Текст книги "Замуж - не напасть"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
"Так вот что она обо мне думает! – проносится в голове Евгении. – С каких это пор она стала говорить со мной в таком уничижительном тоне?!"
"Она всегда так с тобой говорила, – отвечает внутренний голос. – Как с блаженненькой. Но раньше у неё для этого были основания, а сейчас... Она просто не дала себе труда заметить, как ты изменилась!"
– Ну, хватит экскурсов в рыцарское прошлое, – холодно прерывает она Надю. – Считай, что я тебе ничего не говорила. Сама разберусь, с кем мне воевать, а кого остерегаться!
Она выходит, не без удовольствия отметив смятение на лице Нади.
"Лопухина разбушевалась! – пеняет она себе и, усаживаясь за рабочий стол, опять вспоминает. – Маша умерла!"
По-прежнему в это не верится, но и заниматься работой не удаётся. В ушах всё время звучит голос Лены: "Сергей просил тебя не приходить!"
Почему она согласилась выполнить его поручение? Несмотря на то, что они много лет встречали праздники в одной компании, Евгения не замечала у Лены особой приязни к Сергею. Лена не понимала, что делает? Считала это мелочью? Как хрупка, оказывается, граница между желанием помочь и обычной подлостью, когда человек готов, несмотря ни на что... Один неверный шаг, и милые, чуткие ребята превращаются в бездушных роботов. Пусть и ненадолго.
Интересно, что скажет Лена, когда всплывёт на поверхность правда о Машиной смерти, лежащая сейчас на дне с камнем на шее? Скажет – я не знала?
А Евгению, похоже, один за другим покидают друзья. Не может же быть, что вся рота шагает не в ногу, один поручик шагает в ногу. Зло не в ней ли самой? А может, она в своём новом амплуа друзьям не интересна?
Вдруг Евгению будто током ударяет: она не только сама изменилась, она приняла участие в перерождении Маши. А попросту говоря, этим её и сгубила. Не пробудись та от спячки, до сих пор жила бы... Вроде, и ничего конкретного не делала, но потворствовала. Советовала. И Маша советам вняла. То, прежнее состояние было для Маши привычным. Она пребывала в нём с детства, знала его в совершенстве, а что получила взамен? Пьянящий воздух свободы?
Не так ли пьянели от неё рабы Древнего Рима, забыв об осторожности? Им казалось, что клетку достаточно лишь открыть, как рабовладельцы тут же признают своё поражение.
Маша тоже хохотала над Сергеем. Считала, что оборвав собственную цепь, одержала полную победу и над ним. Увы, это оказалось иллюзией. Её в клетку и вернули, пусть даже и безжизненную...
Со дна старенького чемодана Евгения достаёт чёрное платье. Сколько лет ему? Да уж никак не меньше десяти. Раньше она охотно носила чёрное, а вот сейчас ничего такого не покупает. Платье оказывается неожиданно велико. Как же раздобрела тогда Евгения, эдакая солидная мать семейства! Даже упивалась своей солидностью в двадцать шесть лет...
Соседка Кристина ссужает её чёрной косынкой. У Кристины есть всё, для любых церемоний. У её мужа столько родственников, что на каждый месяц приходится какое-нибудь важное событие: то похороны, то свадьба.
Машу она немного знает и всё ахает:
– Такая молодая, весёлая женщина – умерла?
– Её убили! – говорит Евгения; к счастью, Кристина никаких подробностей не знает, потому и не будет эту правду опровергать.
– Подожди минутку! – просит Кристина и убегает в свою квартиру. Возвращается она с подносиком, на котором стоит хрустальный графин с какой-то рубиновой жидкостью и две рюмки. – Давай выпьем за помин её души. Царство небесное твоей подруге! Пей, пей до дна, ты сама бледная, ещё в обморок упадёшь!
Людей на похоронах Маши много. Оживлённое в последнее её лицо, опять приобрело привычную унылую желтизну. Дело даже не в том, что смерть никого не красит, думает Евгения, а в том, что Маша вернулась к тому, от чего уходила. Обессилевший от горя отец вцепился в края её гроба и не сводит глаз с умершей дочери. Разве мог думать он, старый и больной человек, что переживёт свою цветущую дочь?!
В автобус-катафалк с гробом Евгения не садится. Потому, что не в силах видеть выставленное напоказ горе Сергея, за которым ей одной видится удовлетворение.
В какой-то момент у неё мелькает мысль, что она ошибается. Не может же хорошо знакомый человек быть таким монстром!? Но она упрямо сжимает зубы, не давая себе труда расслабиться. Маша должна быть отомщена. Как, она пока и сама не знает, но чего в ней точно нет, так это страха перед Сергеем. А ведь если он такой, каким она себе его представляет, вряд ли оставит Евгению в покое. Пусть, как считает Надя, ничего нельзя доказать, но он все время будет помнить о том, что один человек на свете правду ЗНАЕТ!
На кладбище она выходит из автобуса и бредет вместе со всеми к вырытой могиле, возле которой на предусмотрительно захваченных из дому табуретках располагают гроб. Для тех, кто захочет с Машей проститься.
Отца умершей с трудом уводят, и он со стороны невидящим взглядом тоскливо смотрит на могилу. Сергей что-то командует могильщикам. Сейчас они закроют крышку, и Евгения никогда больше не увидит Машу. Она бросается вперед, к гробу и кричит:
– Ма-ша!
Но тут ноги её подгибаются и она падает на колени, почти воя жутким нутряным голосом:
– прости, Маша, прости!!!
Кто-то хватает её, поднимает с колен, но ноги её не держат, так что в конце концов Евгению несут на руках.
Это Толян.
– Успокойся, родная, пожалуйста, успокойся! – шепчет он ласково.
– Толя, нашатырь дай! – как сквозь вату говорит кто-то, кажется Лена, но Аристов только отмахивается.
Придерживая Евгению одной рукой, он открывает машину и усаживает её на переднее сиденье, щелкая привязными ремнями. Потом рывком трогается с места.
Последняя её мысль: "А как же Нина?"
И Евгения теряет сознание.
Приходит она в себя от того, что Аристов, разжимая ей зубы, вливает ей в рот какую-то жидкость из плоской фляжки.
Горло обжигает крепкий напиток, Евгения кашляет, но почти тут же чувствует, как кровь приливает к голове, будто стиснутой мощными тисками. Тиски разжимаются, отпуская её, и вздох облегчения рвется из груди.
– Ну, вот! Удовлетворенно хмыкает Толян, завинчивая крышку. – А то выдумали – нашатырь! Зачем нам эта химия? Что может быть лучше чистой хлебной водки?
Она расслабленно откидывается на сиденье, и Аристов опять застегивает на ней привязной ремень.
– Не для тебя, Жека, такие мероприятия, – говорит он, выруливая с обочины на трассу. – Чересчур ты эмоциональная!
– А как же Нина? – все-таки спрашивает она.
– Ткаченки её домой завезут. Они же ещё на поминки останутся. Сергей просил.
– Он и меня просил.., – разлепляет сухие губы Евгения, – не приходить на похороны.
– надо же! – Аристов с удивлением косится на нее. – Чего вдруг?
– Я – единственная, кто знает, что он убил Машу.
Толян от неожиданности вздрагивает, и машина резко виляет в сторону.
– Что за странная шутка?
– разве такими вещами шутят?
– Помолчи, – просит Аристов. – Вон, опять побледнела. Не могу же я все время давать тебе виски. Во-первых, это очень дорогой напиток, во-вторых, у тебя появится привыкание к алкоголю, а ты знаешь, что женский алкоголизм неизлечим.
У дома он, бережно поддерживая под руку, высаживает Евгению из машины и на лифте поднимается с ней в её квартиру.
– Пойдем, умоемся холодной водой, снимем эти черные тряпки – они только усугубляют стресс.
Он умывает её, переодевает в ночную сорочку, без малейшего намека на интимность, стелит постель, пока она без сил лежит в кресле, на руках относит её и укрывает одеялом.
– Мне неудобно, – пытается протестовать Евгения, – ты возишься со мной будто с тяжелобольной.
– Еще чего! Это мы привыкли не обращать внимания на стрессы, а американцы давно заметили: ничто так не подрывает иммунитет, а значит, сопротивляемость различным болезням, как они... И потом, разве ты не возилась со мной, когда я надрался?
– Так уж и возилась! – даже ослабевшая Евгения уже не может не ехидничать, этот тон задал сам Аристов. – Только верхнюю пуговицу и расстегнула...
– И обувь сняла, и пледом укрыла, и утром завтракала вместе со мной...
– Тем, что ты сам и приготовил... Только и успел, что глоток кофе хлебнуть!
В голосе её невольно звучит упрек.
– В тот день Ярослав не ночевал дома и, конечно, Нина волновалась.
– Ты его нашёл?
– Естественно. В отличие от родной матери, я знаю всех, с кем дружит мой сын!.. Ты попробуй заснуть, а я возле тебя посижу.
– Боюсь, со сном у меня ничего не получится.
– Тогда расскажи мне, с чего ты взяла, будто Сергей убил свою жену?
И Евгении во второй раз приходится рассказывать о ночном звонке.
– Дела-а, – выслушав, бормочет Толян. – в голове не укладывается. Я и сам поверил в то, что Машка застрелилась. В последнее время она была какая-то вздёрнутая, бесшабашная, будто с цепи сорвалась. Даже на своего грозного супруга наезжала. Я ещё удивлялся: чего это она вдруг осмелела?
– Наверное, я в этом виновата, – мучительно выдавливает правду Евгения. – Я больше не могла видеть, как Маша существует. Будто она рабыня, а Сергей – царь и бог! Хочет карает, хочет милует... Навешал ей лапши на уши, будто она – холодная женщина и никого из мужчин не может заинтересовать.
– А ты её, значит, разубедила? И она твою подсказку решила проверить?
Она мысленно ахает: неужели от Толяна невозможно иметь тайн?
– А Сергей знал о ваших разговорах?
– Нет, он решил, что на Машу так повлиял мой развод, а я – с жиру взбесившаяся баба...
– Как бы то ни было, он затаил на тебя зло.
– Похоже.
– Ах, ты, моя маленькая революционерка! – он берёт лежащую поверх одеяла руку Евгении и подносит к губам. – Объявила войну всему свету? С кем ещё ты выясняла отношения?
– С Надей, – упавшим голосом признаётся Евгения.
Аристов хохочет, но тут же обрывает смех.
– Извини, вырвалось. Смотрю, моя девочка совсем прозрела? Трудно, говоришь, когда глаза открываются? Приходится видеть и то, что не хотелось бы!.. А Сергей для тебя и вправду опасен. Ну, да я найду на него управу!
– А как же... Так всё и останется?
– В каком смысле?
– Все так и будут думать, что Маша застрелилась?
Толян хмыкает.
– Хочешь, чтобы я вызвал Зубенко на дуэль?
– Нет, но...
– А представь себе на минутку, что его звонок тебе – лишь шоковый бред. Увидел её, мёртвую, вот и понесло. Стал искать виноватых...
– Что же мне делать?
– Ждать. Может, это не подходит твоей воинственной натуре, но поверь: это ему даром не пройдёт.
– Ты веришь в высшую справедливость?
– Можешь смеяться, но она есть. Постарайся, по возможности, на Машиной смерти не зацикливаться, её уже не вернёшь. А Сергей... Словом, подожди!
– Я была неправа... в тот раз! – выпаливает она. – Почему-то в такие минуты думаешь только о себе.
– Меня тоже умным не назовёшь! – качает головой Аристов. – Нашёл, о чём говорить в постели с любимой женщиной!
Глава двадцать вторая
Прошло две недели со дня похорон Маши. Евгения несколько успокоилась, пришла в себя, но уход из жизни подруги повлиял на неё странным образом: она вдруг стала думать о смерти. Но не со страхом и отвращением, а спокойно, по-философски, будто вчера ещё ей было тридцать шесть, а сегодня стукнуло семьдесят два.
Относись люди к смерти с уважением, думалось ей, они бы куда меньше подличали и смеялись над такими понятиями, как честь, долг, любовь. Поэт Илья Сельвинский сказал как-то устами своего героя: "Ему было стыдно глядеть в глазницы такой серьёзной старухи, как смерть..." Что ж другие, думают, будто смерти всё равно, какими они к ней придут?
Она не рассказывала никому о своих мыслях. Боялась не осмеяния, а того, что не поймут. Это знание делало её спокойнее и мудрее. Попутно она обрела твёрдость духа. Зауважала себя, что ли.
Если недавно, осознав себя привлекательной женщиной, Евгения распрямила спину, то теперь распрямила душу. Больше она не хотела бежать за океан от своих жизненных проблем. Она вполне могла решать их здесь, самостоятельно.
Следствие по факту смерти Петра Васильевича затягивалось. У неё опять прибавилось работы. Похоже, замещающий Валентина прораб входил в курс дела. Он пока не брался за новые объекты, но согласился на реставрацию нескольких старых, и Евгении пришлось поработать как следует...
Сегодня Евгения сидит за столом шефа, когда в кабинет входит посетитель. Рано, Варвары ещё нет, потому Евгению никто не успевает предупредить.
Моложавый, красивый армянин слегка кланяется ей и говорит:
– Меня зовут Рубен Гаспарян.
– Как же, наслышаны о вас, господин Гаспарян! – могла бы сказать Евгения. – Это не вы ли приложили руку к смерти вашего знакомого Петра Васильевича?
Опоздали вы, господин. Со своим проницательным взглядом! Ишь, как уставился! Меня теперь не враз смутишь!
– Садитесь, господин Гаспарян! У вас ко мне дело?
– Вам ничего не говорит моя фамилия? – высокомерно спрашивает он.
"Плохой вы актёр, – разочарованно думает Евгения. – Эту фразу надо было произносить медленно, тянуть паузу, вопросительно поднимать брови. Читать надо Сомерсета Моэма "Театр", там всё написано!"
– Говорит, – мило улыбается ему Евгения. – Ваша фамилия – восточная разновидность фамилии Каспаров – нашего великого гроссмейстера!
– Не Каспарян, а Гаспарян! Слышите, гэ-е-е!
– Что же вы так волнуетесь? – сочувственно озабочивается она. – Я запомню, что гэ-е-е! Извините, в первый раз не расслышала. Хотите кофе?
– Спасибо, не хочу! – всё ещё в раздражении бурчит он. – Я пришёл поговорить с вами насчёт стройматериалов.
– Со мной? – она старательно округляет глаза, чтобы показать своё безмерное удивление. – Вы, наверное, ошиблись. Я – всего-навсего референт, то есть консультант по архитектуре.
– Консультант? В этом кабинете?
Она явственно для него смущается.
– Видите ли, Валентин Дмитриевич разрешил мне заниматься здесь в его отсутствие. В этих шкафах – весь архив фирмы, и мне удобнее, не таскать папки туда-сюда.
– А где сам Валентин Дмитриевич?
– В длительной командировке. Его замещает прораб Семён Борисович.
– Ходят слухи, у вас были неприятности? – подчёркнуто равнодушно спрашивает он.
– И не говорите! – вздыхает Евгения. – Милиция допрашивала даже меня. Согласитесь, что я могу знать, работая в фирме недавно!
Это она сообщает его вопросительному взгляду и отчётливо чувствует, как ослабевает его интерес к ней, как к сотруднику фирмы. Вернее, сдвигается направленность его интереса – теперь он углядывает в ней интересную женщину.
– Я поступил неправильно, – говорит он, гипнотизируя её своими жгучими очами. – Отказался от кофе. Глупец! Такая женщина предложила!
– Не огорчайтесь, – улыбается она ему, – считайте, что своё предложение я повторила.
"Зачем ты с ней кокетничаешь? – беспокоится её внутренний голос. Тебе же ясно сказали: Гаспарян – мафиози. Его такие крутые мужики боялись, куда уж тебе?! – Затем, – возражает она ему, что я не хочу бояться!"
А вслух спрашивает:
– Вам кофе чёрный или со сливками?
– Чёрный.
Евгения наливает гостю чашку, а в свою выливает консервированные сливки – пакетик ровно на одну чашечку кофе! Ох, уж эти западники, всё предусмотрели!
Гаспарян откидывается в кресле и блаженно закрывает глаза, приоткрывая их лишь для очередного глотка. Он одет с иголочки, в модный костюм как раз цвета кофе с молоком. Этакий благородный с виду, крутой мэн.
– Тишина, – благоговейно шепчет он, и тут же от неожиданности подскакивает, пролив на себя кофе.
Это Надя. Копируя своего мужа, она так развлекается по утрам. Проходит мимо кабинета шефа и кричит, как резанная у двери в приёмную.
– Лопухина, ты на месте?
– На месте, – отвечает нормальным голосом Евгения; Надя, не заходя, шествует дальше по коридору, крайне довольная собой.
– Если что понадобится, я у себя.
– Учтём!
– Кто это? – почему-то шёпотом спрашивает Гаспарян.
– Наша юристка, – объясняет Евгения, сдерживаясь из последних сил, чтобы не расхохотаться.
– Она всегда так кричит?
– Всегда, когда успевает позавтракать.
Евгения внимательно смотрит на своего гостя и подчёркнуто заботливо говорит.
– У вас, наверное, очень тяжёлая работа?
– Почему вы так думаете? – удивляется он.
– Вы – будто натянутая струна. Сплошной комок нервов. Так нельзя. Нужно беречь себя, почаще отдыхать...
Он некоторое время с подозрением смотрит на неё, уж не издевается ли? Но лицо Евгении безмятежно ясно, и он согласно кивает.
– Вы правы, некогда о себе подумать.
– Костюм! – как бы вдруг вспоминает она. – Кофе пролился на ваш костюм! У нашей бухгалтерши есть отличное чистящее средство. Если вы подождёте, я сейчас принесу!
– Ничего не надо, не беспокойтесь! – он не привык нигде чуствовать себя неловко – такой самозванный хозяин жизни – потому торопится уйти. Приятно было познакомиться!
Ну, эта юристка сейчас получит! У неё на приёме был серьёзный клиент, ещё немного, и они могли бы договориться о... о чём-нибудь непременно бы договорились!
С Надей они помирились на другой же день после похорон Маши. К сожалению, даже очень любящий муж не сможет заменить женщине подругу. Разве можно с ним посплетничать о своём, о женском? Или, например, о нём самом? Не будешь же Эдику на Эдика жаловаться! Словом, Надя пришла первая. Каяться и просить прощения.
– Увлеклась менторством! – честно призналась она. – Издержки замужества, ты уж прости! Не представляешь, какой мне дикий муж попался! Дома ему не сидится. Вечно пытается удрать. Харчами перебирает. На днях пришлось сковородкой отоварить – довёл до белого каления.
– Сковородка была горячая?
– На его счастье успела остыть... А тут ещё мать закапризничала, попробовала даже с постели не вставать. Мол, я должна рядом сидеть и за родной матерью ухаживать! Сказала ей: извини, мама, но у меня на руках двое детей. Один старшенький столько времени отнимает, не приведи Господь! Она ведь, из ревности, что ли, не захотела и двух недель с Иваном посидеть. Мол, она больная... Так что, одна медовая неделя нам лишь и досталась. Хорошо хоть, Эдик с Иваном обращается, как с родным сыном. Представляешь, даже сказки ему на ночь рассказывает!
Евгения обрывает свои воспоминания. Сейчас не время для сантиментов, она крови жаждет! Стремительно проходит по коридору, распахивает дверь кабинета Нади и орёт:
– Бойко! Вы спугнули моего посетителя!
И замирает с раскрытым ртом. Сидящий в кабинете Нади Семён Борисович как раз подписывает подготовленные ею документы и со страхом смотрит на безумного референта.
– Извините!
Будем надеяться, что прораба так легко не спугнёшь!
Сегодня Евгения принимает ещё одного гостя. В своём кабинете. Это уже третья её встреча со следователем, ведущим дело об убийстве заместителя президента "Евростройсервиса". И почему-то каждый раз с другим. Сегодняшний следователь назвал фамилию незнакомую. Значит, опять всё с начала.
Предыдущие двое, беседуя с нею, составляли протокол. Об одном и том же. То ли они эти бумаги теряют, то ли сверяют её показания – нет ли разногласий?
В коридоре опять шумит Надя. Похоже, она всерьёз взялась отваживать посетителей. С тех пор, как она вышла замуж, громкость её разговора существенно возросла, будто она постоянно общалась с глухими или с людьми, которых ей во что бы то ни стало надо перекричать.
Какую женщину испортил Эдуард Тихонович!
– Лопухина, представляешь, говорит она с порога, открыв дверь. Следователь, которого ты ждёшь, мой однокурсник! Уже капитан! Слежка, стрельба, погоня – не жизнь, а сплошной боевик! Писатели только о вас и пишут! Рыцари большой дороги!
– Издеваешься, – добродушно замечает худощавый молодой человек, входя вслед за Надей в кабинет Евгении. – Наше оружие, в основном – скучные разговоры, горы бумаг и старая пишущая машинка...
– В которой западает буква "р" – досказывает Евгения.
– Бог миловал, пока все буквы пропечатываются нормально! – капитан Ерёменко, – представляется он.
Ни костюм, ни цветная рубашка капитана не выдают в нём работника уголовного розыска.
– Лопухина Евгения Андреевна.
– Я вас оставлю, – улыбается Надя, – тайна следствия, и всё такое прочее.
– Погоди, – просит Евгения и обращается к Ерёменко, – разрешите и Надежде поприсутствовать. Если вы опятэ потеряете протокол или умчитесь на задание, а вместо вас придёт кто-нибудь другой, она сможет дополнить, если я что-нибудь пропущу.
– Мы теряем протоколы?!
Капитан от изумления не может прийти в себя.
– А откуда у вас такие сведения?
– Ведь вы сейчас будете протоколировать наш разговор? – терпеливо разъясняет Евгения – теперь ей понятно, почему у них такая низкая раскрываемость преступлений.
– Я собирался, – неуверенно соглашается он.
– Вот видите, – укоризненно говорит она, – а это будет в третий раз! Об одном и том же! Либо вы теряете протоколы, либо я всему вашему отделу нравлюсь, как женщина!
Надежда прыскает, а Ерёменко смущённо покашливает.
– Я разберусь, – бормочет он, – может, наши пути с ОБЭПом* переплелись...
– Ладно, пишите – Лопухина Евгения Андреевна, родилась 25 декабря...
– Минуточку, – останавливает её капитан, – все ваши данные у меня есть, в первый раз к вам приходил практикант, младший лейтенант.
– Чего уж там, пусть практикуется, – снисходит Евгения.
– Давайте начнем с того, как вам удалось подслушать разговор между покойным Суржиковым Петром Васильевичем и неким Рубеном, а также другим неизвестным, предположительно Петром.
В глазах у Нади появляется изумление, и она закусывает губу, чтобы не вырвалось крепкое слово: наверняка и она считала, что у Евгении нет от неё секретов!
– Жаль, что мы сидим у меня в кабинете, а то бы я продемонстрировала наглядно, как сложно управляться с таким монстром!
– С кем?
– Ну, компьютер этот, что стоит в кабинете президента. Черт ногу сломит, разбираясь во всяких там кнопочках и рычажках! А мне как раз нужно было с заместителем переговорить – шефа в фирме не было. Ткнула я в кнопку, под которой бумажка была "П.В." Видимо, думаю, Петр Васильевич. И точно! Только оказалось, я слышу все, что у него в кабинете говорится, а он меня не слышит. Надо ещё что-то было нажать, но я никак не могла найти, что? А потом там такое началось! Я даже испугалась. Решила вообще выключить – не получается. Тыкала, тыкала, наконец весь компьютер отключила. Иван Иванович потом долго ругался, что техника в руках дикаря – кусок металла. Но ведь я училась совсем на другой модификации.
Похоже, капитан – человек терпеливый. И она бы ещё долго рассказывала про свое волнение, про Ивана Ивановича, но, скосив глаз на Надю, понимает, что заболталась и просто пересказывает дословно, что она услышала.
Следователь некоторое время раздумывает над её рассказом, а потом спрашивает:
– А вам случайно не приходилось знакомиться с человеком по имени Рубен? И если приходилось, то когда?
– Как раз вчера. Думаю, это и был тот самый Рубен. Он сказал, его фамилия Гаспарян.
– Интересно. А о чем он с вами говорил, если не секрет?
– Он говорил насчет стройматериалов. И спрашивал Валентина Дмитриевича.
А про себя Евгения вдруг думает: "Выходит, через нашу фирму они стройматериалы сбывали. То ли ворованные, то ли рекетированные. Капитана это вряд ли интересует, он убийство раскручивает!"
– А почему он пришел именно к вам? – продолжает допытываться Еременко.
– Ошибся. Решил, раз я сижу в кабинете шефа – а я там иногда работаю с архивом – значит, решаю большие дела... Может, конечно, он просто так со мной заговорил, и стройматериалы лишь повод?
– Все может быть, – говорит Еременко, давая ей на подпись протокол.
– Я так подробно отвечала на все ваши вопросы, – подписывая, говорит Евгения, – что теперь могу позволить себе кое о чем вас спросить.
– Спрашивайте, – великодушно разрешает следователь.
– А может быть, что не только ваши пути с ОБЭПом переплелись, а и сплелись в один мотив преступления?
– Такое у нас бывает!
Вот и все сведения, которыми капитан Еременко удовлетворил её любопытство.
– А про Валентина он у тебя не спросил, – замечает Надя после ухода капитана.
– Наверное, собирается спросить об этом в следующий раз.
Надя ещё некоторое время сидит в её кабинете, видимо, дожидаясь подробностей, но Евгения изображает дурочку – в последнее время она научилась делать это довольно искусно – и смотрит на подругу "наивными карими глазками", как сказал когда-то Аристов.
Собственно, она же не отказывает напрямую Наде в откровенности: если что-то интересует, спрашивай. Но подруга привыкла совсем к другим отношениям: Евгения должна бы рассказывать обо всем сама, не дожидаясь вопросов, но та ей на помощь не спешит.
Промаявшись без толку минут пятнадцать, Надя уходит, бросив на Евгению укоризненный взгляд.
Поздно, милочка! Как аукнется, так и откликнется! Какие там ещё поговорки на эту тему?!
Впрочем, удалое настроение Евгению быстро покидает, Своим поведением она отталкивает каждого, кто теперь пытается слишком близко подобраться к её душе.
Похоронив Машу, она твердо решила для себя раз и навсегда: никогда больше не пытаться вмешиваться в чью-то судьбу. Слишком велика ответственность и непредсказуемы последствия.
Так она объяснила и Аристову.
Впрочем, если быть до конца честной, ничего объяснять она не стала. Просто сказала:
– Я рада, что ты у меня был.
– То есть, как это был? – не сразу понял он. – Я и сейчас есть!
– Сейчас тебя уже нету. В моей жизни. Так надо.
Ведь получалось, что в судьбу Аристова она тоже вмешивается. Неизвестно, чем кончатся их разборки с Ниной, не маячь она на горизонте. А если все образуется? Имеет ли она право толкать Толяна на какие-то там шаги? Разрушить ещё одну жизнь? Нет уж, дудки!
Наверное, то, как она сказала, и как смотрела на него, прощаясь, больше комментариев не требовало. Он все же до боли сжал её руки в своих. Все ещё пытался достучаться.
– Жека, ты ошибаешься! Не надо этого делать! Мы оба будем об этом жалеть!
Но она уже приняла решение. И раз этого не смогли сделать одновременно оба, ей пришлось постараться за двоих.
– Мое жизненное кредо, – сжав губы, сказал он, – не верь, не бойся, не проси! Я забыл его с тобой. Я просил, но ты сама все разрушила.
Когда Аристов ушел, она переоделась, зашла в магазин, купила бутылку вина и отправилась к Виктору.
– Дожил, бабы уже со своей выпивкой приходят! – попытался нагрубить ей он, но когда узнал причину, упал в кресло и долго не мог прийти в себя.
Евгения сама накрыла на стол – маленький журнальный столик и предложила:
– Помянем Машу?
– В голове не укладывается, что её нет, – признался Виктор.
– У меня тоже, – вздохнула она, – вроде, и на похоронах была, и гроб видела, а все кажется, что вместо неё похоронили кого-то другого. Ты бы поверил, что она покончила с собой?
– Никогда.
– Тем не менее, это – официальная версия.
– Но ты сказала: Машу убили! Я даже не успел спросить, кто? Неужели, её мент?
– По крайней мере, он позвонил мне ночью и признался в этом. Мой... один мой знакомый говорит, что он мог сказать это в шоке.
– А тебе так не показалось?
– Мне показалось, что но пьян и зол. Ни одной нотки раскаяния или потери в его голосе я не услышала. Неужели муж, увидевший труп застрелившейся жены, первым делом станет звонить её подруге с угрозами и похвальбой, как он славно это проделал! Сергея можно подозревать в чем угодно, только не в слабой психике.
Она помолчала и выдала свое коронное:
– Это я во всем виновата.
– Не говори глупости, – махнул рукой Виктор, – при чем здесь ты? Моя бабушка всегда говорила: чему быть, тому не миновать! Разве ты навела на неё пистолет?
– Я её с пути сбила.
– с какого такого пути? Это и не путь был вовсе. Так, небольшой тупичок. Разве одним сексом жив человек? Или то, что она провела со мной пару ночей, делает виноватым и меня?.. Она мне руки целовала. Я не хвастаюсь, просто хочу сказать, что она была счастлива. Сказала, что впервые в жизни почувствовала себя женщиной... Нет, ты как хочешь, а я себя виноватым считать не собираюсь!
– Мы с тобой, как два злоумышленника-душегуба, сидим, размышляем, как быть? А изменить-то ничего не можем.
– Лопухина, ты – мазохистка. Может, тебя нужно отлупить, чтобы ты в себя пришла? Есть такие люди... Снявши голову, по волосам не плачут! Нам не дано предугадать... Нет, ты мне напомнила Аннушку из "Мастера и Маргариты", которая пролила подсолнечное масло. Она небось так и не узнала, что её признали соучастницей убийства...
– Я себе клятву дала больше ни в чью жизнь не вмешиваться!
– Блажен, кто верует! – усмехнулся Виктор. – А я, пожалуй, в одну жизнь все же вмешаюсь. Терпеть не могу, когда поднимают руку на беззащитных женщин! Он же, наверное, так все обставил, что его и уличить ни в чем нельзя?
– Никто, кроме меня, и не думает сомневаться! Бедный Зубенко, говорят.
– Раз говорят, надо так и сделать!
– Виктор, перестань! – пугается она. Сергей – страшный человек. Веришь, когда он мне позвонил, у меня сердце в пятки ушло. Еле себя преодолела!
– Ладно, хватит страх нагонять. А то, пожалуй, и я забоюсь!.. Ты что-то хотела мне сказать?
– Я хотела сказать, что мне пора уходить!
И хотя ей невыносимо было думать, как она вернется в свою квартиру и будет лежать в постели без сна, дожидаясь рассвета, оставаться у него она не собиралась.
Догадался ли Виктор о её мыслях, но усмехнулся понимающе.
– "Не возвращайтесь к былым возлюбленным. Былых возлюбленных на свете нет!" – продекламировал он и вздохнул.
В остальном, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь она все чаще ночует у матери – начала заниматься с Никитой математикой. Правда, в медицинском институте, куда он мечтает поступить, этот предмет не профилирующий, но при таких знаниях есть опасность, что в аттестат зрелости проскользнет тройка.
Она обнаружила в его математическом багаже такие пробелы, что, по собственному выражению тихо "седеет": ребенок легко разбирается в мнимых числах, но путается, деля дробь на дробь! Куда же вы, мамаша, смотрели?! "А мамаша занималась устройством личных дел!" – ехидничает внутренний голос.
Все же она с Виктором видится – их прежняя близость переросла в какой-то особый духовный контакт.
– Может, давай поженимся? – говорит он ей. – Это ничего, что мы одного роста. Ты, как я вижу, к полноте не склонна, так что на моем фоне не будешь гром-бабой выглядеть!
– Склонна я, Витечка, ещё как склонна! – отмахивается она. Непременно от тихой жизни толстеть начну!
– Я тебя все равно не брошу, у тебя характер хороший!
Так они шутят. Вернее, Евгения знает, что он не шутит, но предлагает ей это без особой надежды!
Как-то Евгения бредет по городу, как обычно, вся в своих думах. Октябрь уже сеет мелкий нудный дождь. Рановато для наших краев, думает она, это в средней полосе в октябре "роща отряхает последние листы", как сказал Пушкин, а на юге ещё всюду багрянец с зеленью.
На шоссе машина отчаянно сигналит кому-то – мешает проехать что ли? Это отмечает одиночная клеточка её сознания.
