Текст книги "Леся и Рус (СИ)"
Автор книги: Лана Черная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Глава двадцатая: Леся
Я наяву вижу то, что многим даже не снилось,
Не являлось под кайфом, не стучалось в стекло.
Моё сердце остановилось...
Отдышалось немного...
И снова пошло.
Сплин «Мое сердце»
Говорят, счастье любит тишину, оно должно быть тихим, чтобы не исчезнуть. А я... Мне хочется кричать на весь мир, как сильно я люблю этого мужчину, что прижимает к себе так крепко, словно я единственный островок суши в кишащем акулами океане. Хочется рассказать всему свету, какой глупой я была столько лет. Гонялась за миражами по пустыне, когда мой оазис был всегда на расстоянии одного шага.
И я точно знаю: я счастлива. Сейчас, в эту минуту, лежа на широкой груди своего мужа, я плавлюсь от нежности, растекающейся по венам сладкой патокой. Таю от счастья, разрастающегося во мне горячим шаром чего-то необъятного и неразрушимого. Чего-то, что навсегда пришивает меня к этому мужчине серебряными нитями, снившимися мне каждую ночь. Его изрезанное шрамами тело и свет, слепящий и густой, словно мед. Свет, который вспарывал тихий шепот:
– Ксанка... Где ты? Я тебя не вижу? Почему я тебя не вижу?
Наутро после этого странного сна я встала, зареванная, и позвонила Асе.
Когда я рассказала Аське о своем желании сделать татуировку таким необычным способом, она отказалась. Приводила кучу доводов, почему мне нельзя этого делать. И почему она никому и никогда этого не делает. Даже свои шрамы показала. Рассказала свою историю. Верила, что меня это остановит. И когда я решительно сказала, что найду другого мастера, она сдалась.
Это было больно. Невыносимо. Ася предлагала анестезию, но я отказалась. Я должна была прочувствовать все, что чувствовал Руслан, когда резал себя. Оказывается, я помню ту запись. Помню безумные черные глаза, на дне которых бесновался ад. Помню. И боль... Эта боль – ничто по сравнению с тем, что чувствовал он и чувствует сейчас.
Десять дней Ася вырезала на мне узор и наносила черную краску. Десять ночей Руслан приходил в мои сны и не мог меня найти.
А на одиннадцатую его нашла я.
– Как ты меня нашла? – шепчет, обнимая мое лицо и касаясь губами скул, по которым катятся слезы.
– А я ниточку привязала...волшебную, – смеюсь, жмурясь от его прикосновений. – Теперь я тебя везде найду.
А потом сны прекратились, вернее из моих снов исчез Руслан. И я сдалась. Пришла к Корзину. Вышла за него замуж. Убедила себя, что люблю. И даже, кажется, была счастливой. Теперь я знаю, почему. Я была уверена, что Рус живет в свое удовольствие и счастлив, наверное, без меня. Тогда, после одной из его открыток, я отчаянно захотела, чтобы он исчез из моей жизни. Ревела белугой и даже пошла к пластическому хирургу. Дура. Хотела отвязать его от себя. Вырвать из сердца. Чтобы он навсегда исчез из моей жизни. Я его вытащила, он жив и свободен. Все, я расплатилась по счетам.
А на самом деле все вышло не так. До хирурга я так и не дошла. Не смогла. Глупая, с ворохом предрассудков, где-то на самом дне души я верила в легенду о племени Маори. В ту самую, о которой говорила Руслану всего несколько часов назад. И если этот узор действительно та самая ниточка, что позволяет Русу жить, я не могу оборвать ее.
Я просто ушла в работу, нырнула с головой в самые сложные дела. И не заметила, как потерялась в мире смертей и обмана. Пропустила тот момент, когда моя семейная жизнь дала трещину. Впрочем, может она никогда и не была такой крепкой, как мне казалось. Растеряла всех, кто был мне важен, выбрав Корзина.
Зачем? Все просто, теперь я точно это знаю.
Я с детства привыкла добиваться своего. Отец учил видеть свою цель и никогда не останавливаться. Моей целью был Корзин. Девчонкой я почему-то решила, что люблю его. Что это – то самое сильное и вечное чувство, которое один раз и на всю жизнь. Может, все дело в том, что он никогда не был моим. Он всегда принадлежал другим и получить его стало идеей фикс. Той самой целью, идти к которой меня научил отец.
И я шла. Только на этом пути растеряла всех: подругу, брата, дочь, себя, Руслана… Единственного мужчину, который был всегда только моим. А я этого не знала. И жила с замершим сердцем. Заглушив в себе ту девчонку, что горела страстью. Что сходила с ума от одного его голоса и сгорала от одного прикосновения. Девчонку, что украла сердце одного крутого мачо, и так запросто его разбила.
Вздыхаю, разгоняя ненужные мысли. Они уже ни к чему. Руслан рядом и обещает никогда больше не отпускать. И я ему верю. Потому что только его. Сейчас и навсегда.
– О чем задумалась, Земляничка?
Улыбаюсь глупо, краснея до самых ушей. Возвращаясь на целую жизнь назад, когда я убеждала его, что никакая не земляничка, а он смеялся и доказывал обратное. С присущим только ему упрямством, но нежно и страстно до одурения.
Перехватываю его руку, перебирающую мои пряди, прикладываю к груди, где заполошно бьется сердце. То самое, что остановилось целую жизнь назад.
Руслан хмурится.
– Чувствуешь? – спрашиваю, растягивая губы еще шире. – Мое сердце. Оно снова живет. Рядом с тобой. Спасибо тебе, мой невозможный Пепел.
Он ничего не говорит, только смотрит так, что внутри все вспыхивает неукротимым пламенем. И я сама тянусь к нему. Касаюсь губами его губ. Делю с ним одно дыхание, одну жизнь, одну любовь. Он обнимает мое лицо, отрывается на короткое мгновение, ища мой взгляд. А когда находит – в его чернильной темноте ширится необъятный космос, на дне которого сияют звезды. Целая галактика. И эта галактика принадлежит только мне. Как и его сердце, бьющееся в унисон с моим; рождающее новую, доселе неизвестную нам мелодию. Одну на двоих. Как и все, что будет теперь. Потому что сейчас, наполняясь им до основания, я точно знаю – мы одно целое. Бесконечная вселенная, расписанная яркой палитрой красок.
И когда мы снова срываемся в бездну удовольствия, впервые держась за руки и не боясь разбиться, а потом выстраиваем мост, сотканный из серебряных нитей, Руслан тихо шепчет:
– Прости меня, моя девочка. Прости, что оставил тебя одну. Что позволил тебе прожить целую жизнь без меня. Я был полным кретином.
– Не нужно, – шепчу, накрывая ладошкой его губы. – Просто не отпускай. Я больше не смогу без тебя.
– А я уже не могу, – ухмыляется, двигая бедрами. И я отчетливо ощущаю всю силу его «не могу», упирающуюся мне в попу.
– Рус, – смеюсь, когда он в очередной раз опрокидывает меня на спину и накрывает губами горошину соска, всасывает, как младенец, жаждущий молока. Охаю, выгибаюсь навстречу его жадному рту, шалея от мысли, как он будет пить мое молоко.
– Черт, – выдыхаю, совершенно теряясь в мыслях и желании получить его рот в полное владение. Почувствовать его ласку между ног. Снова сойти с ума и рухнуть в бездну в его руках.
Он отрывается от моей груди, совершенно счастливый, облизывается и улыбается так странно-нежно и многообещающе, что у меня все внутри дрожит от желания. И я трусь о его напряженный член влажной развилкой, с удовольствием наблюдая, как меняется его лицо и взгляд тяжелеет желанием.
– Хочу твою грудь, – оглаживает большими пальцами напряженные соски, – когда ты будешь кормить ею нашего сына.
А я задыхаюсь от нежности и нереальной любви, потому что он снова прочел мои мысли, этот сумасшедший, совершенно невозможный, но самый желанный мужчина.
Он улыбается, снова сграбастав меня в охапку. И мне нравится его улыбка в кайме темной щетины, о которую трусь щекой, сходя с ума. И жидкий огонь плавит вены. Я снова загораюсь, как спичка от короткого чирка, от его улыбки, запаха, дыхания. От него самого так рядом.
– Тебе нужно отдохнуть, ненасытная моя, – смеется Рус, когда я провожу языком по его шее.
– Я не хочу, – прикусываю кожу, оставляя на языке терпкий вкус моего мужчины. Облизываю губы и заглядываю в его темные глаза. Настолько, что я вязну в их тьме, как муха, угодившая в варенье. Так сладко и страшно. И плевать, что рано или поздно я погибну в ней, в этой обжигающей темноте. Сгорю в неистовом желании. Растворюсь в нем. Уже растворилась. Давно.
...Зимний бал окончен. Однокурсники разбредаются: кто-то в общагу спать, а кто-то веселиться дальше. Я устало сажусь на стул в холле универа. Горло саднит и хочется просто тишины: трещать практически без умолка два часа к ряду – дело не простое. Сама не знаю, почему согласилась вести этот вечер вместо того, чтобы сидеть дома или поехать к Руслану. Встретить с ним этот Новый год. Он звал. А я струсила. Слишком близки мы с ним стали. Иногда мне кажется, что нас уже связывает не только секс. С ним легко и так понятно. Никаких заморочек, недолмовок и прочей фигни. Он всегда говорит только правду, а я тоже не скрываю, зачем он мне. Может, поэтому нам так просто вдвоем. Потому что мы оба знаем, чего хотим и не строим иллюзий.
– О, Леська, – рядом плюхается Машка Смирнова, староста группы, медалистка и гордость нашего факультета. Улыбается устало. Стягивает туфли с таким наслаждением, что я невольно прыскаю со смеху, наслаждаясь своими удобными ботинками без каблука. – А ты чего здесь? – вынимает из прически шпильки, растрепывает светлые волосы.
– А ты? – откровенничать неохота. Мне некуда идти. Вернее никуда не хочется. Почти никуда. И это странное чувство. Очень странное, почти нелепое. И я гоню его от себя. – Где твоя верная фрейлина? – подначиваю Машку, которая где-то потеряла свою подружку, Крыску-Алиску. Так ее все дразнят, потому что унылая и скучная: строгий костюм, унылый пучок на затылке, очки в роговой оправе.
– Не поверишь, – выдыхает Машка. – Подцепила себе красавчика и укатила с ним восвояси.
Едва сдерживаю смешок. Алиска подцепила красавчика? Смотрю на Машку недоверчиво, но та кивает на полном серьезе.
– Сама в шоке, – пожимает плечами.
– Это кто же из наших повелся на такую красоту? – ехидничаю, хотя, чего лукавить, сегодня Алиса в длинном бирюзовом платье, линзах и с распущенными волосами, уложенными крупными волнами, выглядела очень даже неплохо.
– Из наших никто. Это парень из архитектурного. Да ты его знаешь. По нему половина нашего курса слюнки пускает. Огонь-парень, прям как его фамилия, – вздыхает так, словно только что проиграла как минимум пару миллионов.
А я дышать перестаю, потому что мне не нужно слышать ни его имя, ни фамилии. Я точно знаю, о ком говорит Машка. Но...
Руслан был здесь? Серьезно? Когда? Почему я его не видела? И зачем он приходил? И он...он уехал с Алисой! Черт!
Вскакиваю с места, на ходу запахивая пальто и совершенно позабыв про Машку. Вылетаю на улицу и сразу попадаю в снежный вихрь.
Метель воет, распахивает так и не застегнутое пальто, окатывает колким снегом. Но мне плевать.
Я горю.
Горечь растекается по венам, оседает на языке. Сглатываю ее вместе со снегом. Пытаюсь дышать, но ветер нещадно лупит по щекам. Ноги то утопают в снегу, то скользят по расчищенным дорожкам. И имя...
Его имя с кровью на губах. Задыхаюсь от боли, сковавшей грудь. Кажется, кричу. Почти падаю. Легкие горят огнем. Рву ворот свитера. Хватаю ртом холодный воздух.
– Леська, ты чего? – голос Машки врывается сквозь шум в ушах. Она тяжело дышит. Бежала за мной? Зачем? Оглядываюсь. Здание универа осталось позади. Машка, встревоженная, растрепанная, смотрит на меня с изумлением. – С ума сошла?! Ты куда несешься, дура?!
Она тянет меня назад. Я поддаюсь и только спустя несколько шагов понимаю, что бежала по дороге. Оцепенение спадает дрожью страха и осознанием, что мне чертовски повезло, что движение по нашей улице сегодня закрыто: какие-то ремонтные работы.
Выдыхаю.
Действительно, чего сорвалась? Увез он Алиску, подумаешь эка невидаль. Ясно ведь, зачем. Ему никто не отказывает. В его постель мечтает попасть каждая вторая. Одной больше, одной меньше. Мы ничего друг другу не обещали. Это мне, дуре, казалось, что если между нами секс, то он не будет трахать других.
Ошиблась. И горечь проникает в сердце, отравляет. Значит, вот как выглядит ревность. Надо же. Никогда не думала, что буду ревновать Руслана. Мне это не нужно. Совсем.
– Машка, давай напьемся, – предлагаю, кутаясь в промокшее насквозь пальто. Отгоняя непонятную боль, острой занозой протыкающую грудь. Что за ерунда?
– Идем, алкашка, – смеется Смирнова, утягивая меня к универу. – А Алиска никуда не уехала, представляешь? – говорит, но до меня плохо доходят ее слова. Не уехала? Почему?
Спросить вслух не успеваю, потому что на самом пороге универа на нас налетает миниатюрная девушка. В смешной шапке с помпоном, замотанная в яркий шарф по самые глаза, она вдруг вцепляется в ворот моего пальто.
– Ксанка, слава Богу, я тебя нашла, – почти плачет она. А у меня внутри все обрывается, потому что Ксанкой меня называет только один человек на всей планете. И это явно не он сейчас стоит передо мной.
– Девушка, вы кто? Что вам надо? – настораживается Машка.
А я...я уже знаю, кто это. Боль накрывает сумасшедшим цунами.
Перед глазами темнеет и голос почти не слушается, когда я спрашиваю:
– Славка? Что случилось?
– Руслан… – выдыхает она судорожно.
Сердце рвется в клочья, затапливая кровью. И вкус крови снова на губах. Нет, горечь внутри вовсе не ревность.
– Где он? – хриплю.
– В больнице. Тут недалеко.
Мозг просчитывает, что ближайшая больница всего в паре кварталов отсюда.
– Идем, – хватаю Славку за руку, но Машка нас останавливает.
– Я подвезу.
Киваю. Машка, звезда факультета, дочка местного олигарха и владелица маленькой юркой спортивной машинки, подвозит нас быстро и ничего не спрашивает.
Бросаю короткое спасибо и уже несусь вслед за Славкой. Влетаю в приемное отделение и тут же врезаюсь в мужчину в белом халате.
– Руслан Огнев, – почти кричу. – Где он?
Доктор спокойно отлепляет меня от себя. Даже не заметила, когда вцепилась в него.
– Девушки, вы кто?
– Я сестра, а она – жена, – спокойно отвечает Славка. Слишком спокойно. Бросаю на нее беглый взгляд. Нет, она совершенно не спокойна, трясется вся, губы дрожат, а в ясных синих глазах – слезы. Она необыкновенно похожа на своего брата, хоть и блондинка. Сильная девочка.
– Жена – это хорошо, – улыбается доктор. Киваю. Если так проще попасть к Руслану, то я буду кем угодно, даже лягушкой, не то, что женой. – Не волнуйтесь. Все в порядке с вашим мужем. Держите, – он протягивает мне халат. – Он вас звал. Идемте. Света, – обращается к медсестре, что держала в руках еще один халат, – пригляди за девочкой, – кивает на Славку. Света соглашается и подходит к Славке. Обнимает ее и куда-то уводит.
Звал? Меня? Колени подогнулись, но доктор поддержал.
– А… – хочу спросить об Алисе, но вовремя прикусываю язык, вдруг вспомнив слова Машки, что ее подружка никуда не поехала. Значит...значит Руслан был один? – Доктор, что случилось? – спрашиваю у дверей палаты.
– Авария. Ваш муж не справился с управлением, – доктор морщится. – Вообще, ему очень повезло, отделался парочкой переломов. Мотоциклу повезло гораздо меньше…
Что? Мотоциклу? Руслан был на мотоцикле? Вот же...
Злость вспыхивает едким огнем, опаляет и без того обожженное сердце.
– Некоторое время ему придется провести у нас, а дальше видно будет.
– А мне…
– Он один в палате, – улыбается доктор. – Медсестер я предупрежу. С Новым годом!
Решительно вхожу в палату и застываю, пригвожденная темным взглядом. Злость испаряется, будто и не было, когда я вижу его: порезы на лице, повязка на груди, руке.. Шаг, еще один. И еще…
Он смотрит на меня, чуть улыбаясь разбитыми губами. Потрепанный, изломанный, но живой. Это главное. Он живой. И облегчение забирает последние силы. Опускаюсь на колени у кровати, переплетаю наши пальцы и трусь щекой о его ладонь.
– Ксанка, – хрипло шепчет Руслан. Всхлипываю. Мир расплывается. Но я вижу повязку на его груди и порезы на лице. Касаюсь губами сбитых костяшек.
– Я так испугалась, – выдыхаю тихо, согревая дыханием его холодную ладонь.
– Все хорошо, – улыбается он и тут же шипит от боли. Закусываю губу, как будто это не ему, а мне больно.
Тянет меня на себя, заставляя подняться. Осторожно подвигается, и я ложусь рядом, носом уткнувшись ему в подмышку, втягивая запах крови, мороза и лекарств.
Обнимает, носом утыкаюсь в мою макушку.
– Ты пришла, – шепчет и его голос дрожит. – Пришла…
– Конечно, пришла, – снова ловлю его взгляд.
– Почему?...
– Снова мечтаешь? – голос Руслана вытягивает в реальность.
– Помнишь наш первый Новый год? – отвечаю вопросом на вопрос.
– Еще бы, – усмехается Рус.
– Помнишь, ты тогда спросил, почему я приехала?
– А ты умело ушла от ответа, – кивает Рус, прикрыв глаза. Вспоминает. Да, я тогда просто поцеловала его, потому что не знала ответа на его вопрос. Но...тот поцелуй и был ответом, разве нет?
– Тогда я боялась ответов.
– А сейчас? – открывает глаза и смотрит пытливо.
– Ты не поверишь.
– А ты попробуй, – его руки замирают на моей талии, сжимают, не больно, но ощутимо.
– Я ревновала тебя тогда жутко. Мне сказали, что ты уехал с другой, и я рванула за тобой. А потом...потом пришла боль. Я не знаю, что это было. Наверное, почувствовала…
Руслан смотрит внимательно, не перебивает и не шевелится. Дает мне шанс?
Его не оставляет стук в дверь и встревоженный голос Богданы.
– Пап, – зовет она. – Пап, ты здесь?
– Да, солнышко, – отвечает Руслан, не сводя с меня внимательного взгляда. – Скоро выйду. Что-то случилось?
– Нет, просто я...я… – она растеряна. – А...ма—ма? – чуть запинается. А я перестаю дышать. Сердце врезается в ребра с оглушительной силой. Вздрагиваю.
– Мама со мной, Звездочка, – улыбается Руслан. – Мы тут...разговариваем.
– Хорошо, – мне кажется, или наша дочь улыбается? – Я вас здесь...подожду.
А я тут же вскакиваю на ноги. Руслан не держит. Сам встает медленно. Одевается, пока я судорожно пытаюсь влезть обратно в джинсы и водолазку. Все внутри дрожит.
И мне…страшно.
Богдана назвала меня мамой. Пусть вот так странно, через закрытую дверь, но ведь назвала? А Рус...он сказал, что я здесь, с ним. Господи, что она подумает? Черт...как ей объяснить, что мы тут делали? И как долго она нас искала?
Руслан перехватывает меня, когда я все-таки натягиваю водолазку, окопавшись в своих лихорадочных мыслях. Разворачивает к себе лицом.
– Все хорошо, Саша. Слышишь? Она наша дочь. Ты ее мама. Так что все нормально. Не трясись так. Не нужно. Ничего страшного не произошло. Мы муж и жена. Ничего криминального, родная.
Киваю. Ведь и правда, ничего криминального. Мы муж и жена. Любим друг друга. В конце концов, голыми нас Богдана не видела. Выдыхаю.
– Я люблю тебя, Руслан.
Он замирает. Смотрит странно, а я не пытаюсь разгадывать, что творится на черном дне его глаз. Просто говорю.
– Уже тогда любила, просто не понимала. Так много не понимала. Столько лет. Прости меня.
– Давно простил, глупая.
Целует, губами собирая слезы.
– Идем, – переплетает наши пальцы. – Нас дочь ждет.
Глава двадцать первая: Леся
Помни: у тебя я есть,
Даже если ты совсем одна.
Около тебя я здесь.
Ничего не бойся никогда…
Вера Брежнева «Девочка моя»
– Мам, – тихо зовет Богдана.
Вздрагиваю. Тарелка, которую я тру уже черт знает сколько времени, выскальзывает из пальцев, падает в раковину, окатив меня снопом мыльных брызг. Выдыхаю, оборачиваясь к застывшей в пороге кухни дочери. На ней потертые по моде джинсы и светлая толстовка. Рыжие волосы стянуты в две косы, сегодня заплетенные не Айей. Не такие искусные, как у подруги, но уже не такие кривые, как в первый раз. Я тоже учусь быть мамой.
– Мам, не бойся. Папа вернется.
Я улыбаюсь, шагая к дочери. Обнимаю ее. Она льнет ко мне и только когда зарывается носом у меня на груди, слышу, как тихонько всхлипывает.
– Девочка моя, ты чего? – спрашиваю, гладя ее по голове.
Запрокидывает голову, смотрит на меня влажной зеленью своих большущих глаз.
– Сама же говоришь, папа вернется, – вытираю сорвавшиеся с ресниц слезинки. Подмигиваю. – Он просто не может не вернуться.
– Не может. Мы же его ждем, – соглашается Богдана. Она уже очень хорошо разговаривает и, кажется, оправилась от тех кошмаров, что пережила. Но Марк все равно ездит к нам три раза в неделю и «крадет» Богдану на несколько часов. Я не спрашиваю, чем они занимаются. Это то, что должно остаться между моей девочкой и ее психологом. Марк говорит, что она молодец. Настоящий боец. А Богдана смотрит на него с восхищением и действительно ведет себя, как боец. Сильная и храбрая девочка. Как ее отец.
– Конечно, – улыбаюсь, вытряхивая себя из мыслей. – Но его ждем не только ты и я.
Богдана выгибает бровь в немом вопросе точно, как ее отец. Улыбаюсь. Двумя пальцами ловлю выбившуюся из косы прядку, заправляю за ухо. Как же она похожа на Руслана: характером, повадками, манерой говорить. Моего в ней только красивая мордашка. И этого достаточно. Каждому важен внутренний стержень, который не позволит сломаться, когда станет невмоготу. И я рада, что «стержень» нашей дочери прописан генетическим кодом ее отца.
– Мама? – почти шепотом.
Прошло уже тринадцать недель, а я так и не привыкла к этому ее тихому и робкому «мама». Тринадцать недель, а мы до сих пор живем в доме брата. В доме, куда, похоже, съехались все друзья Алекса. Игнат с Дашей, до невозможного счастливые. Не знаю, как остальные, а таким живым Игната я не помню даже с его первой женой. Он словно обрёл крылья. И маленькая, но боевая Дашка, льнула к нему, как самая настоящая кошка во время загула. Алекс даже поселил их во флигеле – тоже ощущал их сексуальную ауру.
Прикатили и Крутовы: сияющий, как начищенный пятак Тимур с Юлькой на плечах и цветущая и похорошевшая Аська с двухлетним наследником.
Пока мужчины решали дела, на нашей женской территории творился...апокалипсис. Иначе и не назовешь. Шутка ли, шестеро разновозрастных детей под одной крышей!
И если бы не Богдана, от братова дома остались бы «щепки да опилки». Она всех сдружила. Как-то так незаметно получилось. Она нашла общий язык со всеми: младшему Крутову и годовалым близнецам Костроминым читала сказки; Матвея, которому едва стукнуло четыре, учила рисовать, а еще единственная, кто не побоялась отдать в эти маленькие загребущие ручки свои шикарные волосы; а с Юлькой проводила почти все время. И это не могло не радовать, всё-таки родная кровь. За эти тринадцать недель мы срослись все, стали одной большой дружной семьей.
Тринадцать недель, как во мне растет маленькое чудо, подаренное моим мужчиной. Чудо, о котором не знает никто. Разве что Алекс догадывается, врач как-никак. Ничего не спрашивает и на том спасибо.
Но, похоже, пришло время раскрыть тайну самому главному человеку в нашей на двоих с Русланом жизни.
Проблема в другом: я совершенно не знаю, как начать разговор. Зайти издалека? Глупо. Сама же запутаюсь в своих аргументах. Сказать прямо? Опасно. Вдруг эта новость оттолкнет Богдану, а у нас только-только начало что-то складываться.
Да, Саша, никудышный из тебя адвокат – простых слов найти не можешь.
Сажусь на стул, увлекаю за собой Богдану. Она плюхается мне на колени, обнимает. И я вдруг понимаю, что надо говорить прямо. Других вариантов просто нет.
– Богдана, скажи, ты бы хотела большую семью? Брата или сестру?
И тут же улыбаюсь, наблюдая, как моя дочь изображает задумчивость, словно я предложила ей теорему Ферма доказать, как минимум.
– Папа вяжет, когда нервничает, – выдает Богдана и теребит косу. Нервничает. – А ещё он говорит, что благодаря вязанию научился читать и рисовать. Разве так бывает?
А я смотрю на дочку во все глаза. Наверное, и челюсть валяется где-то на полу. Руслан вяжет? Серьезно?
– Мам?
Я понимаю, что нужно ответить. Но как, если слова дочери перевернули с ног на голову все мои знания об этом невозможном мужчине? В который раз за это время?
– Вязание развивает мелкую моторику пальцев, чтобы человек мог выполнять мелкую работу. Например, делать украшения или собирать конструктор из очень маленьких деталей.
– А взрослым это зачем?
– Чтобы мозг работал быстрее. Хирургам, например, чтобы пальцы работали, иначе они не смогут хорошо делать операции и спасать людей. Художникам – рисовать. Кисти же они пальцами держат. Понимаешь?
Богдана кивает.
– Вот, – чешу бровь. – Как-то так.
– Папа просил тебе не рассказывать, но… – она вдруг улыбается и кладет обе руки на мой живот. Кажется, даже сердце замирает. – Папа связал такие клевые маленькие тапочки…
– Пинетки, – нещадно хриплю я. Этого просто не может быть. Он не может знать. Давно бы выдал себя с головой, слишком помешался на детях. Или всегда таким был? Я не знаю. Совершенно ничего не знаю о мужчине, чью фамилию ношу вот уже тринадцать недель.
– Да, – протягивает Богдана с улыбкой. – Они обязательно понравятся моему братику или сестричке.
И обнимает так крепко, словно я сейчас же исчезну.
– Я люблю тебя, мамочка.
– Я сильнее, – смеюсь.
– Нет, я, – хихикает в унисон дочка.
– Как отсюда до неба? – задаю наш вопрос. Этот глупый диалог стал особым ритуалом, нашим персональным заклинанием. Так мы учимся любить друг друга.
– Нееет, до неба, вокруг солнца и обратно, – смотрит на меня совершенно счастливая. – И только вместе с папой.
– Что вместе с папой? – раздается с порога мягкий баритон, сводящий с ума. – Куда вы меня уже втянули?
– Папа! – взвизгивает Богдана. Вихрем слетает с моих колен и запрыгивает на смеющегося Руслана. – Ты вернулся!
– Конечно вернулся, – целует дочку в нос.
Поднимаюсь со стула и замираю в шаге от моих любимых.
– Все хорошо? – спрашиваю, потому что знаю: сегодня все должно было решиться.
– Да, теперь Богдана наша.
– Правда? – заглядывает в лицо отца с такой надеждой, что я до боли закусываю костяшку пальца. Руслан кивает. – Совсем-совсем ваша?
– Совсем-совсем.
А я глаз не могу оторвать от Руслана. И сердце пропускает удар. Что-то не так. Нет, он все тот же: красивый до невозможности в этом своем костюме цвета стали, который ему отчаянно хочется снять. Сегодня он впервые изменил себе: надел пиджак, который терпеть не может. Всегда говорил, что пиджак и галстук для него словно удавка. Но ради Богданы он готов на все – я точно знаю. Вижу это каждый день. Вижу их связь, которая прочнее стальных канатов.
И сейчас боюсь пошевелиться, наблюдая, как он обнимает Богдану, а та обхватывает его руками и ногами, как маленькая обезьянка. Смотрю в его темные глаза. Он тот самый мой любимый Пепел. Но уже не тот. Что-то изменилось. И это «что-то» медленно и неумолимо расстилает между нами пропасть.
Невольно делаю шаг назад. Взгляд Руслана недобро вспыхивает.
– Звездочка, там тебя Юлька искала.
– Зачем? – хмурится Богдана, явно не желая слезать с отца. Хотя с Юлькой, племянницей Руслана, белокурой озорницей, разрисовавшей половину нашего гардероба, Богдана сдружилась сразу.
– На роликах кататься, – улыбается Рус, – говорит, ты хотела научиться.
– Точно! – Богдана хлопает себя ладошкой по лбу, юлой выворачивается из рук Руслана, чмокает меня в щеку и маленьким смерчем уносится прочь. Я смеюсь ей вслед.
Моя сумасшедшая семейка явно идет дочке на пользу: та оживает, с каждым днем все больше выбираясь из своего кокона. Но смех стихает, стоит мне столкнуться с прожигающим насквозь чернильным взглядом своего мужа.
– Нам…
Начинает Руслан, но я пресекаю его попытку поднятой вверх ладонью. Эта фраза... Мне кажется, если он ее произнесет, то придет конец моему маленькому и такому хрупкому счастью, что теплым комком расцвело в груди за эти тринадцать недель. Похоже, я рано поверила в сказку. Смалодушничала, позволив себе любить этого мужчину.
– Хочешь забрать Богдану? – слова даются с трудом, едва слышно, словно голос цепляется за призрачную надежду, что я не права, и сейчас Рус назовет меня идиоткой, сгребет в охапку и...
Но он ничего этого не делает, кладет на стол капроновую папку.
– Да.
* * *
Я снова сплю одна. В съемной квартире тихо и пусто, а в кровати неимоверно холодно. Сажусь в постели, устало растираю лицо и зарываю пальцы в отросшие волосы. Уже семнадцать недель я не стригусь и не крашусь и сейчас так похожа на себя прежнюю, что становится страшно. Потому что в той жизни, что осталась за порогом дома моего брата, жила какая-то другая Александра, жесткая, волевая, от которой не осталось и следа.
Сажусь на край кровати, свешиваю ноги на пол. Пальцы касаются холодного пола, по коже прокатываются мурашки. Холодно. Влезаю в тапки, закутываюсь в одеяло и бреду на кухню.
По подоконнику стучит дождь, а в темной ночи вступает в свои права промозглый октябрь.
Включаю чайник и неотрывно наблюдаю, как медленно вскипает вода. И мои мысли, как эта вода, текут медленно, возвращая к событиям прошедших недель.
Когда я поставила свою подпись на разрешении на вывоз Богданы заграницу, моя жизнь не изменилась. Ее просто не стало. Я помню каждое слово Руслана: о том, что это просто необходимость; что его срочно вызывают на работу, а он не может оставить здесь Богдану; и что нашей дочери нужно начинать учиться, а сейчас самое время, чтобы подготовиться к учебному году; и даже о том, что сейчас я не могу уехать с ними. Я все помню, как и то, что он так и не позвал меня с собой. Да, я все еще его жена, но...так и осталась чужой. Даже после того, как вывернула перед ним душу. Идеальная месть.
Я уехала от Алекса в тот же день, когда поднялся в небо самолет с моей семьей. Да, они всегда были и будут моей семьей. Даже если мой муж решил иначе. Сняла квартиру в спальном районе и просто жила от допроса к допросу, от суда до суда.
Богдана звонила каждый вечер: делилась успехами или неудачами. Она познакомилась с девочками-соседками, с кем вместе каталась на роликах. Начала читать. Делилась впечатлениями о прочитанном «Маленьком принце» Экзюпери и долго молчала после. Она всегда смеялась, даже когда рассказывала, как упала и сбила коленки.
Четыре недели света и тепла в каждом телефонном разговоре. И только вчера загрустила.
– Привет, дорогая, – улыбнулась звонкому голосу дочки в трубке и наблюдала, как закатывалось за крыши солнце или целовались в парке влюбленные парочки, или вспыхивали первые огни на набережной. – Как дела?
– Фигово, – вздохнула Богдана так обреченно, что у меня защемило в груди. Закусила губу. – Ты когда приедешь?
– Скоро, моя хорошая, очень скоро.
– Ты всегда так говоришь, – пыхтела в трубку. – Если ты нас бросила, так и скажи.
Что? Бросила? Интересно, откуда такие глупые мысли в ее рыжей головушке? Приеду, надеру зад одному несносному засранцу, решившему все за троих.
– Не смей даже так думать, поняла?! – намеренно напустила в голос строгости.
– Как же...у тебя теперь будет свой ребенок.
Фыркнула со смеху. Иногда такая взрослая, а по сути ребенок совсем с сумбуром в голове.
– Этот ребенок, моя маленькая звездочка, не только мой, но и папин. И твой брат. И я никогда не буду любить тебя меньше, потому что невозможно уменьшить любовь. Она как Вселенная. Космос, который безграничен. В космосе же много планет, звезд, галактик, верно?
