Текст книги "Замуж - не напасть"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
– Ирочка! – тревожно бросает он проскользнувшей в дверь медсестре. Позвони Зинаиде Емельяновне – она сегодня как раз дежурит. Пусть срочно подойдёт! А ты принеси...
Он вполголоса перечисляет названия лекарств, которые в ушах Евгении отзываются бубнящей абракадаброй. Но одно она понимает: неподвижность Толяна вовсе не так естественна, как пыталась убедить её медсестра.
Через несколько минут к двум, уже знакомым ей медикам, присоединяется третья – величественная женщина со строгим неулыбчивым лицом.
– Это ещё что за посторонние? – спрашивает она.
Евгения покорно выходит и без сил опускается на низенькую, обитую коричневым дерматином, кушетку. Она сидит так пять минут или полчаса, не ощущает, и приходит в себя от того, что строгая врачиха трогает её за руку. В руках её маленький кожаный чемоданчик, которого поначалу Евгения не заметила.
– Говорят, ты бузила? Врачу указывала? Молодец! Вовремя подняла тревогу.
И уходит. Евгению не удивляет её "ты" – Зинаида Емельяновна похоже, ровесница её матери.
На второй день Аристов приходит в себя. Пробуждение его сознания она чуть не прозевала. Сидела как обычно рядом и держала в руке его потеплевшую наконец руку. Евгения прижимает её к своей щеке и вдруг чувствует, как пальцы Толяна, неловко скользнув, гладят её. Очнулся! Наконец-то!
– С возвращением! – улыбается она.
– ты пришла, – говорит он.
– Пришла! – хмыкает Евгения. – Я здесь уже двое суток!
"Только на два часа домой бегала!" – добавляет она про себя.
– И спала возле меня? Когда я лежу на спине, я храплю. Я мешал тебе спать!
– Боже, о чём ты думаешь: храпел! Да ты едва дышал!
– Жень, позови санитарку!
– Я всё сделаю сама.
– Ещё чего! И побыстрее! Я двое суток терпел!
Она бегом выскакивает из палаты, находит санитарку и просит:
– Пожалуйста, зайдите во вторую палату...
И суёт ей в кармашек халата пятёрку.
– Это что же, муж жену стесняется? – удивляется женщина.
– Мы недавно женаты. Он ещё не привык.
– А-а-а, тогда понятно, – кивает санитарка и через некоторое время выходит с уткой. – Пришёл в себя, слава Богу. А это ничего, обвыкнется!
– Аристов! – сердится Евгения, заходя в палату. – Я от предложенной Кузнецовым сиделки отказалась. И должна во всём её заменять, понимаешь?
– Понимаю, – кивает он. – Вот когда мы проживём с тобой вместе тридцать лет, тогда, так и быть, разрешу тебе подносить мне утку... А пока попить дай, что-то у меня крышу ветром срывает!
Он отпивает несколько глотков и закрывает глаза.
– А нельзя, чтобы эту гадость с моей руки убрали? – спрашивает он про капельницу.
– Я могла бы спросить у Евгения Леонидовича, – смущается она, – но, честно говоря, после вчерашнего я боюсь к нему подходить. Ещё выгонят меня из реанимации. Здесь они очень неохотно родственников держат. Ты потерпи пока, давай уж обхода дождёмся.
– Давай, – вздыхает он. – Какая всё-таки буря поднималась вчера в нашем тихом омуте?
– Не то кололи, – бурчит она.
– А и правда! – бледно улыбается он. – Пусть боятся!
– Зато теперь, – не сдаётся она, – меня весь остальной медперсонал любит. Я на их местных звёзд наехала. Медсестра – дочь ректора медицинского института, а врач – его будущий зять.
Аристов некоторое время молчит, а потом осторожно шевелит рукой, к которой тянется прозрачный шланг капельницы.
– такое впечатление, что эта штука лишает меня индивидуальности. Этим раствором растворяют мою особую кровь и тем самым доводят её концентрацию и состав до уровня среднего серийного больного...
– Кто тут серийный? – бодро вопрошает входя, лечащий врач, Евгений Леонидович. – Как говорится, шел мимо и зашел. Вас не устраивает наша традиционная капельница? Зато физраствор в ней особый – только для сильных духом мужчин!
Он подмигивает невольно улыбнувшейся Евгении и склоняется над Толяном.
– Похоже, наш больной ожил?
– Ожить-то ожил, да как бы не полностью. Ноги от колена и ниже я почему-то не чувствую.
Доктор откидывает одеяло.
– так чувствуете? А так?
Пальцы его пробегают по ногам Толяна.
– Что же вы хотите, сильный удар!.. С позвоночником, друг мой, шутки плохи – такое может выкинуть. Здесь рецепт один – не сдаваться! И терпеть. У нас есть хороший мануальщик, я договорюсь, чтобы он вас тщательно прощупал. Назначим массаж, физиопроцедуры...
Он присаживается на стул у кровати.
– Хотите, я расскажу случай из моей медицинской практики? Лет двадцать назад я работал в небольшой больнице на Камчатке, когда в один из дней поступил к нам больной из отдаленного эвенкийского стойбища. В истории его болезни медсестрой – или шаманом! – было записано: "Пурункул на правой полужопе".
Аристов беззвучно хохочет. Евгения вторит ему, но внутренне она сжалась в комок. Больные любят Евгения Леонидовича, знают его привычки. Если он рассказывает анекдот или случай из медицинской практики, значит, его что-то беспокоит.
– Прошу прощения за неблагозвучное словцо, но, как говорится, из песни слова не выкинешь!
– Я сейчас! – она будто невзначай выскальзывает вслед за доктором.
– Евгений Леонидович, насколько у моего... мужа это серьезно?
– Честно говоря, я не знаю, – говорит он задумчиво. – Здесь многое зависит от его индивидуальности. Были случаи, когда люди оставались в инвалидной коляске на всю жизнь. Но возьмите того Валентина Дикуля. Цирковой артист получил травму позвоночника и приговор врачей: ходить не сможет. А он не только поднялся на ноги, но и стал работать силовым акробатом – легковые машины на себе поднимал!
Что и говорить, врач её не успокоил! Испугалась она? Евгения спрашивает себя и не чувствует страха. Прорвемся!
На третий день пробуждение Толяна Евгения нахально просыпает. Знает, что он, как говорила бабушка, "продирает глаза чуть свет", но не думала, что, ослабевший и больной, он так быстро вернётся к своим привычкам.
И просыпается-то она от его взгляда! Правда, тут же спохватывается.
– Толяша, тебе что-нибудь нужно?
– Ничего. Я просто хочу на тебя смотреть. А ты поспи. Ещё рано.
– Скажешь тоже, я здесь не для сна!
– А для чего? – опять он начинает свою игру с поддразниванием – что ж, значит, есть ещё порох в пороховницах!
– Для того, чтобы ухаживать за моим любимым и единственным.
Увы, хватает его пока ненадолго. Толян пробует пошевелиться, как Гулливер, спутанный лилипутскими верёвками-нитками. И, несмотря на то, что проводок остался всего один – от капельницы – чувствует себя связанным. Вот это разоспалась, Лопухина, не услышала, как медсестра вошла.
– Она тебя разбудила?
– Я всё равно уже не спал. Сколько можно? Кажется, я отоспался на всю оставшуюся жизнь.
Медсестра опять появляется – с градусником и со шприцем. На редкость молчаливая. Впрочем, и Толян при её манипуляциях как бы не присутствует, а унёсся мыслями, думает о чём-то своём.
"О Зубенко! – решает Евгения. – И такая эта мысль тревожная, что не даёт ему покоя. Какую же ты ношу взвалил на себя, любимый мой, чтобы прикрыть меня собой!"
Нужно выяснить, что же случилось на самом деле на том проклятом шоссе? Вряд ли Толян сознательно пошёл на откровенное убийство...
Глава двадцать седьмая
Сегодня Аристова перевели в обычную двухместную палату.
Его сосед – как он представился, просто Михалыч – пожилой человек, но подвижный, как ртуть. По внешнему виду ему можно дать семьдесят лет, но по бьющей ключом энергии – не больше пятидесяти.
Михалыча постоянно кто-то ищет, в нём нуждаются все, даже медсёстры. Что-то он постоянно чинит, связывает, прикручивает. Даже такая благополучная больница, как четвёртая, не может позволить себе держать в штате такого человека – на всё, про всё.
Умелец заработал себе привилегию – ночевать дома, о чём он с радостью тут же сообщает Евгении.
– Ты, деточка, можешь спать на моей кровати. Своё бельишко постели, а моё – где-нибудь в сторонке положи. Я-то прихожу только к обходу.
У Михалыча никак не зарастает послеоперационный шов и не спадает до нормальной температура. Что он при этом чувствует, страдает ли – никто не знает. Михалыч не жалуется.
– Но меня-то уж можешь не обманывать! – сердится Евгений Леонидович. Так я и поверил, что не болит.
– Поживи с моё! – огрызается тот. – И у тебя всякая чувствительность пропадёт.
Это он доказывает лечащему, что к выписке вполне готов.
С Аристовым он сразу находит общий язык. Правда, подолгу разговаривать им не удаётся – Михалыч на месте не засиживается. Но вот он, оживлённый, заглядывает в палату и сообщает:
– Толян, сейчас к тебе Ивлев придёт!
Почему-то он зовёт Аристова так же, как и все друзья, хотя тот при знакомстве назвал своё полное имя.
– А кто это – Ивлев?
– Ты что, с Луны свалился?! Ивлев! Да это же лучший во всей России мануальный терапевт!
– Ну уж и во всей России!
– А вот так! Он, учти, не ко всякому академику приходит! Скажи спасибо, что они с Леонидычем кореша!
Доктора Ивлева можно скорее принять за борца-тяжеловеса, чем за терапевта. Хоть и мануального. Ростом никак не меньше метра девяносто, он наверняка носит одежду шестидесятого размера.
Ивлев сразу заполняет собой комнату, так что Михалыч шмыгает за дверь, чтобы наблюдать за всем происходящим из коридора. Евгения остаётся, решив про себя, что ни за что не выйдет. Впрочем, Ивлев её будто и не замечает.
Врачи переворачивают Толяна на живот, обнажают спину, и на глазах Евгении происходит преображение. Пальцы доктора Ивлева, толстые и мясистые начинают казаться тонким, чутким инструментом, который ощущает и видит то, что недоступно приборам. Так пианист пробует клавиши ещё незнакомого рояля: не фальшивит ли их звук? Только у Ивлева под рукой не звукоряд, а позвоночник.
Где-то возле лопаток он делает вроде лёгкое движение руками, как бы припечатывая. Раздаётся отчётливый костяной хруст.
Евгении виден остановившийся напряжённый глаз Толяна – он прислушивается к себе, ждёт боли и, не дождавшись, опять расслабляется.
– Шестой позвонок на месте, – говорит Ивлев как бы сам себе и пальцы его движутся дальше. – Хороший позвоночник. Гибкий... Сколько лет больному?
– Тридцать восемь, – сообщает Евгений Леонидович.
– Я бы даже сказал: позвоночник выглядит моложе своего возраста.
– А ноги не работают! – полупридушенным голосом возмущается Аристов.
– Это следствие удара. Все функции позвоночника должны восстановиться. Смещения или защемления я не нахожу.
– И это всё? – не успокаивается Толян.
– Всё. Остальное – в ваших руках, молодой человек. Захотите – пойдёте!
Врачи уходят.
– Проклятье! – стучит кулаком по подушке Толян. – Устроили надо мной консилиум! Будем лечить или пусть живёт! В гробу я видел таких врачей! Строит из себя светило!
– Успокойся, – обнимает Евгения разбушевавшегося любимого. – Он сделал всё, что от него зависело. Проверил, нет ли у тебя патологии. И считает, что выздоровление – вопрос времени.
В палату заглядывает девушка лет восемнадцати.
– Извините, но там Аристова спрашивают.
– Вот видишь, к тебе пришли, – Евгения помогает ему приподняться повыше. – Начинаем приём гостей.
Она ожидала увидеть кого угодно, но в коридоре стоят – её собственный сын Никита и младший Аристов – Шурик.
– Здравствуй, мам, мы к дяде Толяну, – сообщает сын.
Шурик молчит, опустив голову. Потом взглядывает украдкой. Евгения смотрит на него, доброжелательно улыбаясь, и он, как ей кажется, облегчённо вздыхает.
Что он там себе напридумывал? Или что-то этакое ему про неё рассказали? Ей ещё предстоит узнать.
– Пойдёмте, я вас провожу!
На пороге палаты они на мгновение, не сговариваясь, останавливаются, а потом вперёд вырывается Шурик.
– Батя! – он не обнимает Толяна, не целует, а приникает к нему, чтобы тут же отвернуться, стесняясь своих повлажневших глаз. – Ну, как ты тут?
Александр Аристов подстрижен точь-в-точь, как отец. Нос у него, не в пример отцовскому, пока прямой – но глаза! – у них одни и те же глаза, по которым можно безошибочно определить: это отец и сын.
Евгения видит, с какой любовью и болью смотрит Толян на сына и ей вдруг... становится стыдно. Во время их размолвок, кажущихся обид она почему-то ни разу не подумала вот об этом – об отце и сыне. Всё о Нине думала, о ней переживала, а о Шурке забыла...
Она тихонько тянет Никиту за полу куртки и шепчет:
– Выйдем, сынок, на два слова!
Никита понимающе кивает и выходит следом за матерью.
– Я должна сказать тебе кое-что.
– Догадываюсь, – по-взрослому усмехается сын, присаживаясь рядом с ею на кушетку. – Не волнуйся, бабушка уже провела со мной разъяснительную работу. Она говорит, вы, наверное, с дядей Толяном поженитесь... Я видел нового мужа тёти Нины. И, знаешь, думаю, что будь я женщиной, ни за что бы Аристова на него не променял!
Высказав такое мнение, он на минуту замолкает, а потом выпаливает то, что не даёт ему покоя.
– Она... Шуркина мать говорит, что дядя Толян ходить не сможет!
– Что за ерунда! – возмущается Евгения. – Недавно у нас был врач, очень известный. Он сказал: будет ходить, если захочет.
– Как это? – не понимает Никита.
– Если у него хватит силы преодолеть болезнь...
– У него хватит! – не дослушав, горячится сын. – Знала бы ты, мама, какой это человек!
– Догадываюсь, – улыбается она. – Но я не договорила... Если случится... бывают всё же случаи. Ты должен знать: я всё равно его не брошу!
– Мама! – Никита, разволновавшись, даже вскакивает и опять, сконфуженный, садится. – В общем, если тебя моё мнение интересует...
– Интересует!
– То я – за!
– Спасибо, сынок! – говорит она. – Мне очень нужна была твоя поддержка.
– Конечно, папа расстроится, – рассудительно добавляет он. – Сам виноват! Женщину надо завоёвывать, а если завоевал – из рук не выпускать!
Евгения прикусывает губу, чтобы не рассмеяться – так несообразуются его слова с юным чистым лицом, которого ещё не касалась бритва, и наивными карими – в маму! – глазами.
В дверях палаты появляется Шурик.
– Ник, иди, тебя папа зовёт!
Никита торопится на зов. Евгения входит чуть погодя и застаёт такую картину: оба парня сидят вплотную к Толяну – Шурик на кровати, Никита рядом на стуле и влюблёнными глазами смотрят на него.
– Ты послушай, Жека, что надумали два этих чижика! Они хотят поступать в милицейскую академию!
– Никита, вроде, в медицинский институт собирался.
– Вот именно! А Шурка – в университет, на экономический.
Ребята переглядываются.
– А теперь передумали! – твёрдо говорит Никита.
– В милицию им захотелось! – недоумевает Толян. – Да разве вы знаете, сколько там сейчас взяточников, проходимцев?!
– Но кому-то же надо начинать! – упрямо набычивается Аристов-младший, и Евгении приятно сознавать, что её Толян воспитал хорошего сына. – Значит, мы будем одними из немногих, за которыми придут тысячи... Да и вам будет легче: казарменное содержание, стипендия!
– Успокоил! – фыркает Толян. – Жека, ты чего в дверях стоишь? Иди к нам, садись!
Она присаживается на уголок кровати и ловит ревнивый взгляд Шурика. Привыкай, милый, жизнь иногда преподносит сюрпризы...
– Ой, бабушка же пирожков напекла! – спохватывается Никита. – Она, знаешь, какая хитрая! Вот кому надо было в милиционеры идти! Шурку расколола, он и мяукнуть не успел! "Шурик, а что любит твой папа?" Шурик человек простой: пирожки с капустой, говорит.
– Ничего я не раскололся, – не соглашается Шурик. – А то я не понял, для чего ей это! Она бы всё равно чего-нибудь испекла, а так заодно папины любимые. Пожилым людям надо идти навстречу! А я, кстати, батя, пива тебе купил. Твоего! И Славка тебе бананов передал. Он тоже хочет прийти. Спрашивает: можно?
– Господи! – стонет Толян. – Что за глупый мальчишка! Скажи, что я его очень жду! Пусть немедленно приходит!
– Да он вроде бы уже пришёл! – в дверях появляется Ярослав.
– Я думал, ты меня забыл! – укоряет Толян.
– А я думал, ты от меня отказался, – тихо говорит Ярослав.
– Быстро подойди, обними меня и попроси прощения за то, что посмел так обо мне подумать! Ты же мой старший! Разве не был я всегда рядом с тобой? Разве не люблю тебя всем сердцем?
– Правда? – несмело улыбается юноша.
– А я тебя когда-нибудь обманывал? Садись рядом с нами на кровать. Сейчас тётя Женя стол накрывать будет!
– Хочешь сказать – тумбочку?
В ход идут ещё тёплые пирожки, которые запивают пивом, заедают бананами, кузнецовскими апельсинами и конфетами, которые до сих пор без надобности лежали в пакете.
Евгении жаль только одного, что все трое юношей – не их общие с Аристовым дети...
Посетители уходят и на лице Аристова ещё некоторое время блуждает счастливая улыбка.
– Ты доволен? – спрашивает Евгения.
– Ещё бы! Я боялся, что Нина отучит мальчишек от меня.
– Что ты говоришь – отучить от отца!
– Но ведь пыталась же она отучить меня от меня самого!
– Судя по всему, ей это не удалось... Так что если сыновья в тебя...
– В меня! Даже Ярослав. Я в его годы был такой же неуверенный в себе и лопушастый.
– Не придумывай! Ты был задира и драчун. Дрался с каждым, кто смел на тебя косо взглянуть!
– Я и говорю: приходилось самоутверждаться. А ты-то откуда знаешь?
– Наводила справки... Шучу, друзья рассказывали.
– Ох, уж эти друзья.., – смущается Толян.
Вскоре после ухода мальчиков появляется друг Толяна Кузнецов и больной его с места спрашивает:
– Кузя, ты не в курсе, водитель встречной машины... тот, с которым мы столкнулись, он жив?
– Умер на месте! – Александр не знает, в чём дело и потому смягчить сообщение не пытается. – Ежу понятно, ты здесь не при чём, ведь это он на твою полосу выскочил!.. Фамилию, честно говоря, я узнать не успел. Сказали только, что мент.
– Я знаю, – вырывается у Толяна.
– Откуда? Ты же был без сознания!
– Увидел... В последний момент, – он неловко шутит. – Помнишь, кто-то из старшеклассников написал в сочинении: "Перед испусканием духа ему показалось, что он видит тень своей жены!"
– Хватит об испускании духа! – хлопает в ладоши Кузнецов. – А я, кстати, пиво принёс. Твоё любимое!
Толян переглядывается с Евгенией, и они смеются.
– Ох, Жека, замучаешься утку выносить!
Проводив очередного посетителя, Евгения застаёт в палате Михалыча, который наконец добрался до своей кровати.
– Этак, Михалыч, ваш шов никогда не зарастёт, – пеняет она непоседе.
– Женечка, движение – это жизнь! – по-философски вздыхает он. – А ты на своего мужика наглядись, пока лежит. На ноги встанет, только ты его и видела! Опять куда-нибудь умчится!
– А вы откуда знаете?
– По глазам вижу. У шалых мужиков в глазах бесенята заводятся. Они ему покоя не дают, а всё толкают: иди куда-нибудь, иди!
– Напридумывал! – довольно улыбается Толян. – Я и дома люблю посидеть!
– Не без этого, – соглашается Михалыч. – Иначе от кого бы твоей жене троих сынов нарожать? Они все твои
– Все мои, – скрывая улыбку, кивает Толян и любовно смотрит на Евгению, как будто она и вправду родила ему троих сыновей.
– И это правильно, что ты её любишь. Женщина она славная. За тобой, вишь, как ухаживает!.. Надо же, троих родила, а фигура, как у девушки!
Евгения прыскает и склоняется к тумбочке. Друзья-товарищи столько всего нанесли, дверка не закрывается. А Михалыч продолжает:
– Я-то через полчасика домой пойду, а вы спокойно сможете отдохнуть. От этих посещений, должно быть, голова кругом идёт!
Михалыч открывает свою тумбочку и что-то складывает в матерчатую сумку. Никогда он не идёт домой с пустыми руками. Правда, что он носит, для его соседей по палате загадка.
– А теперь, – начинает Толян, когда Михалыч, попрощавшись с ним, уходит.
– А теперь, – перебивает его Евгения, – ты мне расскажешь, что на самом деле произошло у тебя с Зубенко и как вы оба одновременно оказались на этом шоссе!
– Ты догадалась? – бормочет он.
– Грош была бы мне цена, если бы не догадалась! – сердится она.
– Клянусь, я его не убивал!
– А тебя в этом кто-то подозревает?
– Не знаю, когда ты спросила меня об аварии, в твоих глазах была такая тревога!
– Тоже мне, живой рентген! Еще бы не тревога! Ты чуть не погиб!.. Ведь это Зубенко выскочил на твою полосу а не наоборот. Я только хочу знать, зачем ты поехал на встречу с ним?
– Это была бы наша вторая встреча. А первая... Я её сам организовал. Подкараулил, когда он выходил из своего УВД. Подождал, пока отойдет подальше. Подкатил тачку к тротуару.
– Садитесь, господин майор!
Он ничего не заподозрил. Только помялся: мол, машину надо забрать из гаража.
– Я привезу тебя через двадцать минут на это же самое место, – говорю, – у меня дело-то пустяковое. Удели время старому товарищу.
Отвез его неподалеку, в один тихий переулочек. Остановил машину. Он посмеялся.
– Видно, дело все же не пустяковое! Впервые вижу Аристова таким строго-деловым, без шуток, без подначек!
Я подождал, пока он успокоится.
– Женю Лопухину ты, надеюсь, знаешь?
Он захохотал.
– Я даже знаю, что ты давно на неё глаз положил! Неужели она влипла во что-то противозаконное?
– В противозаконное ты влип! Но меня, в отличие от других, не волнует, мучают тебя угрызения совести или нет, приходит ли к тебе Маша в ночных кошмарах. А волнует, как ты правильно понял, Лопухина, на которую я глаз положил! Не дай Бог, Сергей, с ней что-нибудь случится!
– ты этого не переживешь?
– Сначала ты этого не переживешь! Я лично позабочусь, чтобы такая тварь, как ты, больше небо не коптила!
– Круто берешь!
– Не волнуйся, я осилю!
На том мы и расстались. А через два дня он позвонил мне на фирму и предложил встретиться. На том самом шоссе. Я согласился. Для встречи оно было удобным – малооживленное, со всех сторон просматриваемое...
– Какое непростительное легкомыслие, Аристов! – Евгения так разнервничалась, что вскочила и теперь мечется по палате. – Он, видите ли, договорился о встрече! с кем? С убийцей, которому уже нечего терять!
– Жека, успокойся, – пытается поймать её за руку Толян. – Это все давно прошло! Кончилось!
– Кончилось! – не может остановиться она. – Да он мог, не выходя из машины, пристрелить тебя и скрыться!
– мог. Но подвела майора самоуверенность. Он ехал на новой "волге", а подо мной была – как назло! – легкая "хонда". При лобовом столкновении у меня шансов не было. Зато я был лучшим водителем!
Толян говорит это без хвастовства, лишь констатирует факт.
– он мчался, не снижай скорости, мне навстречу... До назначенного места оставалось ещё километра два, так что я не сразу понял, что это Сергей. Потом подумал, что он почему-то меня не замечает. Для верности посигналил ему. И тут он бросил на меня свою машину. Все произошло так быстро, что я не успел даже испугаться. За меня сработал многолетний опыт водителя. Я успел вывернуть руль, но чтобы уйти, доли секунды все же не хватило. По касательной он меня зацепил. Но и сам перевернулся. Как он там кувыркался, я уже не видел. Могу только догадываться: каменистые уступы, приличная высота.
Евгения обнимает Толяна и прижимает к себе.
– Не надо! Не вспоминай! Забудь! Ты не виноват. Это судьба отомстила ему. За Машу. Может, она стояла там, когда машина летела вниз...
– Жека!
Она целует его в ложбинку у шеи и говорит туда же, чтобы не видеть соболезнующих её наивности глаз:
– Я знаю, ты не веришь, но когда Маше было сорок дней, ночью я проснулась от того, будто она меня позвала. Я про сорок дней вообще-то забыла. Потом сообразила, когда подсчитала: как раз в это время Сергей её убивал...
Она опять целует его и чувствует, как он напрягся.
– Что с тобой?
– Жека, возьми на тумбочке бинт и привяжи ручку двери к спинке кровати.
– Зачем?
А он начинает нервничать от её непонимания.
– Ты что, маленькая, да?.. Разденься и ложись... на меня!
– Толя!
– Пожалуйста!
Евгения не верит своим ушам. И понимает, что он не шутит. Не промельк ли страха уловила она в его глазах? Страха, что он, после всех передряг окажется неспособным жить с нею, как мужчина...
Конечно, ради него она могла бы заниматься любовью хоть на площади, но при травме же позвоночника!
Кто знает, каким боком могут вылезти ему такие игры?!
Она раздевается, осторожно ложится рядом с ним и позволяет ему ласкать себя. А сама сует руку под одеяло и только прикасается к заветному месту, как чувствует его полную боеготовность.
– тебе этого мало?
– Мало! – настаивает он.
– И даже не мечтай! – говорит она и передразнивает. – Ты что, маленький? Не понимаешь, что такое позвоночник?
– А вдруг?
– Что – вдруг? Ради сиюминутного каприза ты хочешь все испортить? Или ты не знаешь, какое напряжение для мужчины – оргазм?
– Ты рассуждаешь не как женщина, а как медик! – обижается он.
– А потому, что сейчас медик нам гораздо нужнее, чем женщина! Кроме того, не забывай ещё про сотрясение мозга, для лечения которого нужен покой. Допустим, пошла бы я у тебя на поводу. Мы убедились бы: мужчиной ты останешься, но крыша уедет навсегда! Будешь целыми днями ходить за мной и только просить: "Женя, давай потрахаемся!"
Она изображает лицо дебила, отчего Аристов начинает хохотать и, отсмеявшись, говорит:
– Я хотел сказать тебе, Лопухина: выходи за меня замуж! Я пока не в форме, но через месяц, обещаю, ты меня не узнаешь!
Глава двадцать восьмая
Толяну перестали наконец колоть лекарства и сегодня Евгения в бегах: доваривается с врачами, чтобы Аристова назавтра выписали.
– Теперь, Евгений Леонидович, я могу признаться, – говорит она лечащему врачу, не выдержав конспирации. – Я Аристову вовсе не жена!
– А я знаю! – передразнивает он тем же тоном. – По паспорту его жена Нина, а не Евгения.
И смеется над её растерянностью.
На бегу она как раз с Ниной и сталкивается и та окликает её первая.
– Здравствуй, Женя!.. Я не приходила раньше, потому что, думаю, у Толи не было особого желания меня видеть... Как раз перед аварией он позвонил, сообщить, что дает мне развод и домой больше не вернется... Теперь для суда надо подписать заявление от его имени.
Она вытаскивает из сумки исписанный лист.
– Я здесь пишу, что Анатолий постоянно находится в командировках, потому на суде присутствовать не может... В общем, что он не возражает. Отнесешь ему?
– Давай, – подчеркнуто безразлично соглашается Евгения.
Она входит в палату. Толян подтягивается на руках, сгибая и выпрямляя ноги. С некоторых пор он постоянно разминает свое тело. Занимается неистово, до холодного пота, и если в ответ какая-то жилка начинает привычно отзываться, он радуется, как ребенок.
– Тебе тут бумагу принесли. На подпись, – сообщает ему Евгения.
– Наверное, Нина пришла, – догадывается он. – Торопится. Боится, как бы ей калеку не навязали.
– Что ты придумываешь! – возмущается Евгения, не ради защиты Нины, а от того, что слово "калека" вообще приходит ему в голову.
– не спорь, я её лучше знаю, – говорит Толян и, не читая, размашисто подписывается.
– Хочешь её увидеть?
– Нет!
Евгения выносит листок в коридор.
– И он не удивился? Ничего не сказал? – жадно интересуется Нина.
– Не удивился. Но сказал, что ты торопишься от него избавиться.
– Говорят, он не сможет ходить!
– Никто не знает этого наверняка. Посмотрим, жизнь покажет.
Нина внимательно смотрит на нее, будто впервые видит.
– Повезешь его к себе?
– А ты предлагаешь свою квартиру?
– нет, но... Его бы мог забрать к себе тот же Кузя! С его-то дворцом! Который он, кстати, выстроил за наш счет! Толя горбатился на него день и ночь! Я говорила, но разве Аристов слушает кого-нибудь, когда речь идет о его драгоценных друзьях!
"Наверное, потому, что в беде именно его драгоценные друзья оказались рядом, – думает Евгения., – а вовсе не ты, которой он подарил не только жизнь, но и все для того, чтобы обустроить её по своему желанию!"
– А почему ты думаешь, что у Кузи ему будет лучше, чем у меня? спрашивает она как бы между прочим.
Нину её вопрос сбивает с толку. Все-таки, думает она, любовница мужа могла бы вести себя и поскромнее. В своем праведном гневе она не думает о себе, как о такой же грешной, а лишь о женщине, имеющей на Толяна законные права. Невысказанная мысль написана на лице Нины: такие, как Лопухина, подлые и беспринципные, способны разрушать чужие семьи и вести себя при этом, не смущаясь, без стыда и совести.
Евгения с сожалением смотрит на нее. "А я ещё чувствовала себя виноватой, отталкивала любимого человека ради нее, потеряла столько времени!.."
– Потому, что в данный момент это неприлично, – продолжает разглагольствовать Нина. – Я пока что ему жена!
В её словах звучит суровость – пусть разлучница знает свое место!
А разлучница в душе откровенно веселится, отмечая для себя мимоходом, что ещё месяц от таких слов Нины сгорела бы от стыда: она никто, а тут законная!
– Вспомнила! Не скажешь ли, что это у тебя в руке?
Рука Нины непроизвольно дёргается, а взгляд ошарашенно опускается на заявление о разводе.
– Я знаю, что ты хочешь, – безжалостно продолжает Евгения. – Чтобы Толян пожил у Кузи, пока ты не убедишься, что твоя жизнь со вторым мужем складывается, как надо. А если – нет? Тогда и бывший муж – вот он, под рукой! И не мечтай! Обратно Аристова ты не получишь! Что с возу упало, то пропало!
И тут же растерянно замолкает. Чего это она так расходилась?
Лицо Нины гневно искривляется – соперница попала в точку! Но она тут же оправилась и в её словах уже звучит угроза.
– Да если сейчас я эту бумагу порву...
– То для тебя уже ничего не изменится! – доканчивает за неё Евгения.
– Никогда не думала, что ты окажешься такой подлой! – Нина уже пришла в себя. – Только запомни: на чужом несчастье своего счастья не построишь!
– Не поняла, кому это ты говоришь: мне или себе?
Так, не придумав ничего в ответ, Нина уходит, а в голове Евгении начинает буянить внутренний голос. "Посмотрите на эту скромницу – попёрла, как танк! Аристов, оказывается, прав насчёт тихого омута. Только не слишком ли много в нём чертей?!"
В больницу за ними приезжают Кузнецов с другим товарищем Толяна; как бы Аристов не хорохорился, а ходить самостоятельно он не может. Отчаяние плещет в его глазах, когда он делает очередную безнадёжную попытку.
Сегодня он покорно предоставляет друзьям донести себя до лифта.
Машина у Кузнецова огромная, вместительная.
– Крайслер! – хвастается он.
– Кузя любит масштабность, – хмыкает Толян, с помощью Александра забираясь на заднее сидение.
К дому Евгении подъезжают быстро и только здесь она вспоминает:
– Ой, у меня ведь дома беспорядок!
Но в квартире не просто порядок – она сверкает чистотой. Удивлению Евгении нет границ, пока она не находит на кухонном столе записку: "У твоей мамы взяла ключ и прибралась. Приедете – позвони. Очень соскучилась. Надя".
– Ну, если это называется беспорядок, – в восхищении разводит руками Кузнецов.
Евгения протягивает ему записку.
– Вот и весь секрет.
– Ваша подруга? – понимающе кивает он и говорит с какой-то затаённой грустью. – Только друзьями мы и живы! Ругаемся с ними, злимся, а без них и не обойдёмся...
