Текст книги "Девственница"

Автор книги: Ксения Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Васильева Ксения
Девственница

КСЕНИЯ ВАСИЛЬЕВА

ДЕВСТВЕННИЦА

(роман в двух частях)

Конец 70-ых. МОСКВА

Шестнадцатилетняя Наташа шла по мелким весенним лужицам и была счастлива: наконец-то мама купила ей модные туфли! Эфэргэвские, темно-зеленые, они были хороши до обалдения! Настроение у Наташи было класс: она шла в кафе Дома Журналистов на свидание со своей новой знакомой, Мариной, – с самого телевидения!

Марина очень нравилась Наташе. Она была такая хорошенькая, веселая, все и всех знала и обещала познакомить Наташу, с кем та захочет, – из актеров и режиссеров.

Марины у Дома ещё не было, и Наташа, тряхнув золотой гривой, смело прошла мимо двух тетенек, которые сидели на входе и требовали пропуска. Они ей даже слова не сказали! А она, войдя в Дом, не знала, куда идти, но попала сразу в кафе. Везуха!

Тут она и подождет Марину. Но несколько смутилась, оглядев кафе. Она-то думала, что здесь шикарный зал, тихая музыка, притемненный свет и танцующие пары... А было-то всего маленькая коматка, несколько столиков, бар, около которого толклись непрезентабельные мужчины.

А столики! Залитые вином или кофе, с блюдцами-пепельницами, полными окурков...

Она, наверное, попала не в то кафе! Но Марина найдет её и они пойдут в "то". А сейчас она посидит за каким-нибудь самым чистым столиком и будет ждать. Ведь не обманет же Марина, она не такая.

Наташа уселась за столик, где было менее грязно.

... А вдруг Марина не придет?.. Ужас! Может, пока выпить кофе?

Существуют тут официанты? Или надо идти к бару?

Наташа не решилась идти и сидела за столиком уже на грани слез. Противная Маринка! Чем она Наташе понравилась? Вся такая свободная: курит, пьет, обо всем знает, работает на телеке, дед – знаменитый профессор, живет на Горького в "Хрусталке"... Подумаешь! У Наташи папа из-за границы не вылезал, шмотья им привозил, ну и что? И мама – врач, вон сколько народу к ней на консультации ходит! И квартира у них – три ком-наты, а как обставлена: стенка, кресла, иностранный телевизор!

И вдруг услышала смешок, легкий такой, не насмешливый.

Мужской.

Наташа вспыхнула и подняла глаза. За её столик садился моло дой мужчина, даже, скорее, парень, и, как ей показалось, очень красивый. Вылитый Дин Рид. Те же большие глаза, волнистые длинноватые волосы, широкие плечи, и море обаяния (как говорит мама о ком-нибудь симпатичном).

Наташа замерла.

Он спросил потрясающим хрипловатым голосом киногероя, причем иностранного.

– Простите, не помешал?

– Помешал, – не успев подумать, повторила Наташа его последнее слово и поняла, что надо сказать что-то еще, чтобы не выглядеть совсем уж балдой. Сейчас придет моя подруга.

– Я тут же исчезну, – улыбнулся "Дин Рид", а в глазах его появилась печаль.

Наташе вовсе не хотелось, чтобы он исчезал, и она сказала,что до прихода подруги место свободно.

"Дин Рид" засуетился. Откуда-то привел тетку с тряпочкой и даже подносом. Заставил её протереть стол, сунул ей какие-то деньги и что-то сказал.

Через пару минут тетка притащила бутылку вина, кофе, три рюм ки, мороженое в вазочках и пачку шикарных сигарет "Мальборо".

Наташа внутренне охнула: кто же он такой? Знаменитый журна – лист? Поэт? Но так как ни журналистикой, ни поэзией она не интересовалась, то не могла и придумать, кто он.

Брезжили: Вознесенский, Рождественский, Евтушенко, но "Дин", конечно, не был ни одним из них, потому что они хоть и поэты, но страшненькие.

... Надо будет просмотреть книжки из их библиотеки, которую для неё собирала мама и до которой дочь ещё не добралась. Наверняка, найдет там этого "Дина".

Размышления прервал его голос. Если бы Наташа знала слово сексапильный, – она бы поняла, какой это голос. Но она пока не знала этого слова.

– Вы позволите предложить вам рюмочку "Хванчкары"? Прекрасное вино, я его очень люблю. Рекомендую. А ваша подруга запаздывает...

И Наташа, как со стороны, услышала свой ответ (ну и ну!).

– Я с незнакомыми не пью.

"Дин" опять издал тот же смешок, – веселый, легкий, мягкий.

– Так давайте познакомимся. Александр, Шурик – для друзей. А вас зовут?..

Он так мило взглянул на нее, разливая меж тем по рюмкам вино,что она пошла на поводу, как овца.

– Наташа. Хотя я совсем не собираюсь с вами знакомиться.

– Вы милая формалистка. – Улыбнулся Шурик, – мы уже знакомы, и это непреложный факт. А "Хванчкара" – отменное вино. Когда я бываю у друзей в Грузии, они заготавливают мне его ящиками...

– Ящиками? – У Наташи чуть глаза не выпали из орбит. Может быть, он просто пьяница, а никакой не журналист или поэт...

Шурик опять улыбнулся своей обаятельной белозубой мальчишес – кой улыбкой.

– Не пугайтесь, Наташенька, я приезжаю туда минимум на месяц, а в ящике – четыре бутылки. Не бойтесь. Я не окончательно плохой человек.

И если Наташа ничего не могла понять в "Дине" – Шурике, то

Шурик прекрасно в ней разобрался: цветочек маменькин, мидинеточка, лет шестнадцать от силы и глупа. Наверное, никогда не поумнеет, но хороша необыкновенно.

А Наташа внутренне металась: она не знала, как себя вести, – таких знакомых у неё не было. Да и откуда им быть?

– Ну, так выпьем по чуть-чуть, чтобы вы, Наташенька, не грустили, а?

(Вот, уже заметил, что она не в себе, ох, скорее бы пришла Маринка!)

Он посмотрел ей в глаза (она опять покраснела!):

– Чокнемся?

Они чокнулись и выпили. Вино и вправду было очень вкусное.

Наташа, конечно, не первый раз пила вино, мама наливала ей рюмку, когда приходили гости и все садились за стол, но то вино, мамино любимое, было слишком сладким, – Наташе оно не нравилось.

– У меня сегодня изумительный день, – (и у меня, и у меня, думала радостно Наташа), – я чувствовал это с утра (и она, она!). Я познакомился с самой очаровательной девушкой Москвы и Московской области. Да что там! Мира! Вселенной! Мы сидим, пьем чудесное вино, ваша подруга, к моему счастью, опаздывает. И еще. В институте я сдал одну очень серьезную работу, наверное, потянет на изобретение, я учусь в МИРЭА, знаете?

"Ах, он студент! Это же замечательно! И уже изобретение есть!" – А что такое МИР – ЭА?

– Не знаете? Ну и не забивайте вашу прелестную головку всякой ерундой. Вам вообще ничего не надо. Сидите и улыбайтесь. И все мужчины будут валиться вам под ноги, как подкошенная трава, клянусь! Давайте выпьем за вашу красоту и неимоверную юность!

Наташа выпила и эту рюмку, смутно ощущая, что мысли путаются, свет расплывается, а сама она, действительно, только и делает, что улыбается и улыбается, и хорошо, что ничего не говорит, а то бы наверное несла ахинею, как выражается мама. И все-таки не выдержала.

– Шурик, а почему вы без девушки, если у вас сегодня такая удача?..

Шурик закручинился.

– Может быть, вы, Наташенька, не поверите... Но у меня нет девушки.

– Как это? – Искренне удивилась Наташа.

– Так. Я не нашел свой идеал, – заявил Шурик, снова наполняя обе рюмки, – теперь я думаю, что это к счастью.

– Почему? – Спросила Наташа, глуповато и искренне.

– А вы не понимаете?

Шурик посмотрел на нее: неужели же она настолько тупа, что не понимает, – он к ней клеится.

– А какой у вас идеал? – Спросила Наташа (это она придумала вопрос, кажется, вполне приличный для беседы).

... "Вы", – немедленно сказал бы Шурик другой девушке, побойчее, посовременней и, конечно, постарше. А тут ведь скажешь так, а завтра в загс препроводят мамочки, бабушки, тетушки. Нет. Так он не скажет, не такой он лох.

– Знаете, Наташенька, – начал он импровизацию, – сейчас все де-вушки, почти все, – подчеркнул, давая понять, что Наташа к ним не относится, какие-то неромантичные, практичные, неинтересные. Поговорить с ними не о чем. Вот с вами мы только познакомились, а сидим и замечательно болтаем... Конечно, у меня много знакомых, но ни одна из них... У меня идеал Тургеневская девушка, – романтическая, беззаветная, очаровательная...

Он взял её тоненькую ручку с длинными наманикюренными ноготками и приложил к своей щеке.

Щека была мягкой, гладкой, нежной.

Наташа хотела отдернуть руку, но замерла.

Шурик вдохновился.

– Вот, смотришь на вас, Наташенька, и чувствуешь не только восхищение, но и благоговение. Вы, как цветущая ветка яблони (Шурик был из тех "нахватанных" эрудитов, которые наспех, через строчки в прочитанных книгах улавливали что-то интересненькое, могущее сойти за собственное изречение).

Наташа таяла, как снежок в ладошке, хотя где-то вдалеке, может, у мозжечка, брезжили мамины слова о недоверии к мужчинам (сколько раз мама говорила ей, что парни действуют именно так: комплименты, выпивка, поцелуйчики и... Это – стереотип мужского поведения. А потерять самое дорогое, что ценно в девушке, – девственность, – это сродни катастрофе).

Не верю я вам, никому вообще не верю, – вспомнив маму и испугавшись, пробормотала Наташа.

– Вас обманывали? – Удивился Шурик. – Не может этого быть!

– Никто меня не обманывал, – обиженно заявила Наташа.

... Да, никто тебя не обманывал, конечно! Раздраженно подумал Шурик. Мамуля с бабулей напели! Поднадоел ему этот инфантильный пупсик, пусть, пожалуй, идет своим путем! Хотя жаль, – хорошенькая до беса.

Шурик собрался было уже откланяться как-нибудь элегантно и отбыть в местечко повеселее и попроще, но посмотрев в эти невиные глазки с длинными подкрашенными ресничками, на этот блистающий светлый лоб с выбившейся волнистой прядочкой, подумал: телефончик все же стоит прихватить, мало ли...

– Знаете, Наташенька, мне надо бежать домой, у меня там два цербера: нянька, ещё с маминого детства живет у нас, и сама маман – профессор, ух! Они меня уже с собаками ищут. Но телефон я у вас попрошу. У меня много знакомых актеров, режиссеров, скоро две премьеры: в Ленкоме и Современнике, пойдемте в театр?

– В театр? – Повторила Наташа, несколько ошеломленная быстрой сменой событий. Театр! Мама считает, что в театр ходить нужно, и когда приглашают в театр – это хорошо и прилично.

– Лучше в Ленком... А телефон мой такой...

– Обязательно в Ленком, – сказал Шурик, пряча записную книжку в карман.

И тут Наташа увидела Марину.

Как же она ей обрадовалась!

– Марин! – Крикнула она, и Марина увидела её и красивого парня рядом, явно с Наташей.

... Ничего, одобрительно подумала Марина и походочкой-походкой пошла к ним.

... Ничего, подумал и Шурик и удивился этой дружбе, потому что Марина была того класса девочка, которые хорошо были известны Шурику.

Наташа прямо-таки бросилась к Марине.

– Вот, Марин, познакомься, это Шурик, – и никак не могла сообразить, что ещё нужно сказать.

Помог сам Шурик.

– Я немного развлек вашу подругу, Марина. Она в одиночестве скучала, но проскучала бы, конечно, совсем недолго, тут полно всякой шушеры.

"... А ты-то сам не шушера? Только шушера одетенькая и с виду приличная" – подумала Марина. Она таких тоже знала преотлично. "Надо будет присмотреться, как у него с бабками, а то гнать в три шеи".

Она окинула стол. "Так. "Хванчкара", мороженое, "Мальборо", зажигалка фирменная... Набор – ничего, – Марина усмехнулась – разберемся."

Шурик, усаживая Марину, заметил жестковатый её взгляд, – мо-жет, она не так проста, как показалось? Отметил, что вино ещё есть, кофе не выпит... Обойдутся. В кармане у него оставалась мелочевка.

Марина присела за стол, Шурик взглядом спросил: налить вина?

Она ответила так же. Он налил, она выпила залпом, закурила, и расслабленно откинулась на стуле.

... Сейчас она покажет этому мальчику, кто есть кто, так сказать, who is who.

Прости, Наталь, что опоздала, режиссер попался дрянь, – все ему не так и не то. Один заслуженный – барахло, другой заслуженный ещё хуже, молодняка не надо, великих стариков на дух не принимает. Надоел!

Шурик навострил уши: режиссер! Значит, или кино, или телек, а она, видимо, ассистент, а может, второй режиссер. Интересно!

Он смертельно, втайне, робко, до самоуничижения, обожал артистов, киношников, художников, писателей – богему. И никаким боком к ней не принадлежал.

– Кино? – Спросил он устало.

– Нет. Телек. Хуже кино в сто раз, – ответила Марина точно так же равнодушно и устало.

– Телек не знаю, а вот с кино имел дело, – продолжил Шурик, беря сигарету и ожидая реакции.

Реакция последовала со стороны Наташи. Она в сотый раз за этот вечер вспыхнула, зарделась и в сотый раз поблагодарила судьбу за удачно не пришедшую вовремя Марину и многие случайности, которые привели её к знакомству с Шуриком, необыкновенным и прекрасным.

– Ну, если вы – профессионал, то можно у нас подработать. Я вот Наталью перетянуть хочу, пусть у нас своим визажем занимается. – Небрежно кинула Марина.

Наташа смутилась страшно, она не знала такого слова и хотела пояснить, что учится на парикмахера, но, увидев молниеносный взгляд Марины, заткнулась.

Ответила Марина.

– Ну да, она у нас в спецучилище этому искусству учится.

У Шурика головенка пошла кругом: какие девушки! Класс! Хорошо,что он сегодня заглянул сюда. Но вот сейчас надо уходить. Время. Нельзя ничего "пере".

С улыбкой и шутливо-грозным: я от вас не отстану, – Шурик удалился.

*

После ухода Шурика Марина и Наташа некоторое время молчали, допивая кофе: каждая переживала новое знакомство в силу своей натуры и прочего.

Наташа просто и ординарно влюбилась: с первого взгляда, с первого слова, и уже наделяла Шурика всеми достоинствами, какие содержала в памяти её маленькая головка.

Марину же интересовал другой, меркантильный момент. Насколько Шурик денежный и все ли вранье в его трепе о кино. Марина сама была с амбициями и считала, что ассистент режиссера, – это не потолок, при ее-то энергии и красоте. И уме, кстати.

– Ты как его подцепила? – наконец спросила она Наташу.

Та расстроилась и немножко обиделась.

– Я его не цепляла. Он сам прицепился. Я даже знакомиться с ним не хотела.

... Так оно и есть, подумала со смешком Марина. Увидел одинокого херувимчика и решил, что дело быстро сварганится, а тут она, Марина, защитница дурочек и убогих.

– Ну ладно, ладно, не обижайся. Так говорится. Ты хоть знаешь, кто он и что?

Наташа обрадовалась, что может поговорить о Шурике и, торо – пясь, рассказывала, что поведал ей он.

– Не густо... – протянула Марина.

... Вот только – что брехня, а что правда? Последнее время ей попадались все какие-то несамостоятельные, ничтожные прилипалы. Приходилось не роман крутить, а поить, кормить и предоставлять ночлег. Естественно, с бесплатной девушкой, так их растак! Чаще провинциалы, которые приезжают в Москву, чтобы сразу в кино или на телек. Так их и ждут! А ведь устраиваются! Как, – неизвестно. Взятки, что ли, дают? Надоели ей мужики с жадным блеском в глазах. Но не по её поводу. А по поводу денег, славы, – то есть всего того, что составляет хорошую жизнь. А потом можно выбрать себе что-нибудь и получше Марины. Так они и делали, сволочи. И уходили они легко, легчайше: поцелуйчик в проборчик и прощай, родная, мне было так хорошо с тобой. Еще бы плохо!

Тут их разнообразные мысли прервала сиреневолицая тетка, – она завопила.

– Сколько можно повторять! В восемь закрываемся! Барышни, а барышни! Уж мужики ушли, а вы все прохлаждаетесь!

И махнула по их столику грязнущей тряпицей.

Девушки вскочили.

– Слушай, Наталь, пойдем ко мне, – зазывно блестя карими живыми глазами, предложила Марина, – возьмем ещё бутылочку и потрепемся, разберемся, что к чему. Я же тут недалеко, "Хрусталь" знаешь, на Горького?

– А мама... – Только и сказала Наташа, уже идя за своей новой подругой, которая ей так нравилась! И можно будет поговорить ещё о Шурике. Но мама... Она не любит, когда Наташа ходит к малознакомым людям, когда приходит поздно... И еще: Наташа с ужасом смотрела, как Марина энергично засовывает в висевшую на плече сумку бутылку коньяка.

Но мама была далеко, а Марина тут, рядом.

ВОТ ТАКАЯ КВАРТИРА.

Дом был действительно тот, в котором расположился магазин "Хрусталь". На тихоходном лифте с бархатными диванчиками поднялись они на пятый этаж. Дверь квартиры тоже была солидной: обтянута кожей, с глазком и блестящей старинной пластинкой, на которой вязью было написано: Профессор Ардашин.

Наташа затрепетала: у них в доме ни у кого не было такой красивой двери и такой пластинки. Может, сам Маринин дед откроет им дверь?.. (у Наташи не было ключа, мама всегда ждала её и открывала дверь, зорко оглядывая дочь).

Марина открыла дверь ключом.

Никакого профессора Наташа не увидела, а увидела в одном из кресел, в передней-холле, маленькую старушечку, которая смотрела телевизор, стоящий в дальнем углу холла. Еще там был кожаный диванчик,столик и большая ваза на полу с какими-то травами и листьями.

Наташа тихо сказала старушке: здравствуйте. На что та немедленно откликнулась.

– Здравствуйте, здравствуйте, коль не шутите. Ох, кака молодень-ка! Как яблочко наливное! И отколь ты, Маринка, таких девок берешь?

– Моя дальняя родственница, Пелагея Власьевна, – небрежно сообщила Марина и обратилась к старушке, – Пелагея Власьевна, согрейте чайник, мы кофе будем пить и прошу вас не лезть со своими беседами, нам надо поговорить.

Личико у старушки было маленькое и пухлое, в каких-то мешоч ках, как у хомячка, на плечах – старая спортивная кацавейка, на ногах обрезанные валенки. Все это никак не вязалось с дверью, домом, профессором... А старушка, видно, разозлилась на Маринино жесткое обращение. Личико её перекосилось, губки совсем ушли в рот из-за отсутствия зубов, – и странно было увидеть на этом сказочно-добродушном личике злобное выражение. Но она ничего не ответила, а павой-павочкой уплыла в дверь налево. Там, наверное, была кухня.

Наташа вошла в комнату вслед за Мариной и внутренне ахнула. Если бы у неё хватило воображения представить профессорскую квартиру, она представила бы её именно так. Но, увы, воображения у Наташи не было, – почти не было, и потому картины на стенах и фотографии господ в темных деревянных рамках, и темный шкаф с дымчатыми зеркальными стеклами, и тахта зеленого бархата (она, конечно, не знала, что это не тахта, а оттоманка – из турецкого), и ковер на полу (а у них на стенах!), и прекрасная цветная посуда, и фигурки из фарфора и книги, книги, книги в высоких, до высоченных потолков шкафах, – все это ввергло её в шоковое состояние.

Марина снисходительно наблюдала за ней, давая Наташе время опомниться. Разница в годах у них была не такая уж большая – лет пять (но пять лет в этом возрасте немало), а Марина смотрела на Наташу, как на несмышленого ребенка, в чем и была права. Она понимала, что испытывает сейчас Наташа.

Тут, – никуда не деться, – придется раскрыть Маринину тайну, которую она тщательно скрывала и которую в последнее время, улучая минутку, пыталась навязать Марининым гостям бабка её, Пелагея Власьевна.

А история началась давно, аж в 1914 году, ещё до империалис – тической или, если хотите, первой мировой войны.

Из деревни Супонево прибыла в Москву деревенская девушка Па – лашка. И была она такая маленькая-маленькая, аккуратненькая, но и фигуристая, с круглым улыбчивым личиком, ясными серыми глазками и косой в руку.

Хозяину-профессору она сразу приглянулась (по-человечески, а не как-то там нехорошо), да и ехала Палашка к нему по рекомендации родственницы, служившей горничной у самого, говорят, Пуришкевича.

У профессора (по каким-то страшенным наукам) была и другая квартира, большая, – на Ильинке, где проживала его жена, Маргарита Францевна, дама немолодая, с ихним сыном – Ильёй, а самого профессора звали Николай Ильич.

Палашка же служила только старому профессору: стирала, гото – вила, научилась по книжке г-жи Молоховец, Илья её грамоте научил.

А тут после войны случилась революция, и профессор в одно часье от такой беды помер (вот уж не стала бы Пелагея помирать с такой малости!). Мадам Францевна укатила в Париж, квартиру ту вроде бы забрали, и Илья Николаевич, тоже уже немолодой, переехал в эту однокомнатную, на Тверскую. Стал служить Советской власти, за что она и не отобрала эту кабинетную квартиру у профессора.

Долго ли, коротко, а стали Палага и Илья Николаевич вместе жить, как муж и жена вроде, только что не расписывались в загсе и не венчались в церкви. Конечно, хотелось бы Палаге этого, но он никогда о том не заговаривал, а она не смела. И так ладно: живет, как у Христа за пазухой. Хотя женщины к нему ходили. Тогда Палага устраивалась на кухне, на диванчике, и иной раз всплакивала. Женщины, конечно, были не ей чета: с гортанным хохотком,в шляпках, перчатках, все в духах. Но ни одна надолго не задерживались, и опять в свои права вступала Палага. Один только разговор у них случился интересный, это было уже в тридцатые годы,

Палага – не девочка, да и ему шестой десяток пошел.

Лежали они в постели, и Илья Николаевич вдруг Палагу обнял крепко, чего никогда не делал, и сказал. – Ты для меня родной человек, я тебя никогда не брошу, хотя бы в память о папе. Ты уж прости, что ко мне женщины приходят и ты им прислуживать должна, но я им не нужен, им мои деньги, мое положение, мое богатство нужны, а тебе, мне так думается, я сам нужен, тем более, что ни о каком богатстве ты и не знаешь.

Она действительно не знала: давал он ей деньги на продукты, на подарки да в деревню. А что там книги или картинки эти на стенах, так почем она знала, какие они. Да и вообще на них и не смотрела никогда – висят, и пусть висят. Так вот, сказал он ещё тогда и такое. – Я тебе все завещаю, запомни. Ты – моя родственница. Поняла?

Чего не понять, значит, помалкивать в тряпочку. Умер Илья Ни – колаич уже совсем старым, самой-то Палаге за шестьдесят перевалило и оказалось, что она единственная владелица этой квартиры и всего того, что в ней есть. Конечно, женского осталось немного. Илья Николаич все про книги и картины говорил, когда болел. Внушал ей: это Коровин, это Шагалка какой-то, это Левитан и разные другие. Это все, говорил, миллионы стоит, но ты не продавай. Пока жива будешь, не продавай, а начнешь помирать – сдай все в музей. Денег тебе на жизнь хватит, да ещё царские золотые у меня есть. И показал, – где.

Стала Пелагея жить одна. Скучно. И выписала из своей деревни внучатую племяшку, Маринку. Прописала её, – правдами,неправдами. Больше, неправдами. Сначала Маринка была услужливой, а старше стала, так злыдня злыднем сделалась. Да гонористая! На телек, вишь, её пристроили. А в деревне-то родный брательник остался, – Санек. Маринка ни бабку за родню не держит, ни Санька... А того даже в гости почти что не допускает. И бабку свою передо всеми в домрабки свои определила!

Такая вот история.

– По одной. – Заявила Марина, наливая коньяк в рюмки.

Наташа забормотала было что-то, но поговорить хотелось по ду – шам, и она кивнула.

– Ну, что ты думаешь насчет супермена? – Спросила Марина.

... Что думала Наташа?.. Ничего, пожалуй. А вот эмоции захлестывали.

– Ничего, – сказала она, – я ему телефон дала...

– А ты?

– Что я? – Удивилась Наташа.

– Ты-то телефон у него взяла? – Марина разозлилась за такую безмозглость: надо же – не взять телефон!

– Конечно, нет, – гордо заявила Наташа, – очень мне надо телефон брать.

Марина присвистнула.

– Теперь ищи ветра в поле! Жди, как же, позвонит он! Наивняк ты зеленый.

– А почему ты думаешь, что не позвонит?.. – Упавшим голосом спросила Наташа.

... Конечно, не позвонит. Почему она решила, что он позвонит? Какой-то девчонке, которая и слова-то толкового не сказала за вечер. Марина права никогда! И, она, наверное, заплакала бы, если б не Маринин вопрос.

– Ты что, влюбилась, что ли, до опупения?

Наташа пробормотала, что он ей понравился, – стыдно было признаться, что влюбилась за какие-нибудь полчаса!

Марина поставила диагноз.

– Все ясно. Влюбилась. А теперь ждать звонка, как у моря погоды?

Наташа с надеждой посмотрела на Марину.

– А что делать?

– Действовать надо. Конечно, отличный вариант, если он сам позвонит. Пригласить сюда, сотворить мини-компашку, выпить, закусить,как говорится, погулять, потанцевать медленные танцы...

– Почему – медленные? – Раскрыла широко глаза Наташа.

– Потому что медленные танцы – сексуальны, поняла?

Партнер чувствует тебя, ты – партнера, единое целое, искра, и отсюда безумное желание. Откуда ты такая взялась на мою голову? Ты что, медленные танцы никогда не танцевала?

– Танцевала, – опустив голову, ответила Наташа.

Марина торжествующе вскрикнула.

Уверена, что Так не танцевала!

Вдруг интересная мысль пришла ей в голову, и она вкрадчиво, спросила.

– А может, ты вообще девственница?.. Ну-ка, ну-ка, отвечай старшему товарищу. И чтоб не врать! Ну-ка...

Наташа аж затряслась от стыда. Марина угадала. Мама настолько запугала Наташу разными ужасными историями о беременных девочках,брошенных мужчинами, о юных самоубийцах, о грязных болезнях, которыми можно запросто заразиться... Короче, Наташа боялась мужчин. Однако Шурика Наташа почти не боялась, он был другой, не из маминых рассказов.

Донесся голос Марины.

Я тебя внимательно слушаю.

Наташа поняла, что соврать не посмеет и не сумеет, и выдавила.

– У меня ещё никого не было...

– Та-ак! Случай клинический.

Наташа сбивчиво стала оправдываться.

– Я боюсь, ведь всякое может случиться. И мама говорит, что если не девушка, то жених, то есть муж, может запросто бросить и ещё ославить, и вообще... И потом, все будут пользоваться и бросать, пользоваться и бросать... И ещё аборты. Мама меня предупредила обо всем, потому я и сама не хочу.

Марина смотрела на тоненький пробор в светлых длинных волнис – тых волосах, на опущенные темные густые, как щеточка, ресницы, наманикюренные пальчики, теребящие красненький шелковый шарфик,и думала.

... Да, эта самая мама абсолютно права. Поматросят и бросят,особенно такую пичугу, хорошо еще, если не влипнет! А потом пойдет череда мужиков, провались они! А там и слава, которая бежит, скачет, летит уже впереди тебя. И отказывать становится нелепо. И жениться никто из них не собирается. А зачем? Когда можно и так.

– Боишься. Ну бойся, на здоровье, всю жизнь. Сиди под подолом у мамочки. Волков бояться – в лес не ходить. Чего ж ты тогда бежала, как настеганная, в кафе? Чего выпиваешь? Боишься, а выпиваешь. Боишься, а с Шуриком знакомишься и телефончик даешь с ходу, а? Если уж бояться, как мама велит, тогда и Шурика побоку: никаких встреч, никаких бесед. А вдруг он тебя?.. Ну, ладно, не трясись.Только я логики не вижу. Или – одно, или другое. А жизнь, милая моя, это лес, как ни крути, люди – волки. Надо только овцой не быть и тогда все – хоккей. Ну, запрешься ты на все засовы, загородишься от мира, состаришься, и что?

Ты прости, но твоя мама маленько чокнутая. Теперь стыдно замуж девушкой выходить. Смотри сюда: ты выходишь замуж. Ты девушка. А он оказывается импотент или хуже – голубой, или развратник-садист? Как тогда? Что тебе скажет мама? (Наташа сидела, как пришибленная. Сейчас она думала, что права Марина. А когда говорила мама, она думала, что права мама... Она потянулась за сигаретой...

– Нет уж! Чтобы меня обвинили в развращении малолетней? Никаких сигарет!

Марина вытянула сигарету из дрожащих Наташиных пальцев. Пос – мотрела на неё и вдруг сжалилась.

– Ладно, возьму грех на душу, кури. Легче станет – оттягивает. Только ты сразу не вдыхай полным горлом, а так, тоненькой струйкой, потихоньку, медленно...

Наташа взяла сигарету и стала истово учиться курить. Поти – хоньку вроде бы получалось, но голова кружилась.

– Мариш, а ты? Как ты живешь?

Я? – Марина небрежным жестом стряхнула пепел в пепельницу, курила она много. – Я, – не девственница, чему рада. У меня были мужчины... Да ты не багровей, ничего ужасного в этом нет. Мне было хорошо с ними, им со мной. Я им благодарна и, надеюсь, они – мне. Замуж я собираюсь нескоро, – погулять ещё охота, – и она повторила, – главное, чтобы слава худая не шла. Мужики хуже баб, любят трепаться о своих победах, сплетники!

Надо домой, надо срочно домой, думала Наташа. У Марины красиво, но ей хочется в свой дом, к маме... А потом остаться одной и обо всем, что произошло, долго думать. Скорее домой!Но тут раздался телефонный звонок, Марина взяла трубку. И тут же сделала огромные глаза.

– Да, узнаю. Шурик из Дома журналистов. А у вас голос особенный.Как вы на меня вышли? А-а... Да, она была у меня, только что ушла.

... Как? Это САМ Шурик? Разыскивает ее? Вот тебе, Мариша, и "никогда"! А Марина говорила.

– Зачем в кафе? Там довольно противно стало и закрывают рано. А не лучше ли у меня, например? Я живу на Горького, в "Хрустале", знаете? Вы на Академической? Отлично. Перезвонимся в ближайшее... Ну, или вы ей, или мне. Или мы – вам. Записываю... До встречи. Чао.

Марина торжественно положила трубку.

– Позвонил сам! Значит, заинтересовался. Тебе позвонил, мамаша твоя сказала, что ты у меня и дала телефон. Что же это она нарушает свои правила?

Наташа сама была удивлена, что мама дала незнакомому человеку телефон Марины. Но у Шурика такой голос!

А Марина уже строила конкретные планы.

– Позову Хачика с Аленой, они ничего, свои люди, для антуража, а может, ещё кого-нибудь, чтоб не думал, что ради него собираемся. К Шурику твоему присмотрюсь, разберусь, что за птица, я – челоек опытный.

ШУРИК, КАК ОН ЕСТЬ.

Маман уходила в институт на полчаса раньше Шурика – так она считала! Шурик при ней вставал, надевал халат, суетился, мылся, причесывался, давая понять, что вслед за маман он улетит, как быстрокрылый самолетик, на учебу, в ненавистный МИРЭА. И как только за маман закрывалась дверь, он валился на тахту.

Шурик не все наврал Наташе: и нянька была, и маман-профессор, но отношения были другими, чем те, что обрисовал он девчушке.

Няньку Катю он вовсе не боялся, да и обожала она его так, что все ему прощала, покрывала все его грешки, правда, старалась вывести Шурика на путь истинный и праведный, что, конечно, у неё не получалось. Он по-прежнему оставался для Кати "маленьким Сашунечкой", а что с ребенка спросишь? Как и мадам профессор оставалась для неё Лидонькой, как бы старшенькой сестрицей малого братца. Но хоть Лидонька и была женщина положительная но уж больно Лидонька была суха и неласкова. А с Сашунечкой, – ну прямо как железа!

После ухода маман Шурик крикнул Кате, чтобы тащила ему в ком-нату кофе, пирожки, сигареты и пепельницу.

Катя тут же все принесла и встала у порога с горестным видом.

Начинался час воспитания.

– Сашунечка, ты бы пошел в институт, мальчик. Мама-то чегой-то заподозрила, говорит, проследи за ним, чтобы пошел... А ты вон, в коечку да с бутылкой (она заметила около Шуриковой тахты бутылку вина и огорченно покачала головой).

Шурик со вкусом глотнул из бутылки, закурил сигарету и растя – нулся поперек тахты.

– Катя, у меня сегодня свободный день и вообще, я пишу работу дома, очень серьезную, мне надо все обдумать, а вино, так, ерунда, для бодрости духа. Разбудила ты меня когда? В семь? После этого я метался как ошпаренный козел перед маман.