Текст книги " Следы на воде (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

      Картина была еще та: Серапион восседал, закинув ноги в остроносых модных ботинках на заваленный документами стол, и глушил водку из толстого стакана для виски. В пепельнице рядом дымилась сигарета, а прямо на Епархиальном вестнике лежала початая плитка горького шоколада. Заметив меня, Серапион икнул и махнул рукой:

       Заходи давай.

      Я послушно вошел, прикрыл за собой дверь и сел в кресло у окна, которое неофициально считалось моим. Серапион с грохотом выдвинул ящик стола, вынул на свет божий второй стакан, плеснул в него водки и жестом бармена отправил по столешнице в мою сторону.

       Будь здоров.

       Будь, поддержал я тост и пригубил спиртное. Н-да, все дело в перчике! Серапион довольно крякнул и налил себе по новой.

       Слушай, ты меня в такое дерьмо окунул, буркнул он. Понимаю: не нарочно, но все-таки.

      Я что-то невнятно промычал. Конечно, в том, что совершенно посторонний человек бередит прошлое, приправляя свои речи специями-посулами гнева Божьего, приятного мало. Серапион осушил стакан одним глотком, отер губы и бросил мне лежавшую перед ним фотографию с надорванным уголком.

       Это мы в Ясной Поляне. За месяц до того.

      Невероятно красивая девушка, зеленоглазая шатенка в легком цветастом сарафанчике и с сердоликовыми бусами на длинной изящной шее прильнула к широко улыбающемуся молодому человеку в футболке и джинсах, в котором я с трудом опознал Серапиона, изрядно пополневшего с той поры. Странно, я никогда не видел его в штатском: всегда, даже в жару, он носил форму.

       Где она сейчас? поинтересовался я. Серапион раскурил погасшую сигарету по новой, потер веко.

       Работает в магазине спорттоваров. Учится заочно в педколледже, ее туда еле приняли. Мама умерла семь месяцев назад, она живет одна. Не замужем, парня нет. Видишь, я все знаю, ни на день не выпускал ее из виду, два с половиной года.

      Я знаю, что после ухода Марины Серапион пытался покончить с собой, и длинные рукава формы сейчас скрывают следы от бритвы: резал вены Серапион со знанием дела, не вдоль, а поперек. Но вовремя струсил, так и не перерезав до конца.

       Иногда я хочу к ней сходить, Серапион задавил окурок в пепельнице и принялся разламывать на кусочки шоколад. Черт побери! воскликнул он, провел по щеке ладонью. Да мне мигнуть стоит, ее приведут! Ты, кстати и приведешь.

       Ни фига, Ася, вздохнул я. Не приведу.

       Правильно, согласился Серапион. Ты правильный мужик, Кирюха. Выпьем.

      И мы выпили. Когда-то я терпеть ненавидел перцовочку да и водку в чистом виде употреблял редко. Как же давно это было а теперь мне все равно; я пью и даже не пьянею. Здорово, не так ли?

       Знаешь, что там в Слободке произошло? я попытался сказать, что эти откровения излишни, но Серапион только отмахнулся. Я же ее там с поличным застукал. С новым ерем. В первый раз в жизни тогда ударил женщину. Раньше думал, что убить смогу, но ударить нет, никогда. Ни в коем случае. А тогда я ее хлестнул по морде, чуть челюсть не свернул. И отмстил потом как умел.

      Так Петрарка превратился в Торквемаду. Я нахмурился: не хотелось мне барахтаться в этом вареве Серапионовых страстей. Ну, нас бросали. Мы бросали. Заурядный ход вещей. И так затем ломать человеку жизнь?

       Наплевать и забыть, Ася, проникновенно сказал я. Мало ли что было, живи настоящим

      Он горько усмехнулся.

       Ты-то сам живешь разве настоящим?

      Я пожал плечами. Ничего не скажешь, уел.

       Стараюсь. Во всяком случае, не выворачиваюсь наизнанку в целях самобичевания.

       О ты остряк, хмыкнул Серапион. Твое здоровье, Киря, что бы я без тебя делал.

      Мы снова выпили. И я заметил, что алкоголь все-таки дает о себе знать: голова становилась яснее вымытого стеклышка, а вот в ногах появилась тяжесть.

       Конечно, она психопатка, продолжал Серапион, вытаскивая из пачки сигарету и щелкая зажигалкой. Что интересно, курева он мне никогда не предлагал. Твою рожу весь город знает, мою, к сожалению, тоже. Психологическая атака, в рядах противника разброд и шатание Кстати! Что там с Трубниковым? Наше дело?

      Меня поражала и восхищала способность Серапиона моментально становиться трезвым в случае надобности.

       Чистый криминал, соврал я. Руденко, он ведет дело, считает, что смерть Трубникова это месть наркодилеров за его журналистское расследование и разоблачительные программы. Из-за них опять в наркобизнесе передел сфер влияния.

       С ума сойти, заключил Серапион. А что твоя Анна там делала?

       Вообще-то она в том ресторане работает. Песни поет.

       Угу. Мадам вдова кричит, что Трубников был ее любовником.

      Я очень выразительно хмыкнул.

       А чьим любовником он НЕ был?

       Эт-точно, кивнул Серапион. Я вот тут подумываю взять Анну к нам. Не должен такой уникум пропасть.

      Как говорится, тут и сел печник. Звук моей отпавшей челюсти услыхали, должно быть, на другом конце города. Серапион хочет пристроить Анну в епархии? Поп за ведьму заступается? Ну все, ребятки, это, похоже, рак на горе свистнул, слон яйца снес и все куры в теплые края подались, от нашей церкви подальше.

       А то ее в секту затянут, продолжал Серапион. Или атеисты эти поганые обработают. Мормоны-масоны Нет уж, такие ведьмы должны быть с нами.

      Я демонстративно поковырял в ухе.

       Что-то слышу плохо. Анну к нам?

      Серапион посмотрел на меня очень выразительно, словно хотел показать, как не любит глухих и тупых.

       Вот именно. Уже сейчас говорят, что в деле Трубникова замешана ведьма. А удостоверение епархиального служащего все эти рты заткнет. Разве ты сам об этом не думал?

       Думал, признался я. Но не об этом.

      Все-таки быть Серапиону через пару-тройку лет митрополитом, с такой-то хитростью. По всему выходит, что Анна невероятный, редкостный талант, ходячая магическая бомба, и лучше держать эту бомбу при себе, не дожидаясь, когда идеологический противник сбросит ее тебе на голову. Умница. Восхищаюсь. Жаль только, что ум он бережет и употребляет в делах редко.

      Серапион разлил по стаканам остатки водки, собираясь предложить новый тост вероятно, за прогрессивное сотрудничество параномов и церкви но тут дверь распахнулась натуральным образом с пинка, и в кабинет ворвалась Мила, растрепанная, с покрасневшим лицом и мокрыми глазами.

       Шеф пролепетала она. Ульяна Ярославцева, ее убили.

      И Мила разрыдалась.

      Тело Ульяны покоилось на койке, руки трупа аккуратно были сложены на груди. Сдавленно вскрикнув, Серапион вцепился в мое плечо.

      Всмотревшись в небольшой круглый предмет на полу возле стены, я почувствовал, как недавно выпитое резко запросилось на выход это оказалась отсеченная голова сектантки, и страннее всего была написанная на лице самая настоящая радость. Восторг. Блаженство.

       Аскольд, прошептал я. Мне больно.

       Кто Серапион, судя по голосу, пребывал в панике. Господь великий и всемогущий какая жестокость

      Кое-как я вывел его в коридор, где Серапион привалился к стене и закрыл лицо ладонями. Широкие плечи моего начальника сотрясались от рыданий, и я не знал, что потрясло его больше: то, что в самом сердце епархиального следственного отдела совершено жестокостью и наглостью преступление или то, что Ульяна, по всей видимости, счастлива была принять такую смерть.

      Епархиальные эксперты выяснили, что Ульяна скончалась четверть часа назад. Тело обнаружил охранник, который увидел, что показания счетчиков температуры подпрыгнули в камере сектантки до критической отметки он решил, что девица умудрилась сохранить при обыске зажигалку и теперь что-то запалила, намереваясь улизнуть под крики о пожаре. Однако данные счетчиков очень быстро вернулись к норме, а в камере доблестный страж нашел труп, отсеченную голову и сломанный меч, орудие преступления.

      Сейчас меч лежал на Серапионовом столе в пластиковом пакете для улик. Сам Серапион, совершенно трезвый и внешне абсолютно спокойный, просматривал записи камер наблюдения. Я представлял себе, что у него творится на душе (сам ощущал примерно то же омерзительное чувство удивления и собственной беспомощности), и к удивлению своему понимал, что почти горжусь им. Отлично держится, мерзавец; вспышка истерики в коридоре была всего лишь секундным проявлением слабости, после которого отец Серапион моментально мобилизовался и пошагал работать с равнодушием автомата.

       Ничего, заключил он, нажав на кнопку пульта и вырубив видеомагнитофон. В камеру никто не входил.

      Я криво усмехнутся.

       Похоже, Ульяну убил призрак.

       Похоже, неожиданно согласился Серапион. Незримо прошел мимо камер, отсек девочке голову, бросил саблю и был таков. Это, по-твоему, я должен сказать ее родителям и прессе?

      Я пожал плечами.

       Не знаю. И потом, не мне учить тебя прятать концы в воду.

       Шутник, проронил Серапион без улыбки. А умнее идеи есть?

      Я покосился на пакет для улик и брякнул:

       А это не сабля, Ася. Это катана.

      Серапион хмыкнул и спросил по-китайски:

       И Ху Ли? затем полюбовался на мою вытянувшуюся рожу и перевел: Ну и что?

       Ничего. Так, для общего развития.

      Серапион устроился в кресле поудобнее и вынул из пачки сигарету.

       Ладно, вздохнул он, демонстрируя безграничное терпение и смирение. Валяй, рассказывай.

       Ну это меч японских самураев, начал я. Им наносят очень глубокие рубленные раны. Кстати! Во время Второй Мировой катаны запросто перерубали ружья юсерам. И все остальное тоже.

       Угу, проворчал Серапион. Мораль: наш убийца самурай. Так родителям покойной и скажу.

      А я в этот миг застыл, внезапно увидев, как встали на свои места события вчерашнего и сегодняшнего дня безумно, невероятно; мой разум сопротивлялся извращенной логике происходящего, однако я понимал, что все было именно так. На мгновенье реальность утратила цвет и звук, смазалась, отступая на задний план, и я увидел две сменившие друг друга картинки: блеск катаны в туалете Парадиза, тело Трубникова на полу; лицо Ульяны спокойное и счастливое, а на глаза наползает смертная пелена.

      До этого стоявший, я осел в кресло, испугав Серапиона возможным повторением подозрения на инсульт. Сотовый завибрировал в кармане джинсов; я вынул его негнущимися пальцами, не совсем понимая, что делаю.

       Каширин? голос прозвучал с извращенской радостью, и я почувствовал запах цветочных духов. Ты быстро соображаешь, умница моя. Только не болтай, о чем додумался, в дурку свезут.

       Варахиил? пролепетал я заплетающимся языком. Это все ты?

      Услышав имя звонившего, Серапион вскинул голову и нахмурился.

       Она не вовремя начала кукарекать о делах не по ее разуму, объяснил Варахиил. А у меня есть запасной меч, милый, помни об этом.

      И трубка разразилась издевательскими короткими гудками. Я надвил на кнопку отбоя (с первого раза по ней не попав) и засунул телефон в карман (опять же не попав сразу). Серапион задумчиво наблюдал за тем, как я ковыряюсь с вещами, а затем поинтересовался:

       Варахиил? Кто это?

       Так, знакомый, промямлил я с совершенно мне не свойственной кривенькой гримаской. Серапион посмотрел на меня весьма и весьма выразительно.

       А с чего у него имя архангела?

      Я истерически хихикнул и пожал плечами. Действительно, с чего бы у него бы архангельское имя..?

       Это кличка, сказал я как можно беззаботней. Кличка такая.

       Понимаю, кивнул Серапион и, протянув руку, снял с полки роскошный альбом религиозной живописи. Сверившись с оглавлением, он открыл его на нужной странице и придвинул ко мне.

      Николай Крапивенцев Восемь прочел я и стал рассматривать то, что можно было бы назвать парадным корпоративным портретом. Архангелов действительно оказалось восемь, и изображены они были, насколько я понял, совершенно неканонично (Архангел Михаил, к примеру, был облачен в форму генерала МЧС, а Рафаил держал в руках стетоскоп), хоть и с крыльями невиданных размеров.

       Забавно, признал я. Этого Крапивенцева еще не отлучили?

       А смысл? Он ведь псих, в дурдоме навечно. Однако картина оригинальная. А вот, Серапион постучал пальцем по одной из фигур, тезка твоего друга. Архангел Варахиил.

      Он скромно стоял во втором ряду, улыбающийся, черноволосый и кудрявый. С букетом васильков и ромашек в руке.

* * *

      Я ушел домой в полном смятении духа, пожаловавшись Серапиону на головную боль и туман в глазах и вытребовав под это дело отгул. Альбом с занимательной картинкой я забрал с собой, наварил кофе антрацитовой черноты и сел на кухне с лупой изучать живопись психа.

      Журналист всегда сохраняет спокойствие ему крайне необходима холодная, здраво соображающая голова, чтобы лезть в гущу событий, этой самой головою не рискуя. Случиться действительно может всякое, и ни к чему лишаться работы или здоровья по банальной глупости или из-за неумения держать себя в руках. Не очень хорошо, например, получилось, когда моя коллега по газете Лина Седакова, вместо того, чтобы писать репортаж об автокатастрофе с места событий, грохнулась в обморок. И я решил вспомнить прошлое и пойти к ныне происходящему с позиций журналиста, которому всякая чертовщина до одного места, и божественное тоже.

      Открыв альбом, помимо вполне канонических икон византийского письма, я обнаружил, кроме Крапивенцевского полотна, еще массу, занимательных картинок. Впечатлили меня Рафаил и Товия работы Макса Трахтенбурга, радостно распивающие пивко да под рыбку весьма любопытный, кстати, вариант примитивизма. Михаил Архистратиг в серпентарии тоже был неплох, и очень порадовал Иеремиил в белом халате продавца за прилавком с весами. Я искренне посмеялся над миниатюрной Благовещение, где бедолагу Гавриила приняли за взломщика, но смех мой быстро иссяк, когда я прочел в аннотации, что талантливый живописец Хапенков покончил с собой, поняв, что божественное не должно изображать в комичном виде.

      Психопат Крапивенцев, по всей видимости, и не думал обхихикивать небожителей, пойдя по пути придирчивой разумности: мол, если вы Исцелитель, то и стетоскоп вам в руки, а то к рыбе любой дурак ах, пардон, примитивист! пиво подрисует, и еще какой-нибудь разворот добавит. Что ж, вполне современный подход.

      На Варахиила в васильках и ромашках я взглянул в последнюю очередь и вздрогнул: сходство было разительное. Однако мой скептический ум ставил сверхъестественные версии на последнее место, и я быстро придумал следующий вариант: некий гражданин не поладил с крышей, сдвинувшись на религиозной почве, и возомнил себя архангелом, после чего решил, что недурно и мечом помахать, защищая красивую девушку от воображаемых бед. При зрелом размышлении эту версию я отмел: чокнутый-то он чокнутый, и на всю голову, а вот как прошел мимо камер слежения и проник в запертую каморку сектантки, не отпирая дверь?

      И тогда я испугался. По-настоящему, до дрожи в коленках. Многие люди относятся к сверхъестественным существам примерно как к тигру в зарослях: может быть, он там есть, может быть, нет, и, разумеется, тигры существуют как вид, но вот лезть в эти кусты, чтобы выяснить наличие или отсутствие хищника совершенно незачем. Я сам так думал а тигры вдруг вышли из-за кустов и стали расхаживать вокруг меня.

      Некоторое время я таращился на корпоративный портрет без единой мысли в голове, ничего не понимал и боялся, боялся и ничего не понимал. И раздавшийся телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть на табурете.

       Кирилл, это ты?

      Я вздохнул с невольным облегчением.

       Привет, Глеб. Что как, рассказывай.

      Глеб на том конце провода издал невнятное хныканье, из чего я сделал вывод, что дела у него плохи, как никогда.

       Кирилл, это слушай, – Глеб помялся еще, а потом выпалил: У тебя двухсот рублей взаймы не будет?

      Дела не просто плохи, а отвратительны: Глеб никогда ни у кого не просил в долг, считая это занятие унизительным, делающим из человека нищего, побирушку. И, тем не менее, я позавидовал старому другу: ему просто есть нечего, а я, похоже, скоро с крышей попрощаюсь.

       Не вопрос, Глебец, есть, конечно, ответил я. Как твое творчество?

      Глеб горько усмехнулся.

       А что творчество? проронил он с тоской. Мне, Кирилл, карандаш купить не на что. И жрать нечего.

      Сказанное прозвучало так, словно в неудачах и бедах Глеба по жизни виноват я, хотя, конечно, он ничего подобного не имел в виду.

       У нас в отделе есть место аналитика, предложил я, вспоминая, как зазывал Глеба в епархию полгода назад. Какую пронизанную высоким пафосом речь прочел он мне тогда! Мол, сие ремесло грязнее грязи, и не собирается вкалывать он с теми, кто извратил чистое учение Господа нашего. Что, интересно, Глеб скажет мне теперь, когда судьба загнала его в угол?

       Слушай ну это засуетился Глеб. Когда прийти?

       Можно завтра, сказал я. Подходи после одиннадцати к отцу Серапиону, скажешь, что хочешь быть аналитиком. А денег я тебе после обеда дам, мне просто во вторую смену.

      Глеб шумно засопел в трубку.

       С-спасибо, Кирилл! воскликнул он. Спасибо тебе!

      Да всегда пожалуйста.

      Положив трубку, я отвернулся от телефона и увидел, что в дверях комнаты стоит Джибрил, подпирает косячок с этаким невинным видом. Я приложил титанические усилия, чтобы кое-как унять бешено стучащее сердце и более-менее спокойно осведомила:

       Ты что, через стену прошел?

       Ну почему сразу через стену? дернул плечом Джибрил. Дверь не заперта, только и всего.

      Да. Возможно, пребывая в смятении и страхе непонимаемого, я действительно забыл прикрыть дверь. Только раньше со мною такого не случалось. Впрочем, все когда-нибудь делается в первый раз.

       Варахиил сегодня убил человека, я пытался говорить ровно, но то и дело давал петуха. Отрубил голову молодой девушке. По-моему, Анна его уже боится, а когда она узнает

       Она знает, проронил Джибрил. Очень недовольна. А ты, я так вижу, в панике.

      Я не стал этого отрицать; вероятно, мой вид был довольно красноречив. Джибрил прошел в комнату, сел на диван и вольготно вытянул ноги. Сегодня вместо костюма на нем был шикарный прикид гражданина, который не особо дружит с головой: видавшие виды кеды с разноцветными звездами, ярко-желтые джинсы и камуфляжная футболка, порванная на груди, мол, нате стреляйте.

       Я понимаю твой страх, заявил Джибрил, и в нем нет ничего стыдного. Ты видел два жестоких убийства с интервалом в девятнадцать часов, а еще столкнулся с тем, что не можешь объяснить с позиций своего критического разума. Я прав? спросил он с полуутвердительной интонацией. Мне оставалось только кивнуть и опуститься на стул.

      Джибрил смотрел на меня с печалью и сочувствием.

       Как жаль, что на твоем месте не оказался Аскольд Каменюк, сказал он. Вот кто искренне и радостно ждет случая, который ему никогда не выпадет.

       Я бы с радостью с ним поменялся, прошептал я, изучая узор на обоях так пристально, словно мелкие букетики по желтоватому полю были самым важным в жизни. Джибрил усмехнулся.

       К сожалению, он не может того, что можешь ты.

      Я кивнул.

       Он не визионер.

       Вот именно, согласился Джибрил. Отец Серапион ни морально, ни физически не сумел бы вынести того, что имеешь способность увидеть ты.

      Я молчал. Весь мой мир в эту минуту застыл на краю бездонной ямы, и мне было совершенно ясно, что вот-вот произойдет падение, и уже нет никакой возможности от него удержаться. Еще немного

       Нравится тебе мой снегирь? неожиданно сменил тему Джибрил и гордо выпятил грудь, демонстрируя потертый кругляш значка, действительно со снегирем.

       Ничего себе, кивнул я, решив уже ничему не удивляться.

       Ты живых снегирей видел?

       Видел, ответил я, искренне не понимая, при чем тут снегири, и на время представив свою реальность порождением бреда кого-то вроде Кафки или Пелевина.

       Чудесно, сказал Джибрил с такой интонацией, как будто речь шла о чем-то вроде бутерброда с икрой. Расскажи.

      Тогда я сел подробнее и, отчего-то понимая, что рассказ о красногрудой птице чем-то очень важен для существующего положения дел, заговорил:

       Мне было тогда лет двенадцать. Весна в том году была серая, сырая и неуютная, всю зиму я то грипповал, то сопли подхватывал. Больше всего, помнится, я хотел сходить на Масленицу в парк: обещали гулянья, карусели, блины, сражения рыцарей, а все угощения бесплатно.

      Но в тот день никуда я не попал. Мой приемный отец потерял кошелек и от души вкатит мне ремня за воровство. Тогда я впервые заплакал, и не от боли а ремень был солдатский, со здоровенной пряжкой, а от обиды. Ведь никакого кошелька я не брал! Но на меня в то время сыпались все шишки, и за дело, и не по делу. Кошелек, кстати, потом нашелся он завалился за диван, но передо мной никто и не подумал извиниться. В общем, родители с братом ушли в парк, а я остался дома один. Сидел у окна, всхлипывал, смотрел на грязную унылую улочку с кривенькими частными домиками под низко нависшим небом, и все кругом было таким беспросветным и мрачным, что я окончательно отчаялся.

      И вдруг откуда ни возьмись на ветку дерева под окном села чудесная птица. Небольшая, с яркой розовой грудкой я никогда раньше не видел снегирей, но сразу догадался, что это он. И я застыл у окна, совершенно зачарованный и, кажется, даже перестал дышать. Снегирь сидел неподвижно минут десять, а потом вспорхнул и улетел. А я оставался у окна до темноты, все ждал, что он вернется. Но он не вернулся.

      Я рассказывал и поражался тому, что говорил гладко, как по писанному и совсем не в своем разговорном стиле. А потом будто свет вспыхнул перед глазами, и я на мгновение застыл, окаменел, понимая

       Постойте прошептал я, и язык мой едва ворочался. Но ведь я же вырос в детском доме! У меня никогда не было приемных родителей! Что же

      Джибрил качнул головой, словно не ожидал иного.

       Все абсолютно верно, заметил он. И ты сейчас рассказал как раз о той жизни, которую мог бы прожить немного в иной ситуации, Джибрил вздохнул, как если бы на что-то решался и сказал: Надень-ка вот это.

      Брошенным его рукой предметом оказались темные очки с погнутой дужкой и полустертой наклейкой фирмы. Я послушно надел их, стараясь не думать, зачем это делаю.

      А потом

      Теперь, вспоминая о случившемся, я понимаю, что тогда на миг потерял сознание и потому не увидел момента превращения. Когда же способность воспринимать и размышлять вернулась ко мне, то первым делом я увидел свет, белый и нестерпимо яркий. Очки действительно оказались нелишними без них я наверняка бы лишился зрения. Но свет полыхал недолго: вскоре я различил высокую фигуру, бывшую его источником, и подумал, что, может быть, ослепнуть стоило.

      Шутовской наряд исчез бесследно. Джибрил теперь был укутан в невесомую искрящуюся хламиду бледно-голубого цвета, украшенную серебряным шитьем. Его рыжие волосы стояли дыбом, словно их раздумывал незримый ветер, и образовывали вокруг головы огненный нимб, за спиной трепетали гигантские крылья, и в перьях то и дело вспыхивали маленькие молнии. Но более всего меня поразили глаза Джибрила зеленоватые и прозрачные, без зрачка и радужки, слепые и страшные, взиравшие на меня в упор.

      Ибо за его спиною Господь и великие ангелы. В сознании мелькнула мысль, что я сошел с ума, сразу и окончательно. Вот и вышел тир из-за кустов во всей вскоре красе жаль, что я не имею ни моральных, ни умственных сил это оценить.

      Когда Джибрил простер руку и коснулся моего лба, я подумал, что тут-то мне и придет конец. Однако пальцы оказались вовсе не огненными, а приятно прохладными, и страх исчез я ощутил физически, как ужас стекает с меня тусклыми, мутно-серыми каплями, уступая место какому-то спокойному безразличию, очень похожему на отупение.

       Не бойся, донесся голос откуда-то издалека. Я не причиню тебе вреда.

       Какая резкая смена имиджа, прошептал кто-то моими губами; видимо, не поддававшаяся шоку часть сознания решила проявить напоследок юмор и браваду. Вдалеке усмехнулись будто зазвенели незримыми колокольчиками.

       А ты молодец. Стойкий парень. Когда я досчитаю до пяти, ты снимешь очки. Один Два Три Четыре Пять Все, снимай.

      Я подчинился. Сияние угасло; Джибрил расположился на диване в своем привычном облике, сменив пестрое тряпье на уже знакомый мне светлый костюм.

      Ангел? Этот тут гороховый ангел? И тот маньяк с катаной и букетиком тоже?

      Мне стало страшно за тех людей, что в них верили. Добрые, всемилостивые, всеблагие и способные запросто снести голову невинному человеку. Я ощутил, как уходит наведенное спокойствие, и во мне вскипает гнев, гулко бухая кровью в висках, и обрадовался, что отказался от веры.

       Мне следует, – в горле стоял омерзительный сухой ком, пришлось сглотнуть, встать на колени?

       Ну что ты, отмахнулся ангел, это совершенно лишнее. Подобные мне не нуждаются в почестях, которые оказывают люди.

       Я визионер и поэтому могу видеть тебя в твоем настоящем облике. Другие не могут? уточнил я.

      Джибрил утвердительно качнул головой.

       Именно так. Таких, как ты, очень мало Покойная Ульяна, к примеру, была очень, очень одарена. Она имела возможность видеть суть вещей, Джибрил усмехнулся. Конечно, мой друг поторопился махать катаной

      Его друг поторопился Когда я вспомнил мертвое счастливое лицо Ульяны, меня замутило. Вот как, получается, они поступают с одаренными. Вот что ждет в итоге и меня.

       Она сказала правду? как можно более безразлично осведомился я. Я видел Господа и Его Славу?

      Джибрил усмехнулся, устало и грустно, и почему-то во мне кровь остыла от этой совсем не страшной, в общем-то, усмешки.

       Видел, кивнул он. Того, кого вы, люди, называете Господом, сейчас видят многие. Вернее сказать, ту. Сейчас человеческий мир стоит на пороге Второго пришествия, Джибрил поморщился, потер переносицу, которое может и не состояться.

      Я уже почти все понял и теперь сидел с абсолютно ясной головой без единой мысли и видел, как дрожат положенные на колени руки.

       Бог женщина? спросил я.

       Ой! скривился Джибрил. Гендерная принадлежность для Него неважна, Совершенный, если вникать, не мужчина и не женщина. Все, конечно, ждут Его в том виде, в каком Он запечатлен на иконе

       однако это будет молодая женщина среднего роста, которая красит рыжие волосы в черный цвет, закончил я. Меня знобило, хотелось выпить аспирина, укутаться поплотнее и заснуть, чтобы потом, проснувшись, не вспомнить обо всем, что со мной случилось.

       Не факт, заметил Джибрил. Да: Анна Бог, если тебе так удобнее ее именовать, однако она не хочет быть Богом, выполнять свою Миссию и умирать в застенках как ведьма. Решила прожить обычную жизнь ничем не примечательного человека, лицо ангела исказила гримаса душевной боли. Дорогой мой Кирилл ты даже представить себе не можешь, какая это катастрофа.

      Дорогой Кирилл действительно не мог. Да и не хотел.

       Это как-то связано с моими видениями? поинтересовался я и сам удивился своему тусклому, безжизненном голосу. Зачем и кто ткнул пальцем и выудил среди шести миллиардов человеческих песчинок именно меня? За что я, а не кто-то другой, вынужден сейчас сидеть перед ангелом и беседовать о вещах, которые разум человеческий вынести не способен?

       Немного теории, академично начал Джибрил. Земля не единственная обитаемая планета; Ушедший Управитель создал восемь разумных миров в разных пластах Вселенной. Однако после того, как пал Светоносный вы, люди, зовете его дьяволом; случилось вот что: смертные получили свободу выбора и развития, возможность идти собственным путем. И это привело к тому, что самопроизвольно стали возникать вариации разумных миров. Между ними ее было принципиальной разницы, имелись некие отличия в деталях. Ваш двойник Ким, например, был женат дважды. Проблемы начались после того, как наш Совет понял: если количество вариаций достигнет некой предельной цифры, то это приведет к нарушению необходимого равновесия и неизбежной гибели Вселенной. Тогда и возник проект Миссия: в одной из вариаций происходит появление и смерть Божества. Детали опущу; суть в том, что после акта Воскрешения все прочие вариации уничтожаются.

       Жестоко, выдавил я. Перед глазами вспыхивали алые искры, я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание.

       Жестоко, согласился Джибрил. Но мы храним равновесие, и ты мог бы только порадоваться, что живешь в мире, избранном, чтобы уцелеть. Однако Бог решил оставить Миссию, и хорошо, что смертные не знают, что им осталось всего двадцать лет бытия. Нам, впрочем, тоже.

      И стало темно.

      Долгое время я пребывал в странном сером тумане, плотном и вязком. Вокруг меня сцепились какие-то люди, неинтересные и ненужные, что-то делали со мной я не мешал. Зависнув в сером тумане, я почти радовался тому, что пусть на какое-то время, не насовсем, но избавлен от необходимости возвращаться в мир, который никогда уже не будет спокойным и познаваемым.

      Туман касался робкими влажными лапками, утешал и успокаивал. Мне не было больно и страшно; туман говорил едва слышно, что моей вины ни в чем нет, и я охотно ему верил. Сказанное Джибрилом порой проявлялось в голове яркими образами: желтое небо с вываренным добела солнцем, трубный гул, люди и звезды, рассыпающиеся в пыль, и страшные сны, вылезающие из зеркал. Тогда туман шептал, что ничего такого нету, я болен, и все это снится, и скоро пройдет. Тогда я вспоминал жизнь своего двойника, которая могла бы стать моей, не измени этот мир несчастное божество, не желающее быть богом семья, дети, друзья вместо тоски и горя вечного одиночки; туман содрогался, покалывал мне кожу, убеждал все жарче: это болезнь, но скоро все пройдет, придя в относительный порядок.

      Но я знал, что туман ошибается. Небо свернется в свиток, а обугленные птицы не сумеют долететь до земли, ибо твердь станет жидким пламенем, как в начале времен. Космос лопнет, как попавший на гвоздь мячик, и все вновь вернется к Хаосу и темной бездне вод без всякого намека на разум и свободу выбора, что на самом деле способна лишь губить. Я почему-то очень много знал.

      Потом из тумана выдвинулось серое лицо Ирины, похожее на восковую фигурку. Ты ведь умерла, Ирэн, сказал я. Не знаю, ответила она. Я думала, что смерть это вечная тьма и беспамятство, но вот ведь как вышло я помню. Что я убил тебя, Ирэн? Ты все сделал правильно, она попыталась улыбнуться. Я бы и так умерла, подумаешь, еще пара дней боли. Так что спасибо, Кирюша, и не вини себя. Мне правда хорошо. Ир, что мне делать, спросил я. Зачем-то они ведь выбрали меня зачем? Ничего не делай, Кирюша, ответила Ирина, тут без нас разберутся. Отдыхай, хороший мой, я тебя люблю