Текст книги "Избранное"
Автор книги: Лао Шэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)
Солнце еще не зашло, а все жители уже попрятались по домам, лишь на стенах белело множество лозунгов: «Сопротивление до конца!», «Спасение государства – это спасение самого себя!», «Долой проглотизм!»…
От этих громких слов у меня закружилась голова – как у быка, которого водят по кругу. Мне не хватало воздуха, хотя на улице я был один. «Иностранцы вторглись!» – звучало у меня в ушах, словно звон погребального колокола. Почему вторглись? Большой Скорпион был явно напуган, иначе рассказал бы мне подробнее. Однако испуг не помешал ему устроить пир, звать проституток, а этим политикам – веселиться с проститутками. Я просто не понимал, существует ли у них сердце.
Пришлось снова идти к Маленькому Скорпиону – он был здесь единственным здравомыслящим человеком, хотя и слишком желчным. Но мог ли я упрекать его за желчность после того, как увидел кошачьих политиков?
Солнце уже село, загорелась розовая заря, легкий туман еще больше оттенял красоту неба и жалкую опустошенность земли. Стояла полная тишина, лишь ветерок ударял мне то в спину, то в мокрое от слез лицо. Доисторическая пустыня была, наверное, не такой мертвой, как этот огромный город!
Войдя к Маленькому Скорпиону, я увидел в темноте какого-то сидящего человека. Он был гораздо выше ростом, чем мой приятель.
– Кто это? – громко спросил незнакомец. Уже по его решительному, прямому вопросу я понял, что имею дело не с обычным человеком-кошкой.
– Иностранец, с Земли.
– A-а, земной господин! Садись! – Его приглашение походило на приказ, но опять-таки подкупало своей прямотой.
– А ты кто? – спросил я в свою очередь, садясь рядом с ним, чтобы разглядеть его как следует. Он оказался не только высок, но и широк в плечах; уши, нос и рот утопали в густых волосах, оставались видны лишь большие горящие глаза.
– Я – Большой Ястреб, – сказал он. – Это мое прозвище, а не настоящее имя. Почему меня так называют? Да потому, что боятся. Честных людей в нашей стране считают страшными, отвратительными!..
Небо совсем потемнело, осталось одно красное облако, которое, словно огромный цветок, стояло над самой головой Большого Ястреба. Я смотрел на это облако как зачарованный и вспоминал розовую зарю, которую только что видел.
– Днем я не решаюсь выходить, но вечерами иногда навещаю Маленького Скорпиона, – нарушил молчание мой собеседник.
– А почему не решаешься днем?..
– Кроме Маленького Скорпиона, все мои враги. С какой стати нарываться на неприятности? Я живу в горах; всю прошлую ночь я шел, потом скрывался весь день. Дай мне что-нибудь пожевать. Ничего не ел целые сутки.
– Вот дурманные листья.
– Нет, уж лучше с голоду помереть, чем это!
Такого решительного человека я видел в Кошачьем государстве впервые. Я позвал Дурман, чтобы достать еды; девушка была дома, но выйти к нам не захотела.
– Оставь ее. Женщины тоже боятся меня. Все равно смерть близка – можно и поголодать.
– Иностранцы вторглись? – вспомнил я.
– Да, поэтому я и пришел к Маленькому Скорпиону.
– Он слишком пессимистичен и в то же время чересчур легкомыслен. – Мне не следовало так говорить о своем друге, но откровенность несколько смягчала мою вину.
– Он умен, потому и пессимистичен. А что ты сказал дальше? Я не совсем уловил. Если мне нужно сделать что-нибудь серьезное, я всегда иду к нему. Пессимисты боятся жизни, но не смерти. А наши соотечественники чересчур веселы, даже когда от них остается одна кожа. Они с самого рождения не умеют горевать – вернее, думать. Только Маленький Скорпион умеет, его можно считать вторым честным человеком после меня.
– Ты тоже пессимист? – спросил я, не сомневаясь в его хороших качествах, но затрудняясь причислить к достоинствам самоуверенность.
– Я? Нет. Поэтому все и боятся меня. Если бы я горевал, как Маленький Скорпион, меня бы не прогнали в горы. В этом наше различие. Он ненавидит этих безголовых и жестоких людей, однако не осмеливается тронуть их. А у меня нет к ним ненависти. Я хочу прочистить им мозги, показать, что они не очень-то похожи на людей, это и задевает их. Но когда надвигается опасность, мы с Маленьким Скорпионом заодно – мы не боимся.
– Ты, наверное, занимался политикой?
– Да. В свое время я выступал против дурманных листьев, проституции, многоженства, убеждал и других протестовать. А в результате и старые и новые деятели объявили меня закоренелым преступником. Ты должен знать, что человек, в чем-то отказывающий себе или стремящийся к истине, считается у нас лицемером. Если ты вздумаешь ходить пешком, окружающие не поймут, что ты не хочешь ездить на чужих головах, не станут подражать тебе, а назовут лицемером. Наши государственные деятели, студенты все время твердят об экономике, политике, разных «измах» и «ациях», но стоит тебе спросить, что это такое, или попытаться самому вникнуть в дело, как они возмущенно закатят глаза. А простолюдины! Предложи им помощь – они поднимут тебя на смех, посоветуй меньше есть дурманных листьев – скажут, что ты ханжа. От императора до простого люда – все считают дурные поступки естественными, а хорошие – лицемерными. Поэтому они и занимаются убийствами, искореняя «лицемерие».
По-моему, каких бы политических взглядов ты ни придерживался, всякое преобразование нужно начинать с экономики и проводить его честно. А среди наших деятелей нет ни одного честного человека, и в экономике они ничего не смыслят. Власть для них только средство угнетать да притеснять. Между тем сельское хозяйство и промышленность в полном развале. Когда находится человек вроде меня, который хочет построить политику на научных и гуманных основах, его объявляют шарлатаном, потому что иначе деятелям пришлось бы признать собственную неправоту. Кстати, даже если бы они решились ее признать, их все равно бы не поняли.
Политические провалы возникли еще много лет назад как результат экономического неблагополучия. Сейчас об экономике вообще нет речи; для восстановления нашего престижа нужно вернуться к человеческим нормам, но это не легче, чем воскресить мертвеца. Мы пережили слишком много политических потрясений, во время которых все человеческое искоренялось, а злодеи торжествовали. Теперь они ждут последней победы, и тогда выяснится, кто из них самый злой. Стоит мне заговорить о человечности, как меня оплевывают с головы до ног. Любая теория, которая успешно применяется за границей, попадая к нам, становится отвратительной; лучшие дары природы превращаются у нас в дурманные листья. Однако я не отчаиваюсь: человеческая совесть сильнее меня, ярче солнца, превыше всего! Я не боюсь протестовать и делаю это при каждом удобном случае. Знаю, что не увижу плоды своих трудов, но ведь совесть долговечнее жизни!
Большой Ястреб замолчал, слышалось только его шумное дыхание. Я невольно восхитился этим человеком, хотя и не принадлежу к почитателям героев: ведь он не баловень толпы, не предмет бездумного поклонения, а тысячекратно оплеванная и обруганная жертва, мессия, которому предстоит смыть позор с людей-кошек.
Вернулся Маленький Скорпион. Он никогда не приходил так поздно. На этот раз его явно задержало что-то особое.
– Как ты кстати! – воскликнул он, обнимая Большого Ястреба, который кинулся ему навстречу. У обоих потекли слезы.
Я не решался спросить, чем они так взволнованы, а Маленький Скорпион продолжал:
– И все же твой приход мало поможет.
– Я знаю. Не только не поможет, а помешает тебе. Но я не мог не прийти. Пробил мой час!
– Что ты задумал?!
– Смерть в бою я предоставляю тебе. Сам я умру бесславно и все-таки не совсем бесполезно. Сколько у тебя людей?
– Немного. Отцовские солдаты уже отступили, а другие собираются это сделать. Только люди Большой Мухи могут послушаться моего приказа, но, если они узнают, что ты здесь, отпадут даже они.
– Понимаю, – хмуро ответил Большой Ястреб. – А ты не можешь вернуть отцовских солдат?
– Боюсь, ничего не выйдет.
– Казни для острастки парочку офицеров!
– Ими командует отец…
– Ну возьми меня для примера, скажи, что у меня много солдат, что ты послал меня на фронт, но я ослушался приказа…
– Предположим. Хотя у тебя нет ни одного солдата, я могу сказать, будто их сто тысяч. А что потом?
– Потом убей меня и выставь мою голову на улице. Тогда солдаты подчинятся тебе – ведь они знают, как я выгляжу!
– Боюсь, что это в самом деле единственный выход… Но я еще должен соврать им, будто отец передал мне командование…
– Да, и поскорее, потому что враг уже подходит. Чем больше ты успеешь набрать солдат, тем лучше. А я, друг, покончу с собой, чтобы тебе не пришлось стать моим палачом.
– Погодите! – воскликнул я дрожащим голосом. – Погодите! Что это даст вам?
– Ничего, – все так же хмуро ответил Большой Ястреб. – У врага гораздо лучше и солдаты и оружие, мы вряд ли одолеем его даже всей страной. Но если наша гибель будет замечена, она сможет повернуть ход истории Кошачьего государства. Другие страны по крайней мере не будут нас так презирать. Наша гибель не жертва и не путь к славе, а насущная необходимость. Мы не желаем быть рабами! Человеческая совесть долговечнее жизни. Вот и все. Прощай, земной господин!
– Постой! – окликнул его Маленький Скорпион. – Лучше съесть сорок дурманных листьев, так легче умереть.
– Можно, – усмехнулся Большой Ястреб. – Странно складывается жизнь! До сих пор я не ел дурманных листьев и меня считали ханжой. Пусть теперь у них хоть доказательство будет. Дурман, неси листья! Я никуда не пойду, в минуту смерти я хочу быть с друзьями…
Девушка принесла охапку листьев и тотчас вышла. Большой Ястреб решительно принялся за них.
– А как же твой сын? – произнес Маленький Скорпион с раскаянием в голосе. – О, я не должен был об этом говорить!
– Ничего, выживет, если вся страна не погибнет… – тихо ответил Большой Ястреб.
Он продолжал жевать листья, но очень медленно – наверное, уже захмелел от дурмана.
– Я хочу спать, – еще медленнее сказал он, опускаясь на пол.
Я взял его за руку, он поблагодарил, и это были последние слова Большого Ястреба, хотя рука долго оставалась теплой, а дыхание прервалось лишь в полночь.
24Да, я не мог назвать его смерть жертвой, потому что он сам так не считал. Сбудутся ли его надежды? Этого я пока не знал, но видел, что его отрубленная голова торчит на шесте посреди площади. Я, конечно, пришел посмотреть не на голову, а на жителей Кошачьего города, для которых подобное зрелище было особым удовольствием. Маленький Скорпион давно исчез и не появлялся даже у Дурман, поэтому я решил пойти на улицу.
Город по-прежнему выглядел оживленным – пожалуй, даже более оживленным, чем раньше. Ведь можно было любоваться отрубленной головой, а она гораздо увлекательнее, чем камешек на дороге. Говорили, что в толкотне у шеста уже задавлены три старика и две женщины, но отнюдь не горевали, потому что смерть во имя удовольствия считалась почетной. Все только еще больше тискали и бранили друг друга. Никто не спрашивал, чья это голова, за что отрублена. В толпе слышались примерно такие восклицания:
– У, какая волосатая!
– А глаза-то закрыты!
– Жаль, что только голову выставили! Надо бы и тело…
Пожалуй, Большой Ястреб принял правильное решение. Стоит ли жить рядом с подобными людьми?
Выбравшись из толпы, я пошел к императорскому дворцу. Идти было трудно, потому что во всех направлениях шествовали отряды музыкантов, которые нещадно дули и били в свои инструменты. Слушатели бросались за ними то в одну, то в другую сторону, но все равно не успевали и наверняка досадовали, что у них так мало ног, ушей и глаз. По воплям зевак я понял, что это свадебные оркестры, однако из-за обилия людей не видел паланкинов с невестами и не мог определить, сколько людей-кошек должны их нести. Впрочем, гораздо больше меня интересовал другой вопрос: почему в минуту опасности нужно так торопиться со свадьбами?
Спросить было не у кого, потому что люди-кошки страшились разговаривать с иностранцами. Я вернулся к Дурман. Она сидела в комнате и плакала, а увидев меня, зарыдала еще сильнее, как будто я ее обидел. Пришлось долго утешать ее, прежде чем она сказала:
– Маленький Скорпион ушел на фронт! Это ужасно!..
– Ничего, он еще вернется! – бодро произнес я, искренне желая, чтобы мое пророчество сбылось. – Он обязательно вернется.
– Правда? – улыбнулась она сквозь слезы.
– Конечно! А сейчас пойдем прогуляемся. Хватит тебе здесь, плакать одной.
– Я вовсе не плачу, – сказала Дурман, вытирая слезы и пудрясь.
– Почему сейчас так много свадеб? – спросил я по дороге. Это был праздный вопрос, но я утешал себя тем, что отвлекаю женщину от мрачных мыслей. Сказать по правде, я отвлекал и себя, потому что гибель Маленького Скорпиона казалась мне почти неизбежной.
– Когда начинается смутное время, все спешат со свадьбами, чтобы солдаты не испортили девушек, – объяснила Дурман.
– Зачем же праздновать их так пышно?
Мои мысли были сосредоточены на войне, но кошачье отношение к жизни на этот раз оказалось разумнее человеческого:
– Для свадеб пышность необходима. Война скоро кончится, а брак – на всю жизнь!
Поверив моим словам о возвращении Маленького Скорпиона, Дурман успокоилась и даже предложила мне посмотреть пьесу:
– Сегодня министр иностранных дел устраивает представление на улице по случаю женитьбы сына. Пойдем?
Мне казалось, что убить министра, который во время войны занимается подобной чепухой, намного достойнее, чем смотреть спектакль, но в убийцы я не годился, а кошачьего театра еще не видел. Я решил пойти: за последнее время мое мышление заметно кошкоизировалось.
Перед домом министра иностранных дел стояло множество солдат. Представление уже началось, однако простой народ к сцене не подпускали: тот, кто рвался вперед, получал дубинкой по голове. Кошачьи солдаты умели воевать – с собственным мирным людом. Меня они вряд ли посмели бы ударить, но я сам не очень рвался вперед, потому что театральная музыка еще издали показалась мне удивительно противной. Долго я прислушивался к пронзительным звукам, прерываемым воплями актеров, однако полюбить кошачий театр так и не сумел.
– Нет ли у вас пьес получше этой? – спросил я у Дурман.
– Есть, иностранные. Их я смотрела в детстве, они горазда тоньше. Потом их перестали играть, так как никто в них ничего не понимал. Министр иностранных дел сам выступал за новые пьесы – до тех пор, пока один иностранец не сказал, что наш театр тоже очень интересен. Тогда министр начал выступать за старые пьесы.
– А если другой человек скажет, что иностранный театр лучше?
– Это уже будет бесполезно. Иностранные пьесы действительно хороши, но слишком глубоки. Когда министр ратовал за них, он вряд ли их как следует понимал, поэтому и уцепился за лестное мнение о наших пьесах. Сам он вообще не разбирается в театре, хотя и норовит прослыть его пропагандистом. А старый театр легче рекламировать, у него больше поклонников. У нас часто так бывает: новое едва возникнет и тут же вытесняется старым. Для того чтобы внедрять новое, нужно слишком много сил и энергии.
Я чувствовал, что это не ее мысли, а Маленького Скорпиона, потому что сама она продолжала потихоньку протискиваться вперед. Мне было неудобно ловить ее на слове, но больше я выдержать не мог:
– Уйдем отсюда?
После всего сказанного о театре Дурман было неловко не согласиться. Не протестовала она и тогда, когда я предложил сходить к императорскому дворцу. Он был самым большим, но не самым красивым зданием Кошачьего города. Сегодня дворец выглядел особенно неприятно: перед стенами солдаты, на стенах солдаты… Кроме того, стены были вымазаны свежей грязью, а вода во рву воняла сильнее обычного.
– Иностранцы любят чистоту, – пояснила Дурман. – Грязь – это лучшее заграждение от них!
У меня не хватило сил даже рассмеяться.
На стену вылезло несколько фигурок, которые долго усаживались верхом, по-видимому, боясь свалиться. Дурман возбужденно закричала:
– Высочайший указ!
– Где? – спросил я.
– Смотри!
Люди на стене двигались так медленно, что у меня заныли ноги. Наконец гонцы спустили на веревке камень с белыми знаками. Дурман, обладавшая острым зрением, охнула.
– Что случилось? – заторопил я.
– Перенос столицы! Император уезжает! Беда! Как же мне без него?! – запричитала Дурман, наверняка имея в виду не императора, а Маленького Скорпиона. Тем временем со стены спустили еще один камень.
«Солдатам и народу, – начала читать девушка, – повелеваем оставаться на местах. Переезжаем только Мы и чиновники».
Я поразился мудрости Его Величества и пожелал ему на пол-пути свернуть себе шею. Но Дурман неожиданно обрадовалась:
– Это еще ничего. Раз многие остаются, мне не страшно!
«Интересно, откуда они будут получать дурманные листья после отъезда чиновников?» – подумал я, но в этот момент появился новый камень:
– «С сего дня запрещаем называть Нас „руководителем всех свар“. В минуту грозной опасности народ должен быть сплочен, поэтому Мы становимся „руководителем одной свары“. Все на борьбу с врагом!» – прочитала Дурман и добавила: – Лучше бы совсем без свар…
Мы подождали еще немного, по поняли, что указов больше не будет, так как глашатаи скрылись за стеной. Дурман очень хотелось вернуться и посмотреть, не пришел ли домой Маленький Скорпион, а я отправился к государственным учреждениям, где могли вывесить еще какие-нибудь указы. В восточной стороне, куда пошла Дурман, по-прежнему гремела свадебная музыка, по здесь не было никого, как будто свадьбы в тысячу раз важнее всех государственных проблем.
Особенно интересовало меня министерство иностранных дел, перед которым опять-таки не оказалось ни одного человека. Ах да, министр ведь празднует свадьбу сына и, должно быть, отпустил своих подчиненных. Еще неизвестно, есть ли у людей-кошек иностранные дела, хотя министерство существует.
Я решил выяснить для себя этот вопрос, воспользовавшись отсутствием чиновников. Бесцеремонно вошел – внутри никого. Комнаты не заперты, в них тоже никого и ничего, кроме кучи каменных пластинок с надписью «Протест». Их, наверное, рассылают во всех подходящих и неподходящих случаях: ведь дипломаты – специалисты по протестам. Я хотел найти какие-нибудь документы, присланные из-за границы, но не нашел. Видимо, иностранцы, стремясь облегчить себе дипломатические отношения, никогда не отвечают на кошачьи «Протесты».
Незачем смотреть другие учреждения. Если министерство иностранных дел так гениально просто, то в остальных организациях поди, нет даже каменных пластинок.
А учреждений мне встретилось много: министерство проституции, институт дурманных листьев, управление кошачьими эмигрантами, министерство борьбы с иностранными товарами, палата мяса и овощей, комитет общественной торговли сиротами… Это только самые понятные названия – многих я просто не понял. Чтобы обеспечить всех чиновников службой, или бездельем, требовалось как можно больше учреждений. Мне показалось, что их многовато, по людям-кошкам, по-видимому, было недостаточно.
Я шел прямо на запад, намереваясь заглянуть в иностранный квартал. Нет, пойду лучше домой, посмотрю, не вернулся ли Маленький Скорпион. Я пошел обратно по другой улице и вдруг увидел группу студентов, которые не наслаждались спектаклем или отрубленной головой, как их земляки, а стояли на коленях перед большим камнем с надписью «Памятник великому святому Мацу». Зная, что они тотчас разбегутся, если увидят меня, я тихонько подошел сзади, тоже опустился на колени и стал слушать, о чем они говорят.
Один из студентов впереди выпрямился во весь рост и крикнул:
– Да здравствует мацизм! Да здравствует всеизм! Да здравствует пулопулап [29]29
Пародия на неуклюжую транскрипцию слова «пролетариат» («пулолэталиятэ»).
[Закрыть]!
Все подхватили его вопль. Вдоволь накричавшись, первый студент приказал остальным сесть на землю и произнес речь.
– Мы должны свергнуть всех богов и поставить на их место великого святого Маца! – провозгласил он. – Мы должны низвергнуть родителей, преподавателей и восстановить нашу свободу! Мы должны низложить императора и осуществить всеизм! Мы приветствуем иностранцев, напавших на нашу родину, потому что они пулопулапы! Сейчас мы схватим императора и подарим его нашим иностранным товарищам, поэтому будем действовать немедленно. Затем мы уничтожим старших родственников, учителей, и тогда все дурманные листья, женщины, народ и сам всеизм будут нашими. Великий святой Мац говорил: «Пулопулап – это высше-низший варэ-варэ среди яящихся всего планетозема!» Вперед, на дворец!
Никто не двинулся с места. Студент крикнул снова – опять никто не шевельнулся.
– Может быть, сначала лучше разойтись по домам и убить отцов? – предложил один. – Во дворце слишком много солдат, как бы не нарваться!
Все повскакали с земли.
– Погодите! Сядьте! Значит, начинаем с отцов?
Студенты заспорили, засомневались:
– Если мы убьем отцов, кто будет давать нам дурманные листья?
– Правильно! Сначала нужно захватить все дурманные деревья, а потом уже убить их владельцев!
– Раз у нас нет единого мнения, можно разделиться, – предложил другой. – Антиимператорская фракция пойдет во дворец, а антиотцовская – по домам.
– Но великий святой Мац говорил только об убийстве императора, а не отцов…
– Контрреволюция!!!
– Если мы убьем их, мы нарушим завет великого святого!
Я решил, что юнцы передерутся, но они ограничились воплями. Постепенно крикуны разделились на несколько групп, каждая из которых обращалась к памятнику святого Маца. Затем студенты разбились по одному, но по-прежнему осаждали памятник. Наконец все устали, из последних сил выкрикнули: «Да здравствует мацизм!» – и разошлись. Что за дьявольщина?!
