Текст книги "Никто не умрет (СИ)"
Автор книги: Л Лена
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Отец примчался с работы, закрыл мать в соседней комнате, чтобы не мешала, и стал избивать его ремнем. Он гонял его по комнате, не подпуская к дверям, чтобы тот не мог убежать. Из расстегнутых брюк выбилась гимнастерка. Олег был взбешен и орал матерные ругательства в адрес сына.
Хан ворвался в комнату и встал между ними. Отец замахнулся на него с криком "не мешай, это тебя не касается", но был отброшен в угол комнаты, вскочил, уставившись на Хана яростным взглядом. Ремень дрожал в его руке. У другой стены комнаты жался Сашок с руками, израненными острыми краями пряжки. Хан стоял в стойке, готовый отразить любое нападение.
– Не бей его, он же твой сын.
– Вот именно он – мой сын, – крикнул Олег, делая ударение на слове «мой», – И это наши семейные дела. Он – торговец наркотиками! Сын начальника патрульной службы, которая ловит и сажает торговцев наркотиками, сам ими торгует. Что подумают люди? Может быть, это отец заставляет его торговать? Конфискует, а потом сбывает.
Олег тяжело дышал, заправляя гимнастерку в форменные брюки.
– Меня уже давно спрашивают, откуда такой дом, откуда такая машина. Хочешь знать откуда?
– Нет, – пожал плечами Хан, – Я – не прокурор.
Олег как-то сразу остыл. В соседней комнате в закрытую дверь барабанила Полина. Она громко кричала:
– Выпусти, изверг. Я на тебя начальству пожалуюсь, как ты над сыном измываешься. Открой, садист. Немедленно, выпусти.
Олег достал из кармана ключ, и пошел выпускать Полину. Она ввалилась в комнату, где только что происходила баталия и тут же бросилась к Сашку, стала разглядывать его раны и причитать. Олег смотрел некоторое время на жену, суетящуюся около сына, потом сплюнул на пол и сказал:
– Все, хватит. Достали вы меня все.
Из встроенного в стену шкафа он вытащил объемистый черный чемодан и стал бросать туда свои вещи, которые попадались ему под руку.
Хан смотрел на эти торопливые сборы и не знал, что ему делать.
Полина причитала над сыном, заклеивала ему порезы и ссадины пластырем, изредка подливая масла в огонь, своими комментариями:
– Давай, собирайся, а я к твоему начальству пойду и расскажу. Все расскажу. О чем молчала столько лет – тоже. И про Бореньку... Все узнают, что ты за человек... преступник...
– Беги отсюда. – сказал Олег Хану. – Если эта дура с ума спятила, и собирается все рассказать, то тебе надо срочно уезжать из этой страны.
Он схватил не закрытый чемодан в охапку и скверно ругаясь, вышел на улицу. Возле дома собралось несколько человек зевак – соседей и случайных прохожих. Они расступились, пропуская Олега к машине. Тот бросил чемодан с торчащими из-под закрытой крышки вещами в багажник.
Хан его догнал, когда тот уже сидел за рулем и вставлял ключ в замок зажигания.
– Стой, объясни, что такое "все"? Что она мне может рассказать?
Олег провернул ключ в замке зажигания, мотор забубнил, приглушая голос.
– На все плевать... и ты беги отсюда... – сказал он, захлопнул дверцу.
Машина с визгом рванула с места, окатив собравшихся облаком пыли. Хан вернуться в дом к всхлипывающему Сашке и причитающей над ним Полине.
– Иди спать, мне надо поговорить с матерью, – сказал он Сашку.
Тот послушно встал, но Полина обеими руками ухватила сына за рукав
– Ты не можешь здесь распоряжаться! – кричала она, обратив к Хану пылающее яростью лицо. – Ты тут не хозяин. Ты тут никто! Убирайся отсюда! Не мешай нам жить.
Сашок оттолкнул мать, и с криком "Надоела! Достала!" бросился в свою комнату. От толчка Полина качнулась. Схватившись за перила рукой, она неловко осела на ступени лестницы, ведущей на второй этаж, где располагалась спальня сына.
– Что ты наделал, урод разрисованный?! Что смотришь своими ядовитыми глазищами? Не боюсь я тебя! Сатана! – злобно шипела она, брызгая слюной.
– Мать, ты в своем уме? – Хан не понимал причину бешенства. Он не был виноват в том, что сейчас произошло между ней и Олегом, и не имел отношения к незаконным делишкам Сашка, за которые тот получил взбучку от отца.
– Мать? Какая я тебе мать? – взвизгнула Полина и вдруг сникла, обхватила голову руками и закачалась взад-вперед, тихо поскуливая.
Потом она подняла голову, странная улыбка появилась на ее лице.
– Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, всех вас. Душа изболелась. Зло в тебе страшное. Убила бы. Только об этом надо было раньше думать, когда ты был маленький. А теперь попробуй тебя убей...
– Хватит, – оборвал он ее. – Просто, рассказывай все, что ты знаешь, но до сих пор скрывала!
– Я все расскажу. Всем порасскажу, в телевидение напишу. Про то, как муж мой продал сына. Про то, как мужа моего треклятого направили в командировку в китайскую милицию, а я, дура, взяла турпутевку и поехала с ним и сына Бориску с собой взяла. Ох, я дура-дура! Сама своими руками. А Боренька-то так радовался, что с мамой и с папой поедет на поезде...
Полина посмотрела в зашторенное окно, за которым была темнота, словно пыталась разглядеть в ночи свое прошлое.
– Когда Борис родился, все удивлялись – какой красивый мальчик. Вот и сглазил кто-то...
– Какой Борис? – перебил ее Хан, – Ты о ком говоришь?
Глаза Полины уперлись в переносицу Хана, она привстала и подняла руку, будто хотела его ударить.
– Слышишь, о чем я тебе толкую, тупая твоя башка! Пропал мой мальчик по ту сторону границы. Пропал Боренька, и его не нашли. В озере искали, в лесу искали, в горах искали. Ихний милиционер пришел и говорит – утоп. Тогда Олег привел тебя. Надо, говорит, японского малыша увезти в Россию.
Ноги Хана неожиданно отяжелели, будто он пробежал тридцать километров. Хан присел на корточки.
– Какого говоришь? Японского? – переспросил он.
– Олег стал перекрашивать тебе волосы в рыжий цвет, – продолжала, не слушая его, Полина, – У Бориса волосы рыжие были. Не знаю, куда пограничники смотрели, тебя с Борисом никак нельзя было спутать ни по внешности, ни по возрасту. Ведь ему было 5, а тебе – 3 года.
– Рыжий? – он бездумно повторил за Полиной слово, случайно зацепившееся за сознание.
– Рыжий, как солнышко, – обрадовано подтвердила Полина, – Сейчас покажу его фотографии.
Полина, тяжело цепляясь за поручни, встала со ступенек, зашаркала на кухню. Хан последовал за ней. Она поставила стул около навесного шкафа, потянулась к верхней полке.
– Я ни одной фоточки не выкинула. Когда он "заметал следы" и уничтожал все, что сына касалось, я спрятала кое-что от него подальше, чтобы память сохранить.
Полина вытащила из шкафа сверток и, качнувшись, слезла со стула. Сдвинула на столе посуду в сторону, смахнула крошки, положила на освободившееся место сверток, грузно плюхнулась рядом на стул, бережно развернула желтую оберточную бумагу. Внутри оказалась поношенная детская футболка с цифрой: "5".
– Бореньке должно было исполниться пять лет, – сказала Полина, дрожащими руками разглаживая слежавшуюся в жесткие морщины материю. В футболку были завернуты кучка фотографий, сделанных при помощи фотоаппарата "Polaroid".
Хан взял одну из них. С фотографии на него смотрел рыжий мальчик с огромными голубыми глазами, курносым носом и веснушками во все щеки.
– Дай мне ее, – попросил Хан.
Полина прищурила глаза с хитрым видом.
– Я дам, если найдешь Бореньку в этом треклятом Китае живого или мертвого.
Хан не успел ответить. Лицо Полины вдруг стало меняться, наливаться кровью.
– Это ты во всем виноват. Ты был послан, чтобы разрушить благодать, ты – сам сатана...
Полина тяжело встала, опершись рукой о стол, схватила с него бутылку красного вина и занесла ее над головой, метя в Хана. Бутылка оказалась открыта, и вино полилось по ее руке, заливая рукав халата потеками кровавого цвета.
Хан увернулся от бутылки, она ударилась о холодильник и упала на пол, выливаясь на белый кафель. Он завернул фотографии обратно в футболку, сунул под мышку вместе с оберточной бумагой и ушел. Он направлялся к Якудза. От него он рассчитывал узнать подробности правды, которую от него до сих пор скрывали.
Гл. 9 ИСПРАВЛЕННОМУ ВЕРИТЬ
С тех пор, как Соня приехала на поезде во Владивосток, держа в одной руке маленькую Ивану, а в другой – чемодан только самых необходимых для младенца вещей, прошло 17 лет. На вокзале она познакомилась со старушкой, которая привела ее в свой одноэтажный домишко с чердачным помещением и отдельным входом для квартиросъёмщиков. Узнав, что Соня – дантист, бабушка предложила присматривать за маленькой племянницей, пока Соня на работе – бесплатно, но не бескорыстно. В ответ на эту любезность Соне приходилось лечить ей зубы, с которыми у нее, как у всякой старушки были большие проблемы, хотя и осталось их совсем не много.
Все складывалось так удачно, что Соня готова была поверить в своего Ангела-хранителя и даже общего для всех Бога, если бы не проблемы в личной жизни, которые не позволяли ей, одинокой женщине, чувствовать себя до конца счастливой.
С первым мужем Соня развелась еще до рождения Иваны. Была юношеская любовь, замужество за другом детства, потом рождение сына. Когда сын вырос и ушел в армию, она осталась одна. Муж оставил ее ради более молодой и красивой. Она переживала не долго, потому что появилась Ивана, из-за которой она должна была уехать из родной Перми.
И вот она – мать– одиночка в чужом городе, без привычного окружения, вдали от родных и подруг – некого попросить о помощи и даже просто поплакаться. Хотелось спрятаться за чье-то надежное плечо от житейских проблем, но никак не получалось. Она старалась следить за собой: подкрашивалась, припудривалась, и среди пациентов у нее встречались мужчины разведенные и даже попадались среди них холостые и вдовые, однако не всегда знакомство заходило достаточно далеко, то есть до близких отношений, так как Соня выбирала не столько будущего мужа для себя, сколько папу для Иваны.
Первый ее жених – красивый высокий блондин лет сорока пяти – был перегонщиком японок. Все складывалось хорошо, Ивана его полюбила, а он привозил ей из Японии деревянные безделушки. Они даже дату назначили, когда пойдут в ЗАГС. Но однажды он поехал в Москву с очередной партией подержанных машин, и пропал, словно в воду канул.
Второй ее избранник тоже был человек достойный и добрый, но сильно увлекался китайской культурой. Поднес ей в подарок тибетский талисман семьи – узорчатый круг из непонятного металла, а через полтора месяца подался на Тянь-Шань в тибетские монахи.
И вот теперь у нее появился Иван. После недели знакомства (а началось оно, как и все прежние знакомства, в зубоврачебном кабинете поликлиники, а продолжилось в зубоврачебном кабинете у Сони дома) он пригласил ее к себе домой в гости. У него был собственный дом в Находке с настоящим фермерским хозяйством. Это приглашение показалось Соне сродни предложению руки и сердца – он собирался . Однако одно обстоятельство все же немного ее смущало. Он сказал, что ждать, пока она соберется, не может, и уедет с раннего утра, но завтра встретит ее дома, как подобает хозяину. Он показал ей дорогу по карте и объяснил весь путь очень подробно, но она почти ничего не запомнила. "Какой он у меня милый, – думала, слушая низкий баритон с приятным болгарским акцентом, она ласкала взглядом склоненную над картой голову. – А виски-то совсем седые", и вздыхала при этом. И были в этом вздохе и сожаление о годах, которые не щадят, и радость за них обоих, что они нашли друг друга, не смотря на эти года, и опасение, что счастье, которое не вечно, и подвергается опять испытанию разлукой. "Хомо сапиенс не может заблудиться, – сказал на прощание Иван, сворачивая и подавая ей карту. – Не в Москву же едешь. Указатели на каждом перекрестке."
Всю дорогу Соня напряженно смотрела по обочинам, сверяясь с указателями. Проехав не более трети пути, она оказалась у перекрестка, возле которого указателя не оказалось. Боясь проехать нужный поворот, она нажала на педаль тормоза. Ивана, задремавшая на заднем сидении под монотонный гул двигателя, ткнулась лбом в подголовник водительского кресла. От этого она проснулась и ойкнула.
– Жива? – спросила Соня, осматривая шоссе, не затерялся ли где-нибудь в придорожных кустах указатель, который покажет ей дорогу.
– Ага, – ответила Ивана, потерла лоб.
– Не пойму, куда еду. Иди, ангел мой, пока в кустики, а я еще посовещаюсь с картой, – сказала Соня, выходя из машины.
Она развернула на горячем пыльном капоте заламывающееся под ветром на сгибах бумажное полотно карты Приморья и стала оглядываться, ища глазами какие-нибудь дополнительные приметы, которые ей помогли бы ей сориентироваться по карте.
Ивана выбралась из салона машины, расправила плечи, раскинув руки, попрыгала, разминая колени. Мысли ее от сказочного сочетания запахов напоенной зноем земли, припаренного солнцем разнотравья, расцвеченного в белые и голубые тона цикорием и ромашками, воспарили выше неба. Счастливо жмурясь, она подняла голову к синему бездонью. "Как хорошо, – думала она, ловя лицом горячие лучи дневного солнца, так немного нужно, чтобы быть счастливой – просто видеть, слышать, чувствовать. А эти запахи. Самые приятные запахи всегда исходят от земли и от того, что на ней растет".
Ивана наклонилась и стала внимательно разглядывать землю под ногами. "Какие удивительные вещи есть на земле, вот травинки, растут там, где их затаптывают, забрасывают грязью, заливают бетоном, а они все равно растут. Зачем они растут именно здесь? Почему бы деревьям и траве не расти там, где им будет лучше, чем здесь, где их никто не топчет, где нет машин и нет людей, вообще, никого нет, – думала она. – Да, там, где нет людей, им будет хорошо. Но ведь все люди любят природу. Рисуют ее, фотографируют, любуются. Почему же так происходит? Почему люди мусорят, срывают цветы, ломают деревья, просто так, без всякой надобности. Вот и я затоптала в своей жизни очень много цветов и даже не думала о том, что делаю, просто шла или сидела. И не только цветы от меня пострадали. Почему получается так, что кто-то должен погибнуть, чтобы другой жил в свое удовольствие? Как хорошо, если бы было иначе: все живут в свое удовольствие, и травка радуется солнцу, и муравей растит своих муравьишек, и бабочка, и зайчонок, и... волк. Но... волк питается животными, олень травой, а трава... Только трава и деревья живут, забирая от земли и солнца то, что больше никому не нужно, не губя и не убивая. Вот было бы хорошо, если бы все питались солнечными лучами и производили только полезное для всех".
Со стороны дороги донесся страшный визг тормозов и скрежет железа. Ивана вскинула голову и замерла в онемении от увиденного...
Водитель грузовика не заметил старую "хонду" у обочины. Он протаранил ее на скорости, сбросив в кювет. Услышал скрежет металла и стал затормозить. От этого машину занесло на встречную полосу шоссе. Тяжелогруженая машина протащилась боком несколько метров, визжа резиной о бетон, и завалилась на бок в противоположный кювет, потащив за собой столб линии электропередач. От оборванных проводов посыпались искры.
***
Младший лейтенант Дуров после часа безрезультатных расспросов, с досадой махнул рукой и написал в протоколе "водитель не справился с управлением". Сам водитель не мог поправить младшего лейтенанта. Он ехал в морг на машине скорой помощи. От свидетелей происшествия тоже не было никакого толка. Девочка с мужским именем спала беспробудным сном. Ее тетя, с виду интеллигентная женщина, по ее собственным показаниям дантист, настаивала на том, что, двигаясь в восточном направлении по трассе Владивосток – Находка, увидела указатель на Москву. Дуров за срок своей службы в дежурной части Уссурийска слышал и не такой бред, но то были подозреваемые. А тут потерпевшие. Может быть, они не совсем невинные "овечки". Он недоверчиво поглядывал на невменяемую парочку – врача бы сюда или хотя бы старшего по званию, чтобы посоветовал, что дальше делать, и изредка набирал номер своего начальника. Майор Моренюк сегодня сильно опаздывал на дежурство. Гаишники уже разъехались, а им, оперативникам, еще свидетельские показания искать – не переискать. Если есть смерть, то должен быть виновный. Вот – перед ним сидят единственные свидетели, а ничего из них выудить не удается.
Олега на место аварии вызвал младший лейтенант Дуров, сказал, что сложный случай – одному не справиться. Ему сейчас очень не хотелось разбираться ни в каком, даже самом простом случае. Вещи лежали в багажнике, планов, где он теперь будет жить – никаких, настроения работать – тоже. На улице – темнота, в голове – пустота, а в душе раздражение и... страх. Полина стала много пить, если она развяжет язык, о чем не следует и с кем не следует.
– Авария на трассе, – отрапортовал Дуров, – Грузовик наехал на линию электропередач и получил на корпус сразу три тысячи вольт. Водителя увезли в морг, криминалисты работают – был ли он пьян или наркоман. А у меня – вот... свидетели, которые утверждают, что грузовик сперва наехал на их машину припаркованную у обочины. Свидетели – племянница и тетка, – Дуров, понизил голос, – По-моему, они обе – того...
Дуров выразительно покрутил пальцем в воздухе.
– Ну и что ты хочешь этим сказать, – вспылил Олег, – Если не можешь протокол нормально составить, так и скажи. У умного следователя свидетели нормальные. А у тебя все виноваты...
– А я что могу? – обиделся Дуров, он кивнул в сторону Сони. – Сами попробовали бы с ней поговорить.
Олег посмотрел на "свидетелей". Девочка сидела на заднем сидении в салоне милицейской машины и спала младенческим сном, рядом с ней сидела женщина в бальзаковском возрасте и с тоской смотрела в ту сторону, где среди кустов он, еще подъезжая к месту аварии, заметил покореженный корпус грязно-рыжей "хонды" восемьдесят пятого года выпуска.
Соня медленно приходила в себя. Каким-то чудом она не пострадала, когда пятитонная громадина протаранила ее автомобиль. Автомобиль от удара вынесло в придорожные кусты. Но, не смотря на испуг, она видела, что произошло. Грузовик развернуло поперек трассы. Продолжая движение, он ударился о железобетонный столб, который завалился вместе с грузовиком, потом грузовик накрыла паутина проводов, посыпались искры и осколки стеклянных изоляторов.
Потом Соня испугалась за Ивану, стала озираться, ища ее глазами. Она боялась, что племянница побежит к месту аварии, и, что ее ударит током от опутавших грузовик проводов. Ивана стояла неподвижно в нескольких метрах от нее с бледным вытянувшимся от ужаса лицом. Соня бросилась к ней, обхватила ее руками, сжала ее в своих объятьях. Зрачки Иваны были расширены, от этого глаза казались черными. Губы шевелились. Кажется, она все время повторяла одну и ту же фразу: "не надо умирать...".
Соня достала из кармана пиджака мобильный телефон и вызвала к месту аварии милицию и скорую помощь, потом стала успокаивать племянницу, но та не реагировала на слова. она смотрела на место, где лежал перевернутый грузовик.
Приехала скорая помощь и почти одновременно с ней милицейский патруль. Из кабины грузовика извлекли тело. Соня усадила непривычно тихую Ивану в патрульную машину. Ее тело было тяжелым, Ивана не реагировала на звуки ее голоса, словно не слышала. Потом глаза ее закрылись. Сначала Соня думала, что у Иваны обморок. Она пощупала пульс. Он был медленным и ровным, дыхание глубоким, а ресницы подрагивали, как во сне. "Это реакция организма на стресс, – успокаивала себя Соня. – Не нужно ее будить".
***
– А я что должен написать? Мужика жахнуло тремя тысячами вольт. Сами же потом будете ругать, что в моем протоколе нет подробных показаний. Откуда я знаю, может они вон, – Дуров кивнул в сторону Сони, – подрезали грузовик, вот он и съехал. Все равно, других свидетелей нет, водитель без сменщика ехал. Ну, если выпил, там или заснул, тогда понятно. А если трезвый был, как он автомобиль на обочине не заметил. А она говорит, что стояла на обочине. Только виновата или нет, ей, все равно, страховку не выплатят, если в протоколе будет написано, что машина стояла. Стояла, значит, шиш с маслом и хрен с майонезом, а не страховка, если не двигалась... Не знаю, как быть, отпустить этих, как свидетелей, или задержать, как подозреваемых. Вот, жду, что медики скажут. Пьяный водила был или нет. Тут одна бабка на дороге самогоном торгует. Ее уже гоняли, и товар конфисковали, а она как муха дрозофила, прогонишь в одном месте, она в другом пристроилась со своей клетчатой сумкой. Участковый ходил к ней домой самогонного аппарата не нашел, а она торгует...
– Вот тебе и подозреваемая, – сказал Олег, – Надо эту торговку задержать. А в протоколе напиши, что свидетели ехали на малой скорости, любовались окрестностями. А тут грузовик пошел на обгон и... ну сам знаешь... не справился с управлением и все такое....
Он повернулся к Соне, встретил ее благодарный взгляд, и застеснялся собственной доброты. Он никогда не делал ничего бесплатно. Почему его теперь повело на бескорыстие?
***
Ивана спустилась по шаткой лестнице, не слыша привычного скрипа ступеней. Дверь в кабинет тети Сони плотно закрыта, но, как только Ивана подходит ближе, то сразу оказывается внутри кабинета. В кабинете – тетя Сон. Она держит шприц. В зубоврачебном кресле сидит пациент. Ивана не видит лица, потому что стоит за креслом. Но видит милицейскую фуражку. «Ты что здесь делаешь? – строго спрашивает тетя, – Беги скорее, пока не поздно.» Ивана бежит прочь из кабинета и неожиданно оказывается на бетонной полосе, петляющей между сопками.
В уши ударили звуки, а в ноздри ворвались запахи загородного шоссе. Мимо неслись автомобили, обдавая ее жаром разгоряченных железных тел. В правом боку у нее кололо, как от быстрого бега.
Ивана поправила на голове платок, привычно сморкнулась себе под ноги и тут же сконфузилась – когда такие жесты для нее стали привычными. Оттянула кончики платка, завязанные под подбородком, и скосила глаз, чтобы разглядеть материю – откуда платок, она ведь никогда не носила платки. Разглядывая платок, обратила внимание на обширную в размерах клетчатую сумку под ногами. Она наклонилась, протянулась к сумке и увидела перед собой морщинистые темные от загара руки, покрытые цыпками, под ногтями черные полоски грязи. Шевельнула пальцами – с ужасом убедилась, что руки свои собственные. Ущипнула себя за ухо – больно. В голову полезли непривычные образы: банька на огороде дальнего родственника, грязный агрегат, опутанный спиралями трубок, она разливает мутноватую жидкость по бутылкам, подливая в каждую из стеклянной бутылки с заводской этикеткой, на которой крупными буквами написано "растворитель".
В сумке под нонами плотным рядком, прижимаясь друг к другу влажными боками, стояли наполненные под горлышко те самые пластиковые бутыли.
– Что это? – опешила Ивана, – Самогон? Какой кошмар. Я гоню самогон и разбавляю его растворителем? Не может быть! Какой ужас! В кого я превратилась?
"Что-то мне сегодня не здоровится, – подумала Мария, обескураженная странными мыслями, – Надо к фельдшеру сходить.
Рядом с ней, не доехав пару метров до сумки, остановился большой грузовик с красным кузовом, Марию накрыло облако пыли, она закашлялась и набросилась с укорами на надвинувшийся на нее радиатор машины.
– Вот бестолковый, напугал. А пыли-то, сколько пыли поднял! Дышать нечем.
Из кабины на землю соскочил водитель, которого Мария прекрасно знала – постоянный клиент по имени Сергей:
– Эй, Мария, что такая невеселая? Не промысловый день? Повезло тебе, что я сегодня в рейс пошел. Был бы Лёха, не видать тебе дохода, как своих ушей. Доставай, что там у тебя сегодня есть на лечение...
До Иваны медленно доходило, что ее зовут Мария (почему Мария?). В голову постоянно лезли мысли, вроде, "продать подороже... 200 за одну, вторая бесплатно... нет, нужно предложить попробовать, а там он уже не сможет удержаться, и купит "первака" по моей цене, чтобы "добавить"...". Мысли эти мешали сосредоточиться, сбивали с толку.
*Ивана внимательно пригляделась в машине, она ей показалась очень знакомой – красный кузов, синий капот...
*Мария радовалась, предчувствуя удачную сделку. Сергей всегда в рейс берет пару-другую литровок.
*Ивана поражена неожиданно возникшей в памяти картиной перевернутого грузовика. Ну, конечно, это тот самый грузовик, который сбил тетю на обочине дороги. Значит, он выпил за рулем? Ой, но ведь он уже умер... Или он остался жив?! Такое бывает, человек заснул, а врачи подумали, что помер... А если он живехонек и машина цела, то и с тетей ничего не случилось.
От этих мыслей Иване стало веселее. Но потом все опять запуталось. Если ничего не произошло, то почему она здесь, а не там? Или это просто сон, в котором он пока еще жив, все живы и целы, только я почему-то – не я.
*Мария растерялась, обескураженная непонятными мыслями. Что-то голова сама не своя, самой бы полечиться...
*Иване трудно сосредоточиться, но она продолжает рассуждать, путаясь в мыслях Марии. А может быть, я могу предвидеть, что будет, как Ванга. А, может быть, я и есть Ванга, вон какие руки морщинистые. С какой это стати я стала Вангой? Она из Болгарии никогда не выезжала. А кто сказал, что я не в Болгарии? Ну да, самогон в Болгарии не гонят. Там вино есть. Я состарилась и стала провидицей. А при чем здесь самогон? Это точно самогон или это лечебные отвары? Какой кошмар, сколько же лет прошло? Как это прошло, если прошло, то сейчас должно быть будущее, а сейчас прошлое, ведь этот Сергей еще жив. Тогда я – не провидица, а экстрасенс. Потому что вижу то, что было раньше. Или это происходит на самом деле до того, как...
Сергей подошел к Марии вплотную. Он как отправлялся в рейс на Находку, обязательно "заправлялся" у Марии сам и брал пару бутылей для двоюродного брата-моряка. Мария славилась своим забористым самогоном. Водители транспортного предприятия, куда Сергей устроился работать пару месяцев назад, ее называли "передвижной киоск".
– Ты чего это, Мария, стоишь, как солнцем паленая. Давай свой товар вымай скорее.
*Мария, не слышала Сергея, голова ее была занята непривычными мыслями и переживаниями, которые она связывала с неожиданной болезнью поразившей ее, как расплата за прошлые грехи. «Совсем слабею, домой бы живой добраться. А там к батюшке схожу», – подумала она, дрожащими руками доставая початую бутылку из бокового карманчика клетчатой сумки, которую хранила для себя – чистый самогон, без дури. Отвинтила крышку, хлебнула, закашлялась от крепости.
*Ивану передернуло. Ой, как обожгло горло. Что за гадость я выпила? Я стала алкоголичкой экстрасенсом?
Сергей, уже протянувший к бутылке руку, с завистливой тоской проводил бутылку глазами от сумки до рта Марии.
– Ух. Хороша? Дай хлебнуть. Пробу снять. А?
*Ивана испугалась. Ему ни в коем случае нельзя пить, он же сейчас сядет за руль, поедет и собьет кого-нибудь на обочине. Ну, конечно! Если это тот самый водитель на том самом грузовике, ему ни в коем случае нельзя пить" Если он выпьет, его машина врежется в столб и его убьет током! Не давать ему ничего. Выкинуть эту гадость.
*Мария, раньше редко задумывавшаяся над тем, что делала, совсем расстроилась новым для нее состоянием сознания – сомнения рвали его на части. Что с головой-то твориться! Стара уже по пеклу с тяжелой сумкой таскаться, пора на покой, а то хватит удар, как соседку Спиридоновну, прямо на дороге. Так концы и отдам без отпущения грехов. А грехов-то у меня! Вот пойду и, правда, вылью всю эту гадость в кустах. Прямо сейчас вылью. Сделаю первое доброе дело, глядишь, проститься пара грехов.
– Ну, ты, Мария... жадная баба, глотка пожалела... Ну... Ладно, – Сергей сокрушенно покачал головой и полез в задний карман изрядно засаленных некогда светло-коричневых, а теперь ржаво-грязных брюк, достал такой же потертый кошелек, – Давай гони три литровки, только самые полные доставай ... а то ты, я знаю, не доливаешь.
Доведенная до крайности внутренними голосами, заслышав беспочвенные обвинения клиента (она-то отмеряла на глаз, но точностью своей славилась на всю округу), Мария разразилась истерикой. Зажав бутылку в кулаке, она уперла руки в боки и зычно загорланила охрипшим от переживания голосом:
– Как недоливаю?! Это я-то не доливаю?! Ничего не дам, водила хренов, удумал – пить за рулем. Сейчас хлебнешь, потом наедешь на чужую машину, врежешься в столб, тебя ударит током, и ты сам загремишь на кладбище, да еще покалечишь чужую машину и собьешь очень хорошую женщину. А я потом виноватая буду? Ну, уж, фигу тебе. Ничего не продам. Езжай, давай! Давай, давай, пыли дальше. Нечего тебе здесь искать!
– Да ты чо орешь-то, Мария, с ума, что ли, сошла? Я ж купить хочу за наличные. Чес-слово не в долг, у меня есть, – обомлел Сергей.
Но не только Сергей, сама Мария поразилась тому, что только что сказала. Ноги ее ослабли, а початая бутылка выпала из враз вспотевшей руки и разбилась вдребезги о бетонную поверхность дороги.
Ивана же готова была провалиться от стыда за бестактность произнесенной речи сквозь ту же бетонную полосу, по которой растекалась жидкость. Именно в этот момент, когда Ивана растерялась, Мария пришла в себя.
– Ой, что ж я говорю? – вырвалось у нее, – Да бери ты сам сколь надо, только деньги наперед сюда дай.
*Ивана спохватилась:
– Нет-нет, нельзя пить за рулем! Пожалуйста, ничего не покупайте! – вскричала она прерывающимся от нервного напряжения голосом Марии.
– Ну, ты даешь, Мария, – восхищенно произнес Сергей, вытаскивая из бумажника 4 сотни, – Ну, умеешь ты торговаться! Зашибись – баба. Прям, артистка из большого театра. Слушай, ну ты меня рассмешила. Все, беру три полторашки, не торгуясь. Вот так представление, прямо Петросян – ни дать, ни взять.
Сергей загоготал и потянулся к сумке.
*Мария охнула, потому что она никогда и ни с кем так вежливо не разговаривала, и слышала такие интеллигентные речи только в сериалах про богатых москвичей.
*Ивана, видя, что не может заставить Сергея отказаться от смертельного напитка, собрала последние силы с единственной целью не дать Сергею ни капли спиртного. «У меня нет другого выбора», – подумала Ивана и честно призналась голосом Марии сильно приглушенным, потому что Мария зажимала себе рот собственный рукой:
– А ты знаешь, что в этих бутылках? Чистый растворитель, который стоит копейки, разбавленный спиртом, чтобы пахло водкой. Это – отрава.
Тут Мария не выдержала, вскрикнула, подхватила в руки тяжелую сумку, и припустилась по дороге на полусогнутых ногах с такой скоростью, что, когда Сергей пришел в себя от услышанного, ее уже и след простыл.
А Мария, добежав до баньки, первым делом кинулась к своему самогонному аппарату. Бросила тяжелую сумку в предбаннике и со слезами на глазах стала разбирать агрегат. Каждый проводок, каждая посудина, давались ей через душевные муки. Она стонала и причитала, как над покойником. И когда аппарат стал похож на груду бытового хлама, она решила избавиться от всех запасов самогона. Начала с сумки, оставленной у порога. Но душа ее, изболевшаяся во время уничтожения самогонного аппарата, не выдержала морального напряжения – она отвинтила крышку, намериваясь вылить содержимое бутылки в бочку для дождевой воды, и рука ее потянулась ко рту....
