Текст книги "Не ходи в страну воспоминаний (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Я догадываюсь.

– Так вот, это были заговорщики. Ты же читал или видел в кино про историю, что рядом с королями всегда есть заговорщики?

– Да. А как это, – я король? Мне мама с папой ничего не рассказывали…

– Они тоже король и королева, только не совсем догадываются об этом. Большинство людей вообще не замечают этого, просто живут и тратят свое наследное богатство. И ты бы потратил, дожив до глубокой старости, но кое-кто тебе помешал.

– И у меня есть королевство?

– Было. Теперь нет. Я же говорю, тебя свергли. На трон тебе не вернуться никогда в жизни.

Что-то волшебное уплывало у Георга из души. Только появилось открытие, что он, оказывается, король, а теперь эта девушка сказала, что нет.

– Виновников ты приказал посадить в темницу.

– Я?!

– Да, ты сам. Сейчас мы на них посмотрим, и может быть… – она замолчала, прикусив язык.

– Что? Что может быть?

– Мы пришли, Георг. Доставай ключ.

– Какой ключ?

Он только сейчас заметил, что тропинка уперлась в невысокое здание из белого кирпича, где почти во всю высоту и ширину стены, огромной аркой, как перевернутый щит, зияли ставни двери.

– Ты слишком часто переспрашиваешь. Он у тебя в кармане, посмотри. Всегда хранишь его рядом с собой, как зеницу ока, а теперь хочешь меня убедить, что и не знаешь ничего о ключе.

Большой, длинной во всю его ладонь, ключ и вправду нашелся. Новенький, блестящий тусклым медным цветом. Он разглядел его получше у висячего фонаря, – заковыристый, как ветка старого дерева.

– Это он?

– Он. Открывай сам, мне не положено.

Вскинув глаза на широкие створки, Георг поискал скважину. На свежем, не так давно поморенном дереве, были еще видны следы рубанка, и оковка этих полуворот-полудверей была из начищенного металла, с новыми заклепками петлями, да и кольцевые ручки слепили серебряными искрами. Скважина тоже нашлась, – точно посередине.

Повернув лишь раз, дверь со щелчком и без скрипа отошла в сторону, и Оливия с Георгом вошли внутрь. Помещение темницы было похоже на помещение храма, в котором мальчишка был однажды, – длинная зала, впереди что-то вроде алтаря, только здесь, по бокам, высились стрельчатыми арками пустые ниши. В каждой из них стояла скамья, на полу валялись цепи, прикованные к стене, и миска. И больше никого не было, – никаких узников. Ниши не отгораживали даже решетки.

– Это так важно? – осмелился переспросить Георг.

– Да, – Оливия кивнула.

В свете трех развешанных фонарей, девушка стала казаться мальчику совсем не от мира сего. Очень сосредоточенная, вооруженная, с поджавшимися губами, – собранная, как для внезапной атаки. Даже костюм ее немного ощетинился лоскутками ткани и чешуйками металла у подбородка. Георг разглядывал ее, решив спросить ее как-нибудь потом: эта рваная кольчуга на шее, – одежда, или ее собственная кожа?

– А где заключенные?

– Сейчас появятся, – и сделала шаг назад, – будь готов.

Внезапно испугавшись, он тоже попятился.

– Нет, а ты должен остаться.

– Один?! Здесь?!

– Не один, малыш, но я в стороне. Мне вмешиваться нельзя.

Теперь уже, не смотря ни на какое одеяние, Георгу стало холодно. От страха. Он оторвался взглядом от оруженосца и стал хаотично вглядываться в пустые проемы. Вот как выскочит оттуда чудовище, что он и увидеть его не успеет, и сожрет его. Он и без этого страдал от своей немощности, а теперь вдвойне почувствовал ее, и осознал, какой он на самом деле маленький и болезненный, что ничего он не сможет сделать, даже побежать. Ноги от слабости приросли к каменному полу.

– Оливия!

Но та не ответила.

– Ваш сын самый выдающийся ученик в школе, – раздалось сзади, и Георг, обернувшись, узнал своего учителя. А рядом стояла мама, и он сам, – наша гордость и надежда на победу в летних соревнованиях.

В желании крикнуть, он только открыл рот, но не издал не звука. Все трое, как еле видимые призраки стояли в стороне, и освещал их не свет каземата, а те далекие школьные лампы под потолком, одна из которых так долго трещала после нагрева, пока ее не заменили. Угадывать-то было не нужно, – он прекрасно помнил этот день, когда переполнялся гордостью сам за себя, и купался в родительской похвале, уверенный, что он обязательно выиграет соревнования. Он бегал со скоростью кометы, и никто во всем городе, ни один его сверстник, не мог его обогнать ни разу.

– А ничего, что он пропустил две недели занятий?

– Он уже догнал программу, он смышленый мальчик. Нам очень нужно его участие.

– Мне необходимо еще посоветоваться с врачом, все-таки всего несколько дней прошло, как его выписали. Можно ли нагрузки?

– Георг, – учитель опустил взгляд на него, – если что ты готов посражаться за то, чтобы имя нашей школы зазвучало на всю страну? Я освобожу его от всех уроков, только бы готовился, тренировался. Ну?

Мама колебалась, а сын смотрел на учителя. Георг и это помнил, – что в ту минуту больше всего на свете хотел оправдать его надежды. Чтобы школа гордилась, и чтобы учитель гордился, потому что тот всегда выделял его среди других учеников. Он обязан был участвовать!

– Ничего страшного не произойдет, уверяю вас, – учитель продолжал гнуть свою линию, – сейчас это только пойдет ему на пользу. Физическая активность позволит быстро войти в привычный здоровый ритм, да и какие же это нагрузки? Легкая гимнастика, разминочка. Пара пробежек в день, и все, – а дальше домой и никаких уроков. Вы уж последите за его питанием.

– Ладно, – согласилась мама с улыбкой, – убедили.

– Георг! – тот снова зычно призвал мальчишку, – на тебя уповаем!

И растаяли. Георг с застывшим звоном в ушах смотрел на фонарь, – где секунду назад еще виднелся учительский профиль. Это была не пара пробежек, это были кроссы по стадиону для достижения определенного результата, а потом для закрепления его. Он гонял его изо дня в день, так что к концу каждой тренировки Георг падал в стриженый газон лицом вниз от изнеможения. Едва почувствовав, как прилив ненависти снова заполняет его, Георг услышал другой голос, уже с другой стороны.

– Обычное недомогание… – протянул скучный ленивый тон, – все показатели в норме… вот вы, мамаша, панику развели. Здоров ваш мальчик.

Врач прямо по плитам делал шаги, оставаясь недвижимым. И снова тут же была мама, – в темно-зеленом платье. Ей как раз его недавно отец подарил на день рожденье, они вместе ходили выбирать. Уже давно, но это он тоже помнил. Как по подсказке, в поле зрения снова появился он сам, идущий позади матери в нескольких шагах.

– Ну, одышка, ну слабость, – гундел доктор, просматривая свои бумажки на планшетке, – аскорбинку попейте, отдохните. Вы говорите, у него совсем недавно соревнования прошли? Так что ж вы хотели?..

– А кардиограмму вы сделали? Он иногда жалуется, что у него в груди колет.

– Показатели в норме, идите домой, мамаша, работы много. Если хотите, я вам справочку выпишу, чтоб от уроков денька на три освободить. Отдохнет хорошенько и все пройдет.

– Да, выпишите.

Георг закрыл глаза. А когда открыл, увидел перед собой окно. То самое, на которое он смотрел в течение двух долгих зимних месяцев. Даже снег за стеклом шел.

– Это ты виновата… – свой собственный голос не узнал. – Это ты виновата…

Рядом с окном появилась больничная койка, снова он и снова мама, сгорбленно сидящая рядом на стуле.

– Не надо было меня рожать. Я не хочу быть таким, это ты виновата…

– Не говори так, сынок. Все образуется, – у мамы были запавшие темные глаза, уже выплаканные неделями ожидания, а потом и ударом диагноза. – Сделаем операцию, и все поправится…

– Нет! Я не хочу, я не проснусь, я не выживу… они говорили, что так может быть, я сам слышал, когда они разговаривали с тобой!

– Родной, если не делать, то ты… ты взрослый уже, – слова ей давались с большим трудом, – ты понимаешь, да? Так нельзя, нужно делать то, что говорит доктор.

– Это ты виновата! Ты всегда делаешь то, что говорят другие!

– Георг… – Оливия, наконец, подошла к нему и тронула за плечо, – подойди к дальней стене.

Мальчишка был такой бледный и с такими распахнутыми глазами, застывший, как маленькая восковая куколка, одетая под пажа. У него дергались скулы, а брови сошлись, зарубив на лбу бороздку недетской ярости:

– Ненавижу… их всех ненавижу.

– Ты запер их здесь, в Темнице виноватых, мой воин, потому что они заговорщики. Ты вспомнил? Они свергли тебя, они лишили тебя короны, – девушка перешла на шепот, и говорила, стоя сбоку, прямо на ухо, а он не сводил взгляда с невидимой точки впереди. – Тебе никогда не вернуть себе трон… никогда. Это они виноваты!

От резкого выкрика он вздрогнул, а Оливия с силой толкнула его в спину, так что он, едва не упав, сделал несколько поспешных шагов вперед.

– Хватит держать их в тюрьме и кормить! Хочешь отомстить, – казни! Вот тебе твое первое оружие, Георг!

В руках у него затяжелело древко. А то место, что он принял сперва за алтарь, осветилось факелами, открыв для обозрения эшафот. Какая-то неясная фигура, он даже не успел разглядеть, кто, вывела к плахе связанного по рукам учителя Георга, и заставила преклонить колени. Мальчишка взглянул на руки, – он держал топор. Тяжелый, но в меру, он мог бы его легко вскинуть над головой…

– Что это… – Георг осип от ужаса.

– Расплата, – голос Оливии звучал так красиво и торжественно, как звон колокола, – каждого, кого ты винишь в своей болезни. Они отправили тебя в этот мир, они порвали тебе сердце и отняли силы, они поставили твою жизнь под угрозу смерти, так расплатись!

– Я не могу…

– Что?! – изумилась она. – Я привела тебя сюда, чтобы ты наконец-то убил заговорщиков! Я дала тебе в руки оружие возмездия! Ты воин, или трус!?

– Там мама… они же… я не могу. Так не бывает!

Девушка еще раз пихнула его в спину, так, что он подлетел к учителю.

– Он даже не смотрит тебе в глаза, чего ты боишься? Он виноват, ведь так?

– Да.

– И только пусти слезу, я тебя ударю! Мужчины не плачут, запомни.

– Я не могу!

– А что ты можешь? – она гневно взглянула на него сверху вниз. – Держать их здесь до конца жизни? Винить, ненавидеть, открывать заветным ключом двери и заглядывать внутрь, каждый раз вспоминая, как они свершили свое преступление? Ключик-то всегда при тебе, я говорила… убей, и все кончится. Ведь большим наказанием для них может быть только смерть, не так ли? Им нет прощения, Георг.

– Что мне делать?

– Мальчишка, я так и знала… в мире сов об этом не спрашивают. Это твоя жизнь, тебе решать.

– Но я не знаю?

– Ответ в твоих руках.

Он отшвырнул от себя топор так, как будто тот уже был перепачкан в крови. Несколько мгновений стоял, глядя на затылок своего преподавателя и на его связанные руки.

– Даже если они виноваты, то не так… не так, как ты говоришь… и мама не виновата. Она не виновата совсем, я не хочу, чтобы ее приводили. Она не при чем, она меня любит.

– И что это значит?

Вместо ответа Георг зашвырнул куда подальше и ключ.

– Я не понимаю тебя, – упрямилась Оливия.

– Пусть их освободят.

– Кто? Ты выстроил Темницу виновных, и ты их сюда посадил.

– Нет, ее больше не будет. Я не хочу виновных. Все равно уже…

– Трона тебе не вернуть. Ты это хотел сказать?

Георг кивнул.

– Тогда пошли отсюда.

И плаха, и нечастый преподаватель растворились, как осевшая пыль. Едва они преступили порог, как посыпались камни, и не успело здание даже пошатнуться, как вместо него встали стеной густые темные деревья, и опять выплыла над головой луна.

– Что чувствуешь?

Он промолчал. Ему было и тяжело от пережитого и легко одновременно, но сказать об этом вслух постеснялся. Мальчишку внезапно сковала робость, как бывает неловко при свершении первого взрослого поступка, и лучше бы тому совсем свидетелей не было…

– А сколько еще впереди… – вздохнула оруженосец. – Ты поступил благородно, – топор не оружие настоящего воина, тем более рыцаря. Кроме того, иные люди сажают сюда тех, про которых только думают, что они виноваты. Как ты свою маму, а потом, бывает, рубят с плеча. И летят головы. И легче не становится, а с годами, если Темницу не разрушить, она может превратить тебя в тюремщика до конца жизни. Эта участь ужасна.

– Я запомнил.

– Не нужно запоминать, нужно понять, но тебе это удалось. Я рада. Ты не устал?

– Устал, – признался Георг и сел прямо в темную прохладную траву.

II

– Привет, – я улыбнулась, пытаясь не думать о том, что это не та самая роковая, особенная, самая первая встреча нас, героев с большой буквы, – меня зовут Майя.

Он открыл глаза даже прежде, чем я поздоровалась, как только моя тень закрыла ему солнце.

– Привет, Майя, – вставать с земли он не торопился, пожал ладошку Перу и кивнул мне. – Рад познакомиться.

– Взаимно.

– Я Гарольд Галл.

Имя очень вписалось в то, как он выглядел: весь нездешний. Впрочем, он был таким, каким был при последнем и единственном нашем разговоре еще до прыжка в белую дверь. Настроение, судя по взгляду, у Гарольда было приподнятое и весьма боевое.

– Рад, что познакомились, – вставил реплику Перу. – Теперь нужно посвятить Гарольда в некоторые особенности мира сов, о которых он не знает.

Он поднялся с места и накинул пиджак на плечо. Странным образом, но никакого особенного волнения от встречи на меня никак не находило. Или сущность собственной второстепенности настолько меня охладила в чувствах, или обычное понимание, что “если я здесь никто…”, вдруг перевернуло в голове все верх тормашками, обозначив: “…то тогда какое мне до него дело?”.

– А что ты уже знаешь о мире сов?

– Ничего. Я прилетел с другого конца света только для того, чтобы побывать там.

– Так далеко не стоило забираться. Он существует повсюду.

– Да, но не везде есть те, кто согласны провести туда.

– Ладно, – карлик, кажется, намеревался ретироваться, – я удаляюсь. Жду вас обоих, если договоритесь, а я уверен в этом, вечером у этого забора. Пропущу его, Майя, только в двух случаях, – или твоя присяга, или… Третьего не дано.

– Нет проблем, – Гарольд отмахнулся на прощание рукой, а страж сгинул в траве, как нырнул. – Пойдем в город, посидим где-нибудь, и ты расскажешь мне все, что мне нужно знать.

– Хорошо.

Мы вернулись от пустыря к улицам, и недалеко нашли открытое маленькое кафе, напоминающее скорее вокзальный буфет на свежем воздухе, – столики высокие, у которых необходимо стоять, а ассортимент продуктов и напитков был настолько подозрителен, что мы ограничились соком в граненых стаканах. Наливали их из давно забытых конусных стеклянных емкостей с кранчиками внизу.

– Странно у вас здесь.

– На тебя тоже косо смотрят, слишком для такой провинции, как эта.

– Старался. Хотел произвести хорошее впечатление при встрече, но обычно я одеваюсь гораздо проще. На нашей половине так принято.

Я согласилась:

– И мы не дикари, по одежке встречают везде…

– Перу сказал, ты не возьмешь за свою услугу денег.

– Да. Это исключено.

– Ну, – Гарольд пригубил из стакана, отставил его в сторону и сложил на столешнице руки, – я внимательно слушаю.

– Ты хоть знаешь, что такое “сов”? Что это значит?

– Нет.

– Ладно, а кто такие короли, слышал?

Он только слово сказал, как я поняла, что понятие “королей” для него стандартное, понятие, не относящееся к сов ничем. Я перебила:

– Короче, не знаешь, не рассказывай дальше.

До чего же сильно меня подмывало спросить “зачем?”. Зачем тебе все это, Гарольд, если ты даже представления не имеешь, куда просишься? И преодолел такое расстояние непонятно для чего. Неужели ради этого мира? Это даже не пахнет романом, это пахнет нашатырем и стерильными бинтами, это режет глаза своим видом, это не весело, не смешно, не приятно, это слишком личный мир даже для того, чтобы пускать туда знакомых людей. Да и зачем? Не найдется ни одного, кто бы сказал, что ему нравится слушать рассказы о мире сов, о людях сов. Словами не передать, насколько все это невозможно для реальности.

– Этот мир так называется потому, что в нем существуют люди с ограниченными возможностями. Я рождена в нем, я принадлежу ему как к Родине. Ты вне, за пределами, – ты король. Мир сов сказка, и не сказка, хоть здесь, помимо рыцарей, есть еще белые и черные маги, наемники и демоны, оруженосцы и оружейники, воины… и нет ни одного короля. Они не могут здесь находиться просто потому, что одно исключает другое. Люди сов и монархи, как два полюса, как день и ночь, это закон. Монархи, по здешним представлениям, это всего-навсего здоровые люди. У них не то чтобы неограниченные возможности, это не совсем верное определение, но близко. Каждый человек при рождении получает от Бога, или от природы, как тебе больше нравится, богатство. Он наследует его по праву рождения, – возможности: свободно дышать, ходить, бегать, думать, управлять собой. Здоровье, одним словом. Кто-то быстро понимает цену ему, и старается не только укрепить свой трон, но и преумножить богатство, прилагая к этому массу усилий, и доживая до старости, если конечно, исключить всяческие несчастные случаи и прочее… о прочем потом. А кто-то тратит свое наследство бездумно, разоряется и становится нищим. Потому королю и не возможно попасть в этот мир, потому что здесь нет здоровых людей.

– А что о прочем?

– Да, об этом. Внезапный недуг, авария или любое другое происшествие в жизни, может раскороновать монарха.

– И он оказывается здесь?

– Нет, не всегда, в мире сов не собраны все инвалиды человечества. Он только для тех, кто хочет стать рыцарем.

– Как ты?

– Как я, – я кивнула и осмотрела улицу. – Только прежде чем им стать, нужно отвоевать себе такое право.

Впервые я так открыто говорила это вслух. Я прежде никогда не объясняла подобных вещей, некому было это истолковывать и некому слушать.

– Пояснять необходимо очень много, всего за раз не упомнишь и не расскажешь. Чего только стоит объяснить понятие “война”, “оружие”, “дракон”, нельзя так просто объяснить “закон цепей” и другие правила в этом мире…

А он слушал. И, будь он проклят, даже ни разу не посмотрел куда-нибудь в сторону, чтобы облегчить мне способность говорить. Любопытства тоже никто не отменял, и тайна “а кто он?” оставалась тайной. Перу меня посвятил в аспекты моей жизни, не затронув его ни словом, но, памятуя о предостережении не задавать лишних вопросов, я их и не задавала. Надо было еще почаще помнить о том, что думать в моем положении неуместно.

– Чтобы королю пройти туда, где ему не место по определению, и нужна клятва. Я приму твое подданство, как рыцарь, приму присягу и стану проводником. Я буду служить тебе, но не путай это со слугой.

– Сгоняй за бутылкой, принеси тапочки?

– Именно.

– Что потребуется от меня?

– Я не знаю, – тут я ответила вполне честно, – в зависимости от того, будет ли мир сов на тебя реагировать. Если да, то я постараюсь предупреждать тебя, если успею.

– Это опасно?

– И да, и нет.

– Что нужно брать с собой?

Не удержавшись от смеха, сказала:

– А как ты думаешь, что нужно человеку, когда он хочет посмотреть на мир другими глазами? Гарольд, – я перестала смеяться, – это не просто две недели гриппа, когда ты страдаешь от недомогания и чувствуешь себя больным и разбитым. Это не сломанная нога в гипсе, когда твои возможности ненадолго ограничены в передвижении… это… не туризм, чтоб ты знал, в мир сирых и убогих.

– Не хотел никого обижать, – он выставил вперед ладони, – глупость спросил.

– Там все тебе выдадут, – жестко отрезала я, – как баночку для утренних анализов.

– Я сразу начал лучше тебя понимать.

– И прекрасно. Больше пока мне рассказать не о чем.

Он сказал, что вернется в гостиницу, где остановился, и к восьми часам обещал быть на месте нашего знакомства, как условил Перу. Предложил, если мне будет угодно, заехать за мной и прибыть вдвоем, но я возразила, что лучше каждый сам по себе. И мы разошлись.

Путь оказался долгим. Дома меня ждала тишина, очень неуютная комната, непонятное письмо и записка от мамы, что она заскакивала на обед. “Сготовь что-нибудь к ужину. Задержусь на работе на пару часов. Мама”. Утреннее обследование квартиры помогла мне сейчас достаточно быстро сориентироваться и на кухне, тем более что большинство предметов лежало там, где привычно всякому. Негласные обычаи одной страны, – очень полезная штука. Кастрюлю на плиту, голову в отключку, и время до выхода из дома быстренько натикало на будильник.

– Как тебе, сахаринка, страшно? – Перу стоял близко ко мне, но говорить шепотом не стал, с его роста все равно не расслышать. – Не боишься, что там все время твоего отсутствия тебя дожидалось нечто новенькое?

– Нет, этого не боюсь.

– А холодок не пробегает от мысли, что снова придется посмотреть на то, что спряталось в памяти? Или снова взглянуть на то, что до сих пор гложет воспоминаниями?

– Нет.

– Умница, крошка. А клятва?

– Клятва есть.

Вечер был уже очень хмурый, готовый в любой момент коварно заглотить остатки солнца и погрузить мир во тьму. Мы трое, и больше никого рядом, стояли снова у голубого забора.

– Хорошо, дайте-ка ладонь, ваше величество.

Его величество переоделся в джинсы и футболку, и на ноги надел более удобную для долгой ходьбы или бега обувь, что-то похожее на кроссовки, только часы не сменил, – так и посматривал на циферблат, выворачивая себе руку. Кто знает, как его разукрасит мир сов, если того пожелает? Дать мне свою ладонь попросила я. Это было не обязательно, даже для ритуала, которого никогда не было, но мне самой захотелось схитрить и воспользоваться подобным моментом для создания торжественности. Очень походило все на церемонию клятвы двух брачующихся, где Перу сошел бы за святого отца, да союз между нами с минуты на минуту грозился стать союзом другого рода. И потому я пацанка с истинно рыцарской стрижкой “под шлем”, с мамой, на которую я не похожа, и работой, не требующей никакой профессии.

– Я, Майя, рыцарь мира сов, добровольно приношу присягу верности Его Величеству Королю Гарольду, и даю клятву отныне посвятить силы, время и знания своему господину, подчиняясь закону мира. Обязуюсь не раскрывать тайн, доверенных мне, не ждать наград, не уронив чести соратников по оружию. В этом, перед всеми присутствующими, и всеми, кто не видит и не слышит меня, клянусь, признаю и исповедую.

Я сжала его руку так крепко, насколько могла.

Как бы там ни сложилось, какая бы хозяйка истории не появилась на горизонте отныне нас связывала эта клятва. Это тоже чего-то да значило.

– Ну и вот! – закричал карлик. – Что было справа, стало слева!

Рукопожатие разомкнулось. Голубой забор был теперь за нами, за спиной. Его прутья пролетели сквозь, даже не коснувшись кожи. Как нитка в игольное ушко, – легко, вопреки всему физическому миру, вопреки физическим возможностям человека. И солнце погасло, а от горизонта, как подфутболенный мячик, взлетела луна.

– Мяч застрял в сетке, – Гарольд проследил ее полет глазами и застыл с запрокинутой головой, – кто-то почти забил трехочковый.

– А это ты прав, – снова от забора подал свой детский и низкий голос страж, – удивляться здесь нельзя! Здесь нужно смотреть и понимать.

Другой мир короля не преобразил, ни в чем, даже золотого ободка на лоб не надел, а вот я почувствовала, как левое плечо стягивает змейкой кожаный ремешок, а щиколотки ног плотно обматываются сапожными голенищами. О бедро ударились ножны шпаги, – старой боевой подруги, и когда Граольд опустил голову, то сказал “О”.

– Это оружие, – я взялась за эфес, – служит только мне. Не обольщайся, что при нападении на тебя я смогу встать на твою защиту, или ты сам сможешь воспользоваться им для обороны.

– Перу, дай мне тоже что-нибудь! Эта девушка грозит опасностями.

– Смеешься, да? Улыбка твое самое надежное оружие, и это я говорю серьезно.

– Пошли. Луне нельзя долго светить, сойдет на нет.

– Куда?

– Куда мир сов прикажет.

А мир сов повел по бездорожью. Больничный сад с кипами цветущих яблонь не желал растворяться, превращая начавшийся путь в романтичную прогулку под луной. То, что время встречи у забора выбрано именно на вечерний час, было не случайным. Если бы в обычном привычном пространстве, которое само теперь называлось “по ту сторону”, было утро, то здесь ночь. Был бы день, – здесь ночь. Начало всегда шло с темноты, и для меня было большим счастьем, что в свое время немалый кусок “черного периода” в своей жизни я прошла в неосознанном возрасте.

– У вас все больничные сады такие огромные?

– Забудь, теперь это совсем не то место, которое ты мог видеть со стороны стройки или пустыря. И смотри по сторонам внимательно, я могу не заметить того, что предназначено твоим глазам…

– Впереди здание.

Я остановилась, как вкопанная, а Гарольд сделал еще несколько шагов вперед.

– Это темница виноватых!

Неминуемая, она всегда строилась близко с воротами.

– Зайдем?

Около ржавых железных дверей кучей валялся мусор из почерневших листьев, зимующих здесь, наверное, не один год. Над порталом входа чадил фонарик, все стены были замусолены погодой и неопрятностью.

– Заперто, – он дернул за чугунное кольцо, а потом пригляделся, что под ним имеется скважина, – можно, конечно, через окно…

– Ключ поищи, должен в кармане заваляться.

Гарольд полуобернулся на меня, услышав уверенный тон, недоверчиво скосился темным глазом, но все же хлопнул себя по штанинам.

– Надо же… – достал маленький, как для секретера, ключик и свистнул в дырочку, – похож на тот, с которым я насвистывал первые мелодии в восемь лет.

– Наверняка он и есть.

Двери скрипнули так, что я едва не зажала уши. Вернее они протяжно застонали и настолько осыпались ржавчиной, как будто с них слезала обгорелая кожа. Подвальный сырой запах вырвался наружу и смешался с яблоневым.

– Не слабо придется платить владельцу этой темницы по счетам, – сто лет назад закрыл, а лампочку оставил, – и кивнул в сторону слабого внутреннего света.

– Это фонарь, а не лампочка, а хозяин тот, у кого ключ. Входи, посмотрим что там.

Шпага кончиком задела косяк, а каблук сапог стукнул по полированному плиточному полу, – ничего, кроме дальнего огонька было не разглядеть, а свет луны насколько мог, выцарапывал темноту с входа, как белая кошка у черной мышиной норки, так же безрезультатно.

– Хочешь сказать, это все принадлежит мне?

– Да. Ты даже сам ее построил, камень к камешку.

– Не могу вспомнить.

Уже внутри здания Гарольд по любопытству дал мне несколько очков вперед, – пока я заглядывала в одну нишу, он успевал обойти три, но каждая из них пустовала, даже не намекая на то, что кого-либо здесь прежде держали. И он первым добрался до фонарика. Судя по тому, как он замешкался там, я поняла, что один узник все-таки здесь запрятан.

Как выглядят заключенные, что собой представляют, молчат или говорят с тобой, – я не знала. Свою темницу я больше помнила снаружи, чем изнутри, и никаких огней внутри никогда не горело.

– Там кто-то есть?

Но Гарольд меня не услышал. Это меня разозлило, и вместо того, чтобы повторно сотрясать воздух, решила подойти. За королевской спиной не разглядеть было узенькой ниши, а сам он, чутко услышав меня за несколько шагов, развернулся и торопливо сказал:

– Здесь не на что смотреть, Майя. Пошли назад.

– А кто там?

– Какая разница, кто? Я понял, что это за место, теперь можно уходить.

– Постой, —Гарольд подталкивал меня за локоть по направлению к выходу, – но так нельзя… ты не можешь все оставить, как есть.

– Почему?

За пределами было заметно свежее, и даже появился легкий ночной ветерок, развивающий от косяка ошметки светящейся паутины.

– Ты должен что-нибудь сделать.

– Кому должен?

Он спрашивал абсолютно серьезно, а я не знала, как объяснить, что просто должен, и все.

– Зачем тогда приходить сюда? Себе должен, больше никому. Разрушь ее, сотри с лица земли и выкини ключ, или тебе нравиться быть тюремщиком?

– Нет-нет, ты неправильно поняла то, что правильно понял я. Тот, кто во всем виноват, обязан сидеть здесь. Его нельзя выпускать и нельзя прощать. Темницу нельзя разрушать ни в коем случае!

Двери захлопнулись сами по себе, и с таким грохотом, что мы оба от неожиданности пригнули головы. Мне стало нехорошо.

– Это неправильный поступок.

– Узнаю сам себя.

А я его не узнавала. Прежний веселый настрой куда-то исчез, уступив место непререкаемой воле.

– Как угодно.

– Идем дальше?

Дальше? Если нас пустят дальше…

От темницы из сада уже вела мощеная старинная дорога, и идти было легче. По некоторым признакам подступающего к сердцу могильного холодка, неподалеку было кладбище. А просачивающиеся сквозь темный воздух звуки собачьего лая и гонга колотушек, свидетельствовали о городе.

– Ты обо всем здесь знаешь, как правильно поступать?

– Нет.

– Расскажи. В чем я не прав, по-твоему?

Я немного подумала, прежде чем объяснить:

– Человек сов обычно всегда выстраивает темницу виноватых, и постепенно или сразу сажает туда тех, кого таковыми считает. И вместо того, чтобы тратить силы на свой путь, он остается на месте, остается жить там, внутри, вместе со своими заключенными и превращается в тюремщика. Если ее не разрушить, то и не обрести свободы. Человек сов навсегда сам становится пленником “тех, кто во всем виноват”…

– У тебя все получилось?

– Получилось.

– Всех простила и отпустила?

Усомнившись, я посмотрела на Гарольда:

– А тебе действительно интересно знать?

Обычно, в историях о других людях о себе не рассказывают. По всем правилам, он не должен был мне задавать этот вопрос.

– Интересно.

– Да, я выстроила ее. А потом ходила вдоль пустых ниш, рубила воздух, и все ждала, что хоть кто-нибудь появится. Очень хотелось вмазать кому-нибудь за все хорошее. И тюрьма стояла, стояла до тех пор, пока я там жила и пыталась заточить хоть одного узника, да не получалось. Каждый раз выходило, что никто не был виноват… как только я смирилась с мыслью, что мстить мне некому, стены рухнули и я вздохнула свободно. Я уверена, что тебе бы стало намного легче, если бы сейчас уходили с руин.

– У нас разные случаи.

Дальше мы шли молча. Садовая дорожка расширялась, превращаясь в парковую аллею, на которой кособоко разлеглись тополиные тени. Это начинался город.

Не думать я не могла, и, прежде всего, о том, что мир сов не разразился громом и молниями на королевское вторжение в свои пространства. Более того, – он даже повел себя так, как если бы Гарольд сам прошел сквозь прутья забора, а не моя клятва его провела. Конечно, обычные люди тоже строят себе тюрьмы, потому что страдают от переизбытка преступников: один виноват в том, что зарубили проект, другой в том, что брак неудачен, что работа не та, что профессию заставили получить не ту, какую хотелось. А по мелочам жизни, так и вовсе тьма виноватых. Но здесь! Здесь каземат мог быть только для определенных виновников…

– Ты болен? – осторожно спросила я.

Может, он потому и захотел побывать здесь, во что бы то ни стало, чтобы знать, к чему готовиться?