Текст книги "Леся и Рус (СИ)"
Автор книги: Лана Черная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
_______________
"Ротшильд" – 1945 Chateau Mouton Rothschild – марка дорогого французского вина.
Глава тринадцатая: Леся
Ты без клеток золотых, без очередных границ
Привязал меня навечно…
Тина Кароль «Сила высоты»
Это просто истерика. От усталости и непонимания. От бесконечного ритма жизни, где нужно быть сильной, даже за закрытыми дверьми собственного дома. Когда всегда все нужно решать за двоих. Странно. За три года нашей семейной жизни с Корзиным я ни разу не рассказала ему о проблемах на работе. Только постфактум и то, если не сказать было просто нельзя. Что это: недоверие или нежелание приносить работу в дом? Но ведь Корзин рассказывал обо всем и всегда. Я даже график его операций знала наизусть, в то время как он о моей работе – ничегошеньки. Лишь однажды, когда на меня напали в подъезде дома, тогда первый и единственный раз моя работа коснулась и его. Почему, например, я так и не рассказала ему о Богдане? Не объяснила, почему не хочу детей, а просто состряпала себе липовый диагноз о бесплодии. Неужели все дело во мне? И все то, что нас связывало все эти годы – лишь моя фантазия. Иллюзия, которая рассыпалась от одной подписи на бумагах о разводе.
Смотрю на Руслана, сосредоточенного на серой ленте дороги. На полноватых губах, таких темных, будто помадой накрасили, четко видны мелкие трещинки – следы моих зубов. Чувствую, как по скулам ползет румянец. Прислоняюсь щекой к поднятому окну. Прохлада стекла ненадолго глушит жар внутри, но я уже знаю – это не пройдет, пока Руслан рядом. Следовательно, никогда, потому что теперь Руслан – мой муж. И это нужно принять и осознать. Но у меня нет на это сил. Я просто залипаю на Руслане, заново знакомясь с ним спустя бездну лет.
Он гладко выбрит, но уже завтра на острых скулах появится легкая щетина. Тихо вздыхаю, вспоминая, как мне нравились его колючки; как дурела от следов на своей коже от его щетины. И как он нагло пользовался этим, потому что стоило ему потереться щетиной между ног и все...я рассыпалась на кусочки от сокрушительного оргазма. А он потом довольно улыбался, наслаждаясь моей отзывчивостью и страстностью. Смеялся, что ему достаточно отрастить бороду, чтобы заставить меня кончить.
А еще помню, как просила Корзина не бриться, но он так и не поддался на мои заверения, что мне это нравится и дико заводит, особенно во время орального секса. Его не заводило. И вообще он оказался дико брезгливым и не терпящим эксперименты. А бороду считал признаком нечистоплотности. Растираю большим пальцем переносицу и думаю, почему раньше я не замечала этого? Просто однажды перестала экспериментировать, ведь даже если гению каждый день говорить, что он дурак – он в это поверит. Вот и я поверила, что вполне могу обойтись сексом пару раз в неделю в спальне с выключенным светом. И тот раз в его кабинете, когда я пришла его покорять после свадьбы моей подруги с моим же братом – почти фантастическое воспоминание. Иногда мне кажется, что тогда ничего не было. Помутнение рассудка, сдвиг орбиты, которая очень скоро вернулась на место.
Руслан же знал обо мне все.
Порой мне казалось, что ему и моих слов не нужно – он словно смотрит в самую душу, читает мысли. Это что-то паранормальное, по-другому мне не объяснить то, как он чувствовал меня и как всегда ловко выводил на откровение. Даже сейчас мог бы заставить рассказать о Богдане, но не стал. И за это я ему благодарна, хоть и не понимаю причины.
Пока я раскладываю по пыльным полкам свои сумбурные мысли, Руслан тормозит на стоянке перед детским медцентром «Радуга». Высокое, выкрашенное в разные цвета здание я хорошо знала. Этот центр три года назад построил мой брат, и здесь же работала Даша Крушинина, жена Игната. Я знаю точно, что вместе с Крутовым они открыли эту клинику именно для Даши. В причины я не вникала, да и с этими мужчинами жизни не хватит, чтобы рассказать и понять, а вот на церемонии открытия была. В тот день мы впервые поругались с Корзиным: он не захотел идти, а я – остаться дома.
В ту ночь он ушел из дома. А две недели назад Руслан показал мне фотографии мальчишки двух лет. И я точно знаю: этот карапуз – сын Корзина, его плоть и кровь. То, о чем он мечтал столько лет. То, что не захотела ему дать я. И меня совершенно не трогает тот факт, что все эти годы он мог сознательно скрывать от меня правду. Я ведь тоже никогда не была с ним откровенной.
Выдыхаю, возвращая себя в реальность. Смотрю на здание, каждый этаж которого выкрашен в другой цвет: семь этажей, семь цветов радуги. Можно даже по цветам запомнить, где какое отделение, чтобы…
– Ксан? – выдергивает из мыслей Руслан.
Он сидит ко мне вполоборота: одна рука на руле, другая – на спинке кресла за моей спиной. И я затылком ощущаю его пальцы, перебирающие пряди моих волос, как гитарные струны.
– Ты играешь на гитаре? – зачем-то спрашиваю я.
Руслан удивленно выгибает бровь.
– Ты… – сглатываю. Почему-то становится больно глотать. И дышать все труднее. – Мои волосы…
– Ксана, с тобой все в порядке? – голос зыбкий, глухой, словно в вате утопает. Распахиваю дверцу, широко открытым ртом глотаю воздух и нервно смеюсь.
– Ксанка!
Руслан уже вытаскивает меня из салона, усаживает на капот.
– Да что с тобой происходит?!
Он...злится? Это что-то новенькое. Я вроде еще не успела накосячить.
– Ты когда ела в последний раз?
– А? Что? – растираю лицо, выгоняя из ушей звон.
– Я спрашиваю, какого хрена ты ничего не ела, а?
Пожимаю плечами. Честно, как-то не думала о еде. Вроде приносили что-то. И даже Роднянский приходил, просил есть. А я последние дни в каком-то ступоре. Как будто выключили из реальности и лихорадило меня, и…
– Зачем мы сюда приехали, Рус? – хватаю его за локоть, когда он делает попытку вернуться в машину.
– Мне нужно тебя накормить, – снова злится. – Иначе ты в голодный обморок грохнешься. А я не могу...
– Руслан! – настаиваю. – Меня просто укачало, – отмахиваюсь. – Давно не ездила на переднем сидении.
Он хмурится, ища подвох, но делает шаг обратно ко мне.
– А я не могу позволить тебе явиться к дочери в таком состоянии. Нечего ее пугать.
Кажется, я все-таки теряю связь с реальностью. Богдана здесь? В центре? Зачем?
– Отставить панику! – командует Руслан. – Она просто упала.
– Не ври мне! Сюда не привозят детей, кто просто упал, – и паника скребет сердце. Впервые за двенадцать лет нашептывая, что это я виновата. Что если бы не отдала тогда, моя дочь сейчас не лежала бы здесь. Нет! – кричу дряни-совести. Я все сделала правильно. Только поэтому они живы...оба.
Руслан снова хмурится и осторожно расцепляет мои пальцы, до сих пор сжимающие его локоть.
– Ладно, – сдается он. – Неудачно упала, сильно порезалась.
Теперь я хватаюсь за него обеими руками, а он молниеносно фиксирует меня, прижимая собой к капоту. Опять поплыла, похоже. Черт! Что-то я совсем расклеилась. Надо срочно взять себя в руки.
– Она…
– С ней все в порядке, – перебивает Руслан. Я рвано выдыхаю. – Но у нее сильная психологическая травма. С ней работает хороший психолог.
Кажется, я поторопилась, и паника снова взмывает до небес, но сейчас я умело пригвождаю ее к земле. Хватит! Я не истеричка и больше не позволю себе быть слабой. Не сейчас.
– Травма, да...Но ведь прошло пять лет. Почему…
Хочу спросить, почему Воронцов не обратился к специалистам раньше, ведь Богдане нужна была помощь психолога.
– Он просто увез ее. Наверное, посчитал, что так будет лучше, – отвечает Руслан, хотя я так и не озвучила свой вопрос.
Только лучше не стало, раз сейчас, спустя пять лет Богдане понадобилась помощь психолога.
– Мне нужно идти, – он смотрит на часы, морщится. – А тебе пока лучше побыть в машине. На заднем сидении пакет с едой. Тебе нужны силы. Пообещай мне, что ты обязательно поешь.
Киваю, растерянная, почему он не берет меня с собой. Что случилось, что он оставляет меня здесь, когда просил быть на его стороне?
– Нет, так не пойдет. Я хочу услышать…
– Я обещаю! – немного резче, чем стоило.
– Вот и умница.
Он снимает меня с капота, усаживает в машину, сует в руки пакет с едой.
– Я скоро вернусь.
И уходит. Только когда он скрывается за стеклянными дверьми медцентра, я соображаю, что меня тревожило больше всего: как Богдана оказалась с Русланом и что будет, когда Воронцов узнает…
Взгляд привлекает длинноногая брюнетка, выскочившая из черного джипа и лихорадочно что-то выискивающая в ярко-розовом клатче. В дрожащих не накрашенных губах у нее тонкая сигарета, да и вся она выглядит не очень презентабельно. Так спешила, что даже туфли не в тон сумочке надела: белые босоножки, явно не из комплекта с клатчем. Откладываю пакет с едой, хватаю с торпеды дешевую зажигалку, которую Руслан бросил сюда, когда я перестала рыдать ему в плечо на дороге, и иду прямиком к девице.
Моя адвокатская интуиция, не единожды спасавшая мою рыжую головушку, просто вопит, что эта брюнетка тут топчется не просто так.
– Добрый день, – протягиваю ей зажигалку. Брюнетка вздрагивает, смотрит мимо меня, задумавшись явно о чем-то своем. Помогаю ей прикурить, и когда перед ее глазами загорается рыжий огонек, она приходит в себя.
Всматривается в мое лицо, и я невольно тушуюсь, потому что выгляжу паршиво. Но брюнетка словно не замечает, зато в ее глазах вспыхивает узнавание.
– Александра Лилина? – в надтреснутом голосе мольба.
Киваю.
– Я Ангелина Юлаева и мне нужна ваша помощь.
Свое имя она произносит так, словно выкладывает передо мной целое досье. Выдыхает дым и морщится, потому что я совершенно точно никогда не слышала этого имени и не растекаюсь патокой перед ней. И, похоже, она ожидала совсем не такой реакции.
– И чем же я могу вам помочь, Ангелина…
– Просто Ангелина. Вы же адвокат? Одна из лучших. Я смотрю новости.
– Ну если вы смотрите новости, тогда вы знаете, что я адвокат по уголовным делам.
Она кивает.
– Мой муж хочет посадить меня за жестокое обращение, – на одном дыхании, – и соучастие в похищении ребенка. Это подходит адвокату по уголовным делам? – кривится и выбрасывает сигарету.
– Кто ваш муж? – спрашиваю первое, что волнует сильнее. И если я права, то…
– Дмитрий Воронцов.
То, кажется, мне нужна точка опоры. Ладонью упираюсь в крышу внедорожника.
– Вижу, вы впечатлены, – достает ещё одну сигарету, теперь прикуривает сама. – Если испугались, я пойму. Моего мужа многие боятся из тех, кого он не успел купить.
– Биография вашего мужа меня совершенно не интересует, – осекаю ее довольно резко. Я умею такой быть, потому что пряник с клиентами в моей работе – не то средство для достижения главной цели – их правильной защиты. – Мне нужно знать, что произошло. Только по существу, – потому что сейчас там, в больнице, есть человек, которому нужна помощь, моя помощь. А для этого я должна все знать. Кто владеет информацией, тот владеет миром. Я не замахиваюсь так глобально, мне достаточно одного мужчины и одной маленькой девочки, которая попала в беду из-за меня.
И она рассказывает. Сбивчиво, ненадолго замолкая, потом продолжая. Говорит, как ее муж «скинул» на нее больную дочь. Как она много раз предлагала определить девочку в специализированный интернат, где работают с аутистами. Как Воронцов отмахивался и снова уезжал в очередную командировку. Как Богдана чуть не убила ее младшую сестру, щёлкая кнопками газовой плиты.
– Хорошо, я вернулась раньше, – всхлипывает Ангелина. – Запах почувствовала. А девочки...хорошо, что в спальне были, не наглотались. Настя потом рассказала, что Богдана щелкала кнопками везде и…
И она вызвала полицию и рассказала Воронцову, а он вместо того, чтобы дочь специалистам показать, просто запер ее в комнате. А с полицией все по-тихому уладил.
– А вы пробовали сами найти хорошего психолога?
– Да. Но Дима не захотел. Сказал, она не идиотка и в этих мозгоправах не нуждается…
И все у этой Ангелины так гладко складывается, что аж тошно. Не мог тот Воронцов стать вдруг таким монстром или...мог?
– Как Богдана оказалась здесь?
– Я…
– И не думайте мне врать. С адвокатом, как на исповеди. Вперёд.
Оказалось, Богдана не просто упала. Ее толкнула Ангелина и та всем своим детским тельцем рухнула на стеклянный журнальный столик.
А я...не знаю, как устояла на ногах, потому что вдруг всей собой ощутила каждый порез и жгучую боль от впивающихся в кожу осколков. И мир...покачнулся.
– Вам плохо?
Ангелина осторожно трогает меня за локоть, отдавая едкой помесью табака и лимона.
Плохо? Ты даже не представляешь, насколько, дура длинноногая.
– Дальше, – хриплю, но тут же беру себя в руки. Не хватало ещё этой девице знать, что я действительно чувствую. Потому что у меня внутри черно и эта тьма такой разрушительной силы, что сомнет каждого.
И она говорит, на этот раз четко и выверено, хотя в какой-то момент всё-таки хватается за горло, растирает его пальцами и нервно сглатывает. Так я узнаю, что Богдана сбежала из дома, а потом появился Руслан, забрал документы, пижаму и ушел, оставив ей визитку. А сейчас Воронцов приехал сюда с полицией и намерением обвинить Руслана в похищении. И у него нет никого, кто может защитить его.
– В тюрьму хочешь?
Брюнетка усмехается, словно говоря мне, какая я дура, раз спрашиваю о таком. Кто в здравом уме захочет за решетку. Точно не холеная девица, привыкшая получать от жизни «all inclusive».
–Тогда будешь делать и говорить все, что я скажу, а пока сидишь в машине и не дёргаешься. Ясно?
Она кивает. Такая послушная, даже противно. Предаст мужа и глазом не моргнет. Я провожаю ее к машине Руслана, усаживаю на заднее сидение, запираю. Она прислоняется виском к стеклу, такая...опустошения. И я вдруг отчётливо вижу в ней себя. Я ведь тоже однажды предала самого близкого человека, всадила ему нож в сердце и прокрутила для верности. А потом снова, когда отдала его...нашу дочь. И все мои причины и оправдания – лишь пепел на так и не зажившие раны.
Вытряхиваю себя из мыслей и уверенно шагаю к зданию Центра. На ходу одергиваю водолазку, провонявшуюся сыростью камеры, машинально отметив, что видок у меня просто шикарный: несвежая одежда, и в душе я не была прорву дней. В зеркальной двери ловлю свое вымученное отражение с мешками под глазами от недосыпа и заострившимися от недоедания скулами. Пытаюсь пригладить волосы, но почти сразу бросаю эту затею. В конце концов, я не на свидание собралась, так что плевать, как я выгляжу. Главное, что скажу Воронцову.
Руслан всегда говорил, что мысли – материальны. Сейчас я поверила ему снова. Потому что едва оказалась в прохладе Центра, как столкнулась со своим прошлым лицом к лицу.
– Ты?! – Воронцов останавливается резко, словно налетает на стену, и ошарашено смотрит на меня.
А я просто пользуюсь его замешательством и толкаю к стене напротив входа, пряча нас от окошечка регистратуры, и тут же отступаю на шаг. Я не дура, чтобы не оставить себе пространства для маневра рядом с агрессивно настроенным здоровенным мужиком.
– Узнали, Дмитрий Яковлевич, это хорошо. Тогда вы наверняка знаете, кто я, – говорю о профессиональной деятельности. И по его ухмылке вижу, что знает.
– Что-то ты погано выглядишь, супер адвокат? – насмехается. – Из конторы в зечки?
Пусть, меня этим не прошибить. За годы работы в адвокатуре и не таких видела.
– Не нравится, не смотрите. А ещё лучше, заткните нос и рот, а то вдруг это заразно, – и подаюсь к нему, краем глаза уловив едва заметное передергивание плечом. Ну да, в тюрьму никому не хочется. – А теперь по существу. Статья сто семнадцатая УК РФ до семи лет лишения свободы.
Воронцов хмурится, явно припоминая статью. А мне несложно напомнить.
– Истязание, – говорю холодно и профессионально. – Можно добавить ещё сто одиннадцатую, учитывая психическое состояние ребенка.
– Зубы обломаешь, – огрызается тот. – Что, материнские инстинкты взыграли?
Инстинкты? Пожалуй. Только к материнским они сейчас точно не имеют никакого отношения. Это что-то другое, гораздо сильнее и непонятнее, но я с удовольствием следую им, ощущая странное удовольствие от того, что разливается по телу.
– Богдана моя дочь, – продолжает напирать Воронцов, – и ни ты, ни твой дружок-псих ее не получите. Так что не утруждайся угрозами, все равно ничего не докажешь.
– Да мне, собственно, и не надо. Стоит только передать снимки… – вот так, правильно Леся, выключай женщину и включай адвоката, – избитой девочки знакомому независимому журналисту и твоя карьера в политике окажется в полной...ну ты сам знаешь, где. А если ещё подкрепить это свидетелями и старым делом…
– Что ты хочешь? – парадоксально, но это всегда действует. Таким засранцам карьера всегда дороже всего. Не поэтому ли он запер Богдану в четырех стенах и не хотел показывать миру? Эгоистичный ублюдок.
– Забирай своих цепных псов и проваливай. Оставим наши игры за пределами больницы, – и подальше от Богданы, которой и так досталось из-за всех нас.
Он не колеблется, просто набирает номер, говорит несколько коротких фраз и уходит. Через минуту клинику покидает следак, бывший напарник Роднянского, и парочка амбалов-охранников. Садятся в машины, уезжают. А Воронцов даже не обеспокоился, куда его жена делась.
– Лихо ты его скрутила, – низкий простуженный голос заставляет подпрыгнуть на месте и развернуться на сто восемьдесят градусов.
Передо мной высокий блондин в офисных брюках и футболке, дорогих очках, прочесавших волосы на макушке и довольной ухмылкой на идеальных губах. Ах да, у него ещё виски выбриты и на них выбиты иероглифы. Что ж они все с татухами. Сначала Руслан, теперь вот этот плейбой. Невольно переступаю ногами и засовываю руку в карман, почесать бедро, которое снова зудит.
– Мы знакомы? – пытаюсь вспомнить его лицо, но тщетно. Нигде его не встречала совершенно точно.
– Я с тобой – да, ты со мной нет. Пока, – и протягивает мне руку, опоясанную ремешком дорогого хронометра, с узкой ладонью пианиста. – Марк Котов. Друг твоего мужа и психолог вашей дочери.
Богдана
Глава четырнадцатая: Рус.
Все как всегда не то…
Не могу больше врать…
Сергей Бабкин «Никогда никому»
Покорная Ксанка – это что-то новенькое. И меня это пугает не по-детски, но разбираться некогда совершенно, потому что есть проблемы поважнее. Я и так задержался, пока «нырял» в прошлое. Алекс, конечно, оборону держит. Даже Марка вызвонил, чтобы Богдане не так страшно было, да и вообще Котов нянька знатная, дети от него не отлипают.
Встряхиваю головой, торопливо поднимаюсь на четвертый этаж и сразу же нарываюсь на двоих амбалов, оккупировавших лифт. Хорошо, что я по лестнице – тороплюсь.
– Руслан Огнев? – худой мужик в сером пиджаке отлипает от поста медсестры и шагает мне навстречу, а в дальнем краю коридора маячит смутно-знакомая фигура. Снова мужская. И мои демоны тут же рвут ошейники, тянут меня вперед. И я впервые за долгое время поддаюсь им и иду вперед, не обращая внимания на серый пиджак, который пытается меня остановить. Но я отмахиваюсь от него, как от назойливой мухи. Не до него. Ему не нравится, чувствую его злость позвоночником. Плевать. Там, впереди, опасность для моей дочери и я не могу ее игнорировать.
Кто-то окликает. Но довольный рык демонов, предвкушающих свежую кровь, рвет барабанные перепонки. Мужик впереди отвлекается от разговора с врачом, смотрит на меня, и на дне его светлых глаз я вижу страх. Мне нравится это чувство. Оно подпитывает мою ярость, расцвечивает алыми красками фантазию, в которой я буквально расчленяю этого урода. Но в память врезается запах молока и свежей выпечки, глаза цвета весенней зелени и робкая улыбка маленькой рыжей девочки. Замираю в шаге от Воронцова, невольно подавшегося назад. Выдыхаю, спиной ощущая, как застывает за ней серый пиджак.
– Руслан Андреевич, – хмурится доктор, – объясните, пожалуйста, что происходит?
– Виталий Юрьевич, – не отпуская взгляд Воронцова, напичканный эмоциями под завязку и одна из них – помесь страха и торжества. Думает, правда на его стороне. Черта с два. – Как Богдана?
– Все хорошо, – врач улыбается, – у нее там такая компания, обзавидуешься.
– Вот и отлично. А с остальным я разберусь.
– Да уж будьте любезны, а то…
– Виталий Юрьевич, – зовет от поста медсестра, – вас к телефону.
Врач уходит, а из-за спины выходит серый пиджак.
– Что же вы бегаете, Руслан Андреевич?
Я даже не удосуживаю его взглядом. Неинтересно. Мне нужно скорее разобраться с Воронцовым и избавить мою дочь от очередного травмирующего фактора. Пожалуй, самого главного.
– Где моя дочь, ты… – Воронцов делает шаг ко мне в попытке схватить за грудки, но серый пиджак вклинивается между нами.
– Дмитрий Яковлевич, не горячитесь…
– Значит, так, господа. Полагаю, вам здесь не место.
– Давайте…
– Не давайте, – перебиваю и серому пиджаку это явно не по душе. – Я прекрасно знаю, зачем вы здесь. Желаете арестовать меня за похищение собственной дочери? Только сперва давайте проясним, кто кого похитил.
– Что? – ревет Воронцов и снова делает попытку на меня наброситься. На этот раз более удачную, что приходится увернуться из-под точного удара в челюсть.
– Сазонов, твою мать! – злой голос Крушинина эхом разлетается по коридору. – Ты охренел совсем! – он оказывается рядом молниеносно. Грозовой тучей нависает над поникшим серым пиджаком, одним выверенным движением припечатывает к стене Воронцова.
– Крушинин, ты что творишь? – оживает серый пиджак. – Ты давно в отставке…
– И это дает тебе право устраивать потасовки в больнице? В детской, мать твою, больнице.
– Которая принадлежит твоей жене, – говорит серый пиджак таким тоном, словно Америку открыл, но Игнат и ухом не ведет. Но Воронцова, прекратившего сопротивляться, отпускает.
А мне порядком надоели эти разборки. К дочери хочу, соскучился. Да и Ксанка в машине ждет. При мысли о своих девочках за грудиной разливается странное тепло и демоны затыкаются, свалив в туман. А я обхожу серый пиджак с Игнатом, останавливаюсь напротив Воронцова. Лицом к лицу. И снова, как тринадцать лет назад, хочу убить человека. И что самое дрянное, это желание пьянит и пенит кровь адреналином. Да уж, Огнев, ничему тебя жизнь не учит. А ведь битва только начинается и вскрывать все карты сейчас – глупо, но мне нужно, чтобы все это решилось как можно быстрее. И если Воронцов согласится уладить дело мирно – я намного раньше увезу отсюда Богдану.
– Я хочу, чтобы ты запомнил: Богдана – моя дочь и я тебе ее не отдам. Так что не помогут тебе твои связи и серые пиджаки.
– Это просто слова, – спокойно парирует Воронцов.
– Подкрепленные анализом ДНК, а также медицинской картой пациентки Воронцовой Виктории Сергеевны…
Продолжать мне не надо, потому что Воронцов понимает все без слов, белеет лицом, на котором явно проступает только одно желание: убить меня. И я его понимаю. Сам несколько минут назад испытывал нечто схожее.
– Ты блефуешь, – говорит он так тихо, что я читаю скорее по губам.
Пожимаю плечом. Думай, как хочешь. Советуйся, с кем хочешь. Можешь даже в срочном порядке искать тех, кто мог продать мне информацию, которую ты якобы уничтожил. Вопрос в другом: накой тебе девочка, которую ты никогда не любил?
И судя по реакции Воронцова, ему есть что скрывать.
А я знаю, что он никого и ничего не найдет, потому что Глеб – профессионал и надежно спрятал все козыри.
Что смотришь? Я хорошо подготовился в отличие от тебя, и тянуть время, как жвачку, не намерен. У меня его просто нет. И от каждой прожитой впустую минуты зависит жизнь одной маленькой Вселенной. Моей солнечной Вселенной, сейчас наверняка хохочущей от мелких ураганов Костроминых. Эти озорники кого хочешь ухойдокают.
– Ты не блефуешь, – все-таки доходит до Воронцова. – Но как?
– У меня тоже есть связи, Дмитрий Яковлевич, – придвигаюсь к нему ближе, чтобы слышал только он и не сдерживаюсь от издевки, – даже на том свете.
Он готов что-то ответить, но его обрывает телефонный звонок. В трубке отчетливо слышен женский голос. Видимо, жена беспокоится. Однако Воронцову не нравится то, что она ему говорит.
– Мы еще не закончили, – бросает он мне и поспешно уходит в сторону лифта.
А я двигаю следом, только по лестнице. Там внизу Ксанка и я не хочу, чтобы они встречались. Или хочу?
Навстречу снует персонал, несколько медсестер спускаются сверху так шустро, будто готовятся к олимпиаде, как минимум.
– Что горит? – голос Кота застает меня на площадке между вторым и первым этажом. – Девушка, красавица, – поет спешащей наверх врачу, если судить по бейджику на халате. Врач притормаживает на ступеньку ниже Кота, плечом подперевшего стену и улыбающегося точно Чеширский кот из детской сказки. – Красавица, вы мне нравитесь. Давайте знакомиться. Кот.
– Алиса, – лукаво улыбается девушка с темными волосами, скрученными в гульку на затылке, хотя у нее на бейдже сто процентов написано другое имя. А я совершенно точно знаю этот голос.
– Почему Алиса? – изумляется мой друг, вечно невозмутимый и читающий людей как раскрытую книгу.
– Потому что Кот, – делает ударение на прозвище и добавляет: – Чеширский. Половине медсестер голову вскружил друг твой, – она оборачивается, и я узнаю в этой изящной женщине в белом халате Дашу Крушинину. Теперь смеюсь я. Да, подвело чутье знатного ловеласа Кота. Надо же. Оказывается, и такое случается. – Если так и дальше пойдет, одним психологом дело не обойдется, придется со всей области созывать. Как Богдана? – снова Марку.
– Спит. Умаялась от положительных эмоций.
А цепкий взгляд друга уже выхватывает из общей картинки мира обручальное кольцо на безымянном пальце Крушининой.
– От положительных – это хорошо, – кивает Даша. – Но вы сильно не усердствуйте. Для девочки сейчас любые эмоции – это стресс и...Да вы и сами все знаете.
Отвлекает звонок мобильного. Сегодня просто день звонков. Даша бросает в трубку короткое: «Уже бегу».
И убегает, только не вверх, а вниз. И мы следом.
– Так, где пожар?
Отвечать не приходится, потому что «пожар» обнаруживается сам: в холле, прижимает к стене Воронцова и...сдохните все демоны...угрожает ему нехилым тюремным сроком.
И мне это нравится, потому что впервые за чертову бездну лет эта женщина на моей стороне. Поразительно, но ведь она даже не знает, простил я ее или нет, примет ли ее дочь и примет ли сама Ксанка свою дочь, а все равно защищает. Почему?
Чувство вины или нечто другое?
– А она молодец у тебя, – шепчет Кот, довольно скалясь. – Ради такой стоит выбираться с того света.
Ради нее и убить можно, только ей это не нужно.
– Ладно, – толкает меня в плечо, – пойду, познакомлюсь.
Я не успеваю его остановить, сам же застываю на месте, хоть и понимаю, что глупо прятаться и подслушивать. Да только то, что говорит моему другу Ксанка, она никогда не расскажет мне.
– Что значит: познакомились в клинике десять лет назад? – в ее голосе не только удивление, но и...страх? Серьезно?
Чего же ты боишься, моя Земляничка?
– Да то и значит. Я только после института: молодой, зеленый, море по колено, а амбиций через край просто, – Кот усмехается, а я невольно вспоминаю, каким он был, когда мы познакомились. Живым. Для меня он был живым: ярким, неожиданным, все время меняющимся. От него всегда перла такая бешеная энергия, что хватило бы ни на одну сотню таких, как я. А он умудрился называть чудом меня. Придурок, что с него взять. – И я рванул туда, где мне казалось, легче всего достичь того, что хотел. Но все оказалось не так радужно.
– Достигли? – спрашивает несколько растерянно.
– О да. Благодаря Руслану.
Голову дам на отсечение – лыбится сейчас вовсю.
– Я все равно не понимаю. Он не мог лежать в клинике десять лет назад. Я точно знаю. И потом, он мне открытки присылал.
– Открытки?
– Да. Снимки городов...разных...по всему миру. И писал…
Ксанка говорит, а у меня внутри все в узел стягивается, такой же тугой, как гулька на голове Дашки Крушининой. Она читала...все читала...все те чертовы открытки, что я придумал специально для нее. Потому что цитирует каждую. Слово в слово. Воскрешая те одинокие вечера, где я сочинял для нас сказку. Ночи, где я мечтал просто заблудиться с ней на узких улочках Парижа или потеряться в ночных каналах Венеции, вдвоем на гондоле. Тогда у меня не было ничего, кроме этих идиотских открыток и дикого желания жить. Сейчас я мог расстелить у ее ног весь мир. А толку?
– Офигеть, – присвистывает мой друг, отвлекая от воспоминаний. – Не знал, что Пепел такой романтик.
И я не знаю как, но слышу, как Ксанка смущённо улыбается.
– Но заграницу Руслан выехал только три года назад.
И все эти три года пахал, как проклятый, чтобы вышибить из головы остатки мыслей об этой женщине. А когда достиг поставленной цели – оказалось, что нихрена не помогло.
– Этого не может быть. Мне обещали, что с него снимут судимость и…
Сжимаю кулаки. Ей обещали, но обманули. Кто? Хотя неважно. Другое цепляет сердце, сдавливает тисками. Она боролась за меня. Пусть неудачно, но она пыталась. Но что-то внутри травит горечью, мешает радоваться в полную силу.
– Его действительно реабилитировали, но гораздо позже.
– Ничего не понимаю…
Зато я, похоже, начинаю понимать, откуда такая уверенность и растерянность в каждом слове, в каждом вздохе. Откуда такая нервозность в ней и во мне. И я стою, спиной прислонившись к прохладному стеклу стены, наблюдаю за девушкой в регистратуре и небольшой очередью возле нее, и мысленно прошу своего друга задать правильный вопрос. Отыскать, наконец, то, что мешает нормально дышать.
– Саша, кто вам обещал вытащить Руслана?
Спасибо, друг. Ты всегда правильно чувствовал мои мысли.
– Воронцов, – не задумываясь, отвечает Ксанка. Так легко, словно только и ждала подобного вопроса. Облегчение в ее голосе такое явное, что я осязаю его даже через стену. Ловлю ее улыбку на грани души. А сам медленно сползаю по стене, потому что в один момент паззл складывается, сходится чертеж, и я нахожу недостающий элемент. Ксанка отдала нашу дочь Воронцовым, потому что спасала меня.
– Дура, – шепчу, кулаками упираясь в холодный пол, – какая же ты дура.
