Текст книги "Избранное"

Автор книги: Лао Шэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

Принципиальности не было ни у императора, ни у политиков, ни у народа – естественно, что страна обеднела, а в стране, где даже едят не досыта, люди еще больше теряют человеческий облик. Но это не оправдывает воспитателей. Они должны были понимать, что страну можно спасти только знаниями и высокой нравственностью, должны были пожертвовать своей мелкой выгодой, раз уж согласились стать директорами школ или учителями. Возможно, я предъявляю к ним чрезмерные требования. Все люди боятся голодной смерти – от проститутки до преподавателя; я пожалуй, не имею права упрекать их. Однако есть ведь женщины которые готовы умереть, но не торговать собой. Так почему же мои соотечественники, занимающиеся воспитанием, не могли стиснуть зубы и сохранить в себе хоть каплю человеческого достоинства?

Конечно, правительство всегда обижает честных людей, и обижает тем больше, чем они честнее. Но даже самое дурное правительство не может вовсе не считаться с народом. Если бы наши воспитатели были настоящими людьми и пытались вырастить таких же настоящих людей, общество рано или поздно оценило бы их усилия. А когда эти люди принесли бы пользу стране, задумалось бы и правительство, которое сейчас презирает образование и не дает на него средств.

У нас часто говорят, что страна погружена во мрак. Но кто должен нести нам свет, как не интеллигенты? Если они не будут помнить о своей ответственности, не будут чувствовать себя звездами в темной ночи, у нас не останется никакой надежды. Мой взгляд односторонен, идеалистичен, и все же без идеала существовать нельзя. Я знаю, что ни правительство, ни общество не любят помогать интеллигенции, но ведь темному народу вообще никто не будет помогать!

Ты видел, как режут преподавателей? Удивляться нечему – это результат воспитания. Когда жестоки учителя, жестоки и ученики: они деградируют, впадают в первобытное состояние. Прогресс человечества идет очень медленно, а регресс – мгновенно. Стоит утратить гуманность, и ты снова дикарь. К тому же наши «новые» школы существуют больше двухсот лет, а все это время ежедневно шли драки между директорами, преподавателями, учащимися. Битье особенно способствует одичанию, поэтому убийство нескольких директоров или преподавателей сейчас самое заурядное явление. И не сокрушайся о них: благодаря циклической системе учащиеся в свою очередь станут директорами или преподавателями, и их тоже начнут резать.

В этом мрачном обществе люди звереют, едва родившись на свет. Они рыщут повсюду за лакомым куском, за любой ничтожной выгодой и всегда готовы пустить в ход и зубы, и когти. Ради какого-нибудь дурманного листа они способны усеять землю трупами. Всевозможные волнения естественны для молодежи, но у нас они приобретают особый характер. Ухватившись за какой-нибудь громкий лозунг, учащиеся рушат дома, ломают вещи, а затем разворовывают кирпичи и всякие обломки. Отцы семейств очень довольны этим, потому что после каждого студенческого волнения в доме оказывается несколько лишних палок или кирпичей. Уцелевшие директора школ и преподаватели получают новый повод для воровства – в общем, все они негодяи, мечтающие проглотить друг друга. Таково наше воспитание. Оно превращает человека в зверя – значит, его нельзя назвать бездейственным!

19

Слушая Маленького Скорпиона, я не мог не учитывать его склонности к скепсису, но ведь убийство преподавателей совершилось на моих глазах. Как бы я ни сомневался в пессимистических выводах собеседника, возразить было нечего, поэтому я спросил:

– А есть ли у вас ученые?

– Есть, и очень много! – не без иронии ответил Маленький Скорпион. – Обилие ученых свидетельствует либо о расцвете культуры, либо о ее упадке. Смотря по тому, что понимать под учеными. Я не собираюсь давать собственное определение, но, если ты хочешь посмотреть на наших ученых, могу кликнуть.

– То есть пригласить?

– Кликнуть! На приглашение они как раз не откликнутся – ты еще их не знаешь. Дурман, тащи сюда нескольких мудрецов, скажи, что я дам им листьев! Пусть Звездочка и Цветок помогут тебе.

Девушка со смехом вышла. Мне так хотелось видеть ученых, что я забыл о других вопросах, которые берег для Маленького Скорпиона. Мы молча сидели и жевали дурманные листья; наконец появилась Дурман с подругами, пока что без ученых. Они сели вокруг меня.

– Осторожнее, назревает допрос! – шутливо предупредил Маленький Скорпион.

Девушки захихикали.

– Мы в самом деле хотим кое о чем спросить. Можно? – начала Дурман.

– Пожалуйста, только я не мастер любезничать, – ответил я, невольно подражая тону Маленького Скорпиона.

– Скажи, как выглядят ваши женщины? – выпалили все единым духом.

Я почувствовал, что могу потрясти их воображение:

– Наши женщины тоже пудрятся, – (все ахнули), – но выделывают разные красивые штуки и со своими волосами: то отращивают их, то подрезают, то расчесывают на пробор, то укладывают в пучок, то мажут ароматным маслом или обрызгивают духами! – (Мои слушательницы взглянули на свои куцые волосы и разочарованно закрыли широко разинутые рты.) – В уши они вдевают серьги с жемчугом или драгоценными камнями, которые колышутся и поблескивают, когда женщина ходит. – (Девушки схватились за свои крохотные ушки, а одна – кажется, Цветок – попыталась немного вытянуть их.) – Руки, ноги и шею они чаете оставляют открытыми, но остальное закрывают: это еще соблазнительнее, чем ходить совсем голыми. – Я нарочно подсмеивался над девушками. – Голый человек может пленить только красотой тела, но оно у всех почти одинаково, а разноцветные одежды придают ему особую прелесть. Поэтому-то наши женщины и одеваются, даже летом, хотя они не прочь покрасоваться в чем мать родила. Еще они носят туфли – кожаные, матерчатые, с высокими каблуками, с острыми носами, иногда вышитые или разукрашенные. Ну как, нравится? – (Никто не ответил, рты девушек походили на букву «о».) – В той стране, где я родился, женщины раньше бинтовали ноги, и они у них были совсем маленькие. Сейчас уже перестали бинтовать…

– Почему?! – закричали все, не дожидаясь продолжения. – Глупые! Ведь маленькие ножки – это так красиво!

Видя, что девушки совсем потрясены, я пошел на попятный:

– Не волнуйтесь! Дайте договорить! Они перестали бинтовать ноги, но зато начали носить туфли на высоком каблуке и стали выше, стройнее. Правда, при этом у них искривились кости, и им иногда приходится ходить, держась за стены. Они часто ковыляют, надают, особенно если каблук сломается…

Все притихли, проникшись уважением к земным женщинам, и спрятали собственные ноги. Я уже хотел переменить тему разговора, но туфли на высоком каблуке оказались слишком притягательными.

– А какой высоты эти каблуки? – спросила одна.

– На туфлях рисуют цветы, да? – подхватила другая.

– Когда идешь, каблучки стучат?

– Как же искривились кости? Сами собой – или нужно сначала искривить кости, а потом туфли надевать?

– Ты говорил про кожаные туфли. Человеческая кожа для них годится?

– А какие вышивки, какого цвета?

Я мог бы крупно разбогатеть, если бы умел выделывать кожу или шить туфли. Но едва я успел сообщить, что наши женщины умеют не только наряжаться, как пришли ученые.

– Дурман, – сказал Маленький Скорпион, – приготовь сок из листьев. А вы, – обратился он к остальным девушкам, – идите обсуждать туфли на высоком каблуке куда-нибудь в другое место.

Ученых явилось сразу восемь. Поклонившись Маленькому Скорпиону, они сели на пол и возвели очи горе. Меня они не удостоили даже взглядом.

Дурман дала им по чашке сока, они выпили и закрыли глаза, давая понять, что решительно не желают смотреть на меня. Это было очень кстати, потому что так я мог подробно рассмотреть их.

Все ученые оказались страшно худыми и грязными; даже их маленькие уши были набиты грязью. Их движения казались еще более медленными и вкрадчивыми, чем у Большого Скорпиона.

Сок дурманных листьев, видимо, произвел свое действие: они открыли глаза и снова устремили их ввысь. Наконец один из мудрецов заговорил:

– Я первый ученый во всем Кошачьем государстве!

Он бросил взгляд вокруг и даже задел им меня. Остальные ученые беспокойно зашевелились, стали чесаться, скрипеть зубами, грызть когти и хором воскликнули:

– Ты первый? Ты такой же мерзавец, как твой отец и дед!

Я подумал, что они кинутся друг на друга, но первый ученый, видимо привыкший к ругани, засмеялся:

– Наш род уже три поколения изучает астрономию. Астрономию! А вы кто такие? Заморские астрономы используют множество всяких приборов, подзорных труб, а мы уже три поколения наблюдаем звезды простым глазом – вот где настоящие способности! Мы изучаем влияние звезд на человеческую судьбу, на счастье и несчастье – разве иностранцы понимают что-нибудь в этом? Вчера ночью, когда я наблюдал звезды, Венера стояла прямо над моей головой. Кого же следует назвать первым ученым нашей страны?

– Меня, – пошутил Маленький Скорпион, – потому что мне Венера улыбалась.

– Вы совершенно правы, господин! – ответил астроном и умолк. Остальные ученые тоже подтвердили, что Маленький Скорпион совершенно прав, после чего все погрузились в глубокомысленное молчание.

– Ну, говорите же! – приказал Маленький Скорпион.

– Я первый ученый во всем Кошачьем государстве, – изрек другой и оглядел всех победоносным взглядом. – Что такое астрономия? Все знают, что это чепуха. Ученость начинается с письмен, и это единственная наука. Я тридцать лет изучал письмена. Кто после этого осмелится не признать меня первым ученым, кто?!

– Пошел к собачьей матери! – откликнулись ученые мужи. Но специалист по письменам был не так робок, как астроном. Вцепившись в одного из коллег, он заорал:

– Так ты не признаешь?! Отдай сперва свой долг – дурманный лист, который ты у меня занял! Иначе я сверну тебе башку не будь я первым ученым!

– Я, всемирно известный ученый, буду занимать у тебя дурманный лист?! Оставь меня в покое, не пачкай мою руку!

– Съел чужой дурманный лист и еще отнекиваешься?! Хорошо, погоди, когда я опубликую исследование письмен и стану первым не только в нашей стране, но и во всем мире, я докажу, что среди древних слов не было твоей фамилии! Погоди!

Ученый, не признавший долга, испугался и стал умолять Маленького Скорпиона:

– Господин, одолжи мне скорее один лист, я рассчитаюсь с ним! Ты ведь знаешь, что я первый ученый в нашей стране, а ученые всегда без денег. Может, я и брал у него этот проклятый лист, не помню точно. И еще молю тебя, господин: попроси своего отца, чтобы он давал ученым больше дурманных листьев. Другие без них в состоянии обойтись, но мы (особенно я, первый ученый) просто не можем иначе заниматься наукой. Недавно я выяснил, что среди древних казней действительно существовало сдирание кожи с живого человека. Скоро я напишу об этом статью и буду умолять твоего отца передать ее императору. Тогда Его Величеству будет удобнее восстановить этот интересный и имеющий глубокие исторические корни род казни. Разве такое открытие не делает меня первым ученым? Подумаешь, изучение письмен! Только история – подлинная наука!

– А разве история не пишется? Отдавай мой дурманный лист! – Позиция лингвиста была неколебимой.

Маленький Скорпион велел Дурман принести историку лист, но тот отломил половину, прежде чем передать его лингвисту:

– Возвращаю тебе, хотя и не следовало бы.

– Ах, ты отдаешь только половину?! – завопил лингвист. – Будь я проклят, если не украду твою жену!

Тут все ученые необычайно заволновались и стали жаловаться Маленькому Скорпиону:

– Господин, почему у нас, ученых, бывает только по одной жене? Неудивительно, что мы вынуждены думать о похищении чужих женщин! Мы трудимся во славу всего государства, наши потомки пронесут через века научный опыт многих поколений, почему же каждому из нас нельзя иметь хотя бы по три жены?

Маленький Скорпион молчал.

– Возьмем, к примеру, разные созвездия. Там вокруг большой звезды всегда много маленьких. Если небо так создано, то и у людей должно быть так же, во всяком случае, у меня, первого ученого. К тому же моя жена состарилась, ни на что не годится.

– А вспомним форму письменных знаков, которые издревле содержали изображение частей женского тела! В одной своей работе я совершенно неопровержимо доказал, что у ученого должно быть много жен…

Далее пошли туманные и не совсем приличные доказательства, из которых, впрочем, было ясно, для чего ученым нужны жены, Маленький Скорпион по-прежнему молчал.

– Может быть, вы устали, господин? Мы…

– Дурман, дай им немного листьев, и пусть убираются! – проговорил наконец Маленький Скорпион.

– Благодарим вас, господин, извините! – зашумели ученые мужи. Потом они схватили дурманные листья, поклонились Маленькому Скорпиону и, не прекращая ругани, выкатились за дверь. На смену им тут же влетела стая молодых ученых. Они давно ждали за дверью и не входили только потому, что боялись своих старших коллег. Когда встречались представители старых и новых наук, происходило по крайней мере два убийства.

У молодых ученых вид был гораздо лучше, чем у старых: не грязные, вполне упитанные и жизнерадостные. Прежде чем сесть, они поздоровались не только с Маленьким Скорпионом, но и с Дурман, даже со мной. Я приободрился: видимо, у Кошачьего государства еще есть надежда.

– Это те ребята, которые учились по нескольку лет за границей и все знают, – шепнул Маленький Скорпион. Его замечание меня несколько охладило, особенно когда гости вцепились в предложенные им дурманные листья.

Поев, молодые ученые начали разговаривать, но я ничего не понял, хотя от Маленького Скорпиона уже знал немало новых слов. В ушах стояли какие-то «варэ», «вский» и прочее. Я встревожился, потому что гости явно обращались ко мне. Наконец до меня дошел смысл одного из вопросов:

– Что это на вас надето, господин иностранец?

– Штаны, – ответил я, чувствуя себя круглым дураком.

– А зачем они?

– О какой ученой степени они свидетельствуют?

– Наверное, ваше общество делится на классы штанных и бес-штанных?

Я выдавил из себя лишь глупую усмешку. Они досадливо поморщились, начали щупать мои рваные штаны, потом снова затараторили. Мне стало скучно. Наконец молодые ученые ушли, и я спросил Маленького Скорпиона, о чем они говорили.

– Ты меня спрашиваешь? – улыбнулся Маленький Скорпион. – А я кого спрошу? Ничего они не сказали.

– Ну как же! Они говорили «варэ», «вский»…

– Это популярные иностранные слова, означающие «химия» и «роль», только эти субъекты употребляют их как попало, даже сами ничего не понимают. Умеющие произносить такие выражения и называются учеными нового типа. Слова «варэ», «вский» да еще «изм» стали в последнее время особенно модными. Первые два слова, сливаясь, означают все, что угодно: «родители бьют ребенка», «император ест дурманные листья», «ученый покончил с собой»… Произноси их, и тебя тоже сочтут ученым. Главное – существительные. Глаголы не нужны, а прилагательные образуются от существительных.

– Почему они спрашивали меня про штаны?

– А почему девушки расспрашивали о туфлях на высоком каблуке? Молодые ученые похожи на женщин: они тоже стараются быть чистыми, красивыми и модными. Старые ученые напрямик требуют от женщин того, что им нужно, а молодые предпочитают пленять. Вот погоди, через несколько дней они все наденут штаны…

Мне показалось, что в комнате стало слишком душно; я извинился перед Маленьким Скорпионом и вышел на улицу. Цветок и ее подруги, привязав к пяткам куски кирпича и держась за стену, учились ходить на высоких каблуках.

20

Да, у этого пессимиста было что позаимствовать. Он по крайней мере сначала думал, а уж потом предавался пессимизму. Возможно, он был недальновиден или труслив, по думать он умел. Мне все больше нравился Маленький Скорпион, да и на молодых ученых я еще не поставил крест. Даже если они не умнее старых, они хоть живые и веселые. Маленькому Скорпиону стоило бы набраться их оптимизма, и тогда бы он мог совершить немало полезного. Мне захотелось еще раз повидать молодых ученых, и я разузнал у Дурман, где они живут.

По дороге я прошел мимо многих школ, или институтов, то есть пустырей, окруженных стенами. Мне не хотелось во всем соглашаться с Маленьким Скорпионом, по, когда я видел учеников, разгуливающих по улице, мои глаза наполнялись слезами. Эти юнцы (особенно те, что были постарше) выглядели невероятно самодовольными: в точь-в-точь как Большой Скорпион, возлежавший на головах семи кошек. Они, наверное, воображали себя божественными избранниками и не понимали, что их государство – самое ничтожное во вселенной. Только очень глупые воспитатели могли вырастить таких невежественных людей. Я жалел юнцов и все же думал, что к двадцати годам человек должен что-то соображать, а не чувствовать себя в аду, как в раю. Я чуть было не начал спрашивать у них, чем они так довольны, но вовремя удержался.

Один из молодых ученых, к которым я шел, заведовал музеем, что было весьма кстати. Музей оказался довольно большим зданием из двадцати или тридцати комнат. У входа, прислонившись к стене, сидел привратник и сладко спал. Кроме него, здание никто не охранял, а все двери были открыты. Удивительно – ведь люди-кошки воруют что попало! Не осмелившись потревожить привратника, я вошел в музей, прошел через две пустые комнаты и здесь наткнулся на своего нового знакомого. Он очаровал меня своей веселостью, опрятностью, вежливостью. Фамилия его была Кошкарский, я чувствовал, что она иностранного происхождения, и боялся, как бы во время экскурсии он не замучил меня незнакомыми словами. Лишь бы он не называл экспонаты «варэ» или «вский», и тогда все будет в порядке.

– Пожалуйста, проходите сюда! – радушно пригласил Кошкарский. – Это зал каменной утвари восьмого тысячелетия до нашей эры. Утварь разложена по новейшей системе. Посмотрите!

Я оглянулся – ничего нет. Что за наваждение? Но Кошкарский уже показывал на стены:

– Перед вами древний каменный сосуд, на котором вырезана какая-то иностранная надпись, стоит три миллиона национальных престижей.

Теперь я действительно заметил надпись, но не на сосуде, а на стене – там, где когда-то, видимо, стоял драгоценный сосуд.

– Перед вами каменный топор, которому исполнился десять тысяч один год, цена двести тысяч национальных престижей. Этой каменной чаше ровно на год больше, цена полтора миллиона национальных престижей, это… триста тысяч престижей, это… четыреста тысяч.

Мне нравилось только одно: что он так бегло называет цену экспонатов. Мы вошли в следующий пустой зал. Кошкарский продолжал все тем же бодрым, почтительным тоном:

– А тут хранятся древнейшие книги мира, которым перевалило за пятнадцать тысяч лет. Разложены по новейшей системе.

Он начал перечислять названия книг и их цену, но я не видел ничего, кроме нескольких тараканов на стене.

Когда мы выходили из десятого пустого зала, мое терпение иссякло. Я уже хотел распроститься с Кошкарским и уйти, как вдруг перед последним залом обнаружил больше двадцати солдат с дубинками. Видимо, они что-то охраняют? В зале действительно были экспонаты, и я возблагодарил небо и землю. Если хоть в одном из одиннадцати залов что-то есть, значит, я пришел не напрасно.

– Вы пришли очень удачно, – подтвердил Кошкарский. – Через каких-нибудь два дня вы бы этого не увидели. Перед вами глиняная утварь десятого тысячелетия до нашей эры, разложенная по новейшей системе. Двенадцать тысяч лет назад эти сосуды были самыми прекрасными в мире, но потом, начиная с шестого, тысячелетия до нашей эры, мы утратили секрет гончарного искусства и до сих пор не можем вновь обрести его.

– Как же так? – спросил я.

– О, вский! – воскликнул мой гид, приведя меня в полнейшее недоумение. – Это самые драгоценные предметы на Марсе, но «они уже проданы иностранцам за три биллиона национальных престижей. Если бы правительство не поторопилось, оно могло бы выручить за них по крайней мере пять биллионов, потому что два биллиона мы получили даже за каменные сосуды, которым нет еще десяти тысячелетий. Главное, конечно, не то, что правительство просчиталось, а то, что мы, посредники, получим меньше комиссионных. Чем мы будем кормиться?! Жалованья нам не выдают уже несколько лет! Правда, на комиссионных можно неплохо заработать, но ведь мы ученые нового типа, и нам нужно во. много раз больше денег, чем старым ученым. Мы пользуемся только импортными вещами, а купить одну такую вещь – все равно, что прокормить дюжину старых ученых!

Безмятежная физиономия Кошкарского вдруг помрачнела.

Как случилось, что утрачен секрет гончарного искусства?' О, вский! Почему продаются древности? Чтобы заработать на них. У меня уже не осталось никаких иллюзий в отношении новых ученых. Мне хотелось только обнять оставшиеся сосуды и разрыдаться. Итак, торговля музейными редкостями служит одним из источников правительственного дохода, а ученые лишь получают комиссионные да называют посетителям цены. Но я все-таки задал: еще один вопрос:

– Что же будет, когда вы продадите последние экспонаты и не сможете больше получать комиссионных?

– О, вский!

Я понял, что это слово в его устах означает приспособленчество, в тысячу раз более подлое, чем у Маленького Скорпиона. Кошкарский с его восклицаниями стал мне омерзителен, но дурманные листья не располагают к действию, и я не надавал своему гиду пощечин. С какой стати мне, китайцу, вмешиваться в дел» людей-кошек?

Не попрощавшись с Кошкарским, я выбежал на улицу – мне чудилось, будто из пустых залов, точно из преисподней, несутся стенания похищенных реликвий. Если загробный мир действительно существует, как бы мне хотелось, чтобы эти новые ученые оказались на том свете вместо реликвий!

На улице я немного успокоился и подумал, что для кошачьих древностей, пожалуй, счастье попасть за границу. Раз люди-кошки все разворовывают и уничтожают, пусть уж лучше их музейные редкости хранят иностранцы. Разумеется, это ничуть не оправдывает Кошкарского. Хотя торговля затеяна не им, он бесстыдно поддерживает ее и вообще потерял стыд и совесть. Мне всегда казалось, что человечество чтит свою историю, но люди-кошки безжалостно порывают даже с отечественной историей. Ведь Кошкарский образован. Если так поступают ученые, то что же творит невежественная масса?

У меня пропало желание идти к другим новым ученым и смотреть другие культурные учреждения. Показавшаяся впереди библиотека вновь сулила «хитрость с пустой крепостью» [28]28
  Намек на легенду об известном китайском полководце Чжугэ Ляне (III в.), который, оставшись без войска, раскрыл перед противником городские ворота. Испугавшись засады, враг отступил от стен крепости.


[Закрыть]. Само здание было неплохое, однако не ремонтировалось, наверное, уже много лет. Но когда из библиотеки вышла группа школьников, которые, должно быть, читали там книги, во мне снова пробудился интерес к экскурсиям.

Войдя в ворота, я увидел на стенах множество свежих надписей: «Библиотечная революция». Интересно, против кого она направлена? Размышляя об этом, я вдруг споткнулся о лежащего человека, который тотчас заорал: «Спасите!»

Рядом с ним валялось еще более десяти жертв, связанных по рукам и ногам. Едва я развязал их, как они улизнули – все, кроме одного, в котором я узнал молодого ученого. Это он звал на помощь.

– Что здесь происходит? – изумился я.

– Снова революция! На этот раз библиотечная.

– Против кого же она?

– Против библиотек. Посмотри, господин! – Ученый показал на свои ляжки.

Я увидел короткие штаны, на которые прежде не обратил внимания. Но как они связаны с библиотечной революцией?

Ученый объяснил:

– Ведь ты носишь штаны, и мы, ученые, призванные знакомить народ с передовой наукой, передовой моралью и обычаями, тоже надели штаны. Это революционный акт…

«Вот так революция!» – подумал я.

– К сожалению, студенты соседнего института узнали о нашем революционном акте, явились сюда и потребовали каждый по паре штанов. Я – заведующий библиотекой и прежде, когда торговал книгами, постоянно отдавал часть своей выручки студентам. Дело в том, что они преданы всеизму, а всеисты – народ опасный. К сожалению, они ревностно проводят свои принципы и потребовали у меня штаны, я не мог на них напастись, и студенты восстали. Мой революционный акт состоял в том, что я надел штаны; их – в том, чтобы сшить такие штаны, каких нет ни у кого. В общем, они связали нас и похитили все мои крохотные сбережения!

– Надеюсь, книги они не растащили? – воскликнул я, беспокоясь о библиотеке, а не о его сбережениях.

– Нет, и не могли растащить, потому что последняя книга продана пятнадцать лёт тому назад. Сейчас мы занимаемся перерегистрацией.

– Что же вы регистрируете, если книг нет?

– Дом, стены… Готовимся к новой революции, хотим превратить библиотеку в гостиницу и получать хотя бы небольшую арендную плату. Фактически здесь уже несколько раз квартировали солдаты, но с гражданской публикой было бы как-то спокойнее…

Я очень уважал людей-кошек и именно из уважения к ним не стал больше слушать, иначе мои вопросы могли превратиться в площадную брань.