Текст книги "Избранное"
Автор книги: Лао Шэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)
Вскоре Сянцзы кое-что разузнал. Оказывается, Лю Сые часть колясок продал, а часть передал на паях владельцу другой прокатной конторы в западной части города. Сянцзы понял: старику одному справляться было не под силу, он ликвидировал дело и, наверное, ушел на покой. Но куда он перебрался? Этого Сянцзы так и не выяснил.
Сянцзы не знал, радоваться ему или печалиться. С одной стороны, такой оборот как будто был ему на руку – планы Хуню рухнули, и теперь он будет честно зарабатывать на жизнь, не завися от других и не поступаясь своей гордостью. Но вместе с тем жалко было, что пропало столько добра! Кто же мог подумать, что старик заграбастает все и ему с Хуню ничего не достанется!
Но раз уж так случилось, Сянцзы решил об этом не думать и тем более не горевать. Пока у него есть сила, он не пропадет. Поэтому Сянцзы рассказал обо всем Хуню совершенно спокойно.
Однако Хуню пришла в отчаянье. Выслушав Сянцзы, она живо представила себе свое будущее. Все кончено! Теперь она на всю жизнь останется женою рикши! Ей никогда не уйти с этого двора! Она допускала, что отец женится вторично, но ей в голову не приходило, что он может бросить «Жэньхэчан». Если бы отец женился, Хуню еще поборолась бы за свою долю имущества, а может быть, договорилась бы с мачехой. Пока старик держал коляски, еще оставалась какая-то надежда. Но что отец проявит такую жестокую решимость, превратит все имущество в наличные и тайком улизнет – этого она не могла себе представить. Даже размолвку с отцом она надеялась использовать в своих интересах, зная, что в делах ему без нее не обойтись. Кто же мог подумать, что старик возьмет и распростится с «Жэньхэчаном»?!
Весна давала о себе знать, почки на деревьях порозовели, набухли, но во дворе, где жили Сянцзы и Хуню, приближения весны почти не чувствовалось: тут не было ни цветка, ни деревца.
Лишь теплый ветер гулял по двору, превращал лед в лужи, разносил зловоние оттаявших отбросов, поднимал с грязной земли и кружил куриные перья, шелуху чеснока и обрывки бумаги. Людям на этом дворе каждое время года приносило свои заботы. Правда, весной старики могли выйти погреться на солнышке, а девушки смыть слой копоти с лиц, да и женщины уже не боялись выпускать детей поиграть: теперь ребятишки могли запускать змеев из старой бумаги, бегать по двору, и смуглые ручонки их больше не мерзли и не трескались от холода. Но зато закрылась благотворительная столовая, перестали отпускать в долг рис, благодетели не раздавали больше денег. Бедняки, казалось, были отданы на милость весеннему ветру и солнцу.
Когда молодые всходы только зеленеют, а прошлогодний рис уже на исходе, цены на продукты резко повышаются. Дни становятся длиннее, старикам не хочется спать, и они еще больше страдают от голода. Даже вши весной становятся злее и так и кишат в рваной ватной одежде. Весна беднякам лишь прибавляет горя.
Сердце Хуню замирало, когда она смотрела на грязный двор и отрепья соседей, когда вдыхала талый зловонный воздух, слышала стоны стариков и плач детей. Зимой люди прятались, мерзлая грязь скрывалась под снегом, а сейчас и люди выползли из своих нор, и все отбросы выступили на поверхность. Даже стены оттаяли и обмякли, будто готовые завалиться в ближайший из дождливых дней. Во дворе разрастался отвратительный бурьян нищеты, все выглядело гораздо ужаснее, чем зимой.
Лишь теперь Хуню осознала, что ей, может быть, придется здесь жить всю жизнь. Деньги ее скоро кончатся, Сянцзы по-прежнему будет бегать с коляской, и никуда им с этого двора не уйти.
Наказав Сянцзы присмотреть за домом, она отправилась в Наньюань к тетке, разузнать об отце. Тетка рассказала, что Лю Сые заходил к ней в январе, числа двенадцатого по лунному календарю. Он собирался поселиться в Тяньцзине или в Шанхае. Мол, за всю свою жизнь он не выезжал за ворота столицы: жить осталось немного, надо повидать свет! К тому же ему стыдно оставаться в городе, где собственная дочь его так опозорила. От себя тетка добавила, что, может быть, старик только напустил туману, а устроился где-нибудь здесь, в укромном местечке. Кто его знает!
Вернувшись домой, Хуню упала на кан и заплакала навзрыд. Плакала искренне, долго, пока глаза не опухли. А наплакавшись, сказала Сянцзы, утирая слезы:
– Вот что, упрямец! Будь по-твоему, раз я просчиталась.
Выйдешь за петуха – ходи курицей. Что теперь говорить! Вот тебе сто юаней, иди покупай коляску.
Сначала она собиралась купить две коляски, чтобы одну сдавать в аренду. Но потом решила купить только одну, для Сянцзы, а деньги попридержать: у кого деньги – у того и власть. Мало ли что взбредет Сянцзы в голову, когда у него будет коляска! Нужно быть готовой ко всему.
Поступок отца доказал ей, что ни на кого нельзя полагаться. Никто не знает, что будет завтра, и лучше жить сегодняшним днем. Она решила тратить на хозяйство то, что заработает Сянцзы, – он ведь первоклассный рикша! – а свои денежки приберечь на собственные удовольствия: Хуню любила поесть. Конечно, деньги когда-нибудь кончатся, но ведь и человек не вечен. Она и так промахнулась, выйдя замуж за рикшу. Пусть он неплохой человек, но не трястись же ей над каждым заработанным им медяком! Мысль об утаенных деньгах несколько утешила Хуню, хотя она отлично понимала, что будущее не сулит ей ничего хорошего! И все же Хуню еще не могла смириться. Она словно пыталась догнать заходящее солнце, когда вокруг уже темнеет, но перед глазами еще брезжит полоска зари и так хочется насладиться теплом последних лучей.
Сянцзы не спорил: пусть будет одна коляска, лишь бы своя. В день он сможет заработать шесть-семь мао, на еду хватит. Он даже радовался. Сколько невзгод перенес он из-за коляски, и вот сейчас наконец может ее купить. Чего же еще желать? Конечно, одной коляской можно только прокормиться, на черный день ничего не отложишь. И когда эта коляска износится, но на что будет купить новую. Снова нависнет угроза нищеты! Но что думать о будущем? Нужно радоваться тому, что есть.
У одного из их соседей, Эр Цянцзы, как раз была подходящая коляска.
Прошлым летом этот Эр Цянцзы продал какому-то военному за двести юаней свою девятнадцатилетнюю дочь Сяо Фуцзы. Он сразу разбогател, выкупил вещи из ломбарда, приодел семью. Жена Эр Цянцзы была самой низенькой и самой некрасивой женщиной во дворе: веснушчатая, скуластая, узколобая, с жиденькими волосами и вечно полуоткрытым ртом, в котором торчали редкие зубы. Теперь она щеголяла в новом голубом халате, но глаза ее были красными от слез – она оплакивала дочь.
Эр Цянцзы вообще отличался прескверным характером, а расставшись с дочерью, он начал пить: пропускал рюмку-другую и либо плакал пьяными слезами, либо ко всем придирался. Жена его получила новый халат и на время забыла о голоде, но радости не знала: муж колотил ее теперь куда чаще, чем прежде.
Эр Цянцзы было уже за сорок, поэтому он решил не возить больше коляску, а купил пару корзин и занялся торговлей вразнос. Торговал он всякой всячиной: тыквами, грушами, персиками, земляными орехами, папиросами. Через два месяца оказалось, что он ничего не выручил, наоборот, почти прогорел. Он не умел торговать. Коляска – дело другое, тут все ясно: есть пассажир – хорошо, нет – ничего не поделаешь. В торговле же нужны хитрость и сноровка. Кто был рикшей, тот знает, как трудно получить хоть что-нибудь в долг. Поэтому Эр Цянцзы не отказывал беднякам, особенно знакомым, но попробуй потом получи с них! Постоянных клиентов у него не было, долги ему не возвращали, и, естественно, он терпел убыток за убытком. Эр Цянцзы горевал и с горя пил еще больше. Напившись, часто затевал ссоры с полицейскими, а дома смертным боем бил жену и детей. Когда хмель проходил, его мучило раскаяние. Он хорошо понимал, что опускается: попусту растрачивает деньги, полученные за дочь, пьет водку, дерется. От огорчения он заваливался спать на целый день – лишь бы ни о чем не думать!
Но деньги утекали как вода. Эр Цянцзы решил бросить торговлю и взяться за прежнее ремесло. Он снова купил коляску. Напившись по этому поводу, он долго похвалялся перед соседями-бедняками, что, мол, теперь у него дела пойдут лучше некуда. С новой коляской, прилично одетый, он чувствовал себя первоклассным рикшей: ему-де пристало пить только самый лучший чай, возить только почтенных людей.
В белоснежной куртке и синих штанах, он мог со своей сверкающей новой коляской целый день проторчать на стоянке, не предлагая услуг пассажирам. То почистит сиденье новой голубой метелочкой, то потопает в новых туфлях на белой подошве, то походит, улыбаясь, вокруг коляски. А уж если кто-нибудь ее похвалит, он начинает хвастаться без удержу. Так он мог проболтать впустую и день и другой. Когда же попадался богатый пассажир, ноги, не в пример коляске и одежде, подводили его.
Это еще больше удручало Эр Цянцзы. Он опять вспоминал дочь и шел куда-нибудь заливать горе вином. Так он промотал все деньги, осталась только коляска.
Как-то в начале зимы Эр Цянцзы снова напился. Его сыновья – младшему было одиннадцать лет, старшему тринадцать, – увидев отца, попытались улизнуть из комнаты. Это обозлило Эр Цянцзы, и он каждого наградил затрещиной. Вмешалась жена, он набросился на нее, пнул ногой в живот, и она без чувств упала на пол. Сыновья, вооружившись один совком для угля, другой – скалкой, вступились за мать. В суматохе кто-то наступил на женщину. Наконец вмешались соседи, кое-как утихомирили Эр Цянцзы и уложили его спать.
Дети плакали, обнимая мать. Жена Эр Цянцзы пришла в себя, но подняться так и не смогла. Третьего декабря по старому стилю, облаченная в длинный голубой халат, купленный на деньги, полученные за дочь, она испустила последний вздох. Ее родные не соглашались замять дело, грозили подать в суд. Лишь настойчивые уговоры приятелей Эр Цянцзы заставили их уступить, да и то, наверное, потому, что Эр Цянцзы обещал с почетом похоронить жену и раздать ее родным пятнадцать юаней. Он занял шестьдесят юаней под залог коляски, по после Нового года решил ее сбыть: отдать долг не было никакой надежды.
Когда Эр Цянцзы бывал пьян, он даже подумывал продать кому-нибудь одного из своих сыновей, только вот охотников не находилось. Пробовал сунуться за деньгами к военному, «мужу» дочери, но тот не пожелал признать в нем тестя, а о деньгах и говорить не стал.
Сянцзы знал историю этой коляски, и ему очень не хотелось ее брать. Колясок много, к чему покупать именно эту? Она несчастливая. Ее выменяли за дочь и продают потому, что умерла жена!
Однако Хуню смотрела на это по-другому. Она считала, что купить такую коляску всего за восемьдесят юаней – дело выгодное. Коляской пользовались лишь полгода, даже лак не потускнел, да и изготовлена она известной фирмой «Дэчэн», что в западной части города. Коляски куда хуже стоили почти столько же. Как можно упускать такой случай? Кроме того, Хуню знала, что после Нового года с деньгами у всех туго и Эр Цянцзы никому не сможет продать коляску по более высокой цене, а деньги ему нужны до зарезу. Хуню сама ходила смотреть коляску, сама сговаривалась с Эр Цянцзы о цене, сама платила. Сянцзы оставалось только молчать, деньги-то не его!
Когда коляска была куплена, он ее внимательно осмотрел. Она действительно оказалась добротной, но Сянцзы не понравился черный кузов с латунными украшениями. Когда Эр Цянцзы покупал коляску, его как раз и привлекло это сочетание черного с белым. А на Сянцзы вид коляски наводил уныние: она была словно в трауре! Ему очень хотелось сменить верх, чтобы он был желтоватым, как земля, или серебряным, как луна. Хотелось, чтобы коляска имела более скромный вид. Но он не стал об этом говорить с Хуню во избежание ссоры.
Коляска привлекала всеобщее внимание, и некоторые называли ее «маленькой вдовой». У Сянцзы было скверно на душе. Он пытался не думать о своей траурной коляске, но целыми днями был с нею неразлучен. Все время ему казалось, что из-за нее вот-вот случится какое-нибудь несчастье. Иногда он вспоминал Эр Цянцзы и все, что с ним произошло, и ему мерещилось, что он возит не коляску, а катафалк, над которым витает душа умершей. Сердце его чуяло недоброе, однако пока никакой беды не предвиделось. Становилось все теплее. Люди сменили зимнюю одежду на легкие куртки и штаны. Весна в Бэйпине короткая, по весенние дни до утомительности длинны.
Сянцзы уходил с рассветом и, пробегав до четырех-пяти часов, чувствовал себя совершенно разбитым. Солнце стояло еще высоко, но ему не хотелось больше, возить пассажиров. А бросать работу было жаль. В нерешительности сидел он где-нибудь в тени и лениво зевал.
Дни тянулись до бесконечности. Сянцзы уставал и всегда был мрачен. Хуню томилась дома от скуки. Зимой она грелась у печки, слушала завывание ветра и утешалась тем, что на улицу лучше не выходить. А сейчас печку вынесли и поставили снаружи у стены под карнизом крыши. Дома совершенно не чем было заняться, на дворе – грязь, вонь, ни единой травинки. Погулять тоже не пойдешь – не на кого оставить квартиру. Даже отправляясь за покупками, Хуню старалась нигде не задерживаться. Как пчела, случайно залетевшая в комнату, она стремилась вырваться на волю из опостылевшего дома.
С женщинами со двора Хуню не разговаривала. Они готовы были без конца жаловаться, рассказывать о своих заботах, она же не любила об этом ни говорить, ни слушать. Единственной их темой была беспросветная жизнь; они горевали и плакали по любому поводу. А Хуню просто злилась на свою судьбу и вовсе не собиралась плакать: с гораздо большим удовольствием она поругалась бы с кем-нибудь от скуки! Нет, им не понять друг друга, так лучше каждому заниматься своими делами и не вступать в разговоры.
Но в середине апреля Хуню нашла себе подругу. Вернулась Сяо Фуцзы, дочь Эр Цянцзы. Ее «муж», военный, на каждом новом месте обзаводился «семьей»: за сотню-другую брал себе молодую девушку, покупал дешевенькую койку, пару стульев и жил в свое удовольствие. А когда его часть переводили в другой город, он уходил холостым, оставляя и женщину, и койку. За сто – двести юаней наслаждаться целый год, а то и полтора с новой подружкой – это совсем недорого! На прислугу – чтоб стирать, штопать, готовить – и то уйдет юаней восемь – десять в месяц. А так получаешь прислугу, с которой можно и переспать без всяких опасений, что подхватишь дурную болезнь. Останешься доволен – сошьешь ей длинный халат из ситца за несколько юаней.
Не угодит – заставит, голой сидеть дома, она и пикнуть не пом смеет. Отправляясь в другую часть, вояка нисколько не жалел о койке и стульях, так как «жене» еще предстояло самой платить за комнату. Денег, вырученных за мебель и утварь, порою не хватало даже на это.
Сяо Фуцзы продала койку, рассчиталась с хозяйкой и вернулась домой в одном халате из пестрого ситца да с серебряными сережками в ушах.
После продажи коляски у Эр Цянцзы осталось юаней двадцать – остальное ушло на уплату долга. Он все сильнее чувствовал, как тяжело в его годы остаться вдовцом. Некому было его пожалеть, некому утешить, и он пил, а напившись, сам жалел и утешал себя, как мог. В такие дни он словно проникался ненавистью к деньгам и транжирил их вовсю. Порой у него мелькала мысль, что надо бы снова взяться за коляску, поставить сыновей на ноги, чтобы были ему опорой в старости. Он накупал для них всякой всячины, смотрел, как жадно они набрасываются на еду, и глаза его наполнялись слезами.
– Сиротки вы мои! – стонал он. – Несчастные детки! Я буду из последних сил работать для вас! Обо мне не заботьтесь – главное, чтобы вы были сыты! Ешьте на здоровье. Когда вырастете, скажу спасибо, если не забудете меня!
Но постепенно ушли и последние двадцать юаней.
Эр Цянцзы вновь пил с горя, затевал со всеми скандалы и не думал больше, сыты ли его дети. Ребята изворачивались, как могли. Иногда им удавалось раздобыть медяк-другой и купить что-нибудь поесть. Они пристраивались к свадьбам и к похоронным процессиям, собирали медный лом, обрывки бумаги и выменивали их на несколько лепешек или на фунт белых бататов, которые проглатывали вместе с кожурой. Порою на двоих перепадал всего один медяк; тогда они покупали земляные орехи или сухие бобы; они, конечно, не утоляли голода, зато их можно было дольше жевать.
Когда вернулась Сяо Фуцзы, дети встретили ее, обливаясь слезами от радости. Они потеряли мать, но сестра заменит ее!
Эр Цянцзы отнесся к возвращению дочери без особого восторга. Одним едоком стало больше. Но, видя, как довольны сыновья, он тоже подумал, что женщина в доме пригодится. Она будет стирать, готовить. Ему неудобно было прогнать дочь: раз уж так случилось, ничего не поделаешь!
Сяо Фуцзы и раньше была хороша собой, только очень худа и мала ростом. Сейчас она пополнела и подросла. Круглолицая, с ровными бровями ниточкой, она стала очень миловидной. Верхняя губка у нее была чуть вздернута; когда Сяо Фуцзы сердилась или смеялась, ее рот приоткрывался и показывались ровные белые зубы, что придавало ей наивный вид и делало еще более привлекательной. Военного в свое время больше всего пленили эти ее зубки.
Сяо Фуцзы, как и многих бедных девушек, можно было сравнить с прекрасным хрупким цветком; не успеет он распуститься, как его срывают и несут на базар.
Хуню презирала своих соседок по двору, но Сяо Фуцзы ей сразу понравилась. Она была хороша собой, носила длинный халат из пестрого ситца, а главное – прожила целый год с военным и, наверное, как думала Хуню, кое-чему научилась.
Женщинам нелегко подружиться, но уж если они пришлись друг другу по душе, то сходятся очень быстро. Не прошло и нескольких дней, как Хуню и Сяо Фуцзы стали неразлучны. Хуню любила полакомиться и всякий раз, накупив семечек или орехов, звала Сяо Фуцзы к себе; они болтали и угощались. Сяо Фуцзы не нашла своего счастья, но когда ее вояка бывал в хорошем настроении, он водил ее по ресторанам, по театрам, и ей было о чем вспомнить. Хуню завидовала подруге. О некоторых унизительных для нее вещах Сяо Фуцзы не любила говорить, но Хуню слушала с такой жадностью и так упрашивала Сяо Фуцзы рассказывать, ничего не стесняясь, что та не могла ей отказать.
Хуню восхищалась подругой. Слушая рассказы Сяо Фуцзы, она думала о себе, о том, что уже немолода, что у нее незадачливый муж, – и ей становилось обидно. Хуню видела мало хорошего в прошлом и ничего не ждала от будущего. А настоящее? Сянцзы – это же просто пень! И чем больше она злилась на мужа, тем сильнее привязывалась к Сяо Фуцзы. Пусть эта девчонка бедна, жалка, но все же она испытала какие-то радости, повидала жизнь и теперь могла умереть без сожалений. Хуню казалось, что Сяо Фуцзы познала все, что доступно в этом мире женщине.
Хуню просто не понимала, как глубоко несчастна Сяо Фуцзы, которая вернулась домой ни с чем и теперь должна была заботиться о пьянице-отце и о младших братьях. А где взять деньги, чтобы всех накормить?
Однажды, напившись, Эр Цянцзы раскричался:
– Если тебе в самом деле жалко братьев, ты знаешь, как заработать! На меня рассчитываете? Я и так целыми днями мыкаюсь, работаю на вас, мне самому надо есть досыта. Думаешь, я могу бегать с пустым брюхом? Если сковырнусь, тебе что, лучше будет? Чего ты ждешь? Для кого бережешь себя?
Глядя на пьяного отца, на голодных, как крысята, братьев, Сяо Фуцзы горько плакала. Но слезами братьев не накормишь, а отцу на нее наплевать. Значит, осталось одно – торговать собой.
Сяо Фуцзы привлекла к себе братишку, и ее слезы закапали ему на голову.
– Сестра, есть хочу! – жаловался он. – Я голодный!
Сестра! Сестра – это дойная корова. Она должна их накормить.
Хуню не отговаривала Сяо Фуцзы, напротив! Она даже предложила подруге немного денег, чтобы та приоделась, – отдаст, когда заработает, – и предоставила ей свою комнату, так как у Сяо Фуцзы было слишком грязно, а у нее просторно и вполне прилично.
Сянцзы днем домой не заглядывал, и Хуню с радостью помогала Сяо Фуцзы, тем более что надеялась увидеть кое-что новое, о чем сама тайком мечтала. Сяо Фуцзы платила Хуню два мао – такое условие поставила Хуню. Дружба дружбой, а дело делом: ведь она прибирала для Сяо Фуцзы комнаты, тратилась. Разве новый веник и совок для мусора не стоят денег? Два мао, право, не так уж много. С другой бы она взяла больше, но ведь они подруги!
Слушая ее, Сяо Фуцзы улыбалась сквозь слезы. Сянцзы ничего не подозревал. Знал только, что по ночам Хуню не дает ему спать. А она пыталась вернуть ушедшую весну.
