Текст книги "Девственница"

Автор книги: Ксения Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Устал, будто мешки таскал всю ночь. Отдохнуть мне надо? Надо. Все говорят, что я похудел, и бледный, как бумага.

Это был Кате удар прямо в солнечное сплетение: здоровье Шури – ка волновало её с самого детства, вечно он болел ангинами, отитом, простудами, даже корь и краснуху подцепил где-то, хотя никогда не ходил в детский сад.

Катя так убивалась во время болячек Шурика, что её впору саму в постель класть, и потому любое его напоминание о слабости здоровья приводило её в трепет, и она замолкала, переставала Сашунечку воспитывать и покрывала все его проделки.

... Институт не убежит, думала она, попозже закончит, а здоровье нигде не возьмешь, никакой институт тебе его не подарит.

Катя жила много лет в этой семье, ещё Лидоньку девчушку обихаживала, теперь вот Сашунечку... Ни мужа, ни детей у неё никогда не было, да она их и не хотела, приговаривая, если спрашивали: Катя, почему ты замуж не выходишь? – Замуж вытти – не напасть, как бы замужом не пропасть.

На одном всегда возникали небольшие стычки: Катя не любила, когда Сашунечка прикладывался к бутылке, – а это он делал чаще и чаще.

И теперь Катя не ушла, а, стоя у двери, начала нудить, чего

Шурик терпеть не мог, кому охота слушать, как ругают самое приятное твое времяпрепровождение. Прямо врезать хочется по чайнику, даже любимой Кате.

А Катя гудела.

– Сашунечка, что ж это ты с самого утра зелье пьешь, как алкоголик какой! Вот не думала, не гадала, когда маленький был, что так пить зачнешь. Ведь зелье это богопротивное. У нас в деревне всех, кто пил, не уважали, да с чего уважать? Пропивали все до нитки, дети по миру ходили, а енти алкаши на справных мужиков, как напьются, так с кольем идут. Сами-то ни хрена не могут, так чтобы и у другого не было. По-ихнему надо, чтобы миром пили, миром все пропивали, а там трава не расти... Ты такой красивенький, умненький, такой справный, девки вон звонят кажный день, а пьешь. Подумай, куда твоя красота через это денется. Захочешь какой подмигнуть, а она и нос отворотит...

Шурик разозлился. Не нравилось ему, когда Катя начинала гово – рить о пропащей красоте, это пугало Шурика, но ненадолго. Ерунда! Он всегда будет таким! Только бы не говорила, что денег давать не будет, надо её успокоить.

– Кать, ты вот говоришь, а ничего не знаешь! Я, Кать, с девицей познакомился, лет шестнадцать, не больше, – красавица! Одета, как модель, а ноги – от шеи растут.

– Как это? – Поразилась Катя. – От шеи-то? Ведь не бывает, или больная какая?

Шурик зашелся от хохота, интересно бывает побеседовать с Катей.

– Так говорят. Ноги у неё длинные, вот и все! Дурочка ты, Катя!

– А-а, – успокоилась Катя, – так ты так и скажи, а то "от шеи". Тьфу! – Но тут же Катя снова заволновалась, – а ей, говоришь,шестнадцать? Мало, миленький Сашунечка, тебе-то вон уже двадцать один, куда тебе такая молоденькая! Не дай Бог что, не оберешься забот да хлопот.

Шурик снова отглотнул от бутылки, успокоив Катю.

– Я немножко, горло прочистить, что-то першит. Молоденькая? Знаешь, какие теперь эти молоденькие? Рожают в четырнадцать! Потом, я ничего не собираюсь такого, погуляем, потанцуем, в кафе сходим.

Шурик закурил, мечтательно глядя в потолок.

– Я сегодня с этой девушкой в театр иду, так ты мне денежек подкинь: на пирожное, мороженое, билеты, такси, может... Я со стиендии отдам, у меня она на той неделе (конечно, никогда и ни на какой неделе Шурик не отдавал вечные долги Кате. Она и не ждала, но ритуал был: отдам со стипендии).

Катя без звука вынула откуда-то из-под фартука, деньги и дала

Шурику. Он небрежно сунул их под подушку и нарочито лениво, позевывая, протянул.

– Пожалуй, посплю, пить больше не буду, в театр надо идти (так он выразил благодарность Кате).

Та ушла, довольная, что Шурик больше не выпьет сегодня, пото – му что идет в театр.

ВОТ ТАКАЯ КВАРТИРА.

ПРОДОЛЖЕНИЕ.

Марина с Наташей забегались. Надо было быстро купить что-то на стол.

– Не голимую водку дуть, – сказала Марина, – надо, чтобы было все тип-топ.

Наташа соглашалась, и они бегали по магазинам и по рынкам в поисках чего-нибудь "этакого" и, не говоря об этом, делали это ля Шурика.

Чтобы поразить его воображение, уронить, как говорится, на как могла. Денег колени перед изысканностью Марининого приема. Наташа же думала,что так Маринка старается для нее, и старалась помочь Марине,денег у неё было всего пять рублей. Мамина такса на все гулянья дочери. Она считала, что потакать деньгами нельзя:во-первых, сама разбалуется, во-вторых, что может быть более страшно, деньги привлекут какую-нибудь шушеру. Шушера, как всякая шушера, – бойка и любопытна без меры, когда дело касается чужого имущества и богатства, – сумеет прознать про её, Наташиной мамы, заработки и тогда что произойдет, – уму непостижимо.

Поэтому пять рублей – как раз тот минимум, который ничего ни – кому не даст, а все же не без копейки.

Наташа же стыдилась этих пяти рублей, – всегда только пяти.

Теперь Наташа бормотала Марине насчет того, что стипендия у неё кончилась, а родителей не было дома и вот только пять рублей...

Марина все сразу поняла, она уже многое поняла про Наташину маму. Ее передернуло, когда увидела, что Наташа выволакивает из сумочки пятерку, и гордо сказала.

– Оставь себе на чай, деньги у меня есть.

Наташу будто по носу щелкнули. Но делать нечего, Марина пра – ва, хотя сказала она обидно.

Но Марина, человек легкий, сразу заговорила о чем-то ином, так что минут через пять Наташа уже протирала пол в холле и не обижалась ни капли.

Скоро квартира блестела.

"Я её вылизала", – как говорила Марина.

Подруги уселись на кухне.

Марина сказала, что не надо нарушать в комнате красоту, а аперитивчик нужен.

Взяли попроще стаканчики и немножко выпили.

Пелагея сидела с ними на кухне и с осуждением смотрела на них.

Марина прогнала её в холл.

... Не любила старая энтот "хол", – прихожая да и все. Хоть и телевизор стоял, но плохой, ничего не видно, да и сидишь, как на тычке, вроде швейцарки, – всем гостям открываешь двери. А потом, делать нечего, приходилось забирать свою чашку с чаем и отправляться в прихожую. Маринка теперь хозяйка.

Пелагея её побаивалась после того, как та шуганула её в угол, с размаху, – Пелагея потом неделю валялась – бок болел.

Наташе не нравилось, как Марина обращается со своей старенькой дальней родственницей, – пусть няней, пусть не имеющей права на квартиру! Она и сказала об этом Марине, добавив, что ведь очень старенькая Пелагея Власьевна!

Марина вспыхнула. Никто из гостей не обращал внимания на её отношение к бабке, а тут – нате! И она, в сто слов в минуту сообщила, что всем бы быть такими старенькими! Что эта бабка всех за пояс заткнет, особо насчет языком молоть и сплетни сводить!

И если её не пропереть, то она и с гостями усядется, а потом всех осудит. Так что пусть Наташа по этому поводу не беспокоится, потому что ничего не знает...

Наташа заткнулась.

Мало ли, в действительности, какие между ними отношения и ка – кая на самом деле эта хлипкая старушонка.

На кухне сидеть было приятно, она была тоже хорошо оборудо – вана. Еще при Илье Николаевиче были сделаны широкие полированные скамьи, на стенах висели горшочки с вьющимися растениями и картинки, с едой и винами.

Наташа с интересом осматривалась, применяя все это к их кухне.

Ну, давай ещё по чуть-чуть, для затравки, – предложила Ма-рина.

Наташе не хотелось больше пить, тем более коньяк, но ослу – шаться Марину она не посмела: Марина так много для неё сделала!

Устроила свидание с Шуриком! Неизвестно, пригласил бы он её в театр! А если бы и пригласил, то театр – это ведь не вечерок в уютной квартире. Она глотнула коньяка.

Марина строго сказала:

Ты смотри, не вешайся на него, как макаронина на ложке, такие, как он, этого не уважают, сразу интерес на ноль.

– Я и не собираюсь... – Обиженно пробормотала Наташа и замолчала. Но один момент мучил Наташу, и она уже робко попросила.

– Марин, только ты ему ничего про "то" не говори...

– Про что? – Не поняла Марина. – Ну, про то, что у меня никого не было...

– Да неужели ты думаешь, что мы с ним на эту тему будем разговаривать! Это дело интимное, ты что, мать!

Наташа давно хотела спросить Марину тоже об очень интимном, но стеснялась, а сейчас, под коньячок (который уже не казался Наташе слишком крепким) спросила.

– Марин, а ты... давно?

Марина хотела разыграть непонимание, но было лень, и она ответила.:достаточно.

Тогда Наташа задала ещё вопрос, который тоже её интересовал:

– А почему ты со своим, ну... первым... рассталась? Почему вы не поженились?

Марина расхохоталась, хотя вовсе не хотелось смеяться:

– Мне что, за четырнадцатилетнего замуж выходить? Я и сама такая была.

– Четырнадцать? – Изумилась Наташа. – Как?..

– Никак, – отрезала Марина, – отстань. Получилось и получилось. Мало ли как. Хуже я от этого не стала, как видишь.

Да, Наташа видела: Марина – красивая, сильная, умная.

Чего ещё желать?

Марина продолжала:

Зато я мужиков теперь знаю! Не наколюсь ни за что. И они это распрекрасно понимают. Но я это не к тому, чтобы ты там какие-то выводы делала! Слушай, что говорит твоя мама, и действуй в соответствии. Каждому свое. А секс – штука сильная! Кайф! Но тоже, как для кого. Это ж целая наука. Даже книги есть, научные, я тебе дам почитать, чтобы ты просветилась маленько. А там, как сама надумаешь, я тебе не указчик и не учитель в таком деле.

Их беседу, которая потихоньку развивалась в интересном для Наташи направлении, прервала пара, пришедшая в гости: толстый, не очень молодой армянин и томная волоокая красавица, жеманная и высокомерная.

Наташа сразу как-то съежилась и стала почти серенькой, почти некрасивой, так подействовала на неё эта девица с нарочитым прононсом, кривоватой улыбкой на накрашенных лиловых губах, с копной своих и чужих волос, которые покачивались на голове и вздрагивали всеми завитушками.

– Алена, Хачик – молодожены. Наташа – моя подруга, – представила всех Марина.

Алена не удостоила Наташу взглядом и тягуче произнесла.

– Ма-аш, дай чего-нибудь выпить.

Марина тут же налила в рюмку коньяка. Марина, вроде бы и не очень заметно, но суетилась перед этой парочкой. Почему? Улучив минутку, Марина сама раскрылась Наташе: Хачик, в мире искусства может ВСЕ, Алена манекенщица.

Наташа начинала понимать шкалу ценностей человеческих.

В самом низу стояла она, Наташа.

Появился Шурик, и все темные мысли исчезли из Наташиной го-ловки.

Шурик! Красивый и элегантный.

Он и повел себя как джентльмен: преподнес хозяйке цветы и бу – тылку какого-то неистового шампанского, розового цвета, сдержанно поклонился дамам.

Алена очень внимательно смотрела на Шурика, куря нечто иностранное, длинное, темно-коричневое с золотым обрезом.

Наташа вдруг почувствовала себя одинокой, но понимала, что уходить глупо, а Шурик не обращал на неё внимания, он весь отдался беседе с Хачиком.

– К столу, к столу, – заявила Марина, – все в сборе, ждать некого. Курята в духовке сдохнут.

Наташа примостилась на самом неудобном месте, где-то на углу ("семь лет без взаимности", с горечью подумала она. Все было нехорошо).

Но Наташа была слишком хорошенькой и юной, чтобы такой знаток женщин, как толстый Хачик, не обратил на неё внимания. И он обратил.

– А кто эта прелестная мышка напротив меня, даже не мышка, а мышонок, перепуганный очаровательный мышонок?

Все засмеялись, и Марина (уяснив момент) улыбнулась.

– А это моя маленькая подружка, визажистка, ввожу в свет.

Хачик сказал, что за такой чудный цветок надо выпить. И до дна.

Когда на Наташу вообще не глядели, – было плохо, – но сейчас стало ещё хуже: её рассматривали, улыбались снисходительно, поднимая бокалы, как бы ей покровительствовали. Единственно, что было в этом положительное, – что Шурик наконец оторвался от своих именитых соседей и взглянул на Наташу, как бы наново оценивая её.

Было в этом тоже что-то неприятное: будто раньше он её никогда не видел.

Марина включила магнитофон и начались танцы.

Шурик сразу же пригласил свою соседку Алену, и они поплыли в медленном танце ( Наташа вдруг вспомнила Маринины слова: медленные танцы сексуальны...), а к ней неожиданно подкатился Хачик.

Марина осталась одна за столом..

Мгновенное выражение (которое она так же мгновенно сняла) горечи сменилось любезным и снисходительным выражением лица настоящей хозяйки, которая устала за день, утомилась от внимания к гостям и теперь с удовольствием, вытянув красивые ноги в модерновых туфлях, сидит, покуривает и тихо, радостно отдыхает (якобы). Не дай, мол, Бог, кто вздумал бы пригласить, – на ноги не поднимется...

Хачик, подпирая толстым животом тоненькую Наташу, затеял с ней беседу. И потом вдруг сказал ей (сделав, видимо, какой-то свой вывод).

– Заканчивайте, миленькая моя, свой техникум, и я вас так устрою работать, что все обзавидуются. Вы – то, что надо, – ещё добавил он и чуть похлопал её по спине.

Наташа сначала боялась, но никаких сексуальных моментов в Ха – чике не заметив, несказанно обрадовалась.

Пару раз Шурик внимательно посмотрел в сторону Ната – ши и Хачика, и в глазах у него мелькнуло что-то вроде беспокойства. Это тоже обрадовало Наташу.

Но Марина сидела в стороне, как бы никому не нужная.

Наташа даже покраснела от расстройства за нее.

Но Шурик видимо что-то понял. Он подсел к Марине и очень светски заявил. – У тебя, Марина, прекрасный дом (он не сказал – квартира), дух девятнадцатого века создает такую ауру, что мне совестно, что я пришел не во фраке.

Марина деланно потупилась.

Шурик рассмеялся и уже нормально сказал.

– Нет, правда, замечательный дом. Слушай, а что это за старенькая девушка на кухне?

Марина ответила небрежно.

– Да это нянька моего деда...

– Она так подозрительно на меня посмотрела, когда я по нечаянности заскочил туда!

Марина лениво посмеялась.

– Не обращай внимания, она немного не в себе, считает, что каждый гость выносит по картине. Надо бы её в деревню уже отправить, да жаль старая, ничего не может, пенсии нет. Есть у меня в доме такой вот минус.

Наташе надоело смотреть, как кокетничает Марина с Шуриком, и она решила пойти на кухню. Но только она вышла из комнаты и направилась на кухню, за ней посеменила бабулька.

Наташе не хотелось болтать с Пелагеей, но уйти сразу было неудобно, и она присела на стул.

Бабка водрузилась напротив неё на высокую табуретку. Она смотрела на Наташу жалостливо и вместе с любопытством.

– Водки обпилися? – Спросила Пелагея, ожидая подтверждения.

– Вовсе нет, там и водки-то нету, – возразила Наташа.

– Ну да, нету. Без водки они не гуляют. А чего это ты, така молоденька, а с ними вяжесси? И ещё новый какой-то хлыщеватый пришел, фу-ты, ну-ты, ктой-то?

Наташа ответила только на последний бабкин вопрос.

Это мой знакомый, он студент, заканчивает институт, мама у него профессор.

Бабка хихикнула довольно мерзко.

– Ага, стюдент, все они такие, стюденты, а потом ложок серебряных не досчитаешь. Моих ложок-то, не ее! – Бабка отчего-то разозлилась. – Все здесь – мое. Ейного ничего нету, одне тряпки, да и то на мои деньги куплены...

Наташа ничего не поняла из бабкиного бреда и решила уйти.

Но бабка схватила её за руку.

– Нет, ты погоди! Она, Маринка-то, всем говорит, что это её квартера, а – шиш (бабка и шиш показала маленькой сухонькой ручкой). Ничего тут ейного нет. Это мне за службу верную отказал Илья Николаевич, я ишо евонному папаше служила в девчонках. А я-то, старая, сдуру взяла к себе отродье, сама сестра-то алкаганичка была, и эта така. Сначала: бабуня, бабуня, а как выросла, силу заимела, а я утеряла, так и стала надо мною измываться. Меня за прислугу держит, Илья Николаевич, вишь, ейный дедушка, а она-королевна сраная. Ты молоденька, честная вроде, скажи ей, что я в суд пойду, ага! Чего мне бояться теперя, мне скоро ТАМ представать и за грехи отвечать! Вот отсужу все, будет она тогда мужиков водить! Куда? В Супонево?

Наташе страшно было слушать эту исповедь (сумасшедшей?), но она все выслушала. Вот так дела! Вот так Марина!

Аристократка, богачка, светская женщина!

На кухню вошла Марина.

Она быстро оценила ситуацию. Бабка явно только что закрыла пасть. Так. Значит, успела? А может, нет... Травит она Маринину жизнь. Старая сволочь.

– Посиделки? – Ласково спросила Марина.

– Ага, – так же ласково ответила Пелагея.

– Наверное, нарассказывала чудиков о родне, она это любит, повернулась Марина к Наташе, – чего ты здесь уселась? Все тебя ждут, ищут. Шурик расстраивается, – и она подмигнула Наташе.

Бабка сидела молча и как бы безразлично ко всему, потом кряхтя слезла с табуретки, поставила чайник на плиту и сказала: чайку не хотите? С конфетками. Мариночка мне конфеток принесла сегодня, вкусныи-и...

Наташа ушла с Мариной.

Кто их разберет: и бабка хитрая, и Маринка – тоже, и кто из них правду говорит – неизвестно.

Вечеринка же несколько разладилась.

Хачик тащил пьяную жену домой, та отбивалась сумкой и визжала, – что ещё не танцевала с Шуриком. Шурик шепнул Наташе, что проводит её домой, чем вверг её в состояние счастливого столбняка.

Она стала было собираться, но в этот момент раздался звонок в дверь, и все несколько опешили.

Было уже достаточно поздно для прихода гостей, да больше никого не ждали.

И Марина, и бабка совсем забыли, что дня два назад из Волоколамска звонил Санек и сказал, что его забирают в армию, и что он днями приедет попрощаться с бабкой и сеструхой.

Это и был Санек.

В новых джинсах, белой рубахе с закатанными по моде рукавами, с тряпичной синей сумочкой, в которой лежали деревенские подарки: самогон и куча печеных лещей. Самогон был, естественно, тоже свой, из патоки, которую воровали с фермы, – она служила добавкой в корм коровам, но им, конечно, не доставалась.

Санек опоздал на последний из деревни автобус, вот, и припозднился.

Но он знал, что к Маринке можно и поздно.

* * *

Санька встретили общим веселым гомоном, – банкет продолжается! Хотя и не поняли, кто это такой.

В компаниях где-то после десяти-одиннадцати вечера наступает момент, когда необходим приток чего-то нового: то ли поездки куда-то, то ли ещё неожиданной выпивки, то ли нового человека.

И тут Санек! Который сразу же объявил, что привез свой, чис – тый, как слеза.

Радости не было предела.

Самогон пили, в принципе, хоть раз или два – все, кроме Ната – ши. Она помнила отцовские рассказы, как они с мальчишками, в эвакуации, в Сибири, пробовали самогон и чуть Богу душу не отдали с одного глотка. Папа Наташи и позже "пробовал" самогон, но это был чисто воспитательный рассказ, который Наташа, как хорошая, послушная и доверчивая девочка, запомнила. Поэтому она сразу сказала: ой!

Все это услышали, и каждый, в меру своих моральных качеств,

Шурик возразил.:Это та же водка (на что Хачик с сомнением покачал головой), только чище, никаких примесей. Но надо знать свою меру.

Марина усмехнулась.

– Я лично выпью, у Санька самогон действительно отменный.

Алена прогнусавила уже совсем пьяно.

– Мне всегда хотелось чистого деревенского самогона! Молодой человек, вы – находка!

Санек загордился.

Уж конечно, он лучше, чем вся эта городская муть.

Наташа подумала, что пить самогон ни за что не будет и вообще надо двигаться к дому, потому что совсем неизвестно, – проводит ли Шурик, он явно загорелся выпить этой дряни.

Новый парень ей не понравился: деревня. о как уйти? Очень ей захотелось домой, – чужими показались все эти люди.

Санек был в центре внимания.

Алена попыталась его даже поцеловать, но Хачик резко одернул её.

Марина Санька представила.

– Племянник моей Пелагеи Власьевны, посещает нас, молодец. Деревенских гостинцев всегда привозит. А живет недалеко, Волоколамск. Дом, усадьба, земли двадцать пять соток, растет все, как в Африке. Вы думаете, эти грибы из магазина? Ничуть. Санек привозит. Отварила и забросила в морозилку, целый год ем в любом виде. Санек у нас богач и умница.

Так представила Марина своего родного брата, который как-то не обращал внимания на то, что она говорит.

Он почти трезвыми (за дорогу выпил, конечно, – два часа езды!)глазами оглядывал компанию.

... Какая-то здоровая мымра, вся изукрашенная, с ней, видно, толстяк, еврей или кто еще. Мымра совсем пьяная. Еще какой-то хмырь, фраер, сразу видно, тощий, длинный, и духами обдушился, как баба – не мужик. И ещё одна девчонка, совсем другая, не из этой шары: беленькая, нежненькая, вот только тощевата, но это ничего, – тело нагулять можно быстро. Он подумал об этой девчушке уже как о своей... А чего? Он что, хуже этих двух фраеров? Санек себе цену знал: за ним девки с фермы табуном бегали, – Сань да Сань, но никто особо не нравился, разве только Танюшка дядьки Ефрема, так ей всего четырнадцать. Но как-то он с ней вечерок погулял и под самогон спросил: ждать из армии будешь? И она сказала чисто так и откровенно: буду. Вроде бы у него невеста есть...

По новой соорудили стол, снова сели.

Санек оказался напротив беленькой, рядом с ней – длинный, а Санек подумал-то, что он, – Маринкин.

Всем торжественно разлили самогон.

Наташе тоже.

Налил Шурик.

Она прошептала, что не станет это пить, и он пообещал ей разбавить до минимума малиновым соком. И унес рюмку.

А там на кухне, тоже уже не в себе, взял и долил в рюмку "Ка – берне", видно, оставленного Мариной про запас. Попробовал – гадость страшенная, хуже, чем чистый. Подумал и сыпанул туда сахарного песка.

Шурик шепнул Наташе, что она должна выпить все сразу, а то получится, что она выпендривается. А он ей все разбавил, – просто сок с сухим смешал.

Зачем Шурик спаивал Наташу, он и сам не знал. Привык, что девушки с ним всегда напивались и тогда становилось все просто и доступно.

Итак, все выпили.

И подняли визг: визжали Алена и Наташа.

Алена – потому что была в восторге и пьяна, Наташа, потому что не ожидала, что "сок" так обожжет горло и сразу ударит в голову.

Марина выпила молча, достойно.

Хачик с уважением посмотрел на неё и обратившись к Саньку, уважительно сказал: действительно, чистый, как слеза ребенка.

Санек даже покраснел от похвалы.

Налили по второй.

Наташа забормотала, что не будет, что Шурик её обманул, налил ей какой-то дряни, пусть сделает, как обещал: чуть-чуть самогона, а остальное – сок, она попробует.

Выпили по второй. И тут началось!

Алена вопила, что ей нужен Шурик, что он вылитый Ален Делон, которого она обожает...

В полной ярости Хачик схватил её под мышки и уволок из картиры.

Наташа, обезумев, признавалась Шурику в любви.

Марина помрачнела и ушла на кухню.

Санек ухахатывался над компанией: так нажраться с двух-трех рюмок самогона! У них в Супонево мужики по бутылке на брата и ничего, вот когда вторую, – тогда быть и поножовщине!

Шурик слушал Наташины признания, которые становились все непонятней и под их журчание уснул, сидя на стуле, свесив свою уже не очень красивую голову набок.

А Наташа, среди самого сложного любовного пассажа, почувствовала, что помирает. Не фигурально, а по-настоящему: куда-то уходило сердце, волчком кружилась голова и весь белый свет, к горлу подступала такая тяжелая тошнота, которая, казалось, задушит её.

Она застонала.

Шурик, естественно, не услышал, а Санек спросил.

– Ты че?

Ответить она не могла, и снова жалобно застонала.

Ей хотелось пить, пить, пить, но сказать она не могла.

Санек дело знал.

Пошел, налил воды из-под крана. В кухне базарили Маринка с бабкой. Он им сказал еще.

Да бросьте вы базарить, чего вам не хватает.

Маринка безумно посмотрела на него (тоже нажралась!).

– Ты мне Шурика пошли, слышишь?

Бабка заворчала.

– Проститутка, новый пришел, – ей подавай. Да уйду я, уйду. – И потихоньку побрела в холл.

– Наташке твоей худо...

А-а, – не поняла, видимо, Марина. – Давай сюда Шурика, быстро!

Санек с водой ушел.

Наташа уже сползла с кресла и мучительно, со стонами, пыталась выблевать тяжелый ком, застрявший у неё где-то в груди, горле, легких, она не знала где, но чувствовала, что ей ничто уже не поможет.

Сознание еле теплилось.

Санек дал ей воды, которую она всю пролила, так как и не видела стакан толком и удержать не могла.

И он вдруг понял, что с Наташей совсем плохо. Она стонала и дергалась.

... Тьфу ты, что делать-то?

Санек решил оттащить её в ванную, а там – под холодную воду.

Парень он был здоровый, взял на плечо обвисшую Наташу, которая тут же, от состояния головой вниз, наконец-то выблевала ком. Санек только матернулся, увидев, во что превратилась его рубашка.

Он наклонив Наташуе над ванной, пустил душ.

И тут Наташу прорвало. Ее рвало так, как никогда, даже во время дизентерии.

Санек был доволен: сейчас у неё все выйдет, и она будет как новенькая.

Наташа вдруг забормотала.

– Шурик, миленький, ты такой хороший, такой...

Коротенькое её сиреневое легкое платьице задралось и стали видны тоненькие сиреневые трусики с кружавчиками.

Саньково мужское естество восстало.

Тем более, что он и не подумал, что она обращается не к нему!

Конечно, он хороший, волок её на спине, воды носил, жизнь ей, можно сказать, спас. Кому она была нужна? Остановилось бы сердце и каюк. А трусики шевелились, ножки елозили...

Санек трясущимися руками распоясал джинсы, достал то, чем он гордился, да не сам придумал, – девки говорили, и стянув сиреневые трусики, совершил свое мужское дело вместе с воплем Наташи.

– Ты че? Ты че? – Разгорячась и ещё не закончив свой труд, бормотал Санек. – Ну, ты че?

Она рыдала, тряслась, он зажимал ей рот рукой, – и наконец с воплем кончил. А когда вынул гордое свое естество, то увидел, что оно все в кровище...

Вот так! Эта пичуга ещё и нетрахнутой оказалась. Разве мог он подумать, что у Маринки может быть такая подружка? Мать честная, что теперь делать-то? Наташа все висела на ванне, всхлипывая и обращаясь к Шурику, говорила, что ей больно, больно. Она, конечно, не в себе.

Санек выкрутил ей мокрые волосы, обтер растекшуюся краску с лица, так она стала ещё милее и моложе... А уж бледная! Хорошо, что кровь пролилась в основном в ванну, платье оказалось незамаранным, ноги Санек ей отмыл, с пола все стер, ванну горячей водой промыл. Все было чисто, только платьишко на Наташе было мокрое.

Тогда Санек, вздохнув, проложил сухое полотенце под мокрое платье и тихонько приоткрыв дверь из ванной, провел Наташу в комнату, уложил на тахту и, как хорошо поработавший труженик, зхрапел, в уголке на ковре.

На кухне разыгрывалась другая сцена. Там, со знанием дела, стоя, дама (Марина), опиралась на подоконник, кавалер (Шурик), навалясь на нее, трахались.

Шурик проснулся и пошел бродить по квартире, так как в комнате никого не оказалось. Ванная была закрыта изнутри, он пошел на кухню.

Там, у окна, с сигаретой в руке, распахнув прозрачный коро – тенький халатик, стояла хозяйка дома.

Шурик же мужчина! Даже если он совсем слабо соображает после выпитого...

Он пошел на нее, как вамп, расстегивая штаны и бормоча.

Какая прелесть, богиня (это он не забыл. Слова сами выскакива-ли в нужный момент)...

Все свершилось к обоюдному удовольствию, разве что слишком коротко, на что Марина поморщилась, а Шурик сказал, что пьянство не способствует, но что он себя реабилитирует, и очень скоро, потому что Марина – класс.

– А как же Наташечка? – Спросила Марина.

Шурик покривился, пожал плечами и махнул неопределенно рукой, что, видимо, означало, что то была ерунда, а он привязан теперь к Марине, что и доказал.

Пойду полежу чуть-чуть, а потом...

И он сделал зверское лицо, должное означать страсть.

Придя в комнату, он удивленно заметил, что она вовсе не пуста.

На ковре выводил дикие рулады Санек, а на тахте раскинулась Наташа,разбросав ножки и оголив бедный бледненький животик с кучерявой золотистой грядкой. Трусиков на ней почему-то не было (их выбросил Санек, чтобы скрыть следы преступления).

Быстрое соитие с Мариной, которое как-то плохо помнилось Шурику,однако, возбудило его...

Шурик лег рядом с Наташей и стал шептать разные-всякие, но более осмысленные слова, чем с Мариной.

Он гладил её, целовал, и она ожила.

Увидела над собой Шурика, залилась слезами, обхватила его за шею... И что же? Мог Шурик устоять? Нет.

Он довольно долго любил её, она отвечала как-то слабо, больше слезами (от счастья?) и стонами (от страсти?) и закончил Шурик не так, как с Мариной: он вытянул из кармана чистейший синий платок и утопил в нем своих детей.

Так закончилась вечеринка.

Наташа очнулась рано и в безумном состоянии.

Болела голова, даже не так: она была как нарыв, который вот-вот оторвется, мутило, тянуло рвать, но она сдерживалась.

Во рту было сухо, будто она всю ночь жевала наждак.

И ещё напасть: тянуло внизу живота и саднил передок, как будто бы и там побывал наждак.

О доме она не стала думать, потому что знала, что большего проступка она совершить не могла: не придти ночевать и не позвонить. Хорошо, что она сообразила сказать, что идет не к Марине, а к девочкам в общежитие. Пытаясь приподняться, она поняла, что у неё болит все тело, – каждая косточка.

Боже, она не может вспомнить, что вчера было! Наверное, что-нибудь ужасное, раз она так отвратительно себя чувствует. С т С трудом, но все же вспомнила беседу с Хачиком о каких-то шикарных перспективах... Так. Приехал какой-то противный парень, привез что-то очень страшное, какое-то питье.

И тут все закрывала тьма.

Она осмотрела комнату.

Где Шурик? Шурика не было. Он проснулся ещё раньше Наташи,кое-что вспомнил, что-то нет, но счел за лучшее убраться по-английски и, пожалуй, больше здесь не появляться. Ему не нравился его носовой платок, явно со следами крови, хотя это вполне могла быть обычная женская элементарщина, но... От греха одальше и Шурик выполз из "такой" квартиры. Подальше.

Итак. Шурика не было, а в углу спал на ковре этот противный парень, храпя, как кабан.

Наташа села на тахте.

... Но что это? Она без трусиков? Где они? Почему она их сняла? Трусиков нигде не было видно. Надо их найти!

И тут краем сознания она начала понимать и даже припомнила совершенно страшную вещь: она была с Шуриком ТАК!

Это совсем подкосило её, и чтобы не разреветься в голос, она заткнула кулак в рот и тихо подвывала, как раненый зверек.

... Домой. Бежать. Никого не видеть. Ей надо бежать. Домой. К маме.

Ведь говорила же мама...

Наташа залилась слезами.

Она сползла с тахты, иначе не могла, еле поднялась на дрожа – щих ногах, и приоткрыла дверь в холл.

... Слава Богу, что не видно Марины и Шурика!

Тихонько, как могла, она прошла ко входной двери и с ужасом подумала, что никогда не откроет чужую дверь... Но дверь оказалась приоткрытой (это Шурик, убегая, не закрыл ее).

Такси она нашла быстро, кожа сиденья захолодила голую попку, и она снова заплакала, но тут же заставила себя перестать.