка Джибрил поддел ее под скулу, голова перекатилась вправо, и я увидел, что глаза Анны открыты.

      Что в них отражается? Неужели мое лицо, лицо убийцы?

       Мы убиваем тех, кого любим, откликнулся Джибрил. Как там у Уайлда, Корат? Любимых убивают все, не так ли? Добрейший в руку нож берет, чтоб смерть пришла быстрей.

      От его цинизма мне стало дурно.

       Сволочь, всхлипнул я. Сволочь проклятая.

      Джибрил приблизился ко мне. Запах мяты стал сильнее.

       Корат, задумчиво позвал архангел, а он совсем плох. Кирилл, эй, твердая ледяная рука шлепнула меня по щеке, потом еще и еще. Держись, друг, держись. Ты нам нужен, слышишь? Ты ей нужен.

       Ненави прошептал я и сполз в темноту.

      Память возвращалась урывками. Сперва я услышал голоса, но слов не разобрал: говорили явно не по-русски. Затем мелькнул свет, я увидел свою сумку на полу, брошенную на нее газету. Снова тьма и голоса, непонятная речь. Свет; клевок шприца в руку; тьма. Наконец я пришел в себя, сразу вспомнил о том, что Анна мертва, а меня ждет билет на поезд и следовало бы поторопиться.

       Кажется, он вернулся.

      Женский голос, низкий и приятный, казался знакомым. Я попробовал открыть глаза и взглянуть на его обладательницу, но веки словно налилась железом.

       Исцелитель, позвала женщина, нужна ваша помощь.

      В лицо подули, и я услышал щелчок пальцами. Крибле крабле с корабля бли, поднимите мне веки, не вижу.

      Обнаружилось, что лежу я в собственной спальне, в которую набилась уйма народу. Джибрил, Корат, Варахиил, белобрысый улыбчивый паренек рядом со мной, красавица-блондинка, два сверхблагородных туза с осанкой больших начальников, еще шестеро пижонов пониже рангом и

      Анна.

      Она сидела на стуле, закинув ногу за ногу и с сигаретой в руках. Красивая и живая. Каждая черточка ее облика рождала ощущение невиданной доселе, невероятной мощи; казалось, в ней волнами ходит электричество. Неизвестно, почему, но мне вдруг захотелось отодвинуться подальше; жаль, что тело не послушалось.

       Господа, промолвила она, позвольте представить: Кирилл Александрович Каширин. Мой личный друг. Человек, обеспечивший выполнение Миссии.

      Гости обернулись от нее ко мне и почтительно согнулись в поклоне. Видно было, что Корат прав: свои скипидарные клизмы небесные чинуши таки получили выглядят пришибленно и долго еще не задумывают затевать собственные игры за спиной начальства.

       Привет, выдавил я. Надеюсь, ты меня простишь?

      Анна усмехнулась, и я похолодел.

       Простить? За что? она затянулась, выпустила струйку дыма в потолок. Ты должен был сделать это раньше, только и всего.

      И тогда я понял со всей возможной безысходностью: Анны, которую я знал, больше нет. В таком знакомом теле теперь не та, которую можно любить, не хрупкая, нежная и ранимая девушка, а божество, мудрое, страшное в своей мудрости, суровое и наказующее.

      И мне стало жутко. По-настоящему.

      Эпилог

      Миссию продолжает клон. Можно не сомневаться, что она будет выполнена.

      Я уверяю себя, что сейчас по Земле ходит прежняя Анна. Поверить не получается. Видимо, слишком многое ушло в никуда вместе с бракованным телом, а Совершенный Дух, очищенный от примесей, утратил человеческую составляющую и не скоро ее обретет. Ведь память о событиях и переживаниях все-таки меньше, чем события и переживания, не правда ли?

      Поэтому я стараюсь встречаться с новой Анной реже. Ее постоянные спутники, Узиль и Дэн, этому только рады. Кстати, покинув тело, Совершенный первым делом кинулся искать своего нефалима. Нашел. Теперь у них все отлично.

      Стратег, изрядно помятый Анной (ему припомнили все до единого просчеты по всем мирам, очень пригодился архив Кората), по-прежнему возглавляет Совет, который предпочитает сидеть, как мышь под веником и особо не выступать, тем более, что при новой Анне вся их власть чистой воды декорация. Светоносный, к примеру, попробовал покачать какие-то права и мигом отправился в родное пекло, к вящей радости Стратега. Варахиил, ожидавший повышения по службе, наоборот, был послан в Голландию, курировать разведение тюльпанов. Джибрил был прав, говоря ему, что Анна не дура и не любит продвижений за свой счет.