Текст книги "Замуж - не напасть"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
– Мне нужно его забыть, – сообщает Евгения Маше, как если бы она говорила о необходимости отдать костюм в химчистку.
– Забудешь! – обещает та. – Что же тебе без него и доли нет?
– Так он же не дает, жалуется её подруга, забыв, что уже говорила об этом, – звонит среди ночи из Швеции, будит...
– Не будет! – строго говорит Маша, внимание которой тоже слегка рассеивается. – Мы тебе такого жениха найдем, до которого Аристов со всеми своими прибамбасами не дотянется!
Глава шестнадцатая
Утром в пятницу Евгения проходит по коридору к себе и привычно отмечает, что у президента приоткрыта дверь. Как раз сейчас можно высказать ему с глазу на глаз парочку дельных предложений, если он не занят разговором по телефону.
Она успевает войти в "предбанник", в котором обычно сидит секретарша Варвара, но слышит непривычно напористый и безапелляционный голос заместителя президента Петра Васильевича.
– Я уже не говорю о налоговиках. Вспомни, Славку поймали, сто пятьдесят тысяч штрафа впаяли, он больше и не поднялся!.. А если узнает Рубен? Он пришлет своих ребятишек, и ты отдашь не только мои десять тысяч, а вообще все, что у тебя есть!
– Ну, зачем мы будем ссориться, Петруша, – странно просительным тоном говорит ему Валентин Дмитриевич. – Банк обещал сегодня дать мне наличку. Получишь ты свои десять тысяч...
Евгения несколько минут медлит; не выглядело бы подслушиванием то, что она околачивается в кабинетике Варвары, а бесшумно уйти у неё вряд ли получится.
– Валентин Дмитриевич, – решается крикнуть она в приоткрытую дверь. Вы не заняты?
– А, Лопухина! – с явным облегчением откликается тот. – Заходите, что у вас там за вопрос? У меня Петр Васильевич, но он уже уходит.
И обращается к своему заместителю:
– После обеда подойдите, Петр Васильевич, решим мы вашу проблему.
Судя по всему, никто из них не заметил её присутствия во время их разговора. А он, разговор этот, референта сильно расстроил. И даже чувствительно поколебал её уверенность в том, что президент "Евростройсервиса" – человек честный и порядочный. Более того, в свете услышанного, окружавшая Евгению модная, дорогая обстановка, показалась ей теперь декорацией детективной, а не производственной истории. Явный шантаж, сокрытие доходов... О чем ещё противозаконном ей придется узнать в этой, с виду благополучной, лояльной фирме?
Но напрасно во время разговора с Валентином Дмитриевичем она вглядывается в его лицо, надеясь отыскать на нем следы порока. Президент, как обычно, спокоен и доброжелателен. Предложить ему свою помощь? Что-то посоветовать? Но что она понимает в бизнесе?
При всем при том, не зная никаких подробностей и причин, по которым заместитель шантажирует президента, в мыслях она безоговорочно становится на сторону Валентина. Не мог он совершить что-то плохое по злому умыслу! Не мог, и все тут!
С этим она и возвращается к себе, решив, что несмотря на хорошую мину при плохой игре, президенту сейчас не до нее. Правда, вернувшись, она все же звонит ему и спрашивает:
– Не сходить ли мне сегодня в архитектурную мастерскую, посмотреть, в каком положении наши заказы?
– Разве вы забыли, Евгения Андреевна, – говорит он голосом вальяжным и чуточку расслабленным. – что мы с вами сегодня идем в загс? В качестве свидетелей, конечно.
– Свидетелей?
– Ну да! Вы – со стороны невесты, я – со стороны жениха.
Сегодня же пятница! Как она могла забыть? И уж вовсе странными ей кажутся отношения президента и начальника охраны: неужели они – друзья? Иначе, разве стал бы приглашать его Эдуард Тихонович на такое личное мероприятие? Все дело в том, что она до конца так и не поверила, будто Надя возьмет и выйдет замуж за главного охранника. Разве так бывает? В одночасье решить свою судьбу! Броситься в такую авантюру!
– Вы уверены, что не передумали? – на всякий случай спрашивает она шефа.
Он смеется.
– По-моему, Эдик от нетерпения уже копытом бьет! Я от него таких чувств даже не ожидал! Он ходит, не чуя под собой ног, смешной и влюбленный! Я ничего не имею против вашей подруги, но у него были такие королевы!
Евгения оглядывает себя: одета прилично. По-другому она теперь и не одевается. Может, вещи и не слишком дорогие, но вполне модные, чтобы президент строительной фирмы мог не краснеть за своего референта.
В десять ей звонит Надя.
– Ты готова?
– Всегда готова!
– Валентин сказал, что вы приедете на его "мерседесе".
– Раз сказал, значит так и будет.
– А вечером – в кафе. В узком дружеском кругу.
– Володя уже ушел?
Надя хмыкает.
– Представляешь, живет у нас до сих пор. Всю ответственность свалил на меня. Мне, говорит, идти некуда. Целыми вечерами валяется на диване. Пьет пиво и смотрит телевизор.
– А Эдик знает?
– Нет. Я боюсь ему сказать. Будет такое побоище! Мама этого не переживет!
– А она хоть знает, что ты замуж выходишь?
– Нет Я ей тоже боюсь сказать.
– Кого же ты не боишься?
– Эдика. С ним я управляюсь, как с дрессированной мышкой.
– Ни фига себе мышка! А его здесь все боятся.
– Вот видишь, все смешалось. Если честно, мне до смерти не хочется ничего ни с кем выяснять. Пусть все идет своим чередом!
– Где же вы живете?
– В гостинице. По-моему, я тебе говорила... А потом переедем на квартиру. Сейчас хозяева вывозят из неё вещи.
– Так всю жизнь и будете по квартирам мотаться?
– Ну, почему? Валентин говорил, что фирма поможет построить коттедж.
– Ваньку с собой возьмете?
– Медовый месяц, я думаю, пусть у мамы поживет, а потом, конечно возьмем!
Евгения про себя вздыхает: как легко "молодые" решают все проблемы! Захотели, расчистили перед собой дорогу. Кто не смог отползти, через того просто перешагнули. Приняла бы она такие действия от Аристова? Пожалуй, нет. То, что он не хочет идти напролом, ей даже импонирует, хотя и немного злит: что же он такой мягкосердечный!
– Евгения Андреевна, на выход! – прерывает её размышления голос шефа по селектору. – Пора ехать!
В холле с большим букетом роз её уже поджидает президент. Они выходят на улицу. Шофер выскакивает из-за руля "мерседеса" и распахивает перед Евгенией дверцу.
– А остальные сотрудники фирмы знают о сием торжественном событии? спрашивает она по дороге в загс у шефа.
– Пока это секрет, – отвечает он беззаботно. – Есть некоторые... м-м-м... обстоятельства, не позволяющие Эдуарду Тихоновичу объявить о регистрации брака до его свершения.
Надя и Эдуард уже ждут у двери кабинета регистрации, среди нескольких других пар. Сегодня расписываются те, кому не до широких торжеств: те, кто осуществляет процедуру не в первый раз и те, кто откровенно торопится – не до фаты и громкой музыки.
Эдуард дарит заведующей загсом такую огромную коробку шоколада, что сердце её тает, будто мороженное в жаркий день.
– Если хотите, – предлагает она, – я могу открыть для вас зал.
– Хотим, – соглашается Эдуард.
– Восемьдесят рублей.
Дружба дружбой, а денежки врозь! Кто станет торговаться в такой день? Евгения ухмыляется про себя: в корыстное время люди наживаются на всем – и на горе, и на радости!
В конце концов, регистрация её подруги, несмотря на предыдущую спешку, проходит вполне торжественно. И магнитофон марш Мендельсона играет, и заведующая с красной лентой через плечо прочувственную речь говорит, и шофер Савелий щелкает "Кодаком", снимает на цветную пленку счастливых новобрачных и их свидетелей...
Глаза молодых супругов сияют. Евгения отмечает, что Надино сияние отличается от того, которое она видела на встрече её с друзьями Вовика. То сияла радость ребенка, получившего, наконец, долгожданную игрушку. Теперь в её глазах свет чувства, замешанного на страхе от собственной смелости и предчувствия грядущих испытаний.
– Поздравляю, Эдик! – жмет руку новобрачного Валентин. – Честно говоря, не ожидал от тебя такого шага.
Евгения слышит, как следующую фразу он уже шепчет.
– Твоей молодой жене палец в рот не клади. Это только с виду она такая тихая.
– Я уже понял, – кивает Эдик, любовно поглядывая на Надю. – Но я такую и искал. Все эти жвачные с покорными глазами уже у меня в печенках сидят!
"Оказывается, для подстегивания чувств ему все время нужен кнут! удивляется Евгения. – Не любит он, видите ли, покорных! Мы-то, несчастные, гасим в себе порывы гнева, возмущения, чтобы им понравиться, а они от нас, слабых, ждут силы, приказа, откровенного давления? Одна надежда, что не все!.. Надо будет подсказать подруге, чтоб держала его в ежовых рукавицах. Стоит пойти по пути её предшественниц, и прости-прощай любовь!"
– Теперь на родную фирму? – предлагает Валентин.
– Нет, сначала я хочу познакомиться с тещей! – провозглашает Эдуард.
– Что ты! – пугается Надя. – Маму надо подготавливать постепенно. Сразу для неё это будет ударом...
– Ты собираешься скрывать от неё наш брак? И долго?
– Нет, но...
– Едем! Валя, вы пока отправляйтесь на фирму без нас. Мы будем чуть позже.
– Я – с вами, – вызывается Евгения.
Надя благодарно жмет её руку.
Мать новобрачной, Людмила Артемовна, работает начальником отдела кадров кожевенного завода. Туда сейчас и направляется Эдикова "девятка".
Евгения уже была здесь раньше, потому она предлагает:
– Давайте, я схожу.
– Иди, – облегченно вздыхает Эдик, не без помощи Нади, кажется, струхнувший: кто его знает, что там за теще такая, которую боится даже его отчаянная жена!
А выглядит все на самом деле с точностью до "наоборот". Напористая, смелая Надя теряется перед тихой, всепроникающей способностью матери взывать к её совести, давить на самые болевые точки сознания, требовать к себе жалости.
– Как ты могла так поступить? – лишь скорбно, со слезой в голосе скажет Людмила Артемовна, и Надя тут же кидается к ней.
– Мамочка, прости!
Причина размолвки может быть пустяковой, не стоящей выеденного яйца, а надрыв звучит нешуточный. Жить постоянно под страхом истерики, скандала или обморока очень трудно. Порой сдают и крепкие молодые нервы. Видимо, это "ущучил" и Володя. Он тоже играет на самых чувствительных струнах Надиной души, это потому и сходит ему с рук, что почва перед ним благодатная, многими годами истеричности взрыхленная.
Сакраментальные фразы, вроде "У тебя нет ни капли жалости" или "Ты бессердечная, холодная, грубая" и так далее, всегда пугали Надю. В разговоре о матери она как-то призналась Евгении:
– Лучше бы она меня била!
"Мозгодеры" – называет таких людей Аристов. Евгения не замечает, как поднимаясь по лестнице на второй этаж, она все время думает о ненавистном Толяне и как бы советуется с ним: что делать? Она думает и думает, даже пугается своих навязчивых мыслей: что же это он опять к ней прицепился?
Людмила Артемовна – женщина миниатюрная, хрупкая. Ей скоро пятьдесят пять, но выглядит она намного моложе. Цена, которую она когда-то себе назначила, так высока, что, похоже, женщина никогда не найдет себе "купца". Потому свою энергию и неудовлетворенность жизнью она перенесла на дочь, требуя к себе повышенного внимания и чуткости. Бедному Ванюшке в этой атмосфере остается совсем мало места.
Надина мать в кабинете одна, и на вопрос, может ли она уделить пять минут важному делу, охотно поднимается из-за своего стола.
– Дело важное – для кого?
– Для вашей дочери.
– Надежда совсем распустилась, – приговаривает она, спускаясь по лестнице, – скоро неделя, как она ночует у какой-то своей знакомой. Помогает её дочери писать диплом. Можно подумать у неё дома негде спать! Самой-то ей никто не помогал. И диплом на "отлично" защитила, и юрист, как говорят, неплохой...
Она энергично выходит первая из дверей и невольно тут же делает шаг назад, наступая Евгении на ногу.
– Ох, пожалуйста, извини!
В самом деле, её глазам предстает неожиданная картина: её дочь в выходном розовом костюме, с небольшим белым цветком в прическе – надо же было как-то подчеркнуть новобрачность! – стоит у машины рядом с каким-то незнакомым мужчиной и неуверенно улыбается.
– Кто это? – спрашивает Людмила Артемовна почему-то у Евгении.
– Надин муж, – охотно поясняет та; она никогда не была сторонницей потакания капризам и истерикам, и предпочитает в таких случаях шоковую терапию.
– Мамочка, ты только не волнуйся, – просит Надя, – мы с Эдиком поженились.
Но Людмила Артемовна не обращает внимания на её слова. Она все уже поняла и теперь в упор смотрит на того, кто собрался увести у неё дочь. Единственного близкого – и такого удобного! – человека. Нет, этот мужчина не станет её союзником! Евгения представляет вполне отчетливо, как бы они с Вовиком, в две пары челюстей, жевали бедную Надежду.
Надо отдать должное Эдуарду Тихоновичу, он тоже неплохой знаток людской природы и, в том числе, женской. "Вурдалачка!" – одним словом определяет он для себя суть стоящей перед ним женщины, включая в это слово и пристрастие тещи к ярко-красной губной помаде и, как он чувствует, способность тянуть из других энергию – что почти равнозначно желанию мифических вампиров пить чужую кровь.
Итак, понимает Евгения, они определили свое отношение друг к другу с первого взгляда: враги!
Понимает это и Надя, но впервые не пугается, как почти собралась, а радуется: у неё появился защитник! Тот, кто позволит ей рассеять злые чары и сбросить привычное оцепенение, в которое прежде она всегда впадала при одном взгляде матери. Но свои, пока слабые силы, она переоценивает.
– Что же тогда делать с Володей? – ехидно спрашивает Людмила Артемовна. – Он так и будет у нас жить?
– Какой ещё Володя? – оскаливается Эдик.
– Надюшин, как я теперь понимаю, бывший жених!
Первая ложь! Ржа, которая разъедает самые крепкие семьи. Наверное, Надина мать уже злорадствует: вот оно, началось! Только она не понимает, что такие шутки могут незаметно пройти с кем угодно, кроме её нового зятя! И если сейчас гроза начинает громыхать в другой стороне, то где гарантия, что тучу ветром не перегонит к ней поближе?
– Эдик, я же тебе говорила, – пытается объяснить Надя.
– Но ты не сказала, что он живет у вас!
– Он не уходит. Говорит некуда.
– В задницу! – гремит Эдик, легендарный голос которого наконец прорезается.
Людмила Артемовна испуганно отшатывается. Это же дикарь, варвар! прямо-таки читается на её лице.
– Поехали!
Он, будто в седло горячего скакуна, прыгает за руль – ни ответа, ни привета дорогой теще! – кивает Наде с Евгенией.
– Долго мне вас ждать?!
И с места срывает машину так, будто собирается взлететь.
– но его сейчас дома нет! – пытается образумить мужа Надя; безусловно, она имеет над ним власть, и всегда будет иметь, но только не в тех вопросах, которые касаются её мужчин – бывших или будущих! Он никогда не подпустит к ней никого: сам насмотрелся, самого подпускали!
– Где он работает, знаешь?
– В летной части.
– Механик или летун?
– Летчик.
– Звание?
– Подполковник. Что ты злишься, я тебе о нем говорила!
Надя все ещё пытается разрешить конфликт мирным путем.
Эдуард, как дикий мустанг, мчится по городу, чудом обходя многочисленных, бдительных гаишников.
Он останавливает машину напротив летной части и, выспросив у жены фамилию-имя-отчество подполковника, переходит через дорогу к КПП.* Поговорив с дежурным офицером, он возвращается.
– Сейчас выйдет! – коротко бросает Эдик и молчит, угрюмо постукивая пальцами по рулю.
Молчание в салоне машины становится прямо-таки зловещим, когда Володя наконец появляется в дверях.
"Все же он очень импозантен! – отмечает про себя Евгения. – Форма сидит на нем, как влитая, фуражка лихо надвинута на глаза – от всей фигуры летчика веет мужественностью и романтикой славной профессии. Вот на что мы, бабы покупаемся!"
Эдуард оглядывается на жену и, уловив согласный кивок, выскакивает из машины, едва не вырвав дверцу вместе с петлями.
– Кошмар! – шепчет побледневшая Надя, вжавшись в сидение. – Я вышла замуж за психа!
– Бачилы очи! – хмыкает Евгения, но тут же умолкает: её кусачесть сейчас вовсе неуместна!
Между тем, снаружи разворачиваются боевые действия. Скорее, атака превосходящими силами, потому что Володя ожидал увидеть кого угодно, только не разъяренного, неуправляемого мужика. Неизвестно, как он чувствует себя в воздухе, на земле ему сейчас приходится тошно.
Одной рукой Эдик держит его за горло, а другой, с зажатой в ней какой-то бумагой, размахивает перед Володиным носом. Свидетельством о браке, догадываются женщины.
Слов сидящим в машине не слышно. Изредка, когда Эдик повышает голос, до них доносится:
– Моя жена!.. Моя жена!
Новобрачный так яростно напирает на ошеломленного Вовика, что в конце концов прижимает его к высокому белому забору, ограждающему территорию части.
Слышат женщины и последнее слово:
– Убью!
После чего Эдик отпускает летчика, переходит улицу и опять усаживается за руль.
– Конфликт исчерпан, – спокойно говорит он и срывает машину с места. Сегодня он заберет свои вещи.
Евгения смотрит, как Володя поворачивается и бредет обратно. На мгновение ей становится его жалко, но только на мгновение.
Она смотрит на часы и не верит своим глазам: с тех пор, как они отъехали от загса, прошло всего пятнадцать минут. Сколько событий в них вместилось!
В холле фирмы собрался весь коллектив "Евростройсервиса". Лада подносит новобрачным огромный букет цветов.
– Поздравляем. Это от всех нас.
Евгения почему-то думала, что Эдика в фирме не любят. Сказывалось, видимо, то негативное впечатление, которое осталось у неё от первых дней знакомства с начальником охраны.
Мужчины плотной толпой окружили Эдуарда Тихоновича и его жену. Евгения оказалась в стороне и лишь слышит их шумные поздравления.
– Твоих рук дело? – вдруг слышит она голос Ирины прямо у своего уха.
Она изумленно оборачивается.
– Думаешь, мне бы это удалось?
– Но ты ведь была с ними?
– Меня пригласили быть у них свидетелем. Меня и шефа.
– Представляю, как этот радовался!
– А ему-то что за корысть?
– Месть. Я его в свое время отшила, вот он и затаился до поры. Ждал момента...
Евгения не хочет поддерживать этот бессмысленный разговор с озлобленной женщиной. Та даже не пытается подняться над обстоятельствами, встретить их достойно. Только шипит от бессилия, как гадюка на болоте.
Еще немного, кажется Евгении, и она откроет универсальный секрет: почему одних женщин бросают, а на других женятся? Не всегда на более красивых, более молодых, более умных. И любят их больше тех, которые лишь вопрошают:
– И что он в ней нашел!?
– Наверное, то, чего в тебе нет! – хочется ей ответить.
К счастью, Надя вырывается из мужского кольца, подходит к ней и берет под руку.
– Пойдем, покажешь, где тут у вас туалет? Нужно хоть немножко привести себя в порядок.
– За работу, друзья, за работу, – прерывает всеобщее веселье голос президента, – оставим слова поздравленья до вечера!
– Вечером прошу всех на праздничный ужин в кафе! – перекрывает общий шум голос Эдика.
"Это называется у них дружеский ужин в узком кругу? – думает Евгения. – Если придут все, окажется, что гостей – не меньше тридцати человек!"
На деле так и происходит. За столом в основном мужчины, потому немногие женщины окружены особым вниманием. За весь вечер Евгении почти не приходится сидеть – она все время танцует.
Она думала, что у Ирины хватит ума не прийти на торжество, но главбух приходит. Ведет себя шумно, пьяно и какую цель она преследует, трудно понять. Если только возбудить у Эдика жгучую неприязнь, то своего она добивается.
С Евгенией опять творится что-то непонятное. Неужели она разучилась веселиться? Но её вдруг начинает неистово тянуть домой, как будто её ждут там маленькие дети.
В конце концов, она потихоньку удирает, по-английски, не прощаясь.
После душа, сидя в кресле и просматривая любимую "Комсомолку", Евгения вдруг вспоминает Юлию. Как там поживает Серебристая Рыбка? На часах половина десятого. Время для телефонных звонков не очень подходящее, но рука её продолжает тянуться к телефонной трубке, а внутренний голос успокаивает: "Если сразу у них не ответят, значит спят. Положи трубку, а уж завтра, в урочное время, позвонишь!"
Трубку берут сразу, и Евгения слышит голос Юлиного мужа.
– Роберт, вы меня помните? Мы недавно вместе отдыхали в "Жемчужине".
– Конечно, Женечка, разве можно вас забыть?
– Я, наверное, поздно звоню? Извините, но почему-то именно сегодня мне захотелось поговорить с Юлей.
Она немного волнуется и потому не сразу воспринимает сообщение Роберта.
– Юля в больнице. В реанимации...
Глава семнадцатая
Наверное, если бы Юлия лежала в общей палате, Евгения её ни за что бы не узнала, так изменилась Серебристая Рыбка. А называется её диагноз и просто, и сложно: попытка самоубийства путем вскрытия вен. Евгения думает, что она бы предпочла снотворное. Чтобы порезать себе вены, надо иметь или невероятное хладнокровие, или психический сдвиг.
И врачи, и её муж остановились на втором и собираются, как только Юлия придет в себя, активно заняться её лечением. Психиатрия достигла в наше время больших успехов!
Юлия лежит одна в большой, светлой палате. Роберт – человек денежный. Наверняка здесь в действии платная, вернее, высокооплачиваемая медицина.
Кровать у неё импортная, со всевозможными рычагами и колесиками. Капельница непривычной, суперсовременной формы.
И среди этого всего сервисного великолепия – Юлия, бледная, обескровленная и такая беззащитная, что у Евгении сжимается сердце. Она замирает у порога и чувствует: никакие, подходящие к случаю слова не идут ей на ум. Что можно сказать человеку, вернувшемуся с того света? Насильно.
Юлия смотрит на неё безо всякого выражения, так что Евгения не понимает: то ли она посетительницу не видит и просто смотрит перед собой, то ли она потеряла так много крови, что у неё не хватает сил на какое-нибудь движение.
– Входи, Женя, – говорит Серебристая Рыбка так тихо, будто шелестит по палате легкий ветерок. – Я тебе рада.
– Понимаешь, вчера меня будто что-то кольнуло, – торопливо начинает объяснять Евгения, – так вдруг захотелось тебя увидеть. Смешно, да, ведь мы провели вместе всего три дня...
– Это неважно, – шепчет Юлия, – можно прожить вместе целую жизнь и не стремиться увидеть друг друга... Врачи гордятся, что меня откачали. Вот только зачем?
– И что ты решила делать дальше? – спрашивает Евгения, присаживаясь на стул возле кровати. Сколько раз ей говорили, что деликатные разговоры надо начинать издалека, а не вот так, в лоб, но она все не учится. – Будешь продолжать попытки свести счеты с жизнью, пока какая-нибудь не окажется удачной?.. Какое дурацкое слово – откачали! Можно подумать, что ты тонула.
К дипломатии у нее, положительно, нет никаких способностей!
– Пожалуй, на второй раз меня не хватит, – покачивает головой Юлия, и тут же её лицо словно сводит гримаса боли. – Я больше не могу даже любить своих детей – из-за них погиб Левушка. Неужели его смерть сделала их счастливыми?
– Значит, ты не думала, каково им будет без тебя?
– Не хуже. И не лучше. Моим детям повезло – у них есть две здоровые, энергичные бабушки, которые следят за их воспитанием и передают друг другу, как эстафету...
Попытавшаяся было приподняться Юлия, бессильно опускается на подушку и на лбу её выступает испарина.
– Видишь, совсем ослабела. Женечка, ты хотела узнать, есть ли выход из моего положения? Нет, мой ангел! Жить рядом с ними я не могу, а умереть мне не дают...
Она шевелит перебинтованными запястьями. Физраствор из капельницы медленно вливается в синие, проступающие сквозь тонкую кожу вены. Медики будто хотят постепенно заменить им порченую Юлину кровь.
Бедная Серебристая Рыбка! Может, та Евгения, которая много лет плыла по течению жизни, покорно принимая удары судьбы, тоже смирилась бы и согласилась со словами Юлии, что ничего поделать нельзя и она – человек конченный. После следующей неудачной попытки её просто запихнут в сумасшедший дом и с помощью лекарств усмирят навеки.
И она говорит с неожиданной верой:
– Мы обязательно что-нибудь придумаем, Серебристая Рыбка!
– Ты придумала мне красивую кличку, – пытается улыбнуться Юлия. Наверно, я в прошлой жизни и вправду была рыбой. Насчёт меня не бойся, хуже уже не будет...
– Мне не разрешили с собой долго разговаривать, – сожалеет Евгения, а обещанные пять минут прошли. Завтра я приду к тебе опять. Постарайся выглядеть получше.
Из больницы она едет к матери, где успевает разобраться со своим отпрыском, который спит до половины двенадцатого – в школу ему во вторую смену. Любящая бабушка бережет покой внука, не думая, что тем самым кохает его лень.
– Он ещё вечером сделал уроки! – слабо отбивается вера Александровна. – Пусть поспит, пока есть возможность. Чего хорошего просто так по улицам слоняться!
Логика железная. Видимо, педагоги к концу своей трудовой деятельности значительно совершенствуют науку воспитания. Теперь она у них имеет всего два больших раздела: как воспитывать чужих детей и как воспитывать своих. Насчет чужих все ясно и понятно, а почему-то воспитание своих не укладывается в привычные рамки.
– Зачем ты его балуешь? – сердится Евгения. – Посмотри хотя бы на эти лапы – сорок четвертый размер! Рост – сто восемьдесят! А ты до сих пор с ним нянчишься!
– сама удивляюсь, – соглашается Вера Александровна, – уж от тебя такой лени я бы не потерпела. А к внуку почему-то совсем другое отношение. Вроде с тобой была как бы репетиция, а он – настоящий ребенок.
– Спасибо!
– Не обижайся. Таков удел всех бабушек: любить внуков больше, чем детей.
К Юле в больницу Евгения летит, как на крыльях. Она купила букет изумительных темно-бордовых роз – когда человек смотрит на красивое, он быстрее выздоравливает. Она накупила витаминов: гранатов, орехов, винограда – всего, что обновляет кровь и восстанавливает иммунитет – специально прочитала для такого случая популярную литературу.
У реанимационного отделения Евгения застает целую толпу каких-то людей, похоже, родственников. Они плачут, горестно обнимают друг друга, что-то причитают, и, загородив проход, не дают ей пройти внутрь. Она уже знает здешние порядки, потому одета в белый халат. Даже домашние туфли с собой прихватила – вдруг придется пробыть подольше, подежурить возле Юлии. Она сделает все, чтобы помочь Серебристой Рыбке!
Евгения уже обогнула плачущих людей и берется за ручку двери, как вдруг замечает в толпе Роберта.
– Почему ты здесь? Кто эти люди? Ты был у Юлии? С нею ничего не случилось?
– Юлия умерла, – говорит он и плачет.
– Нет! Не может быть! Ведь вчера она была жива...
Какие-то никчемушные фразы слетают с языка помимо её участия, потому что в голове Евгении набатом бухает только одно слово: "Умерла! Умерла!"
Она идет по улице, чувствуя себя обездоленной. Как будто у неё украли самое святое – смысл жизни. Ведь она собиралась спасти Юлию и не успела! Как же так? Это несправедливо! Серебристая Рыбка так мало жила!
До своей квартиры она добирается совсем без сил и почти вползает в прихожую, забыв захлопнуть за собой дверь. Она плюхается в кресло, но не может в нем усидеть. Тот заряд, что накопился в ней для спасения жизни Юлии, теперь ищет выход наружу.
Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. "Пока не забыла!"
Нет, не портрет. Всю её фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру – у неё тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и взлетит к нему... Господи, если бы так было!
Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.
– Жень, опять ты не закрыла дверь!
Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:
– Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!
Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.
– Жека, у тебя ничего не случилось?
– Юля умерла, – глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.
Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.
– Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!
– Зачем ей углы? – в недоумении престает плакать Евгения.
– Нечем было упереться, вот её и раздавили.
– Откуда ты знаешь, что её раздавили? – продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова – он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать...
– Ты сама так нарисовала. Парня её из окна выбросили...
– Он сам прыгнул.
– Сам? Здоровый мужик и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.
– Напридумывал! – бурчит Евгения, и идет умываться в ванную. – На рисунок посмотрел и сразу все понял!
Странно действует на неё этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает её на пререкания с ним.
– Успокоилась? – насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.
– ты вообще зачем пришел? – сварливо спрашивает она. – Книгу принес?
– Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес и уходи. Вон уже рот раскрыла... А признайся, разве тебе не хреново?
– Какой ты грубый, Аристов! – подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло. – Что тебе от меня надо?
– Ничего не надо! – злится он. – Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог!
И плюхается в кресло напротив.
– Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.
– Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких... Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что, если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине...
– Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки... И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?
– Нет, – растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы – действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!
– Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.
– Скотина ты, Аристов!
– Скотина, – соглашается он и тяжело вздыхает. – Я – как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.
Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.
– А жизнь проходит! – с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.
– Только не плачь, пожалуйста! – просит он. – Ты рвёшь мне сердце.
А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!
– Поцелуй меня, Толя! – тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?
