Текст книги "Не ходи в страну воспоминаний (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Предисловие

Почему никто из посетителей не обращает внимания на служебные двери?

Вообще странно себя ощущаешь, когда попадаешь в привычное место в непривычное время, например, в кинотеатр ночью, когда тот уже закрыт. Помещение, рассчитанное на массы людей, полное пустоты и тишины казалось нездешним, не из этого мира. Погасшее кафе, тусклые лампочки сигнализации, огромные, во всю стену, окна, глядящие на самую широкую и оживленную улицу города. И сквозь эти глаза я тоже смотрела на мир взглядом неработающего кинотеатра. Так в чем секрет запертых для посетителей дверей?

– Посторонним вход воспрещен! – заорала я во весь голос на всю возможную пустоту и ткнулась лбом в прохладное стекло.

Город жил своей жизнью. Здесь суматоху не было слышно. Мы вообще взаимно оставались глухи друг к другу, взаимно друг друга любя. Это была кровная связь, как у родителя и ребенка. Я дочь своего отца, я родилась у него на руках, я бегала по нему босиком и видела с каждым годом, как он взрослел и менялся, и мой город видел, как я взрослею и меняюсь. Нравились эти улицы и районы кому-то или нет, меня не волновало, казались кому-то холодными и серыми, мне тоже было все равно, – это мой город.

Когда я оторвалась от стекла, на нем остался овальный засаленный след ото лба. Внизу темные полотнища проспектов и площадей, расстегнутые ожерелья фонарей, красные и белые кровяные тельца автомобильных фар и сигналов. В отражении зажглась еще одна точка. Оранжевая. Кто-то, стоя за моей спиной, прикурил сигарету.

– Это ты? Как ты здесь оказался?

– Ты сама меня выбрала, не так ли? Вот он я.

– Мой герой, – я улыбнулась. – А ты знаешь, что за дверьми?

– Нет.

– Там то, о чем я не могу говорить…

– Так предоставь возможность говорить тому, о чем ты не можешь рассказать сама.

– Но тогда я не буду знать истории… будет говорить он, мир сов, но он тоже столько лет молчал и изъяснялся лишь знаками… страшно.

– Так узнаешь, когда будет поставлен последний знак препинания. Дерзай! Или заткни ему рот раз и навсегда. И никогда не вспоминай больше.

– Не могу не вспоминать!

Я обернулась, взглянула в лицо собеседнику, – понимает ли он? В темноте было не различить. За то белая дверь в стене с надписью “Посторонним вход воспрещен” почти засветилась, указывая на себя всеми силами. Рванувшись к ней, схватилась за ручку и распахнула настежь. И кинулась, как в омут. Как с обрыва…

I

Был дождь… очень поздний вечер, окраина и покореженная коробка оранжевой остановки. Машин не было, в немигающие очи дорожных фонарей утыкались пирамидки света, полные желтоватых дождевых струй и ветра. Набор расставленных по обочине конусов.

Кто я?

Джинсовое платье, хлюпающие ботинки, короткие, прилизанные водой волосы. Руки с тонкими запястьями, ноги с узкими щиколотками. Сумка на плече. Что еще можно узнать о себе самой, когда тебя вышвыривает в неизвестную историю без сценария?

Где я?

Судя по отсвету на небе по правую от меня сторону, там был город. А здесь, вокруг этого скособоченного приюта бомжей, был пустырь, изящные башни электропередач. Гудение недалекой трансформаторной будки и холм.

Где он?

Тот, кто призывал меня к дерзаниям, по каким-то должно быть очень важным причинам, рядом не оказался. Я одна, и это совершенно не прибавляло мне радости. Но он обещал быть, и, значит, будет. Мы встретимся, если не знакомы, или увидимся снова, если знакомы.

Что дальше?

Промокнув до дрожи, хлюпнула несколько шагов по тротуару взад и вперед. Куда идти, – не знала, что делать, – тоже. Оставалось немного подождать, и история сама подтолкнет к следующему шагу. Это закон. А там, колечко за колечко, звено за звено и цепочка события развернется от начала до конца, и я пройду по ней, как знаменитый герой по лабиринту. Где поворот? Куда выведет? За какой стеной притаилось в нападении чудовище? А вот обратно уже не вернуться. Выход теперь только “после последнего знака препинания”, то есть в конце.

Я размышляла так, потому что мне доводилось уже попадать в “приключение”, или наблюдать за чужими историями со стороны. Только в тех случаях я знала все обо всех и все обо всем. Раньше я была хозяйкой положения, а нынче хозяином был он… Тот, кто слишком долго молчал. Тот, кто родился вместе со мной и неразлучен до самой смерти. Тот, о ком мы говорили до входа в дверь. Мир сов. И сразу после упоминания мира на душе заскреблись коготками тревожные-тревожные чувства. Как бывает тревожно во сне, когда попадаешь ночью на безлюдное место, никто на тебя не нападает, никто не преследует, но явное ощущение чего-то огромного и необратимого рядом всей кожей осязаешь. Великое, могущественное, непознанное нависает над тобой куполом, трогает тебя за руку, гладит по голове, смотрит сверху вниз огромными вселенскими глазами. И даже вдыхать его приходится, так все вокруг пропитано атмосферой невидимой и разумной силы.

– Говори…

Дождь лопал на лужах пузырики с удовольствием ребенка, нажимающего пальчиками на шарики пупырчатого целлофана. Очень быстро, и не надоедливо.

Ничего не происходило.

– Говори!

Но мир сов отвык говорить. Он вообще не умел произносить слова. Сокрытый сам в себе, он изъяснялся косноязычно, не в полную силу и всегда с помощью знаков. Молчание было его вторым лицом.

– Говори! Я не побоялась вернуться! Говори-и-и!!!

Раздался гудок. Мне в спину ударили фары, и, обернувшись, я увидела, что это на пригорок шоссейной дороги выплыл автобус. С округлыми углами, дверьми-раскладушками, родной брат всех рыжих остановок. Он остановился возле меня с придыханием паровоза на перроне, а как только двери скрипучим рывком прижались к бокам, он заурчал всем машинным отделением: тр-р-р-рр-р…

– Ну что, заходить будем? – уставилась на меня кондукторша.

Все небольшие окна внутри светились тускло-бежево, как все салоны общественного транспорта по ночам, уютно, тепло и приветливо.

– Заговорил…

Как только я вскочила на площадку, автобус с размахом хлопка в ладоши ударил под лопатки дверьми и, тронувшись, перестал урчать. Они все, и троллейбусы тоже, когда начинают снова ехать, перестают трястись от витков работающего двигателя.

Знаки.

С первых минут пребывания здесь, я поняла, что они повсюду, – как направляющие, как путеводители по истории, чтобы не заблудиться и не зайти не туда. Город впустил внутрь автобус вместе со мной на борту, и по бокам стали разворачиваться знакомые улицы. Смутно знакомые. Планировка домов, цвета, названия, магазины, вроде бы очень известный город, но вместе с тем понимаешь, что ты здесь впервые. Словно некто сделал очень похожую копию, модель, где по мотивам прошлого времени создано пространство настоящего. А знаки… знаками было точное сходство.

Я соскочила с места и попросила остановить на остановке именно в тот момент, как узнала свой проспект и свою остановку. Она была воссоздана до мелочей, вплоть до потускневших букв названия магазина, и до погнутого дорожного знака под светофором. Здесь мой дом. Был когда-то, пока мы не переехали. По второй полосе улицы прогудел троллейбус, бодренько умытый дождем. К бордюру прибились зеленые проколотые билеты. Мир сов, кое-как начавший повествовать о себе, подавал мне шаг за шагом путеводные нити, и я уже знала, что я, не зная до сих пор, как я выгляжу, могла с уверенностью сказать, что нашла свой дом. Вон тот, стоящий чуть боком. Шестой этаж, светится окно кухни. Так, словно пролистывая невесть откуда взявшийся альбом с забытыми фотографиями, я узнавала и узнавала мои путеводные детали, и не могла удержаться чтобы не остановиться хоть на миг у каждого из них. Плевать на дождь и холод.

Вот лавочка, на которой я часто сидела, играя в подбрасывание мячика. Вот дерево, на которое я пробовала однажды залезть, но упала и сильно ударилась. Вот трещина в асфальте, которая всегда мне казалась похожей на лисью мордочку. Вот фонарь, единственный мерцающий из всей своей шеренги исправных собратьев. Подъезд с запахом сырости, погнутый почтовый ящик с номером моей квартиры, выжженная кнопка лифта, надпись внутри кабины жжеными спичками “Катя-дура”, наша входная, обтянутая черной клеенкой дверь…

– Неужели я столько всего помню?

Прежде я и не подозревала за памятью такой способности воскрешать мелочи. Воды утекло много, все стало туманным. До тех пор, пока мир сов не показал “старый фотоснимок”.

– Господи, я уже волноваться начала!..

На меня хлынул поток света и тепла. И очередное, совсем до боли знакомое окружение, дышит на меня со всех сторон, от каждой вещи в квартире, памятью пережитого. Обои в цветочек! Зеркало с наклеенной в уголке картинкой! Тапочки! Люстра!

– Извини, мам…

И незнакомая женщина в знакомом халате берет с плеча сумку… конечно.

Это право создателя играть различные шутки с чувствами, и мне не следует забывать, что я здесь не я, сколь бы похоже это на правду не было, и моя семья не моя, моя жизнь не моя. Это вымысел мира сов, который просто начал говорить после многих лет молчания и сокрытия.

Моя мама оказалась женщиной ухоженной, моложавой. С юрким вострым носиком, портящими ее бигуди на голове и великоватом халате.

– Бегом-бегом в ванную… мотаться под дождем черт знает сколько, это же надо. Замерзла?

– Немого, – я разувалась.

– Где была?

– Гуляла.

– Двенадцатый час!

– Ну, прости, не рассчитала со временем.

– Чай на столе, ужин сейчас подогрею.

И запахи. И цвета. И предметы. Все, как одно! Декораций на киностудии дефицит, вот и снимают художественное кино в тех же условиях, что и снимали документальное.

В ванной из зеркала на меня смотрела щуплая девушка с треугольным лицом и крашеными белыми волосами. Стрижка короткая, даже слишком. Круглые губы. Брови светлые. Взгляд какой-то растерянный, но это, наверное, как раз мой взгляд.

– Майя, давай быстрей!

– Здравствуй, Майя, – я сосредоточилась повнимательней на своем облике, и как только примирение с внешностью наступило, взгляд изменился. – Как жизнь? Нормально? И прекрасно. Подробности следуют.

– С кем это ты разговариваешь?

– Я говорю, что погода просто кошмар, как осенью! Слушай, а какое сегодня число?

– Пятнадцатое.

Душ зашумел, обдал счастьем горячей воды, и маму за дверью я уже не расслышала.

Сколько я уже здесь? Около часа? Начиная с того момента, как я оказалась на окраине города, за этот час меня поджидал не один сюрприз. Это выяснилось с шага за порог своей комнаты. Я, учитывая весь прошлый, пусть и короткий опыт, ожидала увидеть еще одну ретроспективу душещипательных вещей, которые были особенно близки моему сердцу: мебель, игрушки, рисунки, книги, да и многое… а оказалась внутри почти пустой бетонной коробки, где в окно была вставлена обветшалая серая рама, под потолком на проводе болтался черный патрон с лампочкой и посередине, на полу даже не застеленном линолеумом, стоял узкий диванчик со спинкой. Тюрьма. А то и хуже. Помещение, пропахшее плесенью и сырым цементом, пылью.

– Ма-а-м! – после душа я завернулась в полотенце, рассчитывая надеть сухую одежду вместо сырой, но оказалась не в состоянии решить такую простую задачу с таким сюрпризом, – у нас ремонт?

– С чего ты взяла?

– А где?..

– Я только сложила в наш шкаф чистое пастельное белье, постели на смену. И футболки твои тоже там, все отгладила.

– А комната?

– Я с самого детства не могу тебя приучить к порядку… сама превратила ее в бедлам, а теперь “мама”. Как уберешься по-человечески, так и сможешь не падать в обморок на пороге. Это же склад хлама, а не комната девушки, – и махнула рукой, указывая на мнимый беспорядок.

Хотя, это для меня он был мнимый, а моя мама понимала все правильно.

– Хорошо.

Что бы это значило? Первые загадки с самого порога, а ключиков с ответами пока нет. Рано еще. После ужина и теплого чая, села на убогий диван в своей комнате, поджала коленки и стала разбирать сумку. Вторая тайна, не затягивая долго с появлением, решила добить этот день странностями: я нашла письмо.

“Ты прости меня, но только после того, как я встретил нашего ангела, я понял о себе все. Что я трус, что я подлец, что я никогда уже не могу исправить содеянного и повернуть время вспять. Но она меня простила. Прошу и тебя об этом. Пойми.

Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. А набраться смелости, чтобы встретиться с тобой и посмотреть тебе в глаза, у меня не получилось. Если вы когда-нибудь встретитесь, ты все поймешь.

Отец”.

Выходит я, Майя, наполовину уже сирота. Спасибо, милый мир, за “подарок”.

Утром, после звонка будильника в соседней комнате и торопливых сборов мамы, спешащей на работу, я поднялась, умылась, час бесполезно прошаталась по квартире, разглядывая вещи. На завтрак был чай, а ничего другого мне и не хотелось: я предчувствовала, что дома оставаться ни к чему. Приключения не постучатся в двери этой квартиры, не войдут и не накуролесят всякого. Дом для меня всегда был и остается оплотом спокойствия, тихой гаванью, той самой “крепостью”, где укрываются от бурь и волнений. Ждать здесь не имело смысла.

Как только стукнуло восемь утра, я нацепила джинсы с футболкой, сунула ноги в сандалии, деньги в карман, и вышла “на встречу”.

Пространства было много. Я так успела отвыкнуть от него, с тех пор, как город напичкали большими и маленькими постройками, магазинами, киосками, рынками и большими торговыми центрами. Каждый кусочек земли застраивали, притыкаясь к торцам жилых домов, снося спортивные и игровые площадки. А теперь пространства было снова много… полупустующие улицы были заполнены только транспортом и редкими пешеходами из разряда тех, кто по каким-то своим причинам не был на работе или в школе. Машин было мало. Красные и оранжевые автобусы в большом количестве, как дирижабли, проплывали от остановок до остановок. Между домами и дорогами огромные газоны с двумя рядами берез, высокая трава, запыленная у обочины. Вместо пустырей тоже газоны с пятачками забетонированных площадок, где, как в крохотном городке, по своему правилу располагались, – горка, карусель, лазилки, выгнутые верблюжьими горбами, стол для тенниса, где вместо сетки посередине была впихнута в щель доска, оторванная от одной из синих полинялых лавочек. Все в белых, почти отцветших одуванчиках, и подорожнике.

Много пространства. Майский воздух, а я достаточно быстро узнала, что он майский, плавал от сизоватых девятиэтажек к шоколадным шестнадцатиэтажкам, бегал пошустрее между еще молодых неокрепших топольков, и совсем уж застаивался в сорняках у заброшенных строек. Было в городе несколько таких зданий, которые начали строить, да потом и забросили до лучших и более денежных времен.

Больше “этого воздуха” я не могла вдохнуть нигде и никогда. Время прошло. Все потом станет новым. Многое изменится. А огромные-огромные, как крылья, пространства города не смогут больше прокатить на себе, с ветром в лицо и разлившимся солнцем. И крылья ему “подрезали”, и я выросла. Не поднять.

После долгой прогулки, ностальгии и томительных ожиданий, когда уже хоть что-нибудь случится, я почти отчаялась. Но новый знак, новая путеводная ниточка была подброшена в виде узнанной местности. Снова все до каждой детали было на месте, – и аллея, и двухполосная дорога, выходящая в кольцо, башня электропередачи на холмике… Через дорогу было поле с протоптанной дорожкой, потом длинная канава с выложенным самодельным мостом из строительного мусора. Вон и сама заброшенная стройка нового больничного корпуса, – выгорелая шлакоблочная коробка с черными проемами окон и торчащими сверху сваями. По правую сторону сосновый лес, основательный, не для вырубки под кварталы, перед опушкой рослая гора из песка и глины, творение все тех же строительных самосвалов.

– Не может быть… – я повторила это, уже добравшись почти до конца пути, своим давно забытым маршрутом, и стояла по колено в репейнике возле нескончаемого голубого забора. – Ты точно такой же, как был…

Знаковое место в моей жизни. Эти железные прутья, настолько частые, что сквозь них внутрь не протиснуться, высокие, холодные, а за ними сад медгородка. Ограда потому такая и бесконечная, что комплекс больничных зданий занимал немаленькую площадь, включая в себя и такие вот садики тишины и спокойствия, и все это было от внешнего мира отделено, ворота были одни и пропускали только персонал и родственников больных по спецпропускам. Оглядев парк, я отметила, что лавочки там все те же, – с крышами от дождя, на высоких ножках, яблони все в цвету с обещанием большого урожая ранеток, дорожки из кирпичной крошки, безлюдность и безмятежность.

Краем глаза я заметила вдалеке человека. Кто-то намного дальше от того места, где я была, сидел в траве, прислонившись к ограде спиной. За такими зарослями отсюда и не заметишь, что не одна, но человек пошевелился, и я повернула к нему голову. Белая рубашка, темные волосы…

Я должна была понять, еще вчера, что именно с этого места должно начаться все. Потому что ворота в мир сов именно здесь, а как еще войти в запретную для посторонних страну, если не через те же двери, что и прежде?

Ощутив легкую взволнованность от предстоящей встречи, шагнула вперед, набирая смелости для знакомства. А знакомы мы или нет, легко будет определить по первому взгляду. Но с первого же шага, я рухнула в заросли зацветающего репейника, не ожидав, что моя левая нога так и не сдвинется с места.

– Проклятье! Понаделают ловушек!

Старая детская пакость, завязывать траву узлом, расставляя такие зеленые капканы повсюду, лбы расшибать. Особенно коварны были такие, которые делали в проходах между кустами, когда выбегаешь с газона на тротуар, и всей силой об асфальт, так, чтоб на всю жизнь запомнилось.

– Куда, куда? – шикнул на меня низкий голос, и я, повернувшись, увидела, что ступню обеими ладонями к земле пригвоздил карлик, – рванулась, сахаринка, как на пожаре, еле успел остановить. Лежи, не высовывайся.

– Ты кто? Что тебе надо?

И спохватилась, что невежливо тыкать, обманувшись маленьким ростом человечка, и совсем не обратив внимания на его возраст. А он был не молод, – личико морщинистое на щеках, лоб большой, волосы с сединой на висках. Очень серьезный, даже хмурый, глянул на меня сверху вниз, выпустив лодыжку:

– Я Перу, страж на воротах. Пока ты не натворила глупостей, пора кое-что растолковать. Лежи! – он махнул на меня ладошками, при моей попытке подняться, и заговорчески зашептал: – Ты ведь сюда не даром пришла, знаешь, что это за место, да?

– Это было очень давно.

– О, годы! Что нам годы? Наш с тобой мир, крошка, мир сов, карамелька. Мир, в котором ты появилась на свет. О таком не рассказывают, сюда не стремятся, никто ничего не хочет ни слышать, ни знать! Так? Я прав? Кто сюда попал, – бегут. Кто сбежал, – страшится вернуться. Кто никогда не был, – сторонятся его, боясь, порой больше смерти.

– Но я не виновата…

– Что мир захотел говорить? Что он так и лезет со всех щелей, из каждого слова, из каждого воспоминания? Всего одна маленькая жизнь, Майя, с тебя не убудет, а на душе станет легче. Если ты пройдешь этот путь до конца, может тогда он не будет тебе сниться по ночам до конца жизни?

– А он тогда почему именно здесь, – я кивнула в сторону не видного за травой, человека, – что ему нужно?

– Не вздумай спрашивать об этом! Вот уж что не твоего ума дело, так это задавать ненужные вопросы и все усложнять. Знаешь правило, – все идет своим чередом. Что нужно будет, то и случится, что нужно будет узнать, то и узнаешь. В положенный тебе день и час.

– Я не привыкла…

– Привыкнешь. Я потихоньку буду тебе все объяснять, я для того здесь и поставлен, чтобы… я, конечно, всего не знаю, но что могу рассказать, то расскажу.

– Я слушаю.

– Ему нужно туда попасть.

– Куда?

– Сахарная вата, а не голова… в мир сов ему нужно попасть, а лучшего проводника не найти. И, к счастью, ты принесешь клятву верности без вопросов. Других добровольцев не сыскалось.

От этих слов я немного опешила, а Перу бесцеремонно ударил меня по подбородку своей ладошкой и заставил подобрать онемевшую челюсть. Я все еще полулежала в траве, опираясь на локти, а после этого легла навзничь.

– Приходи в себя, пряничная крошка. Кто ты в мире сов, ты помнишь?

– Да, – попытка смирения с этим фактом давалась трудно. – Я рыцарь.

– А кто он, догадываешься?

Я подумала и повернула к нему голову:

– Он король?

– А королям в наш мир вход воспрещен, и есть только один способ, – принять в свое подданство рыцаря, согласного служить верой и правдой, согласного дать присягу. А ты дашь, какая девушка не поклянется в чем угодно, глядя на такого красавчика, да, карамелька?

– Люди сов клятвами не разбрасываются.

Карлик кивнул, угомонил улыбочку, и глаза его стали немного виноватыми:

– Давай как раз об этом поговорим. Я знаю о тебе то, чего ты пока что еще сама о себе не знаешь. И прежде чем ты пойдешь туда, ты должна понять и уяснить одну вещь: это не твоя история. Тебя зовут Майя, ты работаешь продавцом в газетном киоске, у тебя есть маленькая квартира и мама, в конце концов, ты видела себя в зеркало… ты второстепенный персонаж. Да, мир сов – твой мир, но история все равно не твоя.

– Что? Что ты сказал?

– Смирись, сахаринка, здесь все как в жизни. Есть та, о которой пойдет речь, а твоя цель маленькая, – провести его сквозь прутья голубого забора, и все. Я предупредил тебя, и теперь ты знаешь, что тебе не положено много говорить и тем более много думать. Тянуть одеяло на себя нельзя по правилам.

– Комнаты у меня нет тоже поэтому?

– Нет, не поэтому. Много спрашивать тоже не рекомендуется.

– Где связь? Что за причина? Я не понимаю вообще ничего!

– Ты, видно, оглохла от счастья. Это я беседую здесь с тобой, потому что друзья по несчастью друг друга в беде не бросают.

– А кто она?

Страж тяжело вздохнул и буркнул:

– Поднимайся, ишь, разлеглась.

– Не встану, пока не скажешь, кто она.

– Она Оливия, настоящий ангел, очень красивая и смелая девушка, очень добрая. Да тебе все станет ясно, если я скажу тебе, что она оруженосец.

Я встала, осторожно глянув в сторону сидящего мужчины, закрывшего на солнце глаза и не замечающий нас с Перу. Не замечающий меня.

Мало миру сов. Мало! Некая прекрасная Оливия в один миг обокрала мою жизнь, и лишила будущего. Она, видите ли, главная героиня! Оруженосцы истинно достойные и прекрасные люди.

– Теперь можно идти, – карлик взял меня за руку в знак молчаливого понимания и сочувствия, – история начинается…

– А мне казалось, что история началась вчера.

– Так тебе только показалось, крошка. Мы те, кто мы есть.

Что полагалось в таких случаях? Говорить слова благодарности? Я кинулась в двери ради этого? Быть здесь, на Родине, декорациями к истории… Ну и где она, эта проклятая Оливия, которую мир сов выбрал вместо меня?

Оруженосец

Оливия сидела на узком карнизе восьмого этажа и ждала, пока в комнате никого не будет. Мама Георга сидела на краешке кровати и уговаривала сына немного поесть. В очередной раз она приготовила ему одно из его любимых блюд, но мальчишка только плотнее свернулся калачиком и уперся лицом в стенку.

– Поешь, солнышко. Нельзя совсем ничего не есть, ты и так худенький.

Он не ответил.

– Сколько дней не выходишь на улицу, такая погода замечательная…

Что делать с сыном, она не знала. С кровати он не вставал уже третьи сутки, с каждым разом ел все меньше и разговаривал реже. Больше спал, или, как она замечала, был скорее в каком-то забытьи, нежели во сне.

– Я оставлю тарелку здесь. Схожу в магазин, может, фруктов хочешь? Папа вечером с работы придет, хоть вынесет тебя на балкон воздухом подышать.

И вышла, поправив ему подушку и убрав мокрые волосы со лба. Накрывать покрывалом не стала, – слишком жарко было, даже открытое окно не давало прохлады. Оливия одернула тюль и спрыгнула на пол в комнате.

Она увидела то, что никому, кроме нее недоступно было увидеть. Ни мальчика, ни его кровати на месте не было. Прямо около стены было воздвигнуто каменное жерло колодца, на краешек которого была поставлена тарелка с вкусно пахнущим горячим обедом. Оливия заглянула внутрь. Так глубоко, что Георга и не разглядеть.

Для нее это была не проблема, – она всего лишь соскользнула вниз. Мальчишка лежал как раз свернувшись по форме круглого колодезного дна, в пыли, в духоте, без капли просвета. Как акробат, покручиваясь на невидимой опоре, она зависла над ним на расстоянии вытянутой руки.

– Так вот, куда ты спрятался, трус, – зло прошипела девушка, – решил сбежать, слюнтяй… жалкое ничтожество, слабак! Ну и сдохни здесь, раз ты этого хочешь!

– Что тебе нужно? – глухо произнес Георг, не поворачивая к ней лица и не открывая глаз.

– Пришла посмотреть на павшего воина. Нет, даже не павшего, ведь ты не участвовал ни в одном сражении. Ты сразу бежал, сразу сдался, раздавленный червяк, а не воин. Ненавижу слабых, бесхребетных, таких, как ты.

Оливия плюнула вниз, попав ему на рукав пижамы.

Георгу было двенадцать лет, но по росту он остался таким, как выглядел в десять. Он весь высох, кожа была, как папирусная бумага, – настолько тонкая, что просвечивали вены, и было видно, как медленно протекает в них жизнь, словно через силу. Оливия рассвирепела:

– Посмотри на меня немедленно!

Георг повернул голову, разлепил веки и увидел у кончика носа выставленный вперед клинок. При своем положении, Оливия предстала перед ним гигантской колонной, уходящей своим силуэтом вверх, – к крошечному свету далекой комнаты: плечи были покрыты стальным панцирем, который чешуйками облепил ей шею и щеку, одежда оплеталась в лоскуты бархата и кожи, с темными связующими их нитями. Дуновение невидимого ветра стало рвать белый воротник на шее, и извивать льняные волосы. В свободной руке она сжимала рукоятку длинного клинка, направленного на мальчишку, а перевязь от ножен пересекла грудь, как аркан.

– Да ты знаешь, кто ты такой, на самом деле, Георг? Ты знаешь, в каком ты мире?

Он слабо мотнул головой.

– А хочешь узнать? – ее голос смягчился. – Отвечай сейчас, потому что больше я не приду. Или ты остаешься здесь, или даешь мне руку и больше никогда не залезаешь в этот колодец.

Мальчишка сглотнул комок пыли с подступившими слезами:

– Я не сам. Меня столкнули.

– Кто?

– Не помню, человек в капюшоне. Он подошел ко мне и сказал “ты мертвец”, и я полетел вниз.

– Давай руку, – она подтянула его легкое тело, заставляя встать. – Обними меня за шею, мой маленький господин, и держись.

Подниматься было не нужно, – колодец сам терял свою глубину и начал осыпаться со стен. Когда они снова оказались в комнате, каменное жерло все еще зияло в полу, но вскоре его затянуло землей, потом деревом, потом паркетом, и едва Георг встал на ноги рядом с девушкой, как ему показалось, что он всего лишь поднялся с помятой продавленной кровати.

– Меня зовут Оливия, я твой оруженосец.

– Кто?

– Малыш, тебя успели свергнуть и смертельно ранить, запрятав в склеп. С такими противниками вообще нелегко сражаться, а с голыми руками тем более, так вот, я тот человек, который будет давать тебе в руки оружие, – с этими словами она спрятала свою рапиру в длинные ножны, – ты же воин.

Он очень боязливо сел обратно на кровать, от слабости плохо держали ноги. Но никуда больше не упал, все вокруг оказалось реальным, как и присутствие чудесного оруженосца.

– Будешь биться, да? – Оливия подмигнула.

– Да.

– Я верила, что другого ответа ты не дашь. Распрощайся с прошлым своим существованием.

Соратница у него была красивая, и грозная и добрая одновременно, и он сразу во всем ей поверил. И даже не посмел ослушаться, когда она, схмурив брови, поставила ему на колени тарелку:

– Ешь. Пока она не опустеет, мы не сделаем ни шага дальше.

Сил прибавилось, от еды ли, от вдохновения, но Георг почувствовал себя гораздо лучше уже через полчаса. Его оруженосец терпеливо ждала пока он придет в себя после долгой спячки.

– Переоденешься по дороге, – он кивнула на окно, – пойдем.

– А куда?

– Увидишь. Тебе многое еще предстоит узнать и о себе и о твоем новом мире. Он называется мир сов.

– Каких сов?

Вышли они так же, как входила она, – через окно. Мальчишка показал себя молодцом, – не испугался даже тогда, когда понял, что они уже не дома, и даже не в своем городе, а совсем в ином месте: карниз от земли оказался не выше, чем и от пола в комнате, и встретили нового воина и его слугу почти черные сумерки какого-то сада.

– Здесь недалеко, малыш, – тихо сказала Оливия. – Ты не против, если я иногда буду так тебя называть?

– Нет. А кто тебя прислал?

– Никто. Многое хочется спросить?

Георг шмыгнул носом, почувствовал ночную зябкость и поежился. Мама всегда предупреждала любой холод, укутывая его в теплые вязаные одежды, только бы он не заболел. Если простуда наложится на его недуг, он вполне может умереть, он это знал.

– Мне холодно.

– Сейчас пройдет. От ходьбы согреешься.

– А если я заболею?

– Эти страхи выбрось.

Георгу пришлось замолчать. Сам себе удивляясь, он понимал, что это не сон. И понимал, что он не сошел с ума, – прежде и человек в капюшоне, и колодец, в котором он пролежал целую вечность, доказали ему то, что существует в мире нечто иное, чем просто люди, комнаты, страны и континенты. С ним случилось нечто. И если нежданная спасительница поможет ему понять, – что, он будет только счастлив.

Она шла впереди, петляя по запутанным тропинкам с легкостью, а он лишь семенил следом. Даже не задыхался, как прежде с ним бывало на прогулках. И зябкость прошла.

– Тебе, пожалуй, понадобятся хорошие сапоги и плотная куртка. Оденешься, как подобает воину. Хочешь?

– Да.

– За чем дело стало?

Пижама с него исчезла, ноги обтянули плотные узкие штаны, а ступни и голени обхватила кожа с ремешками, такими удобными, что он и не почувствовал толком обуви. Рукава раздулись просторной тонкой рубашкой, окутались другими рукавами, – более плотной ткани, и нечто невидимое несильно стянуло застежки у него на груди.

– Здорово!

– Ты уже улыбаешься, это замечательно.

– Но ты же не видишь!

– Я чувствую.

Из просвета деревьев над головой путников вынырнула луна. Георг остановился от неожиданности и уставился на нее во все глаза. Она была огромна, как чертово колесо в парке.

– Не отвлекайся. Свою сказку рассмотришь после, когда мы посетим Темницу виноватых. Это очень важно, очень. Но пока мы не подошли к воротам, я должна рассказать тебе кое-что.

– Что? – он с трудом оторвал взгляд от лунного диска и нырнул в темноту за Оливией.

– Ты был одним из самых богатых королей своего мира, малыш. Но тебя свергли два года назад, догадываешься, о чем я?

Мальчишка нахмурился, два года назад с ним случилось только одно, – он тяжело заболел. Пытаясь отогнать это воспоминание, он переключился на ощупывание замысловатых пуговиц куртки и ее приятную шерстяную ткань.