Текст книги "Замуж - не напасть"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Сегодня похороны. Надька с супругом за тобой в два часа заедет... Убили и там же бросили. Кто-то его из дома вызвал, кто – жена не видела. Слышала только, как машина отъехала. Она потому и беспокоилась, он ведь в домашней одежде с ними уехал. С ними или с ним... Милиция разберётся, начнут вас на допросы таскать: что видели, что знаете, были ли у покойного враги?
– Ты-то откуда знаешь?
– Детективы читаю. Тебе, возможно, и нечего сказать, ты у них новенькая. "Может, и новенькая, а сказать есть чего! – думает Евгения. Вот только надо ли? Не ожидала я, что мои случайные знания смогут пригодиться так скоро..."
– Очень редко мы с тобой видимся, подружка, – говорит между тем Люба. Отвыкла ты от меня. Свои тайны появились.
– Какие тайны? Ты же всё обо мне знаешь!
– Всё – да не всё! Я ведь сразу поняла: недаром ты мне взялась так подробно про бабскую драку рассказывать. Как перепёлка от гнезда от заветной темы уводила. О том, что тебя особенно волнует и чем ты почему-то не хочешь делиться со старой подругой! Например, где ты была вчера вечером?
– Вчера я была в одном доме где четверо мужиков играли в преферанс, говорит Евгения, и взгляд её затуманивается.
– А потом?
– Потом Аристов отвёз меня домой.
Люба продолжает выжидающе смотреть на неё, и Евгения сердится.
– Что ты на меня так смотришь? Ждёшь продолжения? Его нет! Это всё!
– Врёшь! – торжествующе заключает Люба.
– И не собиралась я врать! – неуверенно говорит Евгения, но и не торопится с откровениями.
Да и обязана ли она выворачиваться наизнанку? Даже перед лучшей подругой!.. Стоп! Что же это, она сердится на Любу? Или на себя? Столько лет у неё не было от подруги никаких тайн, потому... Потому что тайн не было! Вот оно что! "У меня есть сердце, а у сердца – тайна!" Проснулось Женино сердце, потому и дайна появилась.
Собственно, расскажи она всё Любе, та и не удивится: подумаешь, тайна! Логическое завершение симпатий мужчины и женщины – постель! Ничего таинственного!
А вчера у подъезда ждал её Толян. Грустный. Непривычно тихий.
– Жека, съезди со мной к друзьям. На преферанс меня пригласили.
– Я же в этом ничего не понимаю.
– И не надо. Просто посиди рядом.
Ей не хотелось быть дома одной, она и поехала. Друзья оказались его старыми институтскими товарищами, приезду Евгении не удивились. Компания оказалась задушевной, понемногу выпивали, подшучивали над Толяном.
А потом Аристов отвез её домой. И остался.
Такая вот у неё тайна.
На самом деле это происходит так: два существа соединяются и два сердца сливаются в одно. И это сердце начинает отсчитывать свои удары для обоих. И кровь одинаково пульсирует в жилах. И дышат они в такт. И не спят всю ночь...
Утром она шевелит губами: "Тебе пора!" – "Я не хочу от тебя уходить!" – шепчет он, не разжимая объятий...
– Женя! – тормошит её Люба. – Женя!
Смотрит, как она медленно возвращается в действительность и, как бы сожалея, говорит:
– Влюбилась! Так я и знала, что ты в конце концов в него влюбишься!
– В кого?
– В Аристова, в кого же ещё! – она вздыхает. – Как странно устроена жизнь: у кого-то горе, а кто-то от радости ног под собою не чует. Один умирает, другой возрождается к жизни. И как иной раз мелки и скучны наши собственные бедки на фоне таких событий!
Она разливает свой малиновый ликёр в тонкие хрустальные рюмки.
– Выпьем, Женька, за то, чтобы твоя любовь оказалась настоящей. Большой и честной. Чтобы ты ни разу в жизни не пожалела, что судьба наградила тебя ею!
Евгения порывисто хватает её за руку и целует.
– А меня-то за что? – пугается её экзальтации Люба.
– За то, что не стала осуждать, отговаривать, решать за меня. Она ведь ещё такая хрупкая, как птенчик. И летает только по комнате – форточку я боюсь открыть. И погубить её так легко! Лишь сожми покрепче хрупкую шейку...
– Романтик! – хмыкает Люба. – Я не возражаю, кохай своего птенчика. А форточку и правда не открывай. Видишь, сколько людей снаружи? Сколько у них самих горестей, заморочек – поймут ли тебя? Скорее всего, поставят в один ряд с толпами тех, которые называют себя любовниками и любовницами, не имея понятия о каких-то там высоких чувствах. Хочу пожелать тебе, как ни странно, хоть чуточку эгоизма – не забывай о себе, не стремись ему навстречу безоглядно. Тогда, если случится самое страшное, не так больно будет падать... А вообще, никого не слушай! – заключает неожиданно она, – я ведь тоже могу ошибаться, даже из самых добрых намерений!
А как по другому можно истолковать их ночь с Аристовым? Как похоть? Всё её существо возмущается против этого!
Теперь в замедленном варианте как бы откручивается назад время.
Они с Толяном подъезжают к дому Евгения. Толян закрывает машину и говорит:
– Я провожу тебя.
Она слабо возражает
– Что со мной может случиться в подъезде?
Он:
– Не скажи, есть маньяки, которые подстерегают женщин в лифтах. Я сам читал.
Когда они входят в подъезд, на первом этаже хлопает чья-то дверь.
– Видишь, наверняка он стоял, курил, ждал, когда ты войдёшь.
Евгения тоже слышит слабый запах сигаретного дыма и усмехается: логик! Мужчина выходил покурить...
Лифт медленно ползёт на её шестой этаж. Или это минуты их общения растягиваются во времени?
На площадке перед дверью она достаёт ключ. И спрашивает нерешительно:
– Ты хочешь зайти?
Они оба чувствуют тревогу от того, что дошли до черты, за которой другой мир и другая мера ответственности.
– А традиционный кофе? – внезапно осипшим голосом неловко шутит он.
В прихожей она привычно сбрасывает туфли, суёт ноги в домашние тапки, а он нерешительно прислоняется спиной к двери.
Евгения поражена: Аристов и нерешительность – в её глазах вещи несовместные! Может, потому производят на неё действие противоположное она почти приготовилась к привычному штурму, и вдруг! Трудно объяснить, почему вдруг Евгения обвивает Толяна, как гибкая лоза. Обнимает, прижимается. Этого оказывается достаточно, чтобы сжирающий его изнутри огонь вырвался наружу и поглотил обоих...
– Теперь и умереть не страшно, – говорит он, когда затихают звуки первого взрыва чувств.
– А мне страшно, – возражает она, – ведь тогда я не смогу ещё раз пережить этот миг!
– Ты хочешь пережить его снова? – шутливо недоумевает он.
Им кажется, что мир вокруг них свернулся в скорлупу, и внутри её они два зерна диковинного плода, сросшиеся в одно – создали свои звуки, свои краски и больше не зависят от чьего бы то ни было вмешательства. Хотя этот миг – всего лишь одна ночь...
– Женька! – тормошит её Люба, – очнись! Всё-таки я не умею пока разговаривать телепатически. А через час уже и Саня вернётся.
– Давай приготовим бигус, – предлагает Евгения, – у меня есть отличная колбаса и кочан капусты...
– Я что-нибудь придумаю, родная, вот увидишь! – говорит Толян, сжимая её в объятиях. – Мне даже страшно подумать, что кто-то может стать между нами или обстоятельства попробуют нас разлучить...
Она лежит на его плече. Больше Толян ничего не говорит. Он не знает, что ей всё известно, что она будто слышит, как мечется его ум в поисках выхода. И, увы, не может ему ничем помочь!
Почему ей так покойно? Ведь её настигло то, от чего она пыталась убежать. От себя не убегай, никуда не денешься! Она себя сказками не успокаивает. Скорее наоборот: осознание того, что они могут и не быть вместе, больше не пугает её. Что бы не случилось, она не повиснет камнем на его шее. Даже если для этого ей придётся уехать далеко-далеко...
– Ты только в одиночку ничего не решай! – просит её Толян. Пожалуйста, я же тебя знаю. Решишь, что так будет лучше для обоих, сбежишь куда-нибудь за океан!
Она вздрагивает: неужели он уже читает её мысли?..
– Ты порежешься! – говорит ей Люба. – В руках кочан капусты, а будто чья-то ненавистная голова... Большие проблемы?
– Неразрешимые!
– А разве для любви такие есть? Говорят, в прежнее время головную боль, например, лечили гильотиной, а любовные терзания – выстрелом в висок.
– Мне не до смеха.
– Представь себе, мне тоже. Но давай хоть пострадаем вместе!
– Как это?
– Начни хотя бы резать лук...
Режем лук. И плачем, слезами обливаемся! Нашли повод не реветь просто так? Ещё луковицу, ещё...
– Постой, куда же нам столько лука? – наконец приходит в себя Евгения.
– Сложи в полиэтиленовый пакет и спрячь в холодильник, – всхлипывает Люба.
– Или соседке отдать?
Они смотрят друг на друга. Глаза красные, опухшие, как у кроликов. Санька спросит, что это с вами? Бигус готовили, скажут они ему.
И хохочут...
Хотя остальное время после отъезда друзей Евгении вовсе не до смеха.
То ли сказывается бессонная ночь, то ли собственное волнение, но все остальные события дня в её восприятии распадаются на отдельные фрагменты.
Гроб с телом Петра Васильевича. Его вынесли во двор, но запах разложения ощущается даже здесь.
Обессиленная, поникшая его жена. Каких-нибудь три дня назад обеспеченная, благополучная женщина, которая не задумывалась о куске хлеба. А сегодня вдова с двумя детьми. Есть ли у неё средства к существованию?
Неожиданно большое скопление народа. Много знакомых лиц. Интересно, не здесь ли его убийцы? Пришли вместе со всеми, чтобы оказаться вне подозрения. То, что их было трое, якобы следствию уже известно. По крайней мере, об этом шепчутся пришедшие на похороны люди.
Они стоят на кладбище перед свежевырытой могилой. Гроб на полотенцах медленно спускают в яму.
– Нашего прораба в ментовку забрали, – шепчет ей на ухо Надя. – Почти сутки продержали. Говорят, он показал на Валентина. Мол, если кто и был заинтересован в смерти заместителя, так только сам президент.
– Какая глупость! – не верит Евгения. – Неужели шеф стал бы пачкать руки убийством?
– Я тоже так думаю, – соглашается Надя. – Но Валентина могут посадить. По подозрению.
Муж толкает её в бок. Подруга, увлёкшись, повышает голос.
Никто не убедит Евгению в том, что Валентин способен на такое. Никто, если только не представит неопровержимые факты. Он мог нарушить, например, налоговое уложение – лихачество ему свойственно, но убить? Хотя бы и чужими руками?
И месяца не прошло, а Евгения второй раз на похоронах. Сколько лет было Петру Васильевичу? Евгения по привычке называет его по имени-отчеству. А ведь он всего... на два года старше её. Ушел из жизни. Ужи привычными становятся эти слова. Даже поизносят их на одном выдохе: ушелизжизни.
Разве что родители и жена горюют непритворно. Остальные перешептываются. По обрывкам разговора слышно – о чем-то постороннем. Кто-то поодаль даже хихикает, но вспомнив, испуганно обрывает смех. Люди боятся смерти и суеверно отстраняются от неё – слишком кошмарен её лик: безжизненное тело, упакованное в ящик из досок.
Евгения возвращается домой. Вряд ли она сегодня сможет уснуть. В такие минуты одиночество её не привлекает, но Надя с Эдиком были озабочены какими-то своими проблемами, и она постеснялась навязывать им свою компанию.
И хорошо, что постеснялась, потому что в дверь начинают трезвонить, и она сразу понимает: это Аристов.
– Нина хочет подать на развод, – сообщает Толян, но в глазах его нет ни радости, ни сожаления; сухи и бесстрастны его глаза. Будто говорит он не о своей жене, а о посторонней женщине.
– А ты что ей сказал?
– Я сказал, что развода не дам! – цедит сквозь зубы Аристов.
Если бы в эту минуту в комнате рухнула стена, Евгения была бы ошеломлена куда меньше. Хорошо, что Толян сейчас не смотрит на нее, а полностью ушел в свои мысли, и она успевает справиться с собой. Так что говорит внешне совершенно равнодушно:
– Если она решила уйти, вряд ли ты этим её удержишь.
– Если бы только уйти, Бог с нею! – машет рукой Толян. – Но она хочет привести в мою квартиру "родного отца Ярослава", как теперь все время подчеркивает, а уйти должен я и "оставить в покое сыновей". Понимаешь, обоих!
Евгения понимает: Шурке уже шестнадцать. Он может решать, с кем ему остаться – с отцом или с матерью?
– Нет! – распаляется между тем Толян. – Ты пойди со своим возлюбленным на квартире поживи! Попробуй, что такое, жить на совковую зарплату! А то приведет его на все готовенькое!..
С кем это Аристов разговаривает? Явно не с Евгенией. Выходит, она здесь лишняя?
Она встает и идет в душ. И освежает, думать помогает. Как удачно, что именно сегодня ей и Маше пришло приглашение на поездку в Филадельфию! Днем она приняла решение отказаться, но нынешнее утро, кажется, расставляет все на свои места.
Евгения и вправду выходит из душа другим человеком. Ненужные теперь эмоции запрятаны глубоко на дно, а на поверхности – чистая, легкая радость: она поедет в Америку!
– Ежели у тебя возникнут трудности с жильем, можешь пожить пока у меня, – мило улыбается она Аристову. – Я оставлю тебе ключи.
– То есть, как это – оставишь? – удивляется он, когда наконец осознает её слова. – Ты собираешься куда-нибудь уезжать?
– Ненадолго. Может, на месяц-два... Как понравится, – говорит она.
– В командировку? Но зачем тебя могут куда-то послать, если в фирму ты только что устроилась? – не может поверить он.
– Я не в командировку собираюсь, – заговорщически улыбается она, – а в Америку.
– В Америку! – все ещё не вникает он. – Что ты там будешь делать? В турпоездку?
– По приглашению, – безмятежно поясняет она.
– Я и не знал, что у тебя есть знакомые американцы!
– Конечно, я не успела тебе все рассказать. Мы ведь не так уж много времени провели вместе.
– ты делаешь это мне назло? – уточняет он.
– Небось, Мария руку приложила?
– Ты угадал, – соглашается Евгения. – Это её знакомые.
– Такая была скромница, спасу нет, а тут...
– Что – тут? – начинает закипать Евгения. – И Джеймс, и Майкл – её коллеги по работе.
– И который из них твой?
– Моего мужчины на этой земле пока нет! – сжав зубы, сообщает она.
– Вот как! А я для тебя кто – эпизод?
– Мой мужчина будет только моим. А ты... ты для меня любовник!
– Один из многих?
А вот это уже прямое оскорбление. Спокойно, Женя, не уподобляйся человеку, который даже в постели говорит не о чувствах к тебе, а о своих проблемах с женой...
Она снимает пеньюар, и медленно начинает одеваться. Потом, не оборачиваясь, говорит ему:
– До свидания!
Он ещё некоторое время лежит, словно не может поверить её словам и, наконец, вскакивает, хватает одежду и, как есть голый, устремляется в ванную. Видимо, Толян тоже становится под холодный душ, потому что приложив ухо к двери, она слышит, как он невольно ухает.
И выходит он такой же спокойный, как сама Евгения. Полностью одетый. Преувеличенно галантно кланяется и говорит:
– Мой привет Машиным коллегам!
Евгения закрывает за ним дверь вдруг задрожавшими руками и влезает в выходной костюм. Что бы ни случилось, она должна выглядеть!
Ей нужно срочно повидать Валентина. А для того, естественно, надо поехать к нему домой. Дверь ей открывает жена Валентина и, зачем-то оглядев лестничную клетку, шепчет:
– Заходи.
Они с Евгенией шапочно знакомы.
– А почему ты шепчешь?
– Мы всем говорим, что Валентина нет, уехал к тётке на Украину. Следователь уже несколько раз приходил.
– Чего ему бояться? Разберутся, – пробует успокоить Евгения.
– Ты не знаешь, в ментовке сейчас всё по-другому. Сначала сажают, потом разбираются. Зачем же тогда ему в тюрьме сидеть, пусть лучше дома посидит. Пока не разберутся.
– А если с обыском придут?
– Ой, не говори, – вздыхает Валькина жена. – Я от окна не отхожу. Чуть что, он к соседке уходит. Она уехала, а нам ключи оставила...
– Наконец-то поговорю со своим человеком! Неужели есть люди, которые могут целыми днями пялиться в этот ящик? – выходит к ней Валентин. – Я-то прежде, кроме новостей, и не смотрел ничего – некогда было. Не подозревал, что у нас теперь такое жвачно-прокладочное телевидение! А это правда, что большинство наших эстрадных звёзд перхотью страдает? И даже столь уважаемую мною прежде Гвердцетели не миновала эта напасть... Что хотишь, как говорил один мой преподаватель.
– Собственно, я пришла с тобой посоветоваться, – после пережитых событий они вновь, как прежде, перешли на "ты".
– Мне приглашение из Америки пришло. Может, пока ты не у дел, я съезжу на недельку за океан?
Валентин некоторое время в раздумье смотрит на неё.
– Проектные работы нам пока придётся приостановить, это факт, – он с досадой бьёт ладонью о ладонь. – Оказывается, уголовка давно подозревала, что наша фирма под колпаком у мафии! Тебя, возможно, вызовут, как свидетеля. Расскажешь, что знаешь. А потом, конечно, поезжай, проветрись!
– Раз ты не возражаешь... В любом случае, это случится не завтра.
– А я-то думал тебя потихоньку поднатаскать, чтобы ты на время моего отсутствия могла брать управление на себя. Как у авиаторов – второй пилот. Сейчас это просто опасно. Кое у кого сейчас трещат головы. Ко мне найти подходы несложно было бы, ведь я в истории с замом как следует запачкался. А ну как придёт кто-то новый!
Они некоторое время молчат, но тут в дверь раздаётся осторожный стук и просовывается голова его жены Алисы.
– Я не помешаю?
– Мы уже обо всём поговорили.
Она закатывает сервировочный столик.
– тогда – ленч!
И бросает на колени Валентину стопку газет.
– Свежая пресса! Обрати внимание на "Комсомолку". Мужик, без специального химического образования, изобрёл наркотик, благодаря которому мог обладать красивейшими женщинами города. Как лечить последствия привыкания к нему, наши медики не могут определить. Богата Россия талантами!.. Я, конечно, к вам напросилась, но вы уж извините, терпеть не могу есть одна! – признаётся Алиса, разливая кофе. – Кому со сливками?
– Мне, – как в школе поднимает руку Евгения.
– Расслабьтесь! Что же вы сидите с такими каменными лицами! Вспомните, почему азиаты долго живут? Они умеют отрешаться от сиюминутного и просто созерцать мир.
– Наверное, у них мир не стучит по черепу созерцателя, а у нас только отрешишься, как тебя из-за угла – бабах! – говорит Валентин, намазывая тост повидлом.
– Никто не говорит, что сейчас – лучшие времена, – соглашается Алиса. – Но это только пессимисты говорят, что хуже не бывает. Оптимисты считают, что бывает и хуже!..
Евгения возвращается пешком. Не то, чтобы дома ей кто-то мешает думать, но сейчас почему-то на память приходит вечер, когда она сидела подле играющего в преферанс Толяна, а его институтские друзья рассказывали, кто в шутку, кто всерьёз, каким Аристов прибыл в институт из глухого села.
Худой, кожа да кости – у матери-вдовы кроме него ещё четверо было, мал-мала-меньше. Школу он закончил с золотой медалью, хотя дома всё было на нём, как на кормильце. Отправили его в институт от колхоза. Причём, председатель клятвенно пообещал, что над его матерью и детьми колхоз возьмёт шефство.
Приехал Толян поступать стриженный под "нуль". Парни в армию уходили, стриглись, вот он и решил, что для института тоже нужно "под машинку".
Студенты над ним хихикали, потому с той поры Толян и стрижётся так коротко. В знак протеста.
А чтобы уметь за себя постоять, стал боксом заниматься. И так как ничего не умел делать наполовину, то стал чемпионом института. Потом города. Потом края...
На третьем курсе случилось "ЧП". Студентка техфака Нина Рюмина пыталась покончить жизнь самоубийством. Её однокурсник Роман уехал в Москву, где женился на дочери генерала. А Нина была беременной. На счастье, рядом случился Аристов. Вызвал "скорую", ходил в больницу. Потом и женился. Это уже ей рассказывал один из друзей Толяна, когда остальные вместе с Аристовым курили на балконе. Вернее, некурящий Толян просто присутствовал, наказав другу развлекать "любимую женщину".
Теперь, выходит, бывшую любимую?
Глава двадцать первая
Телефон – это её проклятие! Он будит по утрам, трезвонит среди ночи. Выдернуть его из розетки несложно, но сейчас прихварывает мама Евгении Вера Александровна. Евгения вернулась от неё в одиннадцатом часу вечера, и, несмотря на то, что сейчас полночь, она всё ещё не спит и к зазвеневшему телефону бросается: неужели что-то с мамой? Она хотела остаться, но Вера Александровна её отослала – мол, ничего страшного с нею не случится.
– Что, суки, доигрались? – зловеще спрашивает её чей-то хриплый бас. Американцев им захотелось! Русские мужики уже надоели?..
– Кто это говорит? – осевшим от испуга голосом спрашивает Евгения.
– Подружка-то твоя тю-тю, отъездилась! – продолжает хрипеть незнакомец. – Она решила, что в жизни всё просто и легко: фыр, и полетела! Всё бросила – семью, любящего мужа...
– Сергей! – наконец узнаёт она, это же голос Сергея Зубенко. Но почему он так странно хрипит? Напился, что ли? Никогда прежде он ей не звонил, а тут, среди ночи...
– Сергей, это ты? – осторожно спрашивает она.
– Ну, было, посматривал на сторону, а кто из мужиков без греха? Зато в остальном – разве она в чём-то нуждалась? Всё в дом тащил! Чего ей не хватало? Все бабы по природе б.., им всегда мало!
Евгению он не слышит, продолжает жаловаться на неверную Машу. Как будто воет волк над трупом загрызенного им же человека. Она содрогается: что за жуткие аллегории приходят на ум?
– Сергей, ты из дома звонишь? Маша спит?
– Спит. И глаза я ей закрыл, чтобы не отсвечивали! Думала, я шучу. Даже не испугалась. Я всё ждал, может, одумается? А она порхала бабочкой! Только бабочки, как известно, долго не живут. Думала, об меня можно ноги вытирать! Об Сергея Зубенко! Дура-Машка, жила бы себе, горя не знала! Это ты виновата! Глядя на тебя, и она свободы захотела! Свободной женщине одна дорога – в бордель!
Так ничего от Сергея и не добившись, она опускает трубку на рычаг.
Ночной звонок перебравшего Зубенко лишает её сна. Тщетно пробарахтавшись до трёх ночи, она лезет в домашнюю аптечку – Аркадий за своим здоровьем следил: если какое-то время он не мог заснуть, выпивал снотворное.
– Ничто так не разрушает организм, – учил он Евгению, – как отсутствие нормального сна.
С помощью снотворного она засыпает, но вряд ли её сон можно назвать нормальным – это скорее ночной кошмар, в котором за нею то-то бежит, а она с трудом переставляет ставшие ватными ноги, кто-то хватает её, душит, и Евгения просыпается в холодном поту с бешено бьющимся сердцем.
И утром она всё ещё ходит под впечатлением от звонка Зубенко. Но не удивляется. Маша же предупредила, что он на Евгению злится. Пока он просто шутит, с этаким могильным холодком, вполне в его вкусе. Сергей первый принёс в их компанию стишки из чёрного юмора, потом их стали называть страшилками. Теперь он знает их великое множество и цитирует по поводу и без, с особым смаком, наблюдая реакцию собеседника. Евгения помнит лишь одно из его репертуара:
– Я спросил электрика Петрова:
Для чего у вас на шее провод?
Но Петров молчит, не отвечает,
Он висит и ботами качает!
– Боты диэлектрические! – хохотал Сергей, – как и положено электрику! А вы говорите, для чего такие страшилки! Эта, например, готовое пособие по технике безопасности!
Чтоб его дождь намочил, этого Сергея! Можно подумать, ей больше думать не о чем, коме, как о нём! Евгения звонит матери:
– Ну, как ты там?
– Полегчало маленько.
– Кто консервирует, стоя под кондиционером? – сердится Евгения. – Ты как ребёнок!
– Да, знаешь, как-то увлеклась, – виновато оправдывается мать.
– Никита всё ещё спит?
– Что ты, ему же на факультативные занятия. Зубы чистит. Ты вечером заедешь?
– Непременно.
– тогда и поговорите. А сейчас пусть позавтракает спокойно. А то вечно тянет кота за хвост! Зато, когда остаётся пять минут, он начинает носиться, как угорелый...
– Весь в мамочку!
– Можешь не иронизировать, это так и есть. Только учти, женщина совсем другое. Кто знает, может, ему придётся идти в армию...
– Не накаркай!
– С таким отношением к учёбе, он может и пролететь мимо института...
– Мам, не ворчи сегодня, ладно?
– А что сегодня за день?
– Ты лучше спроси, что была за ночь? Позвонил мне перед сном пьяный Зубенко, наговорил всякой гадости, я из-за него вместо нормального сна, какие-то ужастики смотрела.
– Странный он человек, – Соглашается Вера Александровна. – А тебе ещё рано на сон жаловаться. С моё поживи, да в школе поработай!
– Боюсь, что у меня уже не получится. Привет Никите. Знаешь, мам, меня всё время мучает чувство вины: будто я ему чего-то недодала. А сейчас и вовсе тебе на шею сбагрила...
– Мне не трудно, – медленно говорит мать и тревожно спрашивает. Никак, ты хочешь у меня Никиту забрать?
– Что значит, забрать? Мама, он же не игрушка.
– Вот именно! – с сердцем говорит Вера Александровна. – Он разве у меня плохо присмотрен? Всегда в чистом, всегда готовлю свеженькое. А тебе, между прочим, о своём будущем надо подумать, жизнь свою устраивать. Вот и пользуйся, пока мать жива-здорова!
И этот рефрен звучит в речах матери всё чаще – её пугает мысль опять остаться одной в доме. Недаром с появлением внука она ожила, будто получила новый заряд энергии. Опять стала заниматься с учениками, следить за собой... Вот и выбирай, что лучше: способствовать душевному спокойствию матери, всё больше отдаляясь от сына или...
"Тут вам не Америка!" – неизвестно кому говорит она и идёт собираться на работу.
А на работе – сегодня она трудится в собственном кабинете – её наконец достаёт всё утро подстерегавшая тревога. Она решает позвонить Маше на работу. Что там у неё случилось? Неужели опять с фонарём ходит?
– Позовите, пожалуйста, Марию Зубенко! – просит она, набрав номер её служебного телефона.
– Простите, а кто её спрашивает?
– Подруга. Моя фамилия Лопухина.
– Видите ли, с Машей случилось несчастье, – женщина на другом конце провода собиралась было что-то сказать: но на неё, очевидно, цыкнули, и она торопливо договаривает:
– Звоните Зубенко домой. Подробности мне неизвестны.
Не успевает она опустить в недоумении трубку на рычаг – что такое случилось с Машей, о чём нельзя сказать по телефону? – как ей звонит Лена Ткаченко.
Евгения всем друзьям дала номер своего служебного телефона, но сегодня Лена звонит впервые.
– Женя? Ты уже знаешь, что случилось с Машей? Нет? Какая беда! Ох, какая беда!
Господи, все как сговорились! Что же случилось с Машей?!
– Маша застрелилась.
Кто-то будто щёлкает выключателем в мозгу Евгении. Она слышит, как Лена что-то говорит, но её слов не воспринимает. Значит, ночной звонок не был просто лепетом пьяного Зубенко? Значит, действительно Машу он застрелил?
– ...Он так рыдал! Страшно было слушать... И ещё, Женя, я знаю, что Маша тебя очень любила, но Сергей... Он просил тебя завтра на похороны не приходить!
Последнюю фразу она слышит вполне отчётливо: конечно, ему неприятно будет видеть человека, которому он в шоке проговорился. Евгения хочет сказать, что несчастный, рыдающий Сергей и есть убийца, но слова застревают в горле. Она лишь слышит в трубку, как Лена плачет и повторяет:
– Какая беда! Какая беда!
А Евгения понимает, что в эту минуту она потеряла ещё одних друзей Лену и Павла Ткаченко. Что поразило Лену больше: смерть Маши или слёзы Сергея, но, согласившись передать его – просьбу или предостережение? – она как бы для себя сделала выбор: я – на стороне Сергея. Она не может знать о его ночном звонке, и не узнает, но отсвет его злодеяния на неё ляжет...
– Спасибо, Лена, – сухо говорит она, – но на похороны я всё равно приду, даже если вам этого не хочется!
Она слышит, как Лена испуганно замолкает, а потом сбивчиво начинает объяснять, что она не виновата, что ей самой не по нутру было это поручение!
– И, тем не менее, ты его выполнила. Поздравляю!
Она кладёт трубку, не переставая удивляться про себя, как в неожиданных ситуациях проявляются характеры людей, казалось бы, давно знакомых.
– Маши больше нет, – говорит вслух Евгения. – Маша умерла.
Но слова эти на душу не ложатся. Она их произносит, но не чувствует, как будто речь идёт о ком-то другом, постороннем.
Евгения выходит из-за стола и как сомнамбула бредёт по коридору к бывшему кабинету заместителя президента фирмы – там теперь сидит Надежда. В отличие от Евгении, работы у неё не только не убавилось, прибавилось вдвое против прежнего. Она взялась за должников, которые многие месяцы не выплачивали "Евростройсервису" деньги за объекты, порой давно действующие по прямому их назначению: ресторан, гостиницы, магазин...
– Все вы сидите на моей шее! – гордится Надя.
Против правды ничего не попишешь. Несмотря на отсутствие Валентина Дмитриевича, сотрудникам фирмы зарплата не только не задерживается, но на днях выплачена крупная премия!
Евгения надеется, что Надя всё же не настолько упивается осознанием собственного высокого профессионализма, чтобы не уделить внимания подруге.
– Маша умерла! – выпаливает она с порога.
Надя, которая оформление документов никому не доверяет, и в этот момент самозабвенно бухает по клавишам пишущей машинки, застывает с поднятой рукой.
– Какая Маша? Зубенко?.. Ну-ну, ты только не плачь, – умоляюще говорит она Евгении, у которой уже дрожат губы. – Тут что-то не так! С чего это вдруг умрёт такая молодая, здоровая женщина?
– Лена позвонила: говорит, Маша застрелилась.
Надя даже вскакивает с кресла.
– Вслушайся, как дико звучит: женщина застрелилась. Оружие в таких делах – удел мужчин.
– Якобы, она взяла пистолет Сергея...
– Какая чушь!
– Вот я и пришла, – судорожно вздыхает Евгения, чтобы внутрь, вместе со вздохом, ушли рвущиеся наружу рыдания.
– Ты что-то знаешь, – догадывается Надя; усаживает Евгению в кресло и сама садится напротив.
– Ночью мне позвонил Сергей.., – начинает рассказывать Евгения.
Выслушав её сбивчивое повествование, Надя размышляет вслух:
– Ничего мы не сделаем! Если бы ваш разговор записать на диктофон... А так твоё свидетельство – вовсе не свидетельство. Он же легко отвертится: скажет, никому я не звонил! Где зарегистрирован его звонок? У тебя телефон с памятью?
– Не-ет!
– Вот видишь, никаких доказательств.
– Значит, он так и будет гулять на свободе? Убийца?
– Ты и не представляешь, сколько их-таки гуляет!
– Я не знаю других. Я знаю этого. И знаю, что такие, как он, будут решать судьбу таких, как Валентин. К убийству непричастных...
– Послушай, а ведь это мысль! – оживляется Надя. – Наверняка он имеет выход на следователя, который ведёт дело Петра Васильевича. Если Серёжу прижать... Что стоит ему замолвить за нашего шефа словечко?
– Что ты говоришь?!
– Не мешай! – отмахивается Надя. – Ты подала мне дельную мысль.
– Ничего я тебе не подавала. И зря ты её муссируешь! Я вовсе не собираюсь торговать Машиной смертью!
– Ты предпочитаешь торговать жизнью Валентина.
– По-моему, здесь вообще неуместно слово – торговать.
– Но ты первая его произнесла!
Надя наливает в стакан минералки и подаёт Евгении.
– Выпей и послушай, что я тебе скажу. Твоя мама – хороший педагог. И тебя воспитала на примере личностей: Робин Гуда, Дон-Кихота. Ты всегда смотришь на жизнь сквозь книжную страницу. Услышь меня: рыцарей уже нет! А если кто-то и остался, то он видит, что ветряные мельницы – ветряные мельницы, а не что-то другое! И не спешит ломать о них копьё!
