Текст книги "Не ходи в страну воспоминаний (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Мечтаешь? – она села на край, и ее лицо попало в луч света. – О чем?

Он удивился, – ее губы не шевелились, девушка тонко улыбалась одними уголками, тихо разглядывая своего воина.

– Ты разговариваешь мыслями?

Она приложила палец к своим губам, и кивнула:

– Ты тоже.

– Я так рад, что ты пришла. Ты знаешь, что завтра у меня операция? Мама утром приедет, потом будет ждать…

– Знаю. Я все знаю.

– Мы снова пойдем в мир сов?

– Ты всегда в нем.

– Но ты пришла, чтобы увести меня куда-нибудь?

– Да. Я сейчас накрою тебя одеялом с головой, и перенесу на руках, чтобы никто не видел. Хорошо?

– Хорошо.

Оливия укутала его и взяла на руки. Крутанувшись, на месте, она бесшумно качнулась назад и исчезла из палаты.

Пространство, которое обрушилось на мальчишку, заставило его испугаться так сильно, будто он летел в пустоту. Вокруг ничего не было, кроме солнца. Сплошной свет, небо и бесконечный горизонт. Георг заморгал, обморочно мотая головой, пока взгляд, как за спасительный круг не зацепился за Оливию, и мир не обрел землю. Они стояли на большой площади. Или на большом аэродроме, или полигоне, – на чем-то где очень много асфальта. Чистый, неразмеченный ничем, серый асфальт был всюду. Пространство было голым от горизонта до горизонта, – ни домика, ни дерева, ни машины, ни человека, – ничего.

– Это пустыня.

– В пустыне есть песок, – Георг оглядел себя и обнаружил, что он в пижаме. – А где моя одежда?

– Ты так привык к своей воинской одежде? Мы сюда ненадолго, потерпи.

Ноги запекло на шершавом полотнище. Солнце, если взглянуть вдаль, колебало асфальт волнами.

– А зачем мы здесь?

– Пройдем немного.

Сначала мальчишка шел рядом, поглядывая на прямую линию горизонта, но от пустоты становилось не по себе, и он стал смотреть изредка под ноги, и почти всегда на Оливию. Он разглядывал гравировку на ее наплечниках, тонкие чешуйки кольчуги, заглядывал в лицо, которое изредка закрывалось взлетевшими от ветерка волосами. Ветер дул в спину.

– Можно я возьму тебя за руку?

– Можно.

Георгу стало спокойнее, он почувствовал себя увереннее.

– Так о чем ты мечтаешь, малыш?

– М-м-м… о том, что будет потом. О том, как все вернется.

Внезапно они остановились:

– Не наступи!

Засмотревшись на оруженосца, он едва не наступил на росток. Прямо перед ним лежал разбитый глиняный горшок с просыпавшейся землей, и небольшое растение оголило бледные паутинчатые корешки.

– О, так мы уже на месте!

– Мы шли сюда?

– К нему, – она присела на корточки, – правда, здорово?

Он присел тоже. Тени легли сбоку. Георг не понимал, что же здесь хорошего:

– Надо новый горшок.

– Нового нет. Ты же видишь, здесь ничего нет.

– Тогда этот склеим.

– Чем?

– Ну, перевяжем…

– Даже если ты сделаешь это, цветок в пустыне погибнет без воды.

Мальчишка схмурился:

– Ты говоришь не просто так, да? Это не цветок? Это что-то значит для меня?

– Да, не просто так, нет, это цветок, да, это что-то значит.

– И что?

Оливия заправила непослушные волосы за уши, тронула пальчиком один из лепестков и ответила:

– Побудь с ним немного, посмотри. Понаблюдай, постарайся его понять… можешь даже поговорить с ним, если хочешь.

– Я, что, один?

– На пять минут…

Куда она внезапно исчезла, он даже не успел заметить. Никогда ему не привыкнуть к неожиданностям, и никогда не привыкнуть к задачам. Вот и еще одна… в прошлый раз он разговаривал с сердцем, а в этот раз должен поговорить с цветком. Вряд ли он ответит, а что можно увидеть и что можно понять, если просто смотреть?

– Как жизнь? – вяло спросил он. В пустыне шуршал только ветер, никаких других звуков не было. – Да, у тебя не очень.

Зеленые лепестки начинали с краешков желтеть. Раньше, как он заметил, оно росло прямо, а с тех пор, как горшок разбился, стеблю пришлось изогнуться и вновь расти вверх на тех крохах почвы, которая еще давала ему питание.

– Ты стойкий…

Дотронувшись до верхних корешков, отметил, что они высохли. Да и сама земля уже была высушена, – катышки легко рассыпались на крошки.

– И ты вянешь…

Георгу неприятно было подумать, что растение умирает, неприятно сразу по нескольким причинам. Во-первых, потому, что нечестно намекать ему на такое перед самой операцией, а во-вторых, у него сложилось ощущение, что смерть прямо рядом с ним, только на этот раз не его очередь. И прежде никогда Георгу не казалось, что растения… ну, рубят, например, деревья, косят траву, дергают сорняки, – никто же не считает лесорубов или огородников убийцами. Растения вроде как не живые, не понимают. Когда режут свинью или рубят курице голову, вот это смерть. Мясник тоже не убийца, но все равно понятно, что была птица живой, а потом нет.

А тут мальчишка почувствовал, что растение живет. Будет жить еще несколько дней, или несколько часов, а потом перестанет. И что? Вывода из этого Георг не делал никакого. Будто он не знал, что все смертны.

– Я тебе ничем помочь не могу. Не могу даже с собой взять и пересадить в новый горшок. Извини.

Посидев рядом с ним, внимательно осмотрев с каждой стороны, он пришел только к одной мысли, – он не знал, что ему нужно было открыть для себя.

– Он тебе понравился?

– Обычный, – Георг еще прежде ее фразы, увидел, как с краешка выросла вторая длинная тень. – А что?

– Ты должен научиться у него его счастью, малыш. Счастью бытия.

– Я не понимаю, – он поднял голову.

–Ты должен научиться у него счастью жить ради жизни, жить, даже если это никому не надо. Что бы с тобой ни было, как бы ты ни был разбит, ты можешь найти радость просто в жизни.

– Даже в этой пустыне?!

– Георг, может быть, ты еще ни разу глубоко не задумывался о смысле жизни, но поверь мне на слово, или запомни без понимания, – иногда можно жить ни для чего.

Взгляд воина был сосредоточен, но девушка видела, что пока он этого не постиг. А идти и воевать без этого чувства, трудно. Очень трудно. Думать о том, что будет дальше, вообще невыносимо. Георг ведь предполагал, что предстоящая битва с драконом, – это самое страшное, что может случиться, что это последнее. А для Оливии ее собственный страшный день предательства был близок и ужасающ. Она привязалась к мальчишке, она полюбила его как сына или как братика, она на каждом этапе в мире сов, боялась за него.

– Георг, пойми! Ты же понял про осаду крепости, – это почти что так же, только сильнее. Глубже всего.

– Я стараюсь… но как можно жить ни для чего? Это как?

– Когда у тебя нет никого рядом, когда ты одинок, когда нет в жизни целей, когда ты ничего не добился и не добьешься, когда ты понимаешь, что ты никто для всех, и ничего нет впереди. А в прошлом нечего вспомнить… – Даже если ты окажешься один, как этот цветок в пустыне, ты все равно сможешь быть счастливым, если только поймешь…

– Я не хочу. Если я когда-нибудь, окажусь, как он, то я лучше умру… как это, без никого? Как это, никто?

– А вот так!

– Нет. В жизни должен быть смысл. И должен быть кто-то.

– Ладно, малыш. Как скажешь.

– Тогда пойдем отсюда.

– Пойдем. Но это на сегодня не все.

Они вернулись к брошенному одеялу, мальчишку снова укутала темнота, и темнота же его встретила. В палате Оливия мысленно попросила его вытянуть руки, а когда он выполнил просьбу, вложила в его ладони шпагу.

– Она твоя.

– Но это же твое оружие!

– Я оруженосец, у меня никогда нет, и не было своего оружия. Просто не приходило время вручить тебе этот клинок. А теперь пора, – завтра бой. Тебе не страшно?

– Немножко.

Утром он проснулся с рассветом. Мама уже была здесь.

Шпаги рядом не оказалось, она испарилась, словно вся приснившаяся пустыня, но Георгу казалась, что он все еще чувствует тяжесть рукояти в ладони. Она с ним. Он вооружен.

От снотворного он отказался, – накрытый простыней, поехал на каталке, глядя на потолочные длинные лампы. Все. Назад дороги нет. Сердце все же взволнованно билось, – от яркого света в операционной, от белых халатов, оттого, что ему, совсем голому пришлось ложиться на холодное. Незащищенность проколола его всего, с головы до пяток.

Но он справился с собой. Он вообразил, что это не железный стол под лопатками, – его кожу холодят надетые доспехи. Его начали снаряжать для битвы. А когда приступили к привязыванию рук, и снова возникло липкое чувство жертвы на алтаре, он представил, что это затягивают ремешки его куртки. Его готовят к бою, а не к резне. Сейчас его отправят туда… сейчас… уже колют шприцем в вену… уже…

…уже солнце зашло над лугом, и сумерки позднего вечера освещал большой остророгий месяц. Раскидистое дерево чуть в стороне от рощицы, шелестело листвой, и ветки держали, как в колыбели, домик. Звезд было рассыпано так много, словно это была толпа, зрители, собравшиеся на высоких трибунах посмотреть на битву внизу. Георг шевельнулся, – его доспехи звякнули друг о друга. Поднял руку, – шпага обнажена и сверкает длинным кликом. В левой руке оказался щит.

Но противника не было.

Он прошагал сквозь траву несколько метров, дерево стало ближе, но вокруг по-прежнему царила тишина. Тишина, полная стрекота сверчков, легкого птичьего свиста, шуршания лесной полосы, – живая тишина, а не мертвая, как в асфальтовой пустыне. Георг оглядывался, держась наготове, пока не заметил, как из-за ствола вышел человек. Он увидел тонкий абрис другого воина, а когда тот миновал тень и вышел на свет месяца, с удивлением понял, что это мальчик. Такой же, как он, – невысокий и щуплый. Сойдясь поближе, разглядел и его черты, – неестественно бледный, с прищуренными глазами и маленьким сжатым ртом. И он, и Георг были без шлемов. Тонкая шея противника беззащитно торчала из воротника, и руки казались слишком безвольными, он не держал свое оружие, а словно волочил его. Георг даже разочаровался. В школе ему приходилось порой драться, и не с такими хлюпиками. Безусловно, это тот самый дракон, его мучитель, но, видимо, воины должны быть равны, иначе поединок будет нечестным.

Мальчишка неожиданно хриплым голосом произнес:

– А с чего ты взял, что наши силы равны? И что это будет честный бой?

– Защищайся!

– Я? Ты что, хочешь меня убить?

– Да, уничтожить! – он кинулся вперед, замахнувшись клинком…

Георг не умел драться на шпагах. Он никогда не держал в руках никакого оружия, кроме рогатки, но это был уже его мир. И в этом мире у него были и сила, и умение, и ловкость была, не было только жалости. Он понимал, что если проткнет мальчишку, – он убьет не человека, а болезнь. Он освободит свое сердце от недуга и самого себя тоже. Но противник оказался ловок.

Воин защищался, нападал сам, Георг едва успевал закрываться. Трава вокруг смялась, оба падали и вскакивали, оба топтали ее, не глядя. Все больше и больше хриплое дыхание мальчишки напоминало рык, да и сам Георг уже выбивался из сил. Но он отбивал оружие, колол, пытаясь попасть в щель между доспехами или в шею… он разжигал в себе ненависть, чтобы ярость придавала ему напора для решающего удара. Клинки ударялись друг о друга с красивым звоном.

– А! – мальчишка вскрикнул и упал на спину. Шпага Георга пробила доспех и неглубоко проколола ему грудь. – А-а-а!!!

Он вытащил ее и отшвырнул в сторону, не поднимаясь, зарычал, превратив свой крик в рев такой силы, что Георгу пришлось заткнуть уши. Он подумал, что все кончено, когда маленькая фигурка выгнулась, и нечто выползающее изнутри разорвало его одежду и его доспехи, как бумажку. По примятой траве стал извиваться чешуйчатый хвост, такая же длинная голова. Георга отшвырнуло в сторону внезапно распахнувшимся громадным крылом. А когда он снова поднялся, с ужасом увидел, как дракон изрыгает пламя к звездам, и, перевернувшись, встает на лапы. Масса воздуха, как и звуковая волна, окатывает все, и чудовище лицом к лицу становится к Георгу.

Метнувшись взглядом, он хотел увидеть, куда отлетела его шпага, но не успел, – неимоверная сила налетела на него, ударив в грудь тараном. Все тело, раздавленное лапой, было прижато к земле, а когти рвали его доспехи. Воздух ожгло так сильно, легкие так сдавило, что Георг не мог вдохнуть. Он старался, но чувствовал только тяжесть, ломающую его кости. От следующего сильного рывка коготь распорол ему грудь…

– Так, что, дышать сами не будем? – донеслось сверху. – Отключать или нет?

Георг разлепил веки. Ничего, кроме боли и невозможности вдоха. Он приказал себе сделать вдох, но тело не слушалось. Оно было чужим, и было ограничено только грудью. Присутствия всего остального он не ощущал.

– Включайте…

Легкие расправились от вгоняемого воздуха. Стало лучше. Глаза снова закрылись, он проспал еще несколько часов, но сна не видел. Ему казалось, что он всего лишь медленно моргнул, а врач снова здесь:

– Давайте еще разочек попробуем. Да?

И воздух снова ушел. Сознание Георга на этот раз оказалось более трезвым, – он ощутил в горле трубку, на лице маску, и что-то жесткое заполняло весь рот. Но дышать надо! Он раздул ноздри и попытался совладать с мышцами, – вдох! Вдох!

– Ну, задышал, парень! Отключайте.

VIII

Конечно, ни Перу, ни Гарольд своих обещаний не сдержали. Гарольд из отведенных двух недель только в четыре дня нашел время для встречи. Где он был и что делал, – мне неизвестно, может быть, музыку писал, может, летал на самолете куда-нибудь, но то, что он потом пропал еще на неделю, и не появлялось от него никаких вестей, – это факт неоспоримый. Я опять прозябала.

Маме стало немного лучше, она стала оживленней себя вести, и мы каждое утро находили час для разговора, хоть серьезного, хоть ни о чем. И я уже не так страдала от бездействия, как в первый раз, нужно было соблюдать правила хода этой истории, и если время было нужно, значит, оно пройдет независимо от моих желаний. Я притерпелась с обыденностью. И я даже перестала по вечерам, и вообще в любое другое время дня приходить к забору. Если будет нужно, все само придет за мной, или появятся знаки. Вместо знаков, пришел Перу и разбудил меня на рассвете.

– Ты как сюда попал? – я спросонья разлепила глаза и увидела его морщинистое личико прямо перед собой.

– Для меня что здесь, что там, – все одинаково.

– Застой кончился, мы отсиделись?

– Да, нужно время прошло, сахаринка, пора разгадывать остальное.

Поднявшись и сев на диване, оглядела пасмурную комнату:

– Как думаешь, весело жить внутри тучи? В окружении серого пространства, похожего… ни на что?

– Раз уж ты так маешься, я могу тебе объяснить это, – страж понял, что я опять заговорила о нежилой обстановке моей комнаты. – Если всю твою жизнь принять за сто процентов времени, сколько из этих процентов ты провела в своей комнате?

– Ну… – серьезно прикидывать подсчеты я не собиралась, – много.

– И что ты делала?

– Жила в ней…

– Жила в ней… – немного другим, более значительным тоном произнес он. – А как ты любишь говорить до сих пор: моя комната – мой мир, мой мир – моя комната. Сколько в ней было вещей, что они для тебя значили, сколько книг, как галерея дверей стояло на полке? Сколько игрушек, с помощью которых придумывались истории, сколько красок и бумаги, через которые смотрели, как в окна, другие пространства? Даже со стен, с обоев в каракули, выглядывали найденные и обрисованные знакомые и незнакомые герои. От стола к полкам, от полок к дивану, от дивана к двери, от двери к окну, от окна к столу, – путешествия внутри комнаты, путешествие внутри мира, в котором волей-неволей живешь, и некуда деться. – Карлик прервался ненадолго и обвел ладонью мои нынешние апартаменты, будто видел все, о чем говорил, и демонстрировал мне это. – Чего же ты хочешь, если мир вывернулся наизнанку, и мир сов из внутреннего стал внешним. Ты ходишь к воротам, ты гуляешь по своему прошлому городу, ты приходишь ночевать в эту квартиру, и все это на самом деле не выходя из комнаты. Ты встречаешься с людьми, и даже есть у тебя иллюзия, что это ты ходишь к ним на встречу, это ошибка, – на самом деле все приходят к тебе… Ты не делала и шага за порог. Космос вовнутрь стал космосом наружу, мир сов захотел говорить, и он заговорил.

– От твоих слов мне становится холодно.

– Потерпи, лишить тебя комнаты было строгой необходимостью.

– Подождешь, я схожу умоюсь и переоденусь… тебя мама не увидела?

– Еще слишком рано, ей только через полчаса вставать на работу.

– Значит, надо поторопиться. Уйдем, никого не потревожив.

За прошедшее время бывали дожди. Как-никак осень, но ни одного еще раза не выдалось ни капли на такой день, когда я встречалась с Гарольдом ради дела или просто ради общения. Хозяин истории берег мое настроение и не портил его ничем. Я была счастлива, что снова началось действие, – бодро шагала через сырую холодную от ночи траву, и не обращала внимания на промокшую обувь. Мы с Перу подходили к больничному саду, мне хотелось увидеть Гарольда и спросить как у него дела. Он скажет, что все хорошо, и это будет правдой.

А Гарольд явно прибыл из тепла, лета и отдыха, потому что был загорелый, очень посвежевший и радостный. Он все больше и больше приводил себя в форму, прекрасно выглядел, и его жизнь налаживалась не только поэтому.

– Здравствуйте, ваше вели-и-ичество, – заулыбалась я, – как поживаете?

Гарольд вместо ответа показал мне большой палец и довольную улыбку. Перу пожал руку.

– Ребята, это последний раз, когда я смог вырваться… мне уже наперебой предлагают работу и пора за нее браться. Так что у меня не так много времени.

– Сколько?

– Точно не скажу, жду звонка.

– Как жаль, – вздохнул страж, – а если ты не успеешь все посмотреть?

– Успею. Веди, Майя…

Значит, скоро конец истории, подумала я. Это один из звоночков приближающегося финала… а почему я не чувствую этого? Неужели все так вот оборвется от одного звонка по телефону, и мир сов свернется обратно в четыре стены моей комнаты?

– Пошли, сахаринка – Перу взял меня за руку и повел к забору.

И чем все кончится? Что в итоге? Я посмотрела куда-то на небо, словно мне больше некуда было обратить этот вопрос. Словно тот, кто создавал сюжет, сидел наверху, как кукольник или шахматист, мог мне ответить. Он же видел все наперед, всю историю, всю партию, весь расклад.

За воротами было пасмурно. Была не ночь, была серая морось и туман. Гарольд в своих мягких кроссовках ступал по каменистой дороге с легким шуршанием, а я в своих сапогах довольно громко. Его величество был неизменен, а к моей осенней амуниции, – джинсам и куртке прибавился пояс с ножнами. Шпага была внутри и почему-то казалась тяжелее обычного, – заметно тянула меня в бок тяжестью.

– Мы опять в город?

– Наверное, – хотя сомнений, что дорога ведет именно туда, у меня уже не было.

– Вдруг хозяин “Мученика” накатал на тебя жалобу и нас теперь разыскивает полиция… или эмиграционная служба…

– Здесь нет полиции.

– Я пошутил. Ты сегодня серьезнее, чем всегда.

–Не хочу в город, Гарольд, он мне надоел. Там больше опасности, чем где бы то ни было еще.

– Из-за охотника? Что это за люди?

– Да, это последнее, что ты еще не узнал о созданиях мира сов. Охотники, – это не люди. Здесь в человеческом обличье может существовать и то, что человеком не является. Охотник – это недуг. Это болезнь в своем реальном проявлении.

– В реальном?

– Представь, что ты упал и сломал руку. Здесь это значит, что ты встретил своего охотника, который подстерег тебя за углом и всадил клинок в плечо, а ты не успел дать ему отпор. Или пытался дать, но тот владеет клинком лучше тебя. Если ты столкнулся с ним лицом к лицу, – это беда. Степень того, как он тебя поранит, это степень того насколько ты здоров в реальной жизни. Если ранит смертельно, значит, это будет смертельная болезнь…

– А что он говорил про хрустальное сердце?

– Ну, зачем ты поднял эту тему?

– Рассказывай, я все равно уеду, так что о твоей тайне никто не узнает.

Повздыхав, я посмотрела на Гарольда искоса:

– Я теперь даже не знаю, зачем мы ходим в мир сов, чтобы ты увидел что-то свое, или для того, чтобы я наболтала о себе.

– Там разберемся.

– А ты мне расскажешь, почему ты здесь? Что ты здесь ищешь?

– Конечно, но потом, – Гарольд сократил дистанцию и стал идти со мной почти плечом к плечу. – Рассказывай, я хочу все знать про этот мир.

– Раньше, одним из признаков моей болезни было то, что у меня внезапно могла пойти кровь носом и так сильно, что обычно меня увозили в больницу. Через два года после моего выздоровления случилась такая история, что я была в гостях у друзей, чихнула как-то сильно, и из носа покапало. Я запаниковала. Я так испугалась, что меня затрясло. Через несколько минут я лежала на диване с мокрым платком на переносице, кровь остановилась, но остальные недоумевали, что меня так сильно напугало.

– И что?

– А ты не понимаешь? Я испугалась возвращения. Страх сделал мое сердце хрустальным и хрупким – я часто думаю, какой мне сделать шаг, лишь бы не навредить себе. А если я споткнусь и упаду, оно от падения разобьется… я хожу по жизни на цыпочках, я слишком берегу его, я трусливо живу, нет, – существую. С постоянной мыслью, что все может вернуться и тогда выяснится, что я вовсе не рыцарь, выяснится правда, и со своей новой бедой я не справлюсь – она меня сломает. Это замкнутый круг – я боюсь, от этого сердце становится хрупким, увеличивается его непрочность, и от этого я боюсь еще больше – и так все замыкается и усугубляется.

–Да, неприятно.

Я взглянула на Гарольда, и меня сковал такой ужас, что я едва не упала на колени. Мой охотник стоял прямо за его спиной, так близко, что я смогла разглядеть блеск в его глазах. Он выскочил из-за него, замахнулся клинком, а сам Гарольд, в эту секунду заметивший его и пытавшийся остановить, рухнул, скованный цепями, мне под ноги. От клинка я увернулась – даже не осознав того, как я это сделала. И побежала.

Только когда я оказалась у забора, я смогла проскочить между прутьями и на несколько минут остановиться. Так тяжело дышалось, сердце выскакивало из груди, и мысли догоняли меня – я стала понимать, что такого ужаса прежде не испытывала. Что бежала во истину обезумев, потому что не помнила как и куда и чисто на инстинкте самосохранения мои ноги вывели меня сюда. Я едва ли не превратилась в животное, способное только бежать от смерти, от страха, как жертва, за которой гонится хищник.

Нет, это все слишком мучительно!

Я, пройдя стройку, вышла в город. Город едва просыпался. Ничего не работало, но ездили автобусы и люди ходили по улицам, добираясь разными путями до своей работы. Я то снова бежала, то шла, едва переставляя ноги от усталости, я ждала знаков – ждала узнавания улицы, на которой стоит кинотеатр. Но город, как в плохом сне, запутывал мне дорогу, уводил все дальше, приводил не туда, и никак не пускал меня к выходу.

– Я хочу домой! – я закричала так, что на меня оглянулись люди. – Я хочу закончить эту историю, я больше не могу!

Смотря куда-то в небо, хотела докричаться до мира сов. Докричаться также, как тогда на остановке в дождь – “говори”, а теперь я также сильно жаждала того, чтобы все это закончилось.

– Все! Точка! На этом вся твоя повесть заканчивается, я так хочу! Сколько там уже у тебя страниц, разве тебе этого мало, разве ты не все сказал, что хотел? Отпусти меня! Достаточно! Я не хочу больше жить в этой истории, слышишь?

Я заплакала от бессилия, как только поняла, что эти слова бессмысленны. Когда я сама сочиняла истории, я сама была вольна ставить точку там, где сочту нужным. Я могла влюблять героев, я могла ссорить их, я могла давать им сама – приключения или мучения, а здесь я ничего не могу. Здесь я никто. Я не тот, кто пишет, а тот, кто здесь живет, – второстепенный персонаж в истории не про себя. И никто отпускать меня из этого мира не собирается, как бы мне не было сейчас тяжело и страшно.

Потеряв силы даже на то, чтобы плакать, я смирилась со своим положением и вернулась под утро домой.

Посвящение в рыцари

Столица в мире сов была залита солнцем. Георг ехал верхом на белом коне, одетый в парадные одежды, весь в новых блестящих латах, при оружии, и гордо держал голову. Он был счастлив. Горожане приветствовали его криками, подбрасывали цветы в воздух, тут же смыкались толпой за его лошадью, не отставая ни на шаг и провожая его до самой площади, где состоится посвящение. Георг слышал, как ему кричали:

– Георг герой! Георг – победитель дракона!

И теперь он четко осознавал, что это и есть конец его пути. Недуг он победил, и от этой битвы у него на теле остался шрам. Он его еще чувствовал, и это вместе с болью доставляло ему какую-то сладкую радость, ощущение того, что именно он победитель. Что в свои двенадцать лет ему удалось пройти через такое, что теперь он силен и непобедим, что все вокруг знают, как ему было тяжело, и каким ужасным был дракон. Он тонул в собственном счастье, в восхищении людей, в самосознании, что он теперь настоящий рыцарь, и звание это будет носить с гордостью всю оставшуюся жизнь.

Оливия ждала его на площади. Она улыбалась ему лучезарной улыбкой, весь ее вид тоже излучал счастье, и похожа она была на великую королеву всей этой страны сов.

– Здравствуй, Георг Победоносец! Победитель дракона!

Мальчишка соскочил с коня легко, и столь же медленно, с замиранием, подошел к ней. Склонился на одно колено. Толпа тут же затихла, и над площадью города воцарилось священное молчание. В ближнем круге стояли знакомые и незнакомые лица – и маги, и колдуны, и ночной сторож со своим колокольчиком, и другие рыцари, и просто люди, – а Георгу казалось, что его сейчас окружает весь мир, и весь мир видит эту минуту – минуту его истинной славы.

В руках у Оливии оказался тонкий серебряный меч. Она коснулась им одного плеча Георга, потом другого, потом отставила его в сторону и достала из бархатного футляра подвеску.

– Поднимись с колен, мой маленький господин.

Георг встал.

– Теперь ты рыцарь, малыш, – и надела ему на шею медальон, изображающий человека на коне, поражающего своим копьем дракона, – это знак победителя.

– Спасибо, Оливия, – прошептал мальчишка, задыхаясь от радости. – Спасибо тебе.

– Нет, Георг, спасибо ты мне скажешь потом…

Что-то такое прозвучало в ее голосе, что Георг поднял склоненную в почтении голову и взглянул ей в глаза. Взгляд оруженосца разнился с ее улыбкой, что-то, что он не мог разгадать, противоречило ей.

– Почему потом?

– Потому что сейчас ты не любишь меня Истинной любовью.

Он не понял этой фразы. Толпа, осознавшая, что процедура посвящения состоялась, внезапно заполнилась криками снова, все заглушила, подняла рыцаря на руки и понесла куда-то потоком.

– Празднуем! Празднуем!!!

Как понял Георг, спустя несколько минут, его несли во дворец. Сверкающий, белокаменный дворец, где с башен доносились звуки труб, а с крыш развивались цветастые флаги. Во дворце был бал!

Георг любовался этим великолепием и купался во всеобщем внимании долго, где бы он ни проходил, те или иные люди поднимали в воздух кубки или просто ладони и выкрикивали: “Виват победителю!”. В большой зале он успел заметить человека, которого встречал на другом балу – Гарольда. Сначала он был со своей девушкой-рыцарем, но потом, когда увидел Оливию, ушел к ней, а девушка осталась одна. Он вспомнил, что ее зовут Майя, и захотел в этот раз подойти к ней не как прежний воин-мальчишка, а на равных, как рыцарь к рыцарю.

Майя увидела его издалека и улыбнулась:

– Привет, Георг. Какой замечательный праздник здесь устроен в твою честь.

Он скромно шевельнул плечом, и смело посмотрел на нее снизу вверх, ничуть не стесняясь теперь ни своего роста, ни возраста.

– Ты же тоже прошла посвящение.

– Я? Да, как бы прошла…

– Как это “как бы”?

– Не бери в голову.

– А! Друзья мои! – Оливия, как вихрь, появилась рядом, и взяла и Георга и Майю за руки, – пойдемте куда-нибудь от шума.

– А где Гарольд?

– Он остался разговаривать с Перу.

Оруженосец шагнула в одну из арок, в пустынный и светлый коридор, выходящий на балюстраду дворца.

– Какой прекрасный день, да, Майя?

– Да.

– Тебе уже все стало понятно?

– Да, Оливия.

– И ты уже не сердишься на меня, что я здесь главная героиня?

Майя очень светло улыбнулась:

– Я счастлива, что это именно ты. Я знаю твое настоящее имя…

– Ты же не считаешь, что Гарольд тоже главный герой? Ты уже знаешь, зачем он здесь появился, и почему захотел увидеть мир сов?

– Да, я поняла, что это история только о тебе и о Георге. Но я пока не разгадала причин, почему Гарольд здесь и что ему нужно.

– Скоро поймешь. – Оливия тоже улыбнулась, и обе девушки крепко обнялись. – Ты ведь не станешь мне мешать?

Майя сказала, что нет. А Георг, руку которого отпустила оруженосец, ничего не понимал из разговора.

– Вот вы где! – сам Гарольд показался в конце балюстрады, и шел к ним.

А Оливия быстро прошептала:

– И ему не дай мне помешать.

– Не дам!

В следующее мгновение Оливия развернулась и ударила мальчишку по лицу со всей силы.

IX

Я обещала Оливии не вмешиваться, хоть и осознавала весь кошмар того, что должно произойти. Поэтому, увидев, как опешил Гарольд, от такого зрелища, я кинулась к нему и вцепилась в руку:

– Не вмешивайся! Верь мне… верь!

Я оттащила его в сторону, за гардину, и дальше нам оставалось только наблюдать за происходящей сценой. Он порывался ни один раз выскочить и остановить то, что творила оруженосец, но я сдавленно шипела: “это не твоя история” и удерживала своего короля.

Оливия у Георга отняла его шпагу. От удара мальчишка упал на каменный пол, зазвенел своими доспехами, да так и остался в изумлении лежать на полу. Судя по его выражению, такой он девушку не видел никогда в жизни.

А Оливия почернела. Буквально. Ее платье исчезло, заменившись черным рыцарским костюмом. Она отшвырнула в сторону ножны:

– Тебе казалось, малыш, что я твой помощник, да?

В голосе было столько смеха, что даже у меня пошли по спине мурашки.

– И что никогда я не оберну твое же оружие против тебя? Наконец-то настал этот день, день твоего посвящения, к которому я так долго и упорно тебя подводила… наконец-то ты взрастил в себе то, что мне так нужно! Теперь я должна познакомить тебя с правдой, – я не твой оруженосец. Я вообще не оруженосец. Это ложь. Ты хороший мальчик, который взлелеял своем сердце то, что мне так необходимо. О, сколько было трудов… было тяжело и мне и тебе…

Она говорила так холодно и в тоже время как будто с жадностью. С жадностью человека, дорвавшегося до триумфа мести, и жадность эта проявлялась в том, как человек упивался ею. И Оливия сейчас упивалась. Она выговаривалась так, словно наконец-то говорила правду, после нескольких месяцев лжи, говорила с таким облегчением, с каким может говорить только тот, кто долго носил маску притворства, тяжелую маску, а теперь скинул ее. Она даже глубоко дышала, так не могла совладать с собой.

А мальчишка молчал. Одни его глаза говорили сначала непониманием, а потом искренней болью.