Текст книги "Избранное"

Автор книги: Лао Шэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

Перед праздником фонарей [25]25
  Праздник фонарей – другое название праздника юаньсяо.


[Закрыть]Хуню решила послать Сянцзы за повивальной байкой – как будто начиналось! Но бабка сказала, что еще рано, и рассказала о предродовых признаках.

Хуню потерпела еще два дня и опять подняла панику. Снова пригласили повивальную бабку – и снова без толку. Хуню плакала, кричала, призывала смерть: она не могла больше терпеть мучений. Сянцзы ничем не мог ей помочь, по, чтобы показать свое сочувствие, согласился на время прекратить работу.

Так Хуню промучилась еще с неделю, и наконец даже Сянцзы понял, что время подошло: Хуню так изменилась, что ее трудно было узнать. Повивальная бабка осмотрела ее и по секрету сообщила Сянцзы, что опасается трудных родов. Хуню уже не молода, роды первые, а плод очень большой, так как во время беременности она мало двигалась и ела много жирной пищи. Надежды на то, что роды пройдут нормально, почти никакой. Хуню не показывалась врачу, но положение плода, видимо, было не совсем правильное. Повивальная бабка опасалась худшего.

Во дворе часто рассказывали о таких случаях, когда женщины во время родов умирали, оставляя ребенка сиротой. С Хуню могло случиться то же самое.

Обычно жены бедняков до самых родов занимались тяжелой работой и жили впроголодь, поэтому плод у них бывал небольшой, и рожали они легко. Главная опасность угрожала им после родов. Но у Хуню получилось наоборот. Ее преимущества обернулись для нее несчастьем.

Сянцзы, Сяо Фуцзы и повивальная бабка три дня и три ночи ухаживали за роженицей. Хуню призывала всех святых, давала любые обеты. Под конец она совсем охрипла и лишь тихо звала:

– Мама! Мама!

Повивальная бабка и все остальные были бессильны помочь ей. И тут самой Хуню пришла в голову мысль – попросить Сянцзы сходить за ворота Дэшэньмынь к тетушке Чэньэр, одержимой духом святой лягушки.

Тетушка Чэньэр согласилась прийти не иначе как за пять юаней. Хуню выложила последние деньги.

– Хороший мой! – умоляла она Сянцзы. – Беги скорее! Деньги – пустяк! Поправлюсь, заживем на славу!

Тетушка Чэньэр пришла только перед сумерками. Ее сопровождал «помощник» – высокий желтолицый мужчина лет сорока. На тетушке Чэньэр, несмотря на преклонный возраст, был голубой шелковый халат, в волосах цветок граната и позолоченные гребни. Она вошла в комнату, огляделась, вымыла руки и поставила курительную свечу. Отвесив поклон, села за столик и уставилась на тлеющий огонек свечи. Внезапно тетушка Чэньэр забилась в судорогах. А когда судороги кончились, уронила голову на грудь и долго сидела с закрытыми глазами без движения. Было так тихо, что казалось, иголка упади, и то будет слышно. Даже Хуню перестала кричать и лежала тихо, стиснув зубы. Наконец тетушка Чэньэр медленно подняла голову и обвела всех взглядом. «Помощник» дернул Сянцзы за рукав.

– Поклонись, поклонись добрым духам! – прошептал он.

Сянцзы сам не знал, верит он в духов или нет, по решил, что от поклонов вреда не будет. Словно одурманенный, он кланялся и кланялся. Наконец поднявшись, увидел огонек курительной свечи. Сянцзы вдохнул ее сладковатый аромат, и в душе его затеплилась смутная надежда. Может быть, все это спасет Хуню? Он стоял неподвижно, обливаясь холодным потом.

Не открывая глаз, «святая» заговорила внушительно, немного заикаясь:

– Ни… ни… ничего! На… на… нарисуем…

«Помощник» поспешно протянул ей желтую бумагу. «Святая» помяла ее над огоньком, затем послюнявила. Она забормотала что-то о том, что Хуню, мол, обидела ребенка, потому он и причиняет ей боль.

– Нынче тетушка Чэньэр добрая, ишь как разговорилась! – шепнул «помощник».

Сянцзы стоял как завороженный; он ничего не понял, но ему стало страшно.

Тетушка Чэньэр протяжно зевнула, посидела еще немного и открыла глаза, словно пробуждаясь после долгого сна. Затем объяснила, как заставить Хуню проглотить заклинание вместе с пилюлей. Она сказала, что хочет посмотреть, как будет действовать заклинание. Пришлось устроить для нее угощение. Сянцзы поручил это Сяо Фуцзы. Та купила горячих лепешек в кунжутном соусе и мясо в сое. Но тетушка Чэньэр обиделась, что ей не подали вина.

Хуню проглотила пилюлю с заклинанием, однако это не помогло.

«Святая» и «помощник» закусывали, а роженица продолжала громко стонать и метаться. Так прошло больше часа. У Хуню начали закатываться глаза, но тетушку Чэньэр это не очень обеспокоило. Она велела Сянцзы опуститься на колени перед столиком со свечой и снова отбивать поклоны. Сянцзы ей больше не верил, однако пять юаней были уплачены, и он решил повиноваться до конца. А вдруг произойдет чудо! И Сянцзы опустился на колени. Он не знал, каким святым молиться, но мольбы его шли из глубины души. Глядя на мигающий огонек, он воображал, что видит добрых духов, и взывал к ним от всего сердца. Огонек становился все меньше. Перед глазами замелькали какие-то черные точки. Сянцзы все ниже опускал голову и незаметно задремал: он не спал уже трое суток.

Неожиданно его качнуло, он вздрогнул и в испуге взглянул на столик – свеча почти догорела. Сянцзы медленно поднялся, упираясь руками в пол. В комнате было пусто. Тетушка Чэньэр со своим «помощником» незаметно улизнули.

Сянцзы было не до того, чтобы злиться на «святую». Он бросился к Хуню. Широко открытым ртом она ловила воздух и не могла произнести ни слова. Повивальная бабка сказала, что роженицу нужно отправить в больницу – сама она бессильна помочь. Сердце у Сянцзы разрывалось, слезы текли по лицу. Сяо Фуцзы тоже плакала, но она не потеряла голову и лучше соображала, что нужно делать.

– Брат Сянцзы, не плачь! Я сбегаю в больницу, узнаю!

И, не дожидаясь ответа, Сяо Фуцзы убежала.

Возвратилась она через час. Запыхавшись от быстрого бега, долго не могла вымолвить ни слова. Наконец перевела дух и сказала, что за осмотр врач берет десять юаней, за прием родов – двадцать, а если роды трудные и придется везти Хуню в больницу, за это еще несколько десятков юаней.

– Брат Сянцзы, что же делать? – спросила она.

Выхода не было, оставалось только ждать. Смерть так смерть!

Как все глупо и жестоко на свете! Но, наверное, на все есть свои причины.

В полночь Хуню покинула этот мир и унесла с собой нерожденного ребенка.

Глава двадцатая

Коляска продана!

Деньги, как вода, уплывали из рук Сянцзы. Покойницу нужно было похоронить, нужно было потратиться и на изгнание души умершей.

Сянцзы совсем отупел. Покрасневшими глазами смотрел он, как вокруг суетятся люди, и только выкидывал деньги: платил и платил, не отдавая себе отчета в том, что происходит.

Лишь когда телега с гробом выехала за город, Сянцзы начал приходить в себя. Никто не провожал покойницу, только Сянцзы и братья Сяо Фуцзы. Один из мальчиков нес в руках пачку бумажных денег и разбрасывал их по дороге, отгоняя злых духов.

Отсутствующим взглядом следил Сянцзы за тем, как могильщики засыпали гроб. Он хотел бы заплакать, да не мог: горе высушило все слезы. Тупо глядел он на свежую кучу земли. И лишь когда старший из могильщиков простился с ним, Сянцзы вспомнил, что надо возвращаться домой.

Сяо Фуцзы успела прибрать комнату. Сянцзы сразу бросился на кан, зажег сигарету, но курить не хотелось. Он лишь следил за голубым дымком, ни о чем не думая.

Слезы полились внезапно. Он оплакивал не только Хуню – всю свою горькую жизнь. Чего он добился? Столько трудов, столько страдании, а он по-прежнему нищий, несчастный, одинокий. Сянцзы плакал беззвучно. Коляска, коляска! Его судьба! Купил – отняли, снова купил – снова потерял, она появлялась и исчезала, как призрак, который невозможно удержать. Он лишился всего, даже жены! Жизнь с Хуню была не сладкой, но без нее не осталось и намека на семью. Все в этих комнатушках принадлежит ей, а она – в могиле!

Гнев охватил Сянцзы. Он жадно затянулся и продолжал курить, несмотря на отвращение. Выкурив сигарету, обхватил голову руками. Сердце сжималось, во рту пересохло. На душе было горько, хоть кричи!

Вошла Сяо Фуцзы, остановилась в первой комнате у кухонного стола и молча взглянула на него.

Сянцзы поднял голову, увидел ее – и снова расплакался. Сейчас он расплакался бы даже при виде собаки: переполненное горем сердце готово было раскрыться перед любым живым существом. Ему хотелось поговорить с Сяо Фуцзы – сегодня он так нуждался в сочувствии! Слова теснились в голове, но Сянцзы молчал.

– Брат Сян, видишь, я прибрала комнаты!

Он кивнул, даже не поблагодарив, – ему было не до церемоний.

– Что же ты собираешься делать? – продолжала Сяо Фуцзы.

– А? – Он словно не расслышал, но затем только покачал головой: о будущем он еще не задумывался.

Сяо Фуцзы подошла к нему, хотела что-то сказать, но внезапно покраснела. Жизнь часто вынуждала ее забывать о стыде, однако по натуре она была честной и, встретив порядочного человека, испытывала смущение.

– Может быть… – начала она и осеклась: слов не хватало, и она не могла собраться с мыслями.

Женщины редко бывают откровенны, но порою краска стыда на лице красноречивее всяких слов. Даже Сянцзы понял затаенные мысли Сяо Фуцзы. Для него она была доброй, прекрасной женщиной с чистой душой. Такой он ее видел и не изменил бы о ней своего мнения, даже если бы все тело ее покрылось язвами.

Сяо Фуцзы была хороша собой, молода, здорова, трудолюбива и бережлива. Если бы Сянцзы хотел снова обзавестись семьей, иной жены он не стал бы искать.

Но он не собирался жениться, не желал об этом и думать! Однако просто промолчать не мог: она так усердно помогала ему! И он кивнул головой. Ему очень хотелось обнять ее, выплакать на ее плече все свои обиды и остаться с ней навсегда. Ради нее он готов был на все. Эта женщина могла бы принести ему настоящее счастье, то, которое могут и должны приносить женщины. Сянцзы был молчалив от природы, но с ней, наверное, мог бы говорить о чем угодно: лишь бы она его слушала! Ее улыбка, один наклон головы были бы для него лучше всякого ответа. С нею он наконец обрел бы семью…

Но тут в комнату вбежал брат Сяо Фуцзы.

– Сестра! Отец идет!

Она нахмурилась и вышла.

Эр Цянцзы еле держался на ногах.

– Ты зачем ходила к Сянцзы? – Глаза его пьяно вытаращились. – Мало, что продаешь себя, так еще с Сянцзы забавляешься? Ах ты, тварь бесстыжая!

Сянцзы, услышав свое имя, поспешно вышел во двор и встал возле Сяо Фуцзы.

– Эх, Сянцзы, Сянцзы! – Эр Цянцзы старался держаться бодро, но его качало из стороны в сторону. – Разве ты человек? Нашел из кого выгоду извлекать, чтоб тебе было пусто!

Сянцзы не стал бы связываться с пьяницей, но сегодня накопившаяся на сердце горечь искала выхода. Он быстро шагнул вперед, две пары налитых кровью глаз встретились; казалось, сейчас посыплются искры! Сянцзы схватил Эр Цянцзы, как ребенка, и отшвырнул в сторону.

Человек с нечистой совестью во хмелю начинает обычно буянить. Однако Эр Цянцзы не был так уж пьян, а грохнувшись на землю, совсем отрезвел. Он понял, что этот орешек ему не по зубам, однако уйти подобру-поздорову тоже не мог и продолжал валяться на земле, приятного в этом было мало. В мыслях у него творилось что-то невообразимое, а язык болтал всякий вздор:

– Я забочусь о своих детях! А ты чего суешься в чужие дела? Бить меня? Ну погоди, ты за это поплатишься!

Сянцзы не хотел отвечать и молча ждал нападения.

У Сяо Фуцзы в глазах стояли слезы: она не знала, что делать. Уговаривать отца бесполезно, спокойно смотреть, как Сянцзы будет бить его, тоже не дело. Она отыскала у себя несколько медяков и сунула брату. Тот обычно не решался подходить к пьяному отцу, но сейчас, когда Эр Цянцзы лежал на земле, осмелел:

– Вот тебе – бери и уходи!

Эр Цянцзы покосился на деньги, взял их и, ворча, стал подниматься.

– Обижаете старика! Прирезать бы вас всех до одного! А с тобой, Сянцзы, мы еще посчитаемся! На улице встретимся! – крикнул он, выходя из ворот.

Когда он ушел, Сянцзы и Сяо Фуцзы вернулись в комнату.

– Я ничего не могу с ним поделать! – проговорила она словно про себя. – Мне одной не справиться…

Сколько горя и вместе с тем безграничной надежды было в этих словах! Если Сянцзы останется с ней, она спасена!

Но после этой безобразной сцены на дворе Сянцзы сразу вспомнил о семейке Сяо Фуцзы. Она, конечно, ему нравилась, однако не станет же он кормить ее братьев и пьяницу-отца! Сянцзы не боялся, что Сяо Фуцзы объест его, но то, что в ее семье никто не зарабатывал себе на жизнь, его страшило. Только богачи могут поступать, как им подсказывает сердце, а бедняк должен прежде всего думать о хлебе насущном. К тому же Сянцзы вспомнил о Хуню, и ему стало стыдно, что он обрадовался ее смерти, как освобождению. Ведь у покойницы были не только недостатки! Он принялся собирать вещи.

– Уезжаешь? – побелевшими губами спросила Сяо Фуцзы.

– Да!

Сянцзы держался нарочито грубо. В этом мире, мире несправедливости, бедняки грубостью оберегают свою свободу, вернее, жалкие крохи этой свободы.

Он молча взглянул на молодую женщину. Понурив голову, Сяо Фуцзы вышла. Она не досадовала, не сердилась – ее душило отчаяние.

Хуню положили в гроб в самой лучшей одежде, со всеми украшениями. Осталось несколько поношенных платьев, жалкая мебель да несколько чашек и кастрюль. Сянцзы отобрал кое-что из платьев получше, а остальное – одежду и утварь – решил продать. Он позвал старьевщика и, не торгуясь, отдал все за десять юаней с мелочью. Сянцзы хотел поскорее избавиться от вещей и уехать, поэтому он не стал искать других покупателей.

Когда старьевщик, собрав вещи, ушел, в комнате осталась лишь постель Сянцзы да несколько платьев. Они лежали на кане, не покрытом циновкой. Комната опустела, но Сянцзы почувствовал облегчение, словно сбросил с себя тяжкие нуты. Теперь он был вольной птицей. Однако вскоре вещи снова напомнили о себе. От ножек стола около стены остались следы. Он взглянул на них – и, как наяву, увидел перед собой Хуню. От памяти о человеке или о вещах избавиться нелегко.

Сянцзы присел на кан, вытащил сигарету, а с ней – потертую бумажонку в один мао. В последние дни ему было не до денег. Сейчас он сгреб их в кучу: серебряные, медные, бумажные. Кучка получилась солидная, но в ней не набралось и двадцати юаней. Вместе с десятью юанями, вырученными за вещи, все его состояние едва составило тридцать юаней.

Он положил деньги на кан и долго смотрел на них, не испытывая ни радости, ни печали. Опять он остался один да кучка старых, грязных денег.

Сянцзы тяжело вздохнул, засунул деньги за пазуху и, свернув постель и отобранные платья, отправился к Сяо Фуцзы.

– Платья оставь себе! Постель пусть тоже полежит у тебя. Найду работу, приду за ней.

Он выпалил все это одним духом, не решаясь поднять голову и взглянуть на Сяо Фуцзы.

В ответ он услышал только одно слово:

– Хорошо.

Позднее, когда Сянцзы пришел за постелью, Сяо Фуцзы встретила его с опухшими от слез глазами. Он не знал, как утешить ее, и пообещал:

– Когда все уладится, я приду, непременно приду! Жди!

Она молча кивнула.

Сянцзы отдохнул день и снова взялся за коляску. Он не уклонялся от работы, но прежнего рвения не было. Сянцзы стал ко всему безразличен и уныло влачил свои дни.

Прошел месяц, и сердце его успокоилось. Лицо немного округлилось, но приобрело желтоватый оттенок: прежний румянец так и не вернулся. Сянцзы уже не казался эдаким здоровяком, хотя и оправился от болезней и горя.

В глубине его честных глаз притаилась печаль, и он смотрел на мир невидящим тусклым взором. Сянцзы и раньше был неразговорчив, а теперь стал еще молчаливее. Он походил на дерево после бури: израненное, но все еще могучее, недвижно стоит оно под лучами солнца, и ни один листок на нем не шелохнется.

Дни стояли на редкость теплые, деревья уже зеленели. Сянцзы часто останавливал коляску, чтобы погреться на солнце, а иногда, разморенный теплом, чуть не засыпал на ходу. С людьми Сянцзы заговаривал лишь в самых крайних случаях, но все время что-то бормотал про себя.

Сянцзы пристрастился к курению. Как только он садился отдохнуть, рука его сама тянулась за сигаретой. Он не спеша затягивался, раздумчиво следил за поднимающимися кверху кольцами дыма и кивал головой, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями. Бегал он все еще быстрее, чем многие рикши, хотя особенно и не старался. На поворотах, спусках и подъемах был особенно осторожен, даже слишком. Когда другие рикши пытались вызвать его на состязание, он, как его ни подзадоривали, бежал по-прежнему спокойно, не торопясь. Сянцзы только теперь до конца понял, что значит возить коляску, и не думал больше ни о славе, ни о похвалах.

У него завелись друзья: дикие гуси и те стремятся летать стаей. Без друзей ему, пожалуй, пришлось бы совсем худо. Открыв портсигар, он сразу пускал его по кругу. Иногда оставалась всего одна сигарета, и людям неудобно было ее брать, по Сянцзы беззаботно говорил:

– Берите! Куплю еще!

Когда рикши играли на деньги, он не сторонился, как прежде, а подходил посмотреть, иногда даже сам делал ставку. Ему было все равно, выиграет он или проиграет; казалось, он играл лишь для того, чтобы быть вместе со всеми. Теперь он понимал, что после целого дня тяжкого труда надо хоть немного развлечься. Если рикши выпивали, он тоже не отставал, правда, сам пил немного, больше угощал других. Он перестал презирать нехитрые радости жизни, в которых раньше не видел смысла. Раз ему не удалось добиться своего, значит, он был неправ, а другие поступали правильно. Теперь, если кто-то устраивал свадьбу или кого-то хоронили, он охотно помогал деньгами, вносил свою долю на «подарок от всех» и даже сам ходил поздравлять или выражать соболезнование, так как понял, что деньги – не самое главное, что человеку дорого участие. У бедняков общее горе и общие радости.

Сянцзы не решался прикасаться к оставшимся у него тридцати юаням. Вооружившись большой иглой, он неумело зашил деньги в белый пояс и всегда носил при себе. О своей коляске он больше не думал: пусть деньги лежат; кто знает, какие еще болезни или несчастья обрушатся на его голову! Надо всегда иметь запас на черный день. Человек не железный, в этом он убедился.

Перед самой осенью Сянцзы вновь нанялся на постоянную работу. На сей раз дел у него было меньше, чем обычно, – это его и привлекло. Сянцзы уже научился выбирать хозяев и поступал на место лишь в том случае, если условия были подходящие, – иначе лучше возить случайных пассажиров. Он понял, что главное – беречь себя. Если рикша надорвется, погубит свое здоровье – ему конец. А жизнь дается только однажды!

На сей раз Сянцзы поселился в доме поблизости от храма Юнхэгун. Его хозяин по фамилии Ся, мужчина лет за пятьдесят, вроде бы образованный и воспитанный, имел большую семью: жену и двенадцать детей. Но, кроме того, Ся завел наложницу, для которой тайком от жены снял домик в уединенном месте близ храма Юнхэгун. Эта вторая маленькая семья состояла только из двух человек – самого-господина Ся и его наложницы, если не считать служанки и Сянцзы.

Сянцзы здесь очень нравилось. Дом был из шести комнат, три занимали господа, в одной помещалась кухня, в двух остальных – прислуга. Дворик был маленький, Сянцзы подметал его двумя-тремя взмахами метлы. У южной стены росла невысокая финиковая пальма с десятком недозрелых фиников на макушке. Цветок не было, поливать ничего не приходилось. Сянцзы хотел было от скуки привести пальму в порядок, но он вспомнил, как капризны Эти деревья, и решил ничего не трогать.

Другой работы было тоже немного. Утром господин Ся уезжал на службу и возвращался только к пяти часам. Сянцзы отвозил его и привозил домой.

Господин Ся больше никуда не выезжал, словно прячась от беды. Младшая госпожа, наоборот, выходила из дому довольно часто, но к четырем часам всегда возвращалась, чтобы послать Сянцзы за господином. Когда Сянцзы приезжал с ним домой, его рабочий день можно было считать оконченным. Младшая госпожа выезжала только на рынок или в парк имени Сунь Ятсена, и, когда Сянцзы довозил ее до места, у него оставалось много времени для отдыха. С такой работой Сянцзы справлялся шутя.

Господин Ся был скуп и дрожал над каждым медяком. Когда он ехал в коляске, то даже не смотрел по сторонам, словно боялся ненароком что-нибудь купить. Младшая госпожа, в отличие от мужа, была куда щедрее и часто выезжала за покупками. Если еда приходилась ей не по вкусу, она все отдавала прислуге, если не нравилась вещь, тоже дарила, чтобы легче было уговорить мужа купить новую. Казалось, весь смысл жизни господина Ся состоял в том, чтобы расходовать силы и деньги на наложницу. Все деньги проходили через ее руки, на себя он ничего не тратил, не говоря уже о том, чтобы раскошелиться для кого-нибудь еще. Рассказывали, что его законная жена и дети, которые жили в Баодине, по пять месяцев не получали от него ни медяка.

Сянцзы не любил господина Ся: тот ходил ссутулившись, втянув голову в плечи, как вор, глаза его постоянно были устремлены вниз, на носки ботинок; он не произносил лишнего слова, не тратил лишнего мао, никогда не смеялся и вообще походил на высохшую обезьяну. А если случайно и ронял два-три слова, то так пренебрежительно, будто все вокруг него – негодяи и лишь он один – порядочный человек.

Сянцзы не терпел таких людей. Но работа есть работа. Платят – чего же еще желать? Ничего не поделаешь, видно, придется возить эту мерзкую обезьяну! Тем более что госпожа держится просто, не задается.

Сянцзы видел в ней лишь хозяйку, которая иногда угощает его, дарит всякие мелочи, изредка дает немного на чай. Как женщина она ему не очень нравилась, хотя была красива, душилась, пудрилась, наряжалась в шелка. И Сяо Фуцзы, конечно, не могла с ней сравниться! Однако Сянцзы, глядя на госпожу, почему-то вспоминал Хуню. Чем-то она на нее походила – не одеждой, не внешностью, а манерами и всем своим складом. Сянцзы чувствовал, что покойная Хуню и госпожа Ся – люди одного сорта. Ей было не больше двадцати двух лет, а держалась она как старая продувная бестия и ничем не походила на девушку, только что вышедшую замуж.

Как и Хуню, она не отличалась девичьей скромностью, завивала волосы, носила плотно облегающие платья и туфли на высоком каблуке. Однако, несмотря на модную одежду, она не выглядела настоящей госпожой – даже Сянцзы это видел. Но и на продажную женщину не походила. Сянцзы не понимал, что она за человек. Он только чувствовал, что госпожа Ся опасна, как Хуню, или еще опаснее, потому что она молода и красива. И Сянцзы сторонился госпожи, словно в ней таилось все зло, весь яд женского племени. Он просто боялся смотреть ей в глаза. И с каждым днем это чувство страха все усиливалось.

Сянцзы никогда не видел, чтобы хозяин сам тратил деньги, разве что когда тот покупал себе лекарства. Что это за лекарства, Сянцзы не знал, но каждый раз, когда господин привозил их, его подружка казалась особенно оживленной. Да и у господина Ся как будто поднималось настроение. Но проходило три дня, хозяин вновь мрачнел и горбился еще больше. Он вел себя как рыба, купленная на базаре: пустишь ее в воду – она оживет, вытащишь – опять затихнет. Замечая, что господин Ся снова выглядит как покойник, Сянцзы догадывался, что подходит время ехать в аптеку, И всякий раз, сворачивая к аптеке, он невольно проникался жалостью к этой высохшей обезьяне. Когда господин Ся возвращался домой со своим лекарством, Сянцзы вспоминал Хуню, и на сердце у него становилось невыносимо тяжело. О покойниках плохо не говорят, но ведь это из-за нее он потерял свою силу и здоровье!

Сянцзы не нравились ни хозяин, ни хозяйка, однако бросать из-за этого работу не стоило. «Какое мне до них дело?» – говорил он себе, попыхивая сигаретой.