Текст книги "Не ходи в страну воспоминаний (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– У меня до тебя было еще трое подопечных… – кончик клинка она поднесла к шее Георга, и шевельнула бровью, – только двинься… все трое были уже взрослыми, и все трое на каком-либо из этапов в мире сов ломались, и никто не дошел до конца. А ты дошел! Ты выстрадал, накопил, сохранил и приумножил силу внутри себя, и я ее забираю. Я забираю у тебя все, что ты здесь обрел, – и не по отдельности, а целиком. Эти знания, Георг, этот опыт, слились у тебя в один великолепный слиток. Это все теперь мое…

– Оливия! – Георг не выдержал и заплакал навзрыд. – Оливия!

Девушка наклонилась к колену и вытащила из голенища сапога один кинжал.

– Прости, малыш, но мне нужно это достать из тебя, другого способа я не знаю…

Она убрала шпагу, и, резко нагнувшись, проткнула лезвием кинжала доспех Георга, по самую рукоятку загнав его в живот. Мальчик побелел и оборвал дыхание, а оруженосец достала второй кинжал.

– Ну, что поделать… – и воткнула его выше первого, ближе к грудине.

Панцирь рвался, как фольга, и легко проминался. Доспех был столь же иллюзорен, сколько настоящими были клинки. В ладони Оливии оказался третий:

– Это последний…

– Что она делает?! – Гарольд рядом со мной почти заорал, но даже его крик уже не способен был ничему помешать.

Девушка свое третье лезвие воткнула Георгу прямо в сердце.

– Она его убивает… – я тоже плакала, но держала Гарольда крепко, да он и не рвался уже никуда, его рука обмякла, и он стоял и смотрел на это. – Такова жизнь, мой король… за все нужно платить!

А мальчишка не умер, – он, не делая вдоха, моргал глазами и видел, как над его грудью поднимается искорка. Она делалась все ярче, все сильнее, и над этим сиянием склонилась девушка. Ее лицо осветилось этим светом, осветились ее глаза, полные слезами счастья. Она откинула голову, сделала движение рукой и искорка, метнувшись к ее груди, растворилась, вошла в ее сердце и исчезла там.

– Теперь ты можешь сказать мне спасибо, Георг… именно теперь!

Тьма.

Родители Георга за несколько месяцев постарели на несколько лет. Едва счастье улыбнулось им, и Георг после удачной операции восстанавливал свои силы уже дома, и врачи делали только самые радужны прогнозы на будущее, и сам Георг начал снова ходить в школу, прежняя жизнь возвращалась… как однажды на улице его сбила машина. Пьяная женщина была за рулем… превышение скорости… красный сигнал светофора…

Неделя комы, месяц реанимации, три месяца больницы… теперь их сын сидел в инвалидном кресле пожизненно. Сердце его выдержало аварию, он не умер, но ходить он теперь не сможет никогда, и родители об этом знали и он сам.

Когда его привезли домой, он продолжал молчать. Он молчал с тех пор, как задал один единственный вопрос, когда очнулся, “что со мной?”. И больше не разговаривал. Он не разговаривал ни с кем, – ни с родителями, ни с врачами, ни с психологами, когда те приходили. Все таблетки, которые ему прописывали, он не пил, а жестко отталкивал руку, выплескивал воду и сжимал челюсть. В середине весны отец и мать выносили его на улицу и катали по городу, в начале мая из города стали выбираться в лес. Дети во дворе смотрели на него с жалостью, две тетки-сестры что-то цедили друг другу в ухо, когда замечали Георга и его семью. Мир расцветал, не обращая на страдания Георга никакого внимания, он был одинок и жил во тьме. Это колодец был глубже и беспросветнее первого. Его еще и завалили камнями…

В один из дней его коляску везли к лесу, как раз по тому пути, что пролегал через заброшенную стройку. На прогулку с ним вышла только мама, отец был на работе, – она шла и напевала песенку, похожую своей мелодией на колыбельную. Бетонная площадка, которая должна была стать стоянкой при больнице, была видна сквозь разрушенный забор стройки. Цементная пыль, щебенка, все опалено солнцем аж до рези в глазах. Но Георга, казалось бы, безучастного к целому зеленому пышному лесу, куда его не раз уже возили, зацепило в этой белизне нечто маленькое и зеленое… он уже проехал мимо, но сознанием успел понять, что это валяется на асфальте разбитый горшок с цветком.

– Мама, стой!

Мама остановилась и замолчала. Она так давно не слышала голоса сына, что теперь поразилась, – какой он хриплый и недетский стал. Она осторожно выдохнула:

– Что, сынок?

– Завези меня на стройку, там, через этот проем в заборе, что мы проехали.

Даже не спрашивая зачем, даже боясь заглянуть ему в лицо, от страха, что чем-то может спугнуть внезапно вернувшегося из небытия сына, мама Георга спокойно покатила коляску на стройку.

– Остановись у того горшка…

– Хорошо, солнышко…

Георг долго на него смотрел. Мать ничего не понимала, и, не выдержав такого долгого молчания, осторожно обошла коляску и присела на корточки у самых его ног, вглядываясь в лицо мальчика. Что ему дался этот мусор? Не безумие ли это? А Георг не сразу заметил мать, его взгляд был обращен глубоко вовнутрь. Такой маленький, старый, убитый человек внезапно замер, а потом закрыл медленно глаза и чуть-чуть, одними уголками губ, улыбнулся.

Мама поцеловала ему руку, готовая заплакать от переживания:

– Что с тобой?

– Мама, я счастлив…

Вся следующая неделя была такова, что к Георгу день за днем возвращалась жизнь и детство, а к его родителям силы и молодость. Каждое утро Георг выкатывался на балкон встречать утро и слушать воробьев. Он не мог дождаться завтрака, потому что в нем проснулся аппетит, а мамины сырники или оладьи, или каши с фруктами были умопомрачительно вкусны. Во дворе он играл, как мог с компанией, даже если всего лишь приходилось быть судьей, или тем, кто записывает счет каждой играющей команды. Он показывал злым теткам язык, и укатывал куда-нибудь подальше в тенек читать книгу. Георг не давал родителям себя слишком жалеть, и сам их порой отдергивал “я не беспомощный, это я могу и сам”, он перестал унывать, видя, что от его улыбки счастлив не только он, но и его семья. А когда его отец сказал однажды:

– Ты настоящий герой, сын!

Георг ухмыльнулся:

– В героях я уже побывал… теперь я просто хочу жить.

В последнюю ночь мая он не мог уснуть и стал думать об Оливии. Ему было так легко, что мальчишка улыбался. Лежал, смотрел в потолок, и понимал, что прошел все заново, только теперь один. Оливия не виновата. И ту женщину в машине он перестал обвинять. И то, что оруженосец отняла у него в день его триумфа – опять на месте, его негаснущая искорка у него в груди.

– Если бы не ты, Оливия, я бы никогда не узнал, что значит, любить жизнь по-настоящему…

– Ты любишь меня Истинной любовью?

Георг распахнул глаза и приподнял голову. На подоконнике окна он увидел ее силуэт.

– Я сделала с тобой такое, а ты все равно меня любишь? – Голос Оливии шептал, казалось, не веря сам себе. – Ты все равно меня любишь?

Георг свободно выдохнул:

– Да. – Потом засмеялся: – а говорила, что тебя зовут Оливией, обманщица…

– Ну, не могла же я сразу себя выдать… Я Жизнь, и когда ты меня потерял, я пришла о себе напомнить. Ах, это было больше года назад…

– Да, ты спустилась ко мне в колодец, назвала меня трусом, и сказала, что я сбежал…

– Точно. Но ты решил – пойти со мной или умереть. Я лишь предложила тебе выбор. Ты заметил, что я никогда не говорила тебе, что делать? Я лишь приводила тебя к тому, что ты сам должен был делать свои шаги.

– Иногда ты мне казалась такой грозной, а иногда такой простой… иногда нежной, а однажды я подумал, что ты меня бросила…

– Да, я такая, – голос от окна прозвучал немного кокетливо. – А еще не забывай, что я жестокая.

– И щедрая.

– Бывает, что я не держу обещаний, или не оправдываю твоих ожиданий…

Георг опять засмеялся:

– Это не важно! Важно, что ты просто есть!

– Малыш, – Оливия подошла к кровати и села на краешек, – хочешь, я расскажу тебе, что это были за кинжалы?

– Хочу.

– Один из них пронзил в тебе тщеславие. Ты же читал сказки? Рыцарь, убивший дракона и завладевший его сокровищами, мнит себя богачом. Задирает нос вверх и кичится своим подвигом, и забывает вообще почему и ради чего он все это сделал. Он теряет главное понимание. Второй кинжал пронзил сразу двоих – слепоту и слабость. Победив однажды, тебе кажется, что никогда ничего подобного больше не произойдет. И с такими мыслями ты не будешь готов к удару, если он произойдет. Пойми, прозрей, ведь тебя отныне защищает не шпага, ни доспехи, – тебя всегда будет защищать любовь. Помнишь, какое я тебе говорила заклинание?

– Да… Мое сердце попало в сети, больно режет тугая нить…

– А третий кинжал действительно отнял у тебя все то, что ты накопил. Я оставила тебя ни с чем, как цветок в пустыне. Тебе нужно было понять, что источник жизни никогда не существует вовне человека, а только внутри самого. И даже если я уничтожила все, выжгла, вырезала, оставила тебя умирать, ушла, предала тебя, покалечив, ты возродился сам. Из себя. Какие рыцари? Какие драконы? Это все сказка… это все не ради того, чтобы вылечить тебя от болезни тела, а ради того, чтобы никакая болезнь не была сильнее тебя. Ты здоров здесь, мой мальчик, – Оливия положила ладонь ему на сердце, – внутри. И даже если у тебя не будет ни рук, ни ног, ни глаз, ни слуха, пока в тебе есть Любовь ко мне, ты здоров…

Георг не делал для себя открытия, слушая ее речь. Она лишь облекала в слова то, что он чувствовал и так. Он даже не кивал головой, лежал, ощущая ее теплую ладошку на груди.

– Георг, это еще не все, – она растормошила его, – аварии-то никакой не было… сейчас ноябрь. Ты дома, ты неделю, как выписался из больницы. Все это было только в мире сов, который с этой минуты оставляет тебя в реальности! Про-о-осы-ы-ы-па-а-айся….

Мальчишка шевельнулся и оторвал голову от подушки. Тело так затекло от неудобной позы, а проведя по щеке ладонью, понял, что все складки смятой подушки впечатались ему в лицо. С форточки поддувало. Он нехотя вылез из-под теплого одеяла, по ногам вместе с прохладой побежали мурашки, но он дошлепал босыми ногами до окна и закрыл форточку. Что же он так неудобно спал? Ах, да ведь у него опять бок заныл, – спать приходится пока что только на правой стороне, никак иначе не ляжешь…

– Вот кошмар, – Георг опять лег, – как хорошо, что никакой аварии не было…

И заснул.

А Оливия, подышав на холодное стекло со стороны улицы, спорхнула с карниза и растворилась в темноте.

X

Я сидела на диване в своей комнате и смотрела в проем окна. Я не знала, что будет дальше, и никуда не шла – ни просто на улицу, ни на работу, ни к забору. Всегда считая дом своим оплотом и крепостью, мне казалось, что здесь никогда ничего не произойдет, и никто меня здесь не тронет. Что значит – комната, вывернутая наизнанку? Что значит, вывернутый наизнанку внутренний мир? Весь этот город – мой мир? Мир сов – мой мир? А где тогда я сейчас? И почему здесь так серо и уныло?

– Как же я устала… как же я хочу домой, по-настоящему домой!

За дверью, в коридоре послышался шум. Я обернулась и увидела стоящего на пороге Перу и Гарольда.

– Вы здесь?

– Да.

– А разве история не закончилась? Что еще?

Перу вздохнул:

– Даю одну попытку догадаться.

– Видимо что-то осталось недосказанным с тобой Гарольд? Что еще ты хочешь увидеть? Куда тебя провести под конец экскурсии? – я поднялась с места, готовая нести службу, не даром же присягала на верность. – Или ты, наконец, расскажешь, что ты хочешь, и зачем пришел?

– А почему нет? – Гарольд мне улыбнулся. – Я вообще могу тебе все рассказать.

– Он всего лишь приманка для тебя, сахаринка, – Перу скорчил такую физиономию, по которой стало понятно, какое ему доставляет наслаждение это сказать. – Мы тебя так обдурили, что слов нет!

– Вы с ума сошли?

И Гарольд и Перу засмеялись и переглянулись.

– Выкладывайте! – я сжала кулаки. – Что за шутки?!

– Подожди, не сердись. Вспомни, с чего все начиналось? Мы с тобой разговаривали в кинотеатре ночью, помнишь?

–Помню… – осторожно призналась я. – А как ты можешь об этом знать?

–Так, давай вернемся на еще более ранний срок.

– Что? Куда? – мое недоумении возрастало, и на Гарольда я смотрела уже едва ли не с ужасом.

– Ты любишь сочинять истории, романы всякие, придумки, где есть главные и неглавные герои, совершенно незначительные персонажи, приключения и так далее… – Перу перебил его и подошел ко мне ближе, усаживая меня обратно на диван. – Ты, конечно, главная героиня, героя тоже где-то нужно было брать. А тут на обложке журнала попался такой замечательный Гарольд Галл с красивыми, как звездное небо, глазами. А что, отчего бы прототипом не избрать его? А о чем роман-то?

– О чем-то наболевшем, – подхватил сам Гарольд, – о том, о чем всегда хотелось написать. Сколько можно молчать о мире сов, а? Столько молчала, а теперь есть шанс выговориться, и все это вместе с какой-нибудь замечательной историей о любви. Себя ты как-нибудь слепишь, я уже, считай, идеальный…

–Да, это ведь Гарольд тебя уговорил – зайти за дверь, на которой есть надпись “посторонним вход воспрещен”. И не одной, а вместе с ним!

– Подождите, я запуталась… у меня голова идет кругом…

– Только мир сов обвел тебя вокруг пальца, сахарная моя, без обмана здесь нельзя. Историю пишешь не ты, а он, и подвох ты скоро раскрыла – Гарольда ты взяла с собой не подозревая, что он придет как есть – со всем своим нелицеприятным прошлым.

– По жизни-то я кто? Совершенно не бездарный композитор, который с двенадцати лет стал курить траву, а к шестнадцати годам стал колоться. Драки, попойки, тюрьма, клиника. Господи, да и ты обычных людей в свой мир не пускаешь, что говорить о таких, как я? Но за красивые глаза ты это сделала… – он так улыбнулся, что я готова была вскочить и выцарапать ему эти глаза немедленно. – А дальше тебе деваться было некуда. И тебе пришлось водить меня по всем закоулкам.

– Перу, и ты обо всем этом знал с самого начала?

– Конечно. Но через твой проклятый забор не протиснется никто, кроме тебя, если только ты сама кого-то не приведешь, добровольно.

– Зачем? Зачем все это?

– Затем, что если ты этого не поймешь, ты всю жизнь проживешь в прошлом. В городе, где было все так же, как в детстве, в мире сов, который ты выстроила и огородила непроходимой решеткой без ворот. И всю жизнь ты останешься некрасивой девчонкой, лет пятнадцати, которой постоянно нужно с чем-то бороться, не снимая доспехов, не опуская щита и не выпуская из рук оружия. Думаешь, зачем я лупил тебя по губам, сахаринка, когда ты говорила все это вслух?!

– А так, пришел я, – Гарольд нарочито виновато развел руками, – и не просто король, то есть здоровый человек, которому не место в твоем мире, а вообще твой антипод. Тот, на которого ты только с ненавистью смотреть и можешь. Я, кажется, набедокурил… стал рушить твои стереотипы. Да, темницу я не разрушил. Но там сидел я сам, и если я сам когда-нибудь прощу себе вину и не буду держать себя в тюрьме, я могу опять вернуться к наркотикам. Да, надежду мою откопала женщина, которую я люблю, а не я сам. Она в меня поверила, она приняла меня таким каков я есть, и помогла мне выбраться из этой ямы. Да, я не мученик, я не повешу свои страдания как флаг и не пойду с ними по городу. Да, мое сердце – дом, откуда звучит музыка и где двери открыты. А ты? Ты никогда бы не поверила, что другой человек может тебе помочь. И в трактир жаловаться тебя все еще иногда заносят ноги, и сердце у тебя, я успел заметить, – замок. И, наверное, тебе также трудно поверить в то, что я, человек противоположный тебе во всем, от нации до болезни, могу тебя понять? Могу пройтись по твоему миру сов, вход в который запрещен, и не слепцом, а тем, кто что-то понимает и на что-то откликается… мы все люди, Майя, не нужно делить нас на своих и чужих. Этот забор ты прошла когда-то в детстве, но навсегда оставила его внутри себя.

–Замолчи ты. Замолчите вы оба…

– Маленький обман, не расстраивайся ты так…

– И со своей ролью тебе тоже пришлось смириться. Так кем ты хочешь быть, Майя? Ты держишься за все это, и даже если ты, как тебе кажется, забываешься, мир сов, пока ты его не отпустишь, на всю жизнь огородит тебя забором. Болен человек или здоров, это не важно. Кто-то тебя поймет, а кто-то нет, но не закрывайся от людей… ты же на моем примере убедилась, что понять можно все. И меня ты тоже поняла, не так ли? Ты смирилась с тем, что я не герой, ты, в свою очередь, стала понимать меня, и перестала ненавидеть.

– Все не так, как я хотела…

– Конечно, ведь тебе не дали здесь сочинить ни слова! – Перу аж взвился на месте. – Конечно! Но и это еще не все, сладкая моя, это еще не все!

– Что еще?

– Надеюсь, что ты простишь нас… – глаза стража стали такими виноватыми, но в них, где-то в глубине, запрыгали чертики. – Нам пришлось тебя выдать.

– Кому?

– Суду.

Отделившись от стены, серая масса обозначилась сначала одним силуэтом, потом другим, и в моей комнате возникли стражники. Меня накрыл прилив липкого страха и полного понимания, что это за люди. Я не успела и дернуться, как два человека взяли меня под руки, легко подняли с места, и потащили к двери.

– Нет! Этого не может быть, Перу! Гарольд! Гарольд… как это может быть?!

За дверью вместо квартирного коридора оказался другой коридор. Каменные своды и гулкие шаги моего конвоя обрушились на мою голову, как дубина, и я перестала вообще что-либо понимать. Я только чувствовала, – там, где этот свет кончался, была зала, и там меня ждало то, что я так боялась… они сказали всем, что я не настоящий рыцарь! Они выдали меня и рассказали, что я трус! Что у меня хрустальное сердце!

– Перу! Гарольд! Остановите это, не надо! – Я обернулась на них через плечо, – простите меня! Простите! Только не нужно суда, ведь он же вынесет мне приговор! Гарольд, я же говорила тебе, что каждый удар охотника здесь, в реальной жизни имеет силу! Гарольд! Пощадите меня! Я больше не хочу болеть… я не хочу обратно… я боюсь смерти!

– Смерть это я, – ответил карлик. – Потому я и страж ворот. Прошлое – это то, чего уже нет, то есть смерть. Чем больше ты будешь жить прошлым, и не пускать к себе нового, не пускать к себе жизни, не открываться ей, тем ревнивее я буду тебя сторожить… думаешь, почему я остался карликом? Именно для тебя? Я всегда был рядом с тобой и рос вместе с тобой, только ты не знала о моем существовании. А когда увидела меня рядом, то улыбнулась… мы были тогда с тобой на равных… таким ты меня запомнила с детства, и таким я остался для тебя до сих пор.

– Не надо меня на суд, Перу!!! Я снесу этот забор, я клянусь! Гарольд! Гарольд!

Но Гарольд поднял руки и показал мне цепи, которыми скован.

– Закон цепей, Майя. Я ничем не смогу помочь тебе.

В зале оказалось много людей. Так много, что сначала меня испугало именно это, – они все стояли вдоль стен, окружая залу кольцом. И толпа была такой пестрой, что у меня закружилась голова. И только одно черное пятнышко выделялось среди них – старик в черной мантии.

– Наконец-то вы ее привели, мы заждались.

Стражники встали по центру, сжимая своей хваткой мне плечи. Взгляд выхватил из толпы фигуру Оливии, которая безучастно смотрела в мою сторону без всякого выражения – ни осуждений, ни одобрений. Вообще никаких чувств.

– В чем обвиняется рыцарь?

– В самозванстве, ваша честь! – Перу подошел к судье.

– Так, а защита присутствует?

– Да, – Оливия подняла руку, и внутри у меня затеплилась радость, что все может обойтись.

Ведь иметь в своих адвокатах саму Жизнь, много стоит!

– Что вы скажите в ее защиту?

– Ничего.

– Что скажет сама обвиняемая?

Я онемела. Меня предали все… все! И Гарольд, и Перу, и Оливия, которых я считала своими друзьями, а не врагами…

– Что ж, – сухой тон судьи и его сухие глаза говорили о самой чистейшей непредвзятости, – предъявите суду доказательство обвинения.

Я попятилась, но ноги у меня только заскользили по полу. Я рванулась, но в мышцы лишь сильнее впились пальцы моей стражи. Сейчас меня будут казнить…

– Так нельзя!

– Обвиняемая, вы в мире сов, вы должны жить по закону и обязаны отвечать перед ним. Позовите охотника.

– Нет!

Этот страшный человек вышел из толпы и приблизился ко мне. У меня зазвенело в ушах. Зазвенело во всей зале, мое сердце забилось с такой скоростью, что этот звон стал слышен всем и везде. Я всегда его прятала, а теперь о нем не просто знают, его сейчас увидят!

– Предъявите суду доказательства, пожалуйста.

Охотник остановился от меня в метре, поднял руку и поманил пальчиком. Всего одно движение пальца, как я перестала чувствовать стук у себя в груди и ощутила его в воздухе рядом. Величиною с яблоко, граненое и звенящее, – оно трепетало и дрожало перед властью того, кто мог его уничтожить на самом деле… уничтожить так, что я никогда не вернусь обратно отсюда. Никогда.

– Вина доказана. – Судья взял его в руку и отнес на высокий постамент. – Искупить эту вину вы можете только в поединке с вашим охотником. Если вы победите недуг, с вас снимается обвинение. Если недуг победит вас, то это значит, что вы понесли наказание.

Стража меня отпустила, и я едва не упала. Оказалось, что без их помощи я теперь не могу стоять на ногах. Во всем моем теле была ватная слабость.

– Вы готовы к поединку?

Что ж… Жизнь не защитила меня ни единым словом. Гарольд не может мне помочь, хотя еще пять минут обвинял меня в том, что я не могу поверить в помощь постороннего человека. Перу, страж на воротах в мой мир, оказался стукачом… я оглядела толпу, взглянула на судью, взглянула на охотника.

Финал все этой истории таков, что я опять одна. Что я, даже если и мечтаю, никогда не носить доспехов, для того чтобы выжить, опять одеваю их и иду в бой. И кто мне там плел все эти сказочки, что я могу быть открытой? Вот она я – открытая, и сейчас мое сердце своим клинком разобьет болезнь. Еще одна. И я снова один на один с недугом, и мне снова с ним биться. Это моя судьба, – быть воином. И мне ничего не остается, как доказать это всем и сейчас! Или погибнуть!

– Я готова к поединку!

Едва я вскинула голову, как тут же ощутила на себе всю тяжесть своих доспехов. Я почувствовала шпагу у бедра, я поняла, что крепко стою на ногах… но этот звон… этот страх, – они меня не оставили. У меня мелко тряслись руки, и выступил пот на лбу и на спине, я почувствовала озноб.

Зал затих совсем. Судья поднял руку:

– Желаете ли вы что-либо сказать перед поединком?

– Нет.

– У кого-нибудь есть напутственные слова?

– У меня есть!

Я с удивлением взглянула на Гарольда, который стоял закованный в цепи, – и он собирался что-то сказать?

– Говорите.

– Вспомни, Майя, что ты мне сказала тогда, когда мы шли сюда по коридору. Вспомни все, что ты когда-то говорила мне об охотнике.

– Что?

Нашел, что сказать мне перед смертью… напутственные слова…

Как только я повернула голову к своему противнику, меня опять объял ужас. Всех моих усилий в это мгновение хватало на то, чтобы только сдержать дрожь в коленях и руках. Чтобы хоть внешне выглядеть чуть спокойнее. Умереть с честью.

Как странно, не чувствовать его в груди… как пусто без него…

Охотник двинулся без предупреждения, и не ко мне, а в сторону пьедестала, и вытащил из ножен клинок. Конечно! Разве он будет разить меня?! Мои руки и ноги?! Он убьет меня разом – в сердце!

С каким-то выдыхом-выкриком я кинулась ему на перерез и, не успев выхватить собственную шпагу, спихнула его с пути на пол, и сама покатившись по плитам. Толпа внезапно всколыхнулась:

– Ату ее, охотник! Ату!

Как? Меня? Я даже не успела удивиться этим крикам и испугаться, как машинально отдернулась, и клинок чиркнул по воздуху у самого носа.

– Не мешай мне, не сопротивляйся! Я все равно сильнее тебя! – И охотник опять кинулся к добыче. Залу наполнил такой звон, что он всплыл над общим шумом.

– Нет! – Я вскочила, отбросила ножны, рубящим движением ударила охотника в спину. – Нет!

Но на нем не осталось ни царапины…

– Почему?!

– Убить меня нельзя, глупая… я лишь возможность болезни, я буду всегда, я бессмертен. Как ты можешь убить вероятность недуга? Ты можешь только всю жизнь бояться меня, но никаким клинком ты меня не достанешь! А вот я могу все, – и сейчас ты в этом убедишься.

Что же это за поединок, из которого нельзя выйти победителем?! Это казнь!

– Нет! – Я снова кинулась впереди него, – я не дамся!

Я остановилась, он остановился. У меня уже не смыкались от дрожи губы, но я держала свой клинок обеими руками впереди себя, а за моей спиной теперь был постамент с сердцем. Это был последний рубеж защиты.

Кажется, охотник замер от моей внезапности, и эти несколько секунд в моей голове лихорадочно носилось: что я о тебе знаю? Что я о тебе говорила? Почему Гарольд сказал вспомнить о тебе?

– Что я о тебе знаю… что я о тебе знаю?!

Охотник рассмеялся мне прямо в глаза. Его это стало забавлять, и он прямо издевался надо мной, заглядывая в лицо моему страху, – он уже не кидался вперед, а делал шаги. И даже оружия не поднимал, просто двигался ближе и ближе. И улыбался, а от каждого его шага готова была упасть в обморок. У меня похолодело все.

– Только ты можешь реально меня убить… только ты и никто больше… что еще я о тебе знаю?! Я ничего больше о тебе не знаю! Зачем ты меня преследуешь? – я пятилась, сдавая свои позиции крошечными шажками. – Что тебе от меня нужно? Зачем ты меня преследуешь?! Неужели только потому… Господи… я все поняла!

Я развернулась и с размаху, со всей своей силы, рассекла свое хрустальное сердце своей же шпагой…

Эпилог.

Оно разбилось, и осколками посыпалось с пьедестала на плиты пола. Я смотрела на эти осколки, пока они не растворились вместе со всем окружением, а впереди меня оказалась стеклянная стена. Я не сразу поняла, что это, пока не увидела свое полуразмытое отражение в этом окне, – я в кинотеатре. Я снова в ночном кинотеатре, и отражаюсь не Майя, а я – и доспехи мои стали исчезать. Шпага из рук тоже исчезла. Осталась только я.

И в этом большом помещении было так тихо, что я услышала шум в ушах. Сердце мое билось ровным гулом, без всякого звона, – самое настоящее.

Почему никто из посетителей не обращает внимания на служебные двери? Потому что на них есть вывеска “Посторонним вход воспрещен”

Я обернулась на дверь. Вывески не было.