Текст книги "Леся и Рус (СИ)"
Автор книги: Лана Черная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Глава семнадцатая: Рус
Идти по небу вниз, идти, пока ты спишь...
И вернуться в те места, где ещё горят сердца…
Dan Balan «Домой»
– В том, что я хотела тебя спасти…
Эти слова бьют под дых, вспарывают глотки обезумевшим демонам. И когда в ответ на мой немой вопрос, Ксанка берет мою руку, запускает под полу халата и кладет их на тонкую полоску шрама под ребрами, демоны захлебываются моей болью. Пальцы дрожат, и она дрожит, а по разгоряченной коже рассыпаются мурашки. Я все понимаю без лишних слов.
Но она прижимает мою ладонь к шраму и снова говорит, не отпуская мой взгляд.
– Я нашла доказательства твоей невиновности, но мне не позволили, – сглатывает, – не позволили ими воспользоваться. Только я так просто не сдаюсь. Зашла с другой стороны и нашла снова. Их я и передала Воронцову. У него были связи и...ему был нужен ребенок.
Она немного молчит, обдумывая слова, собираясь с силами. А я глажу ее шрам, подыхая от осознания, что она могла умереть...тогда. И сейчас не лежала бы в моих руках и не исповедовалась мне, как священнику. И эти мысли сводят с ума. Я не спрашиваю, зачем Воронцову нужен был ребенок – я уже знаю. Хоть по Ксанке вижу, она ждет этого вопроса.
– Уже потом Игнату удалось вытащить меня и даже вернуть на работу.
Похоже, мне предстоит серьезный разговор с Крушининым.
– Как?
– Не знаю, – вздыхает. – Но я думаю, им просто понадобился козел отпущения. Планировали повесить собак на ту, кого не жалко. Тогда дело громкое было. Брата как раз внедрили в одну ОПГ[1]. У него, конечно, свои планы имелись, но и на нас он поработал. Тогда же я узнала, что он жив. Тогда же стала искать Богдану.
– Не нашла?
– Нашла, – выдыхает с тихим всхлипом. – Но я не смогла рассказать Виктории правду. Она любила нашу девочку. У Богданы было все…
Пока Виктория не решила самоубиться. И все, счастливое детство смыли в унитаз одним диагнозом. Ложным диагнозом. И зачем это понадобилось Воронцову, мне ещё предстоит выяснить.
– Нам не отдадут Богдану. По закону, усыновителем не может быть человек, который однажды был лишён родительских прав. Так что…
– Никто тебя ничего не лишал, – перебиваю. Она вскидывается и вся напрягается, словно тетива лука.
– Как это? Я сама лично подписала отказ.
– Тебя обманули.
Причем со всех сторон. Все эти годы ты жила во лжи, моя маленькая девочка. И мне уже неважно, почему ты отдала нашу девочку. Потому что только я виноват в этом. И сейчас я кое-что исправлю.
Аккуратно ссаживаю Ксанку с себя.
Она тут же закутывается в халат, но на мгновение я выхватываю темные линии рисунка на ее ноге. Сердце пропускает удар. Я знаю этот узор, но как он мог оказаться на коже Ксанки? Но она ничего не замечает, уткнувшись лицом в пушистый ворот. А я достаю из кармана домашних брюк смартфон, нахожу сканы документов, пролистываю, останавливаясь на важном, и протягиваю трубку Ксанке. Она смотрит внимательно, вчитываясь в каждую букву, беззвучно шевеля губами. А я думаю совсем о другом…
...Мрачный коридор с железными дверьми, за которыми гниют человеческие души. Когда-то я был художником...и на полотне сознания делаю широкие мазки...черные...совсем. Закрашивая ними краски жизни, что осталась за колючей проволокой. Мы проходим по длинным коридорам, минуем металлические ступени. Офицер впереди высок и молчалив. Он не знает, почему я здесь. Он только выполняет указания. А я пришел убедиться, что все сделал правильно.
В тюремном морге – туман резких запахов, которые тут же вгрызаются в тело, проникают под кожу, – и я точно знаю, что буду еще полжизни отмываться от них. Полумрак прячет под своим покрывалом старуху смерть, что таится в темных углах, не жалуя в своем царстве живых. Я не запоминаю дорогу, полностью доверившись проводнику. Чем меньше я запомню, тем меньше шансов бродить здесь в ночных кошмарах.
В комнате, где на столе лежит тело, накрытое простыней, неожиданно светло. Яркий свет режет глаза, и я невольно щурюсь. Низкорослый доктор заботливо предлагает нашатырь, но я лишь качаю головой. Мне не нужно прятаться от запахов – и не такое нюхал. Доктор лишь кивает. Здесь говорить кажется излишним. И только когда мне открывают лицо, врач не удерживается от ремарки:
– Вздернулся…
У него обескровленное лицо с посиневшими губами, а на белой коже шеи темная борозда, тонкая, как от струны. Нет, этот человек не повесился. Ему перерезали горло, а потом инсценировали самоубийство. Сделали все чисто и правильно. Не забыв напомнить, за что он подыхает.
Я смотрю в мертвое лицо человека, убившего мою сестру, и ничего не чувствую. Даже демоны не радуются свершившейся мести. Не урчат удовлетворенные видом трупа Кирилла Погодина. А я...передаю привет от Славки и ухожу, заколачивая гвоздями старый сундук с прогнившим прошлым…
– Я ничего не понимаю, – голос Ксанки вытягивает из коридоров морга. Растираю лицо, отгоняя мрачные мысли. На этот раз оставляя прошлое прошлому теперь уже наверняка. Я сделал то, что должен был, и ни о чем не сожалею. Моя маленькая сестренка теперь может спокойно жить в своем раю, а ее дочь никогда не упрекнет меня в том, что я позволил этой твари жить, пусть и в тюрьме.
– Руслан, – она вскидывает на меня совершенно потерянный взгляд и я рвано выдыхаю, потому что сердце бешено лупит по ребрам. – Здесь...здесь написано, что мой ребенок...умер?
И в глазах – тайфун, едва сдерживаемый. И яркая зелень потемнела.
– Я ничего не понимаю. Ведь Богдана...она жива. Или…?
– Богдана – наша дочь, – говорю твердо, едва ли не по слогам. Но, кажется, мои слова ее не убеждают. Похоже, у Ксанки с верой ещё хуже, чем у меня. Значит, будем убеждать фактами. – Во-первых, она похожа на тебя, как две капли воды, – вынимаю из ее рук телефон, нахожу фотографию нашей девочки, пьющей молоко на крыльце моего дома. Ксанка берет телефон дрожащими ладошками и едва не роняет, но я переплетаю наши пальцы, укладываю ее голову себе на колени. Она не сопротивляется, не отрывая взгляда от дочки. – Во-вторых, по анализу ДНК Богдана точно моя дочь. И твоя.
Ксанка молчит, принимая мои аргументы. А я запутываю пальцы в ее растрепанных и еще влажных после душа волосах. Медленно расчесываю, наслаждаясь их мягкостью и тем, как они тут же скручиваются в тугие локоны, едва стоит убрать пальцы. Сейчас, смыв с себя грязь и налет косметики, она такая теплая, родная и...кудрявая. А я уж было подумал, что за столько лет ее волосы потеряли свою прежнюю форму. Оказалось, еще вьются. И зачем она их обрезает вечно? Пытается убежать от себя? Так и подмывает спросить, получилось ли?
Но в голове неожиданно вспыхивает совсем другая мысль: как ее придурок-муж так легко смог отказаться от нее? Почему ни разу не пришел к следаку и не потребовал свидания? Почему не явился к Алексу? Почему, черт возьми, не сделал ровным счетом ничего, чтобы вытащить свою жену из СИЗО?
Не то чтобы меня беспокоит такая легкая капитуляция, но я видел взгляд Ксанки, когда она увидела подпись мужа на документах о разводе. Видел ее боль, притаившуюся на дне зеленых омутов. И не хотел, чтобы это сломало ее. А значит, придется встретиться с Корзиным снова и расставить все точки. Возможно, это прольет хоть какой-то свет на то, кто подставил Ксанку. Потому что пока в этом направлении глухо со всех сторон. И если ее бывший муж имеет хотя бы косвенное отношение к этой подставе, сама лично позабочусь, чтобы его жизнь превратилась в ад.
– Руслан, – погруженный в мысли, не замечаю, что Ксанка снова сидит и пытливо смотрит на меня.
Растираю ладонью лицо и тихо ругаюсь, потому что на ладони ее запах: немного мяты и ваниль. Она пахнет моим шампунем и собой. Той девчонкой, которая ворвалась в мою жизнь вместе с летней грозой. И так прочно в ней обосновалась, что выдрать ее из нее равно самоубийству. Я знаю точно, потому что пытался не раз.
Кажется, я снова выпадаю из реальности, потому что на плечо ложится холодная ладошка. Перевожу взгляд на настороженную Ксанку, кусающую губы.
– Расскажи мне… – она шепчет, прижимая к груди мой смартфон. – Пожалуйста.
Я понимаю, о чем она просит, без лишних вопросов. И не пытаюсь ни о чем спрашивать, как и забрать из ее рук телефон. В нем, как оказалось, вся ее жизнь. Я чувствую это, как и ее волнение, страх и даже панику.
Но я совершенно не знаю, с чего начать. Наверное, с главного. С того, что мучило ее столько лет.
– Меня реабилитировали десять лет назад.
Она рвано выдыхает. Совсем растерянная, как потерявшийся в супермаркете ребенок. Черт! Хочется прижать ее к себе, успокоить, забрав все страхи. Я вынесу даже ее боль, что ширится на дне зеленых глаз, влажных от слез.
– Как? – все-таки срывается с ее искусанных губ.
– Твой брат, – и вижу, как она вздрагивает, словно от удара. Стояла бы – упала и разбилась к чертовой матери. Потому что именно сейчас я понимаю, что сломал ее своим признанием. Она закрывает глаза. Из-под дрожащих ресниц скатываются слезы. Две такие крупные, как в идиотских мелодрамах, вот только сейчас я верю каждой, и мои демоны скулят вместе с ней. – Он вытащил меня из психушки и дал...свободу. Только я совершенно в ней потерялся. Я свихнулся. Не мог жить среди людей. Пока однажды не обнаружил себя ночью на улице с разбитыми в кровь руками. Рядом сплевывал кровь какой-то пацан.
– Боже… – едва слышное в ответ.
Понимаю, да. У самого тогда такая паника была внутри, что хотелось трусливо сбежать. И, наверное, я бы так и сделал, если бы не наткнулся на шальной взгляд и абсолютно сумасшедшую улыбку.
– Его звали Стас. Много лет спустя выяснилось, что этот Стас – лучший и единственный друг Кота. А тогда мы напились вдрызг и разбежались после. А я сам пришел к Алексу и попросил вернуть меня обратно. Он вернул, а потом злился, что я семь лет отказывался от его помощи.
А три года назад пришел и потребовал вернуть долг.
– А открытки? – она забирается на диван с ногами, садится на колени.
– Открытки мне привозил Сварог. Некоторые присылал, а я… – придумывал сказку, где только ты и я. – Я хотел, чтобы ты была счастлива.
– Врешь, – неожиданно легко парирует она. – Если бы ты действительно этого хотел, то просто исчез бы из моей жизни раз и навсегда.
Бьет наотмашь словами и злостью, взвинтившейся в ней до запредельных цифр. Да, она права. Но я не мог исчезнуть, потому что слишком сильно нуждался в ней.
Тогда, когда я написал первую открытку, я понял чувства Стаса, который безумно любил чужую женщину. Я тоже любил чужую женщину. И сейчас люблю. И она по-прежнему не моя, хоть и носит вот уже несколько часов мою фамилию.
– Я этого хотела, очень сильно, – признается она. – И я боялась, что если ты вернешься, моя жизнь развалится.
И она развалилась, а я приложил к этому руку. Но, сожри меня все демоны ада, ни о чем не жалею.
– Зря боялась, – на ее дрожащих губах расцветает улыбка. Едва заметная, мечтательная. Она снова перевернула мой мир. Неужели она...рада?
– Тебе нужно поспать, – заталкивая поглубже собственную неконтролируемую радость, такую дикую и обжигающую. Окатываю самого себя простыми словами и мыслями, что не мне она рада, а дочери. Только тому, что я вернул Богдану в ее жизнь. И хоть я понятия не имею, чем обернется их встреча, я знаю одно: у нашей дочери огромное сердце и она найдет в нем место для своей матери, наделавшей кучу ошибок.
Мы оба их наделали. А теперь лихорадочно пытаемся исправить. Глупо, потому что прошлого не изменить. Зато в наших руках сотворить будущее. И я не упущу этот шанс. Даже если Ксанка никогда не полюбит меня. В конце концов, я давно научился любить за двоих.
– Мы не договорили, – упрямится моя рыжая Земляничка. – А я больше не хочу возвращаться к этому.
Что ж, я с тобой согласен, моя девочка.
– Ладно, – тру переносицу, пытаясь вернуть разговор в прежнее русло, где факты и только факты. – У ребенка Воронцовых была врожденная патология, несовместимая с жизнью.
– Я знаю. Воронцов поэтому искал ребенка. Я тогда у него спросила, почему он не возьмет ребенка из детдома, там же столько брошенных.
– Полагаю, он ничего не ответил?
– Да, мастерски сменил тему. А я не стала вдаваться в подробности. Тогда я решила, что он не хочет травмировать жену.
– Ты правильно решила, – киваю. – Только усыновление никак не прошло бы мимо Виктории. Поэтому он просто поменял детей, а врачи – заключение. И вышло, что ты родила мертвого мальчика, а Виктория – живую и здоровую девочку. Все просто.
– Просто, – эхом отзывается Ксанка. – У Воронцова уже тогда были деньги и связи. И я думала, он поможет мне. Он мог. Ведь мог?
– Мог, но не стал. Он получил свое, а потом сделал так, что ты поверила, что он выполнил свою часть сделки.
– Боже, – в который раз за этот разговор выдыхает Ксанка, – какая же я была дура, – отрывает от груди телефон, смотрит на фото, оглаживает его большим пальцем. – Прости меня, – поднимает на меня глаза, налитые слезами. – Прости. Я так перед тобой виновата. Я…
Я не даю ей договорить. Просто сгребаю ее в охапку, глажу спину, успокаивая, и мягко целую макушку.
– Тебе нужно поспать. И это не обсуждается.
– Вряд ли я смогу заснуть.
Хмурюсь. Мне совершенно не нравится ее настрой. Ей нужно отдохнуть, иначе к утру она будет похожа на зомби.
– Могу спеть колыбельную. Хочешь?
Она вскидывается и смотрит с таким удивлением, точно чудо увидела. Смеюсь тихо, наслаждаясь палитрой чувств на ее лице. Любуясь ее откровенностью.
– Давай, ложись.
Укладываю ее на зеленые подушки, которые я скинул с дивана, когда усаживался на него. Укрываю пледом, притащенным из спальни минуту назад. Беру гитару.
– Ты все-таки играешь, – улыбается.
У меня внутри все переворачивается от этой улыбки. Тает теплом по венам и нежностью впрыскивается в самое сердце. Точный удар и я снова живу. Пусть недолго, но сейчас я нужен ей.
Пальцы касаются струн. Неуверенно. Привыкая после долгой разлуки. Гитару приволок Кот в очередной из моих ночных кошмаров.
– Не хочешь рисовать – играй, – заявил он семь лет назад, когда я наотрез отказался рисовать. Он же и научил играть, восхищаясь, как быстро я схватываю.
– У тебя абсолютный слух, – изумлялся друг. – Какой же ты идиот, Пепел.
– Нет, я псих. У меня и справка есть, – ухмылялся я в ответ.
И играл…
На удивление меня затянуло. Ноты, аккорды, трепет струн. Это была не просто игра...магия. И если раньше моей магией были кисти и краски, то тогда ими стали голоса струн.
Голос звучит тихо, убаюкивая. Ксанка прячет под щеку ладошки, жмурится от удовольствия, а потом расслабляется, засыпая.
Откладываю гитару. Пальцы дрожат, когда я укрываю ее плечи, а тихий шепот окончательно усмиряет демонов.
– Спасибо, что ты вернулся…
И они покорно ложатся у ее ног, безнадежно прирученные простыми словами.
Сажусь на пол у дивана и ловлю себя на мысли, что подобное мое положение уже входит в привычку. Сперва у кровати Богданы, теперь вот с Ксанкой. Определенно, эти женщины вьют из меня веревки. Впрочем, я ничего не имею против.
Но в отличие от Ксанки, мне не удается заснуть. Что-то тревожит, холодом пересчитывает позвонки, превращает в хаос мысли. Встаю, подхожу к окну, всматриваясь в огни ночного города. Ищу в темных улицах ответ на свое предчувствие.
Он находится в телефонном звонке. Осторожно забираю телефон, который Ксанка спрятала под подушку, и отвечаю, чтобы через мгновение сойти с ума от короткой фразы:
– Рус, Богдану пытались похитить.
____
*Кирилл Погодин – персонаж книги "Перекрестки судеб. Стася и Тим"
Глава восемнадцатая: Леся
– Я для тебя ничего не значу!
– Но почему тогда я плачу?
Кукрыниксы «Ты для меня»
Я просыпаюсь в одно мгновение. Сажусь на диване, растираю лицо и встречаюсь с напряженным взглядом Руслана. Он только закончил говорить по телефону, бросает трубку в карман. И я вдруг остро ощущаю: что-то случилось, страшное, непоправимое, потому что в черной бездне больше нет того Руслана, что убаюкивал меня тихой песней. И мое сердце, чертово сердце, что ожило рядом с этим мужчиной, рвется к нему, как чокнутое. И я рвусь вместе с ним. Запутываюсь в халате, чуть не падаю, но влетаю в такие желанные и крепкие объятия. Вцепляюсь в ткань его рубашки, чувствуя, как заполошно бьется его сердце.
– Рус, – голоса снова не хватает, но он понимает меня без слов, прижимает так сильно, словно хочет стать со мной одним целым. Я точно хочу и вжимаюсь в его сильное тело, не расцепляя пальцы.
Он гладит меня по спутанным волосам, которые я так и не расчесала после душа и теперь там наверняка гнездо глухаря вместо гладких прядей, но...Руса это нисколько не волнует.
– Мне нужно ехать, – говорит сипло. Ему...больно?
Задираю голову, пытаясь отыскать в его глазах хоть намек на ответ, хотя бы одну эмоцию, но их просто нет. Ни одной. Но я чувствую, что ему больно и страшно. Он напряжен и должен уехать среди ночи. Куда? Что-то случилось с Богданой? Осознание, что с нашей девочкой случилась беда, подкашивает ноги и размывает реальность. Только сильная рука на талии не позволяет позорно бухнуться в обморок. Елки-палки, что со мной стало? Превратилась в какую-то размазню. А ну, Сашка, соберись! Взять себя в руки, когда рядом холодный айсберг, решивший все за меня?! Черта с два!
– Не смей, – шиплю, плавясь от злости. – Не смей быть со мной таким! Да, я виновата перед тобой! И вряд ли заслужила прощения, да и не прошу, но ты не можешь быть такой скотиной!
Он встряхивает головой, выпускает меня из объятий, и я только чудом остаюсь в вертикальном положении, потому что меня все-таки штормит: голод и нервное перенапряжение делают свое дело.
А когда снова смотрит на меня, я снова вижу не усыпанную пеплом пустоту, а чернильные омуты живого Руслана. Того, что всегда бы рядом. Всегда…
– Богдану пытались выкрасть из больницы, – огорошивает, подтверждая все страхи и предчувствия. Покачиваясь, прикрываю рот ладошкой и снова оказываюсь прижата к груди, в которой бьётся сильное мужское сердце. Втягиваю носом его аромат: пряный, дразнящий и успокаивающий лучше любого лекарства. – С ней сейчас Алекс. Она в безопасности. Все хорошо, Саш, – вдруг говорит так тепло, нежно гладит спину. А я снова ищу его взгляд. Он улыбается и повторяет, большим пальцем оглаживая скулу: – Саша… Сашка… Сашенька… Мне нравится, – и целует кончик носа, вышибая почву из-под и без того дрожащих ног. Невинное прикосновение, но от него огонь разносится по телу, змейкой скользит между позвонков и скручивается тугим комком в солнечном сплетении. Невольно жмурюсь от удовольствия, пропитавшего каждую молекулу.
– Ты улыбаешься, – шепчет Рус. И я соглашаюсь. Да, я улыбаюсь, чтобы в очередной раз не разреветься, потому что он снова перевернул мою реальность.
– Я поеду с тобой, – говорю твердо и так же твердо смотрю в его сияющие глаза. Я готова к тому, что он откажет.
А он кивает мне за спину. Прослеживаю взгляд и вижу на бильце дивана новые джинсы и белую рубашку. И снова разбивает вдребезги все мои предрассудки.
– Я собирался тебя будить, – а от его улыбки внутри лопается ледяной панцирь, что сковывал сердце все годы без него. Оно нещадно лупит по ребрам, вызывая странную боль. Такую правильную сейчас. Такую нужную.
– А одежда? – спрашиваю тихо, боясь, что эти одежки носила какая-то его деваха.
– Айя привезла еще днем в больницу.
Айя...Моя лучшая подруга, которая потерялась после моей свадьбы. Я не знаю, почему так получилось. Наверное, я так и не смогла простить ей, что когда в наши жизни постучала старуха с косой, Айя просто исчезла. Она не пришла ко мне, к Игнату, Тимуру. Она выбрала ту, что всегда ее ненавидела – свою мачеху. И эта обида до сих пор торчит во мне глыбой льда.
Наспех одеваюсь под пристальным взглядом Руслана. Я ощущаю его каждой клеточкой подрагивающего тела, каждым вспыхнувшим ожогом, который он на мне оставляет. Но с рубашкой приходится туго: пальцы трясутся, как у запойного алкаша, а пуговки настолько маленькие, что от злости и обиды на глаза наворачиваются слезы. Закусываю губу, тихо ругаясь, как сильные пальцы перехватывают мои запястья.
– Давай я, – в его мягком голосе – море нежности, которую я не заслужила. Почему он так добр ко мне? К той, кого должен ненавидеть.
Руслан ловко продевает маленькие пуговки в петельки. Так быстро, что запросто мог стать чемпионом по самому скоростному застегиванию женских рубашек.
И делает это так красиво, что я залипаю на его руках. У него очень красивые руки. Такие сильные и нежные – я точно помню каждое их прикосновение, доводящее до исступления. В темной вязи татуировок. Тонкие и широкие мазки, оставленные черной краской на смуглой коже, сейчас словно ожили. Перетекают по напряженным мышцам. И я скольжу пальцами по ним, выискивая их пути по выпуклым венам, тугим, с бьющимся в них пульсом. Выше, к сгибу локтя, где его кожа такая горячая, что мне кажется, пальцы обожгу. Но я не убираю их, путешествуя дальше, каким-то женским чутьем понимая, что его повышенная температура от моих прикосновений. Он «горит» из-за меня. Для меня…
– Сашка… – хрипит мой упрямый Пепел, когда мои пальцы замирают у края закатанных рукавов рубашки. – Если ты сейчас не прекратишь, мы никуда не поедем. А я обещал.
Отрываю руки и пытаюсь спрятать их за спину, потому что зудят от нехватки прикосновений к его горячей коже. Но Руслан ловит их своими длинными пальцами, чуть шершавыми, но такими мягкими. И целует...каждый пальчик.
Каждое касание его губ – точечный разряд в самое сердце. Так колко, почти больно, но невероятно приятно. Удовольствие сплетается с болью в диком, почти нереальном коктейле, и я, как наркоманка, тянусь к нему, когда он обнимает моими ладонями свое лицо. Трется о них своими колючками, отросшими за эту непростую ночь. Влипаю в его мощное тело, вдыхаю его запах, чтобы спустя мгновение снова поймать его сияющий взгляд и прошептать:
– Мне кажется, я умру, если ты меня отпустишь.
– Никогда, – твердое в ответ.
И он не отпускает, сплетая наши пальцы, даже когда уверенно ведет машину. Мы молчим, но, странно, нам совершенно не нужны разговоры. И мне впервые так комфортна тишина. И нет, не потому, что нам не о чем говорить. Думаю, за тринадцать лет у нас найдется немало тем для споров и неспешных бесед. Я просто наслаждаюсь тем, что он рядом. И мне впервые за последние годы не хочется ни о чем думать, ничего планировать. Мне не нужно быть сильной. Я могу быть просто женщиной рядом со своим мужчиной.
Тихо улыбаюсь, ловя себя на этих странных мыслях, которые я гнала прочь от себя тринадцать лет, убеждая свое глупое сердце в чем-то эфемерном. А оно упрямо не хотело мне верить, стуча в полную силу лишь в те короткие мгновение, когда на дверях своей квартиры я находила крафтовый конверт с новой открыткой. Конверт с жизнью, придуманной специально для меня.
Когда мы подъезжаем к дому брата, нас ждут. В беседке у дома слышен детский смех и тихие голоса взрослых. На дворе глухая ночь, темная, какая бывает незадолго до рассвета, а тут – веселье. Притормаживаю у машины, когда Руслан все-таки вытягивает меня из салона.
Ноги словно прирастают к земле, когда из беседки появляется хрупкая девчушка. высокая, закутанная в плед и...нереально счастливая, несмотря на все, что ей пришлось пережить. А еще Руслан прав – она моя точная копия. И сердце хуком врезается в ребра, когда она улыбается такой папиной улыбкой. Когда громко и звонко заявляет:
– Папа приехал!
А потом со всего маху падает куда-то глубоко, потому что я вижу улыбку Руслана. Вижу его счастливые глаза. Чувствую его радость, живую, плещущуюся в нем через край, и ладонь, сжимающую мою. Она и удерживает меня в реальности, не дает упасть.
А я смотрю, как Богдана осторожно подходит к нам, смотрит сначала на наши сцепленные руки, потом на Руслана, всем своим видом требуя ответа. И сейчас так похожа на своего отца, что прикусываю губы, пряча улыбку.
– Это Саша, – не задерживается с ответом Руслан. – Она…
Но Богдана не дает ему закончить, снимает с шеи подвеску в форме домика. Плед падает к ее ногам и я вижу на ней пижаму с рыжим Твитти на кофте. Все-таки улыбаюсь, вспомнив, что носила такую же пижаму, наивно веря, что она спасет мое тело от поползновений Руслана. Ага, как же. Не знаю, как ему удавалось, но каждое утро я просыпалась абсолютно голая, прижатая к его горячему боку. А уж потом...
Смахиваю воспоминания, жаром окатившие щеки.
Богдана же раскрывает домик и вынимает из нее маленькую фотографию. Двор брата хорошо освещен и когда Богдана разворачивает снимок, внимательно смотрит, я вижу там нас...меня и Руслана, хоть я немного обрезана. Но Богдану это нисколько не смущает. Почему-то мне кажется, она уже давно засмотрела этот снимок до дыр.
Поэтому она почти не смотрит на него, когда протягивает его отцу и:
– Она на-ша, – по слогам, чуть запинаясь, подводит черту наше рыжее чудо.
И, раскинув руки, обнимает нас под изумленным взглядом Руслана и под тихие аплодисменты семьи Костроминых во главе с жутко довольным братом.
А я утыкаюсь носом в рыжую макушку и тихо вдыхаю сладкий аромат своего счастья.
Через двадцать минут Богдана спит, руками и ногами обняв Руслана, просто распласталась на нем. Руслан перебирает пальцами ее тугие кудри, тихо напевает колыбельную. У него волшебный голос, низкий, бархатистый и ласковый, как шелест волн. Я стою в дверях, боясь пошевелиться. Сердце стучит, как припадочное, потому что никогда...никогда раньше я не видела Руслана таким. Он словно поймал солнце. Сам стал солнцем и так легко поддаться искушению, купаться в его тепле, но...я там лишняя.
Медленно, на носочках, пячусь назад. Лишняя. Нет, я все понимаю. И, наверное, реакция Богданы на меня – это нечто из ряда вон. Она вот так легко меня приняла? В голове до сих пор ее звонкий голосок: «Она наша». Ее улыбка и запах...сладкий, как мед. Только...почему так больно? Так, что сердце вот-вот лопнет в груди. Взорвется, разворотив все внутренности к чертовой матери. Видела такое на практике в Меде, когда сходила с ума…
Закусываю ладонь и сползаю по стеночке, загоняя поглубже вновь рвущиеся наружу слезы.
– Леся? – голос подруги бьет по вискам хуже боли, что рвет грудь. Поднимаю голову. Айя стоит рядом, взъерошенная, встревоженная и такая...счастливая. Странно, учитывая ее беспокойство в синих глазах. Но...это счастье...она пропитана им. Оно в ней вместо крови течет по артериям, разгоняет до запредельных цифр ее материнское сердце.
А мое? Что с моим сердцем? Почему оно так болит?
– Айя, – улыбаюсь дрожащими губами и чувствую, как слезы все-таки катятся по щекам.
– Леська, ну ты чего? – она садится рядом, вытягивает ноги.
Кладу голову ей на плечо. Она пахнет выпечкой и домом. Так тепло.
– А я не Леська, – вдруг выдыхаю, всхлипнув.
Подруга смотрит на меня, выгнув свою идеальную бровь. В синих глазах – рыжие точки, так похожие на смешинки. Снова всхлипываю и кулаком нос вытираю, как в детстве.
– Я теперь Сашка, – отвечаю на невысказанный вопрос подруги.
– Сашка… – повторяет подруга. – Это правильно. У тебя теперь семья.
– Даа, – протягиваю, хлюпнув носом. – Только не нужна я им. Никому не нужна…
– Ууу, – тянет подруга многозначительно. – Так, подъем. – Она резво встает, от неожиданности я чуть не падаю, но Айя тянет меня за руку. – У меня есть отличное средство от твоего «не нужна».
– Пить будем? – усмехаюсь, когда мы усаживаемся в беседке на улице. Айя выставляет на столик пузатую бутылку коньяка, стаканы, несколько блюдец с нарезкой, фруктами, шоколадом.
– Тараканов топить, – веселится Айя.
А я присматриваюсь к подруге. На ней домашний костюм: брюки и футболка, светлые волосы заплетены в свободную косу, а на красивом лице мягкая улыбка.
– Айка, как я по тебе соскучилась.
Айя смеется, разливая коньяк по бокалам. Здесь хорошо. На востоке розовеет небо. Цикады еще стрекочут, но где-то далеко, ночным эхо. Вокруг полными бутонами цветет чайная роза. Ее аромат, такой сладкий, от которого щемит в груди. Сердце уже не так лупит по ребрам, но все равно болит.
– Хорошо у вас тут, – делаю глубокий вдох, позволяя чайному запаху заполнить легкие. Отпиваю коньяк. Терпость напитка пьянит, вяжет язык мягким бархатом и теплом стекает по горлу. Только ничерта не помогает. Отставляю бокал. Не хочу пить. Совсем. Перевожу взгляд на задумчивую подругу. Мягкая такая, нежная и вдруг ловлю себя на мысли, что Алексу невероятно повезло с женой, а подруге очень к лицу материнство. – И ты...похорошела. Материнство тебе к лицу.
Айя тихо смеется, заправляет за ухо светлую прядь волос. А мне почему-то становится неуютно рядом с ней, такой красивой. Она как будто сияет изнутри. Все-таки верно говорят, что счастливых женщин видно сразу.
– Что случилось, подруга? Куда делась та сильная и смелая оторва, которую я знала? – она смотрит внимательно, и под ее испытующим взглядом я тянусь к бокалу, катаю его в ладони, наблюдая за янтарной жидкостью.
– Тараканы сожрали, – припоминаю ей ее шутку. Айя фыркает. Но этот ответ ее не устраивает. А у меня нет ответа на ее вопрос. Зато есть другой, который сейчас кажется самым правильным. И который, наконец, усмиряет боль. Хотя я точно знаю, что она никуда не делась, просто крысой сбежала в темный угол. Потому что эти простые три слова ровным счетом не меняют в нашей поганой реальности: – Я люблю его. С шестнадцати лет люблю. С самой первой встречи, когда приперлась к нему, вымокшая, плачущая. С того момента, как он купал меня, а потом лечил.
Вздыхаю и ловлю на себе изумленный взгляд подруги.
– Охренеть, – выдыхает светлая девочка Айя и залпом осушает бокал.
– Ого, – только и могу выдать, наблюдая за ее пассами. – Хотя...сама в шоке.
– Руслан в курсе?
Качаю головой. Как он может быть в курсе, если это я поняла только сегодня? В тот самый момент, когда он пообещал никогда не отпускать. Накрыло просто осознанием, какая я была дура. Потратила столько лет на миражи, принимая за любовь какую-то несвязную ерунду.
– Но зато теперь ясно, почему ты ушла от Корзина, – она отрывает бубку винограда и кладет в рот.
– Я не уходила...Стоп! Что значит, ушла от Корзина? С чего ты взяла?
Айя хмурится. А потом рассказывает, как несколько недель Корзин приходил сюда. Это было в тот день, когда меня арестовали. Он приходил, хотел поговорить с Алексом, но того не было дома. Тогда он Айе и сказал, что брат мой добился, чего хотел – я от него ушла.
– Говорит, записку оставила, вещи забрала…
– Ерунда какая-то, – перебиваю, растирая переносицу. Действительно, ерунда. Да, я оставила Корзину записку, в которой написала, что меня подставили и чтобы он ни в коем случае не совался в это дело. Даже фамилию следователя написала. И никакие вещи не забирала. Но с другой стороны, это объясняет тот факт, что ни Алекс, ни Корзин не приходили ко мне в СИЗО. Они просто решили, что я сбежала от мужа в неизвестном направлении. Зато приходил Руслан. Но он меня не подставлял. Тогда кто?
