Текст книги "Леся и Рус (СИ)"

Автор книги: Лана Черная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Угу.

– Вот и в моей космической любви хватит места на всех.

– И даже на папу?

– Конечно, моя родная. И я никогда тебя не брошу. Вот накажу одного плохого дядю и приеду. Обязательно. Я очень соскучилась.

– И мы.

– Как папа? – спросила осторожно. За четыре недели я ни разу не слышала его голос. За все это время Руслан ни разу не позвонил. Как и я.

– Работает. И скучает. Ты ему очень нужна. Нам нужна.  Приезжай скорее.

– Обязательно. А ты береги наш секрет.

Щелкает кнопка, выдергивая из воспоминаний. Завариваю чай. Кофе пить отучил меня мой малыш. Мое персональное чудо. Наблюдаю, как кружатся чаинки.

С Корзиным я встретилась неделю назад. Случайно увидела, как он гуляет в парке с сыном. И вдруг поняла, что нам не о чем говорить. Все, что между нами было, испарилось, словно мираж в пустыне. Не было ничего и никого, кроме Руслана. Я не хотела подходить, но Корзин заметил меня, окликнул. И замер, прилипнув взглядом к уже заметному животу. Улыбнулась озорному мальчишке, который держал в маленьких ручках воздушный шар в форме мультяшного слона, показала поднятый вверх большой палец и ушла, ни разу не обернувшись. Оставила все в прошлом. Даже обиду на Олега, решившего устроить счастье сестры, убрав меня с дороги. А заодно и разбогатеть за мой счет, прибрав к рукам нашу фирму и мои деньги. Я больше не хотела окунаться в это дерьмо. Я хотела домой. Только где он, мой дом?

Наливаю заварку, кипяток, размешиваю сахар, обхватываю теплую чашку руками и замираю, так и не сделав ни единого глотка.

Легкий щелчок внутри. Еще один и еще. Едва уловимые. Словно в животе надуваются и лопаются мыльные пузыри. Нежно и щекотно. Не может быть! Дрожащими руками ставлю на стол чашку и прикладываю ладони к округлившемуся животу. Закрываю глаза и, кажется, даже не дышу. Мне не могло показаться.

– Ну же, малыш, я знаю, что это ты.

Хоп...

Толчок в ладонь. Сильный такой, уверенный. Спустя удар сердца снова. Хоп…

Растягиваю губы в улыбку. Настоящий мужчина. Теперь никаких сомнений.

– Привет, Славка, – шепчу сорванным голосом. И по коже растекается негой волшебное ощущение нежности. За спиной нашариваю стул и сажусь, затылком упершись в стену.

Все, хватит! Хватаю со стола телефон, набираю номер. Длинные гудки раздражают, но сонный голос Роднянского дико радует.

– Миша, – почти кричу, потому что больше нет сил выдерживать это проклятое расследование. – Мне нужно срочно уехать.

– Лилина, ты на часы смотришь хоть иногда? Три часа ночи на минуточку.

– Огнева я, Миш, – поправляю со вспыхнувшим в каждой молекуле куражом.

– То, что ты Огнева, не отменяет, что сейчас ночь на дворе, и я сплю.

– Плевать, – отметаю его бурчание с тихим смехом. – Мне нужно уехать. Сможешь устроить?

Я бы давно уехала, но прокурор уперся, что я должна присутствовать на каждом заседании, которые все время почему-то переносились и переносились. Похоже, не видать этому конца. А я очень хорошо знаю, как можно годами затягивать процесс. У меня нет на это времени.

– Завтра заедешь, оформим документы, и вали на все четыре стороны.

– Серьезно? И прокурор отпустит?

– А мы спрашивать не будем. Ты не на подписке. Будет повестка, приедешь. Думаю, твой благоверный тебя на личном самолете доставит.

– Не доставит, – парирую я. – Мне нельзя летать, Миш.

– Считай, что я ничего не слышал, Огнева. Главное, убедить прокурора.

Убедил. Не знаю, как, но смог. И в полдень я уже сижу в вагоне поезда и наблюдаю в окно, за которым ускользает прежняя жизнь. И начинается совершенно новая. Моя. Настоящая.

Глава двадцать вторая: Рус

И каждый рисунок мой —

Признанье тебе в любви…

Марк Тишман «Я рисую»

Четыре недели. Проклятые двадцать восемь дней, когда мне хочется не только убить каждого идиота, угробившего мой проект, но и сдохнуть самому. Надо же додуматься использовать для опорных балок изъеденное насекомыми дерево. Да оно же у меня в руках рассыпается! Хорошо, крыша рухнула, когда в здании были только рабочие, а не сотня-другая детишек. Построили, мать его, детский центр!

Рычу, сжимая кулаки, и тут же матерюсь от боли в пальцах. Смотрю на свою «железную» руку. Девять штифтов, мать их.  Она и по ощущениям тяжелая, что та балка, раздробившая к чертям все кости.

Все тело такое, словно по мне бетоноукладчиком проехались. Выдыхаю рвано.

– Ты жив и это главное, –  говорит уставший Кот. Проводит рукой по отросшим волосам.

Слова звучат как сквозь вату. Боль размывает сознание. Смотрю на прошитую штифтами свою руку. В каждом пальце торчит эта металлическая дрянь. В каждом пальце рабочей руки.

– Как… – облизываю пересохшие губы. – Как Богдана?

– Волнуется. Рвется к тебе, и позвонить маме.

– Нет, – порываюсь сесть, но боль рвет мышцы. Сашке нельзя звонить. Ей нельзя волноваться.

– Лежать! – рявкает Кот. – Стас тебя не для этого вытягивал!

Стас…Беляев приехал три дня назад по моей просьбе. Привез гениального инженера, чтобы проверить безопасность нашего…моего детского центра. Проверил, твою мать!

– Как…он?

Помню, как он налетел на меня за секунду до обрушения. Благодаря ему я сейчас живой и относительно целый.

– Два придурка, – хмурится Кот. – У одного дочь и беременная жена. У другого…

– Дури слишком много, – хриплый голос от дверей.

И следом:

– Папа, – всхлипывающий голос Богданы. Поворачиваю голову на голос.

Она переминается в пороге, ее маленькая ладошка в руке Стаса. Окидываю беглым взглядом Беляева: ссадины на лице, рука на перевязи и на одну ногу не становится. А в остальном…живой и хорошо уже.

Ловлю взгляд дочери. В ясной зелени стоят слезы.

– Все хорошо, Звездочка.

Эти слова словно спусковой механизм. Она налетает на меня маленьким тайфуном и только каким-то чудом не задевает сложную металлическую конструкцию, сращивающую кости, мышцы и прочую хрень, что позволит мне если не рисовать, то хотя бы работать. Остаться инвалидом – не для меня. У меня дочь и…сын. И хоть Сашкин гинеколог сказала, что пол еще не установить, я точно знаю – пацан. Нашей рыжей девчонке нужен защитник.

– Я…так испугалась, – всхлипывает моя Звездочка, обнимая за шею и прижимаясь влажной щекой к моей щеке. – Маме позвонила.

Все внутри холодеет от этой мысли. Позвонила. Черт! Ей ж нельзя волноваться. И летать нельзя. А Сашка…

– Я ей ничего не сказала, – Богдана садится на край кровати, ладошками растирает слезы.

– Умница. Вот снимут с меня эту штуку, – Богдана смотрит на штифты так, словно самого страшного монстра увидала. – И сделаем ей сюрприз. Да?

– Да.

– Только, знаешь, – говорить трудно. От наркоза мутит и Кот явно не одобряет мою разговорчивость, но нужно рассказать Богдане о будущем брате. – У тебя скоро будет братик или сестричка. Ты не против?

– Откуда ты знаешь? – удивляется Богдана, округлив и без того большущие глазищи.

Стас фыркает в дверях. Кот тихо смеется.

Кажется, сейчас я стал копией своей изумленной дочери. Но она, видимо, мое удивление за что-то другое, потому что тарахтит тут же.

– Мне мама рассказала в тот самый день.

Тот самый день – день, когда Воронцов отдал мне дочь. Сам. И совсем не потому, что я мог сломать его жизнь на раз-два с теми доказательствами и свидетелями, что раздобыл Рощин. А потому, что так хотела Виктория. Оказалось, он действительно ее любил. И не убивал. То, что Богдана приняла за убийство – было несчастным случаем, который Воронцов выдал за самоубийство. По крайней мере, именно так оценил Рощин признание Воронцова. Но тогда все выглядело иначе для маленькой перепуганной девочки. И расскажи она кому-нибудь, его бы просто уничтожили вместе с карьерой. И он сделал то, что сделал: превратил Богдану в аутистку и спрятал от всего мира. Надеялся, что похоронил секрет о происхождении Звездочки вместе с женой, которая докопалась до правды. Которая хотела найти меня. И нашла. Даже спасла в какой-то степени, попросив своего друга Марка Котова об одолжении. И Кот, который дружил с Викой еще со школы, не смог ей отказать.

– Обставила тебя дочурка, Рус, – смеется Стас.

– Вот же… – пытаюсь злиться, но не получается. – Почему не рассказала? – знал бы тогда, хрен бы уехал без нее.

– Мама сказала, это наш секрет.

Шпионки, епрст.

– Да, Богдана, с тобой хоть сейчас в разведку, – поддерживает веселье Кот. – А сейчас домой. Отцу нужно отдыхать и начинать думать головой.

Богдана чмокает меня в щеку и на удивление покорно топает за Марком. Остаемся только мы со Стасом.

– Спасибо, – хриплю, когда он подходит к моей койке.

– Обращайся, – ухмыляется. – Ты просто как Баки Барнс, – скалится, изучая мою истыканную штифтами руку.

– Не знал, что ты фанат комиксов.

Растирает подвязанную руку.

– Одна из моих немногочисленных слабостей. После жены и детей.

Киваю, устало прикрыв глаза.

– Стас, – останавливаю его в дверях. – Как ты понял, что…

– Ева любит меня?

Киваю. Реальность медленно ускользает. Слабость берет свое.

– Она приручила моих демонов…

Я смотрю на свою руку, прислушиваюсь к себе и понимаю Стаса. Сашка стала моей слабостью, моим уязвимым местом и вместе с тем силой, что столько лет день за днем вытаскивала из темноты. И демоны, наконец, заткнулись. Рядом с ней раз и навсегда. Как и сказал Стас – она приручила моих демонов. Нет, не истребила. Просто они больше не имели надо мной власти. А я уехал, оставив ее одну. Предоставив ей право выбора. Дурак.

Похоже, придется нарушить свое обещание.

Мой док сказал, что штифты снимут не скоро. За это время моя Земляничка родить успеет…без меня. Черта с два.

Встаю с кровати. Хорошо, что два часа назад приезжал Кот и увез Богдану, которая уже три дня живет в моей палате, на прогулку. Он же помог мне переодеться. Морщусь, подвязывая свою «железную руку». Гадко ощущать себя беспомощным.

– Баки герой, – звенит позитивом голос дочери в голове. – И ты герой.

С легкой руки Беляева прозванный «Баки Барнсом». И Богдану уже на комиксы подсадил.

Улыбаюсь, воспоминаниями разгоняя дрянное настроение. Беру с тумбочки телефон, набираю секретаря с просьбой заказать билеты на самолет. Нужно забирать свою Земляничку как можно скорее. Иначе я просто рехнусь без нее.

– Далеко собрался? – мягкий голос перебивает меня, когда я надиктовываю Хельге данные Богданы. Опускаю здоровую руку и медленно оборачиваюсь.

Она стоит, спиной упершись в запертую дверь. В глазах цвета весны буря эмоций, на искусанных губах дрожащая улыбка. Медные волосы тугими локонами лежат на плечах, струятся по груди, немного не доходя до…

Сглатываю, взглядом прилипаю к ее округлившемуся животу. На ней обычная рубашка и просторные брюки, которые только подчеркивают ее беременность. Кажется, я боялся рехнуться без нее. Черта с два. У меня крышу сорвет, если я прямо сейчас не коснусь ее. В два шага сокращаю разделяющее нас расстояние, замираю в полувздохе от женщины, что пахнет грушей и летом. И я с жадностью втягиваю ее аромат. Запах жизни, которая расцветает под ее сердцем. И счастья, искрящегося на дне ее зеленых глаз.

– Ты…  – начинает она, но тут же прикусывает губу, когда смотрит на мою руку.

– Не смей, – перебиваю ее глупые мысли. – Даже думать ничего не смей. Тебе нельзя, слышишь?

Она кивает и вдруг тихо смеется.

– Я нашла твой подарок, – вынимает из-за спины руку, на пальцы которой надеты салатовые пинетки с вышитой буквой «с». – И видела твое признание.

– Была на выставке?

Кивает часто-часто. Я все-таки забрал у Алекса свои картины и готовил выставку, в центре которой – она. Моя боль. Моя мечта. Мое чудо. Моя женщина. Моя жена. Моя Сашка. Моя.

– Рад, что тебе понравилось.

– Когда ты узнал? – переступает пальцами в пинетках по моей руке, плечу, замирает у шеи.

– Три недели назад. На следующий день, как закончил «Рассвет».

Рассвет – не просто картина, почти пророчество. На ней моя Земляничка: стоит вполоборота, ее медные волосы отливают золотом в лучах встающего солнца, а тонкие пальцы лежат на животе, где бьется маленькое сердечко. На Рассвете я написал беременную Земляничку. А утром позвонила ее гинеколог и сообщила, что я скоро стану отцом. Во второй раз.

– И не позвонил. Ни разу не позвонил.

– Я не мог.

– Дурак. Какой же ты дурак.

– Нет, – тяну губы в улыбку. – Я Баки Барнс. Человек – железная рука.

И щелкаю ее по носу, срывая с губ тихий смех. А следом громкое: «Ох…»

– Что? Где болит? – почти рычу, когда она снова кусает губы и закрывает глаза, словно пережидает…что? Приступ? Что?

Сойти с ума очень легко. Можно рехнуться в одно мгновение, когда ничерта не понимаешь. Или когда она улыбается так, что подкашиваются ноги, а потом кладет мою ладонь на свой живот и…

Бум!

Вскидываю на Земляничку совсем обалдевший взгляд.

– Здоровается, – накрывает мою руку своей и строго приговаривает, – Славка, не пугай папу. Если он грохнется в обморок, я…

Я больше не слушаю эту невозможную женщину. Опускаюсь на колени, поднимаю полы ее рубашки и касаюсь губами ее живота. Земляничка замирает и даже, кажется, дышит едва. А я целую ее живот, совершенно ошалевший от счастья, что накрыло горячей лавиной и смело к черту все барьеры.

– Привет, малыш, – шепчу, ловя губами очередной толчок. – Тшш, – пальцами щекочу ладошку или пятку маленького бунтаря, – маму надо беречь. Она у нас одна. И самая лучшая.

Сын затихает, прислушиваясь к моим словам. Вот и умница. Настоящий защитник. Снова касаюсь губами пупка, шалея от нежности кожи и тонкого запаха своей женщины.

Поднимаюсь, глядя в заплаканное лицо жены. Собираю губами ее слезы. Все становится неважным: мои картины, эти пинетки, что так и «надеты» на ее тонких пальцах, слова, признания. Ничто не важно, потому что эта женщина сделала то, чего я никогда не смогу для нее. Она подарила мне весь мир в тот самый дождливый вечер, когда появилась на моем пороге, глупая, беззащитная и промокшая до нитки. Сама стала моим миром. Целой Вселенной, которую я, наконец, спрятал в стеклянной колбе, чтобы ни с кем не делиться.

Касаюсь ее губ и шепчу, деля на двоих дыхание:

– Спасибо, любимая. Твоя волшебная ниточка спасла меня.

– Нет, – качает головой и вдруг целует изломанные пальцы, в очередной раз укладывая на лопатки, – это ты спас меня. Ты подарил мне целый мир, мой невозможный Пепел. Наш мир.

Кто я такой, чтобы с ней спорить?

Эпилог.

Как наше счастье любит тишину…

Юрий Калугин

Десять месяцев спустя.

– Уснул? – Руслан обнимает меня за талию, кладет голову на плечо и улыбается. Я не вижу, но мне и не надо смотреть, чтобы чувствовать своего мужа.

И я млею в его руках, улыбаясь в ответ.

– Налопался от пуза и дрыхнет, – шепчу, откидываясь в руках мужа, наслаждаясь его теплом и запахом,  немного терпким с ноткой гуаши и граффита. Так пахнет только мой муж, живой, настоящий. Он снова рисует. И пахнет моим мужчиной и немножко его мастерской. Той самой, что вместе с выставочным залом занимает весь первый этаж нашего уютного двухэтажного дома в Инсбруке.

– Устала? – осторожно поглаживает живот, разливая по телу приятные волны тепла и нежности. Так хочется пригреться у него под боком и проспать до утра, точно зная, что если Славка проснется, Руслан не станет будить. Он может всю ночь с сыном провозиться: кормить, гулять, играть и рассказывать смешные истории о роботах и звёздах. Не Пепел, а самый настоящий Сказочник. Мой самый любимый. – Спать? – спрашивает, и я понимаю, что немного выпала из реальности.

– Не хочу.

Правда, не хочу. Другого хочу. Секса, горячего и отвязного, какого у нас не было уже почти десять месяцев. Сначала токсикоз на позднем сроке, преждевременные роды, болезнь Славки, больницы, анализы, бессонные ночи, операция и снова анализы, больницы.

Я плакала ночами, пряталась в душе и выла. Руслан вытаскивал меня снова и снова, баюкал, отогревал своей любовью. Даже молоко сцеживать помогал. А я сходила с ума. Даже в церковь ходила с Богданой. Она вообще большая молодец, наша маленькая взрослая дочь. Если бы не она – я бы не справилась. А так...я все время точно знала, что у меня есть ещё и дочь. Мы гуляли с ней каждый вечер и много разговаривали. А потом просто могли сидеть в парке, пока Богдана рисует. Славка удивительным образом тоже отдыхал на свежем воздухе. А я точно знаю, что только благодаря таким моментам не сошла с ума. Я. А вот как с этим справлялся Рус – не знаю. Зато я знаю, что много лет назад Руслан не убивал своего отца. Это сделала его мать, обороняясь от пьяного мужа. А Рус просто защищал мать, хоть она потом и винила себя всю жизнь за то, что повесила на сына клеймо. Но он справился тогда и сейчас. И всегда был рядом, когда был нужен. Всегда рядом. Никогда ни в чем не упрекнул, не накричал, не обвинил. Никогда ни на что не жаловался, но когда становилось невмоготу, просто брал гитару и играл нам троим. Без усталости и фальшивых нот. А ещё много рисовал, несмотря на то, что его рука так окончательно и не восстановилась.  И Богдана часами пропадала в его мастерской, училась. У нее появились друзья, она быстро нагоняла упущенное, хоть и занималась по специальной программе. Рус не давал ей спуску, но Богдане нравилось учиться. Просто она в любой момент могла сказать: «Пап, я устала», – и Руслан сгребал ее в охапку, и они приходили к нам. Тогда мы устраивали чаепитие или просто играли в лото у камина. Сейчас я понимаю, чего ему стоило это его спокойствие. Он был сильным за нас всех. И за это я люблю его ещё сильнее.

– А чего же хочет моя сладкая девочка? – шепчет, лаская дыханием шею. И мурашки табуном по коже.

Ох, как же я по нему соскучилась.

– Хочу… – жмурюсь от удовольствия, когда горячие ладони пробираются под домашнее платье. – Полусладкое шампанское хочу, – разворачиваюсь в его руках, ловя искры удовольствия в прищуренных глазах, – секс у телевизора и утром кофе в постель.

Только сейчас, наконец, разглядев, как сильно он похудел за это время. Но не сломался. И нас вытащил из пропасти отчаяния. Сегодня Славкин врач сказал, что опасность миновала. Мы победили. Но Рус ещё не знает об этом, ездил за Богданой, что гостила у Беляевых. Она не хотела уезжать, но Кот силой уволок, сказав, что ей и без нас на жизнь вперёд потрясений хватит. Это нам. А ей...долго о чем-то разговаривал, после чего Богдана согласилась на приключение. А меня лихорадило при мысли, что ее не будет рядом.

– Всего две недели, – говорил муж, укачивая Славку, пока я собирала вещи дочери. – Ей нужно сменить обстановку, Саш. Про Стаса я тебе рассказывал.

– Да, я помню. Парень, которого ты чуть не убил однажды.

Руслан усмехается.

–Ну тут спорный вопрос, кто кого. И потом, он отличный мужик, правильный,  меня спас тогда. Спасателем в горах работает, у него жена красавица и шестеро детей.

Я помню: Рус о нем рассказывал, но познакомиться лично пока так и не удалось. Не до гостей как-то было. Но теперь можно все. Жить можно, дыша полной грудью.

– Сколько? – не верю собственным ушам.

– Шестеро, – смеётся Рус, прижимая меня к своему боку, – трое девочек и трое мальчиков. А ещё шесть щенков. Ей там понравится, Саш. Вот увидишь.

– Мне страшно, – страшно ее отпускать, но Рус целует в висок, не прекращая укачивать нашего сына на согнутой в локте руке.

– Все будет хорошо, Земляничка. Кот не даст нашу девочку в обиду. И тут всего пять часов на машине. Я смогу забрать ее в любой момент. Веришь мне?

– Верю...

И вот они приехали. Богдана спит в своей комнате в обнимку с Кляксой, кошкой, которую забрали с собой из дома Руслана, а я приготовила сюрприз, вот только…

– Ничего себе планы. А обязательно в таком порядке или…

– Можно начать со второго пункта, – улыбаюсь, перехватывая Руслана за руку и утягивая за собой в ванную.

Рус замирает на пороге, присвистывает тихо, оценивая масштабы моей подготовки: шампанское, фрукты, парочка пледов на полу и много подушек.

– Вот…– становлюсь в центре самодельного лежбища, – решила сделать тебе сюрприз.

Расстегиваю пуговицы на платье, то соскальзывает вниз, обнажая. Да, сейчас я выгляжу совсем не так, как ещё год назад: появился небольшой животик и грудь сейчас не такая упругая, и белье красивое не успела надеть, и…

– Черт, – закусываю губу, чтобы не разреветься, когда на бюстгальтере расползаются мокрые пятна. – Забыла молоко сцедить, – при всех проблемах молока у меня было много и оно все пребывало, точно хватило бы и на шестерых, да и Славка ел много сейчас, словно нагонял за все месяцы. – Я сейчас...я… – хватаю платье, но сильные руки останавливают, когда я пытаюсь застегнуть пуговицы.

– Сашка…

– Я хотела...хотела сюрприз...чтобы все идеально...а тут...молоко это чертово. Я...прости...я все испортила.

– Глупая, – его ладони скользят по плечам, избавляя меня от платья, высвобождая налившуюся молоком грудь. Обнимают тяжёлые полушария, оглаживают. – Все идеально, – улыбается, глядя мне в глаза. – Ты идеальная. Совершенство.

Наклоняет голову, губами касается набухшего соска с выступившей каплей молока, втягивает. Волна дрожи прокатывается по телу, бьёт точным ударом между ног, воспламеняет. Ноги подкашиваются от удовольствия. Рус подхватывает на руки и аккуратно укладывает на теплый плед. Присасывается к второй груди и пьет...жадно, словно живую воду, пьет мое молоко. А я теряюсь в нем, в собственном желании и диком, неконтролируемом удовольствии, что накрывает теплой волной.

Я выплываю медленно, цепляясь за чернильные глаза, как за два маяка, ярких, жизненно необходимых. Как одинокий корабль, заплутавший в штормовом море.

– Ты вкусная, – облизывается. – Теперь я понимаю нашего сына. От такой вкусноты невозможно оторваться.

Он улыбается, а я краснею. И смущенная, пытаюсь спрятаться от его пристального взгляда, но он не даёт и шанса на побег.

– Я люблю тебя, моя глупая Земляничка. Тебя одну, сейчас и навсегда. Слышишь меня?

Киваю, и слезы всё-таки скатываются по вискам.

– Мы победили, Руслан, – шепчу я в ответ, зарывая пальцы в его черные с проседью волосы. – Врач сказал: Славка здоров. Наш сын здоров, слышишь?

Я смеюсь сквозь слезы, когда вижу счастье в черных омутах.

– Ну раз так, – выдыхает он, потершись носом о мою скулу, – тогда с тебя десерт, – заглядывает в мое удивлённое лицо, – каждую ночь.

Хочу возмутиться, но его губы накрывают мои. Целуют нежно, не торопясь, рассказывая, как он соскучился, как ему было непросто без меня и как сильно, до одури меня любит. И я отвечаю ему своим признанием и простым тихим: «Спасибо». За меня, за дочь и за сына. Без него никогда бы не было меня. Ничего бы не было.

– Уверен, – выдыхает Рус, оторвавшись от моих губ, – наш сын не будет жадничать.

И с тихим рыком накрывает ртом мою грудь. И я выгибаюсь ему навстречу, полностью растворяясь в нашем тихом, отвоеванном у всего мира счастье.