Текст книги "Дом, который построим мы"
Автор книги: Ксения Букша
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
– Ну, – сказала Алиса, глядя, как Веселуха курит, медленно затягиваясь, – давайте обсудим!
Но Веселуха не хотел говорить. Он сыграл бы, да гитары с собой не было, и ассортимент напитков был небогат; а лиц не было видно в полумраке. Оставалось одно.
– Давайте лучше станцуем, – предложил Веселуха.
– В уме ли вы, – возмутилась Алиса.
– Да, в уме, – усмехнулся Веселуха. – Хотя и без ума от вас.
– Наверно, это я сдурела, – нервно рассмеялась Алиса.
Они встали. С торжественным грохотом упали две отскобленные лавки. Они встали, и Веселуха подал ей руку, тоже очень торжественно.
– Я не умею, – хрюкнула Алиса.
– Джаз, – шепнул Веселуха, – вы танцуете точно так же, как и все остальные танцы. В джазе главное – синкопы. По сути, это та же мазурка, только развязнее и ближе друг к другу. Нда... не бальная мазурка из девятнадцатого века, а та, которую плясали еще... к примеру... при легендарном короле Казимире...
Веселуха щелкнул пальцами, полилась музыка, и они пошли выделываться; круль Казимеж упал бы в обморок, или отдал бы им всю Литву за такой джаз. Первый русский джазмен Владимир Маяковский задушил бы их в объятиях. Продавщица и трактористы хлопали и посмеивались, глядя на то, как Веселуха хлопал Алису по тугой попке, и как она, наученная инстинктом, прилегала к его мощной груди. Была какая-то правда в их движениях, какое-то "как следует", "наконец-то" и "напоследок".
– Это стихия, – иронически бормотала Алиса в полупустом вагоне, положив голову на Веселухину грудь. – Это разврат.
– Это не разврат, – возразил Веселуха.
– Со мной – все разврат, – отрезала Алиса и уснула.
"А со мной – ничего не разврат", – подумалось Веселухе.
Утром пошел снег. Сначала он шел понемножку, задувал, заметал, и был весь такой морозный, мелкий, сухой, как мука. Но небо выцвело, и хлопья стали слипаться.
Чем моя любовь к Веселухе отличается от любви общей? – такой вопрос задала себе Алиса. Этот вопрос был очень важен для нее как для имиджмейкера, как для творца положительного образа. В конце концов, они любят только образ, а я люблю человека, думала Алиса. Я не приближаю к ним этого человека максимально, чтобы они могли его понюхать. Нет, нет. Я заменяю его образом, как "коммунизм" заменяется серпом и молотом. Вот он в профиль и анфас. С упрощениями, необходимыми для понимания. Второстепенное откладывается, неуместное замалчивается. Людей много, "образов" гораздо меньше; так я свожу данного конкретного Яна Владиславовича к какому-то из них – разному для разных групп людей.
И как только Алиса говорит: "Люди слушаются его", как тут же выплывает интерьер "хай-тек", режим дня, авто, нож, часы и все атрибуты "настоящего мужчины", у него пристальный взгляд и легкая небритость, как сейчас модно, он похож на справедливого чиновника, он – идеальный бюрократ, и это уже вранье. Нет, поправляет себя Алиса, лучше так: люди слушаются его с удовольствием, он обаятелен. И тут же заносит в сторону учтивости, предупредительности, компромиссности – вранье опять. Нет: пускай люди слушаются его с удовольствием, потому что он сам – интересная личность, творческая... Но тут противоречие; Алиса думает минутку и начинает с другого края.
Хороший вкус, кофе с бальзамом, обаятель, соблазнитель, обаятельный мерзавец, ковбой, пират, авантюрист, бунтовщик, шпана с Лиговки, плохой вкус – вранье. Физик, ученый, игры разума, тайны природы, не от мира сего вранье. Власть, собственность, ответственность, Россия, ура, секретарь обкома... Вранье. Чушь. Полная ерунда.
Есть мнение, что человек – это то, что о нем думают; ведь почти всех современных политиков цивилизованных стран делают имиджмейкеры; а вот тут господин Веселуха, не имея ничего против этого (он даже сам завел себе очаровательного имиджмейкера), тем не менее "не укладывается ни в какую прическу", как волосы из рекламы. Может быть, намылить его тем самым шампунем, от которого девка в телевизоре радостно повизгивает? Одеть с ног до головы в карден от картье, и пусть он в этом костюме закручивает масляные гайки, а потом в лохмотьях едет на встречу с клиентом? Или, может быть, просто – не думать о нем, и потом посмотреть, что от него останется?
Но Алиса не могла не думать о Веселухе. Так вопрос о том, чем же любовь Алисы к человеку отличается от любви людей к созданному образу, вылился в множество других вопросов: как не врать? что такое личность? зачем Веселуха платит нам деньги? сколько денег на самом деле стоит такая работа? а есть ли люди, совпадающие с образом, и как им это удается? Все эти вопросы кружились около Алисы, подобно снежинкам, и мешали ей делать повседневные дела. Большой КАМАЗ затормозил в полумиллиметре от Алисиного сапога; огромные совы, хлопая крыльями, снялись с башенок Алисиного дома, когда она вошла во двор, и осыпали ее мокрым снегом.
Ей почему-то казалось, что он должен прийти в тот вечер. Весь проспект был в рекламах. Алиса спустилась вниз, и, поминутно оглядываясь, зашла в магазинчик, который находился в подвале ее дома. Там горел яркий свет, полки ломились от изобилия товаров.
– Дайте мне охотничьих колбасок, – попросила Алиса, – и много пива.
Продавщица отвесила килограмм колбасок, и тут протянулась сзади рука Яна Владиславовича и отдала продавщице денежку.
– Здрассте, – сказала Алиса манерно, закидывая лисий хвостик на плечо и мысленно представляя себе, какое у нее сейчас выражение лица.
Это выражение Алиса скопировала от своей еще детсадовской подружки Любы. Она поднимала уголки рта и глаз, и хотя улыбки как таковой не было, все лицо как будто подтягивалось вверх в неуловимом проявлении доброжелательности.
– Да, пиво, – в замешательстве чувств сказал Веселуха, – это то, что нам нужно. К вам, Алиса.
– Ко мне никак нельзя, – возразила Алиса. – Я же не могу. А вдруг нас...
"снимают скрытой камерой".
"Наплевать на них".
"Будут смеяться и смотреть. Вам что, а мне..."
"У них пленка засветится".
Алиса была не дура; действительно, на противоположном углу перекрестка, на доме, прямо за рекламой, на обледенелой завитушке около пятого этажа, сидел Петя Варвар с камерой. Пока Алисины окна были темны, он дремал, но этот свет, который он отличил от тысячи огней той ночи, разбудил его.
– Тэ-эк, – сказал Петя, наставляя камеру на окно.
Веселуха и Алиса между тем пили пиво и мирно беседовали. Иногда пиво располагает к дреме. Журнал "Моды и мередианы" не советует мужчинам пить пиво перед тем, как залюбить свою жену или там кого, – но они не всегда правы.
– Ну, а теперь для тех наших друзей, кто снимает нас на камеру, сказал Веселуха. – Они верят, что человек – это то, что о нем думают в данный момент... Представьте себе, Алиса, что я – серый волк.
Алиса по мере сил представила. Веселуха, в свою очередь, представил себе Алису как лису.
– Порядок, – сказал Веселуха.
Петя Варвар наутро долго клял горькую судьбу: на пленке были запечатлены отношения между симпатичной лиской и серым волчарой из мультика "Ну погоди".
Потом, за полночь, Алиса и Веселуха уселись курить. Петербург выглядел, как в первый день творения. Из бездонного красного неба сыпал снег на нашу сторону.
– Что же вы молчите? – спросила Алиса.
– Да это еще ничего, – напомнил Веселуха. – Некоторое время я вообще молчал.
– А почему? – жадно спросила Алиса.
Веселуха посмотрел в окно, залюбовался, думая, как бы ему округлить, да так ничего и не сказал. Временами в нем просыпалась тень прежнего отвращения к человеческой речи.
– Невежливо не отвечать даме! – дерзко сказала Алиса.
– Да, действительно, – опомнился Ян Владиславович. – Хорошо. Я молчал по нескольким причинам. Во-первых, я не знал, чего от меня ждут, когда спрашивают. При вопросе всегда ждут какого-то определенного ответа, иногда это просто, как в случае "который час?", но меня-то спрашивали о более сложных вещах. Во-вторых, я не знал, сколько времени готов ждать ответа мой собеседник. В-третьих, я не знал, как начать, – в-четвертых, я не знал, как продолжить, – в-пятых, я не знал...
– Как закончить, – прервал Алиса. – Шутки со мной шутить изволите?
– Изволю, – ответил Веселуха и поцеловал ее в плечико.
Алиса вздохнула, как котенок.
– Значит, помощи не жди, – прошептала она. – Меня мучает этот вопрос, вы понимаете или нет? Вас ведь тоже мучили различные вопросы?
– Никогда, – отмел Веселуха. – Меня никогда не мучили вопросы. Не было такого. Я сам их мучил: разделял на составные части, собирал из нескольких вопросов один большой. К вопросам, знаешь ли, не стоит относиться серьезно.
– А к серьезным вопросам? – прищурилась Алиса из-за стола.
– Тем более! – развел руками Веселуха. – Они просто прикидываются. Ну, если тебе совсем не избавиться от этого вопроса... Кстати, от какого?
Алиса открыла рот, и тут вопросы налетели на нее гурьбой, как снежинки или летучие мыши.
– Понятно, – сказал Веселуха. – В общем, попробуй что-нибудь сделать... есть ведь мой прибор, он может тебе помочь. Впрочем, я бы на его месте не стал тебе помогать.
– Но мне очень нужно, – возразила Алиса. – Я ужасно мучаюсь.
– Да вам только дай, – сказал Веселуха, подошел к ней близко-близко и стал ее тискать.
В общем, ответ на этот вопрос был Алисе очень нужен, хотя сама она не считала, что какой-то теоретический вопрос может быть настолько жизненно важен для нее. Принципы не могут быть жизненно важными, по крайней мере, в обычной жизни (не на войне, например), – считала она. Но Веселухин спектрометр не спрашивал у клиентов, как мама у капризного ребенка: "Тебе этого правда хочется, или так себе?" Он видел насквозь, какие у клиентов потребности и насколько они насущны. "Насколько", он мерил количественно. То есть он был не только всеобщий удовлетворитель, но еще и всеобщий измеритель даже того, для чего мер и весов человек не знает. Раз Алисе был очень нужен ответ на этот вопрос, прибор решил ей ответить. И заработал. Утром, войдя в кабинет, Алиса обнаружила, что он работает очень давно, и нагрелся. Посмотреть, что за задачу ему дали, было невозможно.
– Что-то замороченное, – признал вызванный на подмогу сборщик Кирилл. Теперь его нельзя выключать, пока он не решит.
– Ах, вот как, – хихикнула Алиса. – А если ответа нет?
– По идее, тогда он будет утешать тебя всякими подарками судьбы, ответил Кирилл. – Везуха тебе попрет, короче.
– Насколько большая везуха?
– Смотря по тому, насколько грандиозный вопрос он для тебя не сможет решить, – пожал плечами Кирилл.
Алисе понравился этот подход, и она уже втайне мечтала, чтобы прибор не смог справится с данной ему задачей, и на нее, Алису, стали сыпаться всякие кайфы. Однако вопрос по-прежнему мучил ее; так, пытаясь ни о чем не думать, Алиса залезла в Интернет и стала проглядывать Форум журнала "Специалист" на тему Веселухи. Правда, высказывания были в основном о фирме, а не о личности. Особенно заинтересовала общественность тема "А что дальше".
Andrew
А почему дальше должно быть что-то особенное? Если "Специалист" свихнулся на тему этой симпатичной фирмочки, то дай-то Бог. Самая обычная фирма.
Trader
Andrew, вы тенденцию не чувствуете?
Е. Бакин
Однако тенденция :)
Andrew
Поясняю для непонятливых. Тенденция одна на всех, а Веселуха один из всех. Если они такие удачливые, то это не из-за высоких персональных качеств Веселухи, а из-за того, что рынок попер вверх. Кому как не вам, Trader, etc.
Trader
Тенденция, Andrew, это направление, какими темпами идти в этом направлении – другой вопрос.
Andrew
Ну и что?
Е. Бакин
...возникает другой вопрос :)
Асмодей
Вы все не о том говорите. Почему "Амарант" производит уникальные приборы – вот о чем было в статье. И они ответа правильного не дали. А правильный ответ такой: потому что их делает гендиректор Веселуха.
Е. Бакин
Мы все неправильные, и журнал неправильный. Так держать
Trader
Личность оказывает воздействие на технические характеристики? Да вы че? Тут есть место личности? Вы думаете, что то, что нам показывают под видом гендиректора Веселухи – это и есть он сам? И все байки про жену, отправленную в прошлое, про остановки времени, про параллельное житье во вторнике и в пятнице? Вас омманывают, мачики и деички!
Асмодей
Боюсь, что еще хуже на самом деле. То есть, еще круче.
Соборное сознание не дало Алисе ничего, кроме одной маленькой догадки: ей захотелось увидеть мадам Веселуху и побеседовать с ней. Алиса толкала все двери подряд.
– Мне это необходимо для того, чтобы работать дальше, – оправдывалась она перед Веселухой. – В профессиональном плане.
– Съезди, проведай, – согласился Веселуха. – Спроси: "как дела? Пока не родила?"
Алиса кивнула, и в следующий момент уже стояла на мосту в Лондоне и крутила головой по сторонам.
– Ну, столпились! – сказала она. – Разъезжайтесь!
– А вы не меня ищете? – окликнули Алису из кареты.
– Ну, если вы мадам Веселуха, то вас, – ответила Алиса.
Ветер задувал и поднимал пыль, из-за туч вышло солнце. Алиса заметила на противоположном берегу острое строение с огромными часами; часы были годные, то есть показывали год, – на них стоял 1650й, но Алиса заподозрила, что ее дурачат: ведь строение было все из алюминия и стекла, а часы электронные.
– Любовника моего изделие, – похвалилась мадам Веселуха, – сэра Генри Рейнсборо. Он меня содержит, а я его люблю. Якобы муж мой пропал без вести на войне, сгинул без пенсии.
Алиса пригляделась к мадам Веселухе: брови у нее были выщипаны, глаза сияли, одета она была по моде, и серый ветер сдувал пудру с ее шиньона. К тому же было заметно, что она "тяжелая"; мадам проследила Алисин взгляд и бесцеремонно кивнула:
– Да, живот! Отправил меня сюда с животом и без единого слуги. Как прикажете устраиваться?
– Мне кажется, что вы неплохо устроились, – осторожно заметила Алиса. В плане... не бедствуете.
– Вы себе не представляете, моя милая, – мадам Веселуха положила ей руку на плечо, – сколькими условностями окружена здесь женщина! Скажем, если у вас, пардон, критические дни, – глаза красавицы увлажнились от воспоминаний о двадцать первом веке, – вам не разрешат делать масло, и вообще выполнять какую бы то ни было ответственную работу...
Она, впрочем, говорила так, как будто все это для нее не важно, – обе женщины смотрели туда, откуда дул ветер. Ветер этот пах морем, повелителем этого острова, и корабли с контрабандой взрывали волны носами.
– Хорошее время, – сказала мадам Веселуха серьезно, и Алиса вдруг поняла, что она не дура. – А еще хорошо смотреть на все это с балкона. Я вижу подробности. Пахнет то травами, то дерьмом, то спиртным; все про всех все знают, и даже музыка совершенно по-другому воспринимается. Знаете, я бы сказала, что она воспринимается так, как ее понимает мой муж. Только теперь я поняла тоже.
Алиса слушала ее с изумлением, глядя в те же дали, что и она. Там пенные барашки в волнах крутились, и тихие всплески торговых барок слышались, а за рекой шла стройка. Алиса чувствовала, что сейчас мадам Веселуха доберется до того, что и ей, Алисе, будет интересно.
– На картины можно смотреть сколько угодно и когда угодно, книгу читать не сначала, откладывать, переставлять фрагменты.
– Я так делала в детстве, не хватало терпения подряд читать, – кивнула Алиса.
– А музыку можно слушать только подряд. Это время в нашей жизни, которое не сжать и не растянуть. Не ускорить и не замедлить. Вот так, торжественно заключила мадам Веселуха, – мой муж и заставляет людей обмирать. От него эффект, как от музыки. В ваш век, когда телевизор переключают с канала на канал, когда внимание у людей рассеяно, когда скорость жизни столь велика, что не хватает терпения на самые простые жизненные дела – еду, детей – в ваш век Веселуха наполняет время прежним смыслом. Он делает время постоянным, он показывает, что его невозможно сэкономить – что оно идет так же, как и в те дни, когда от Москвы до Лондона было два месяца езды...
– А что мне-то делать? – ляпнула Алиса.
Она чувствовала себя дурочкой рядом с мадам Веселухой, хотя та была на голову ее ниже, а старше дай-то Бог на три года – не говоря о несравнимом Алисином жизненном опыте, при том что мадам Веселуха всегда жила за счет мужа. Воздух кругом стал прозрачен и пуст, из-за тучи просияло сильное солнце.
– А вам, сударыня, – сказала мадам Веселуха прежним, легкомысленным тоном, – не следует делать масло в критические дни и задумываться над сложными вопросами, когда вы влюблены...
– Почему вы решили, что я влюблена? – изумилась Алиса.
– Дитя мое, – мадам Веселуха улыбнулась и наклонила головку на бочок, я не умею влиять на всех людей без разбора... наоборот, я склонна подчиняться первому, кто захочет мною командовать... но я всех вижу насквозь. Идите, и не ломайте себе голову; вы сами увидите, в чем дело. Некоторые вещи делаются постепенно; например, никакое ускорение не отнимет от беременности ни одного месяца...
Мадам Веселуха погладила себя по круглому животу. Корабль на всех парусах шел по Темзе; на берегу кабак ходил ходуном – в нем пьяные матросы плясали жигу на пятках, и тряслись серые небеса, и музыка лилась, и электронные часы показывали время.
Глава 10: За гуж
Зимний сад
В снегу растворен
В мягком вишневом уюте
Сгущается сон от минуты к минуте
Легкая тень упала крестом
Пухом
Вечным сном
Глухо
Все, что сделано – сделано, сколько бы времени ни прошло с тех пор, и как бы мало мы в итоге ни откусили от большого пирога. Пусть вырастили мы одну луковку, эта луковка зачтется. Этот факт успокаивает, однако, только тех, кто и так втайне спокоен. Рембо бросил писать стихи, когда ему было девятнадцать, а Хемингуэй не смог примириться (примениться) с потерей творческой потенции и в шестьдесят лет. В заднице у него было шило, ему хотелось вечно скакать. О таких людях говорят: "вот, он любит перемены". Да, как же! Наоборот, перемены им ненавистны. Они вообще не любят времени. Не считаются с ним. Ночью они не спят, а играют в карты или работают. В три часа пополуночи будят свою женщину. Пьют – с утра. Купаются в проруби (не на Иордань, что хоть как-то извиняло бы их). В восемь лет хотят начать самостоятельную жизнь, в семьдесят желают быть столь же бодрыми, как в семнадцать. Мир – круг, а они глубоко квадратны, они романтики, их небоскребы торчат над сонными долинами, застревая в небе, как рыбьи косточки в горле. – Веселуха был не таков, о чем мы и пытаемся рассказать. – Итак, все, что сделано – сделано, как говорил Рябинин о своем младшем сыне, который никогда не заканчивал начатое, а бросал его на полдороги.
Однако есть, увы, такие дела, которые не сделаны, если они не сделаны до конца. Не наденешь на себя недошитые штаны. Недоверченная дырка не является отверстием. И за недописанные упражнения Рябинину-младшему ставили двойки. А кое-кому может показаться, что вся его жизнь есть один большой носок, который можно связать только целиком – иначе не считается. На время, как на Смольный, нельзя посмотреть с разных сторон: с какой ни посмотри, увидишь те же бело-синие завитушки и три маковки.
Следы, торопясь, остыли. Мороз вылизал дороги, крепкая стужа сравняла небо с заливом. Только солнце медленно плыло по небу, да воздух застывал морозным столбом вдали, да по синему небу, оставляя косые следы, летели два самолета. В Марынском дворце, среди колонн, увитых плющом, сновали лакеи; мраморный пол блистал, а стол ломился от блюд. То был огромный Прием в честь представителей Питерского бизнеса. Сначала чиновники договаривались с представителями о том, какие законы принимать для общего блага и процветания, а потом начался обед. Вина были прозрачны на свет. Внизу слуги спали на шубах.
– Ах, – мечтательно говорил заместитель министра городского правительства, господин Рыжечкин, стоя с рюмкой во главе стола, – вот если бы к трехсотлетию Петербурга построить огромный мост...
– Построим! – хмуро махнул вилкой с огурцом один из бизнесменов.
– А на мосту развесить колбасы и расставить бесплатное пиво, – не унимался Рыжечкин, застенчиво поигрывая рюмкой.
– Развесим! – огрызнулся известный колбасник господин Парнасский, занимаясь салатом.
– Расставим, – угрожающе пообещал известный пивовар господин Балуев.
Вообще бизнесмены даже после разговоров о благе города, о тендерах и подрядах, были почти все сплошь в мрачноватом настроении, так что это становилось даже как-то неприлично и страшновато. Фотограф из газеты "Спекулянтъ" еле-еле уговорил их улыбнуться, да и то некоторые персоны не улыбнулись, а скорчили такую гримасу, что трепетный господин Рыжечкин шепотом велел охране быть начеку. Наконец, пошептавшись, обеспокоенные чиновники решили все-таки выяснить, в чем дело. Для этого вперед вышел известный своими прогрессивными взглядами спикер Думы господин Дустов. Он сцепил пальцы на брюшке и спросил невинным таким тоном:
– А-а... с-снно... почему мы дуемся? Разве не все проблемы решены? Разве не все конфликты улажены? Не все перетерто? А?
Известный пивовар Балуев показал ладонью: мол, все, да не в этом дело, сейчас прожую и скажу, что такое. А знатный асфальтоукладчик Лазарь Кравчук убрал с лица челочку, оперся лобиком на ладошку и ответил тихо:
– Вы не всех пригласили.
Чиновники дружно вздохнули. Их самые мрачные предчувствия оправдывались. Зимний свет струился сквозь окна, синяя тоска овладевала чиновниками, сон ложился на поляны глухо.
– Хорошо, – развел руками Дустов. – Кого? Кого мы забыли?
– Вы прекрасно знаете, кого, – сказал Балуев громко. – Вы забыли Яна Владиславовича Веселуху.
– Н-но... его фирма недавно на нашем рынке, – возразил Рыжечкин, – мы думали, что...
– Индюк тоже думал! – отрезал Балуев. – Веселуха пользуется уважением бизнес-сообщества, – Балуев бросил косточки под стол собаке и ополоснул руки в поднесенном золотом тазу. – Его надобно немедленно пригласить!
– Но, – замельтешили чиновники, – как, если пир уже... практически... окончен?
Знатный асфальтоукладчик Лазарь Кравчук встал, посмотрел на чиновников как бы в неком изумлении и вопросил:
– Вы таки будете нас учить, скольки нам сидеть за столом?
Был тот час, когда в лесу становится страшно. Под мостом в морозной полынье вились тугие струи. К крыльцу Марынского дворца подъехал новый "Ауди", из него ловко выпрыгнул Ян Владиславович Веселуха в рыжей кожаной куртке и меховой шапке, – шапку отдал направо, куртку отдал налево, – быстро поднялся в зал, и лакеи распахнули перед ним дверь. Взгляды восхищенные (бизнес-сообщества) и недоумевающие (чиновников) провожали его.
– Спасибо, – сказал он, садясь на место, так, чтобы всем было слышно, за оказанную честь. Это в наше время – да!
Соседи принялись наливать Веселухе из разных бутылочек, и он замахал руками в припадке скромности. Особенно старался пивовар Балуев.
– Ваш прибор, – приговаривал он, поводя темными бровями, – та-ак наше пиво любит! Правда, замечу, только "Невское". "Балтику" – хоть зарежь...
– Как и я, – улыбался Веселуха, – как и я...
Стемнело уже совершенно, зажгли электричество, но не то, которое заполняет весь зал, не огромную люстру, при свете которой за окнами – слепая тьма, а маленькие светильники по стенам, так что пространство на площади и во дворце казалось единым полутемным океаном. Тени и радужные дымки стояли по стенам. Из окон тянуло морозом. Рыжечкин поманил Дустова на лестницу и там шепотом сказал по-французски (чтобы охрана не поняла):
– Mais c'est impossible! Неужели он так влиятелен? Кто за ним стоит?
– Я теряюсь в догадках, – ответил Дустов взволнованно. – С ума сойти. Дв***й год на дворе, а еще есть такие крыши, которых мы не знаем!
– А может быть, – сделал смелое предположение Рыжечкин, – за ним стоит Москва?
– Ну! – махнул рукой Дустов. – Загнул! Слушай... надо будет к нему подойти потом... ну, подвести его под человеческие законы. Когда мы его освоим, он будет не так страшен.
Умнейший Дустов был умнее Рыжечкина, но Рыжечкин лучше чуял нутром, и ему подумалось: "Ой, сомнительно, что мы его освоим!"
Тени кружились вихрями по стенам, за окном без перемены стояла густая стужа, и в зеркале темном, как в яме, дрожали занавески и небо, подсвеченное городом, – сквозь эту подсветку прорывались звезды. В кабинете, куда Веселуху зазвали для беседы, было пусто и очень интимно.
– Ян Владиславович, – начал господин Рыжечкин, кося глазками в угол, а-а... мы бы хотели с вами поближе а-а... познакомиться для тесного сотрудничества... Может быть, вы как уважаемый в бизнес-сообществе человек хотели бы войти в какой-нибудь комитет... Разумеется, это потребует от вас...
На этом месте язык Рыжечкина застыл, как будто его опустили в банку с жидким азотом. – "Что со мной творится!" – подумал чиновник.
– Вы посланец Москвы? – спросил он измененным голосом. – Скажите, вы из другого мира? Вы присланы с Марса сорвать нам трехсотлетие? Почему ваш заместитель говорит, что ваша фирма существует ради рабочих? Может быть, вы представители международной, – горло Рыжечкина перехватило, – жидомасонской организации?
Тут Рыжечкин сглотнул так, как будто хотел проглотить сырную луну, которая как раз выплыла и красовалась перед ним в окне; но на пути к луне сидел напротив скромненький господин Веселуха. Из памятников генеральный директор был более всего похож на Грибоедова, что сидит перед ТЮЗом.
– Нет, – сказал Ян Владиславович мелодично, – я не занимаюсь политикой. Вы знаете мою биографию, я ученый. Я не топаю, не хлопаю. Неужели вы не верите? – вывел он проникновенно.
Только чуткий Рыжечкин уловил упрек и злую насмешку. Безнадежно все и горько, подумал Рыжечкин. Рыдания подкатили к его горлу, как будто был он девицей.
– Я не верю! – возразил Рыжечкин звонко.
И тряхнул головой.
– И чего бы вам хотелось в таком случае? – поинтересовался Веселуха.
Рыжечкин отер незаметно набежавшую слезу (хорошо все-таки, что не он сидел против луны!) и неожиданно сказал:
– Купите меня, а? Я буду вашим человеком в правительстве.
– Почем? – спросил Веселуха, вынимая бумажник.
Петя Варвар на верхушке голубой елки взлохматил пятерней волосы на затылке и наставил шпионскую камеру с диктофоном. Искры от его сигареты уносило в ночь, навзничь.
– Даром! – гаркнул Рыжечкин. – Даром...
– Точно даром? – уточнил Веселуха. – Или авансом?
– Совершенно даром, – Рыжечкин прижал руки к сердечку. – Позвольте мне!
Веселуха поднял брови:
– Позволяю!
После чего дверь немедленно приоткрылась, и Рыжечкин выскользнул в печальную темноту. Веселуха встал и пошел следом, но чьи-то тихие, умоляющие взгляды, трепетавшие от уважения, тормозили его шаг. Чиновники плавились, таяли, как на солнце масло. Уши чужих дверей раскрывались во дворце, – и всю ночь напролет утомленный Веселуха вынимал бумажник и убирал его обратно, не истратив ни одной копейки. Наутро все правительство поклялось в верности Яну Владиславовичу. Петя Варвар, закоченевший на вершине ели, молвил, разлепляя посинелые уста:
– Как благородны наши чиновники. Ницше сказал бы, что, раз они умеют чтить, в них еще жив аристократический дух.
К десяти утра стало ясно, что все правительство поклялось в неизбывной верности Веселухе. Губернатор рвал на себе волосы.
– Это экономически не обусловлено, – говорили они. – Надо перетереть.
В половину одиннадцатого Веселуха, пошатываясь и потирая глазки, вышел на крыльцо Марынского дворца; он увидел солнце, восходящее по морозной тропе над Невой; он увидел наставленные на него дула и серьезных ребят за елками.
– Детектив! – присвистнул Веселуха. – Триллер! Серьезная жизнь!
– Если ты не желаешь жить по-нашему, – проскрипел Петя Варвар с ели, целясь фотоаппаратом, – мы тебя пристрелим.
– Да я просто не могу жить по-вашему! – возмутился Веселуха. – В вашем мире – пули и тюрьмы, ваш мир лишен изящества, в нем не прощают долгов, в нем науки и искусства – только средство, а цель – удовлетворение потребностей... У вас нет вкуса! Как я могу жить в вашем мире? Я живу в своем.
– Ты очень сильно рискуешь, – прошипел один из бандитов, не спуская с него вооруженного глаза.
– Чем?
– Всем. Жизнью!
– Ах, если бы жизнь была всем, чем можно рисковать, – пожал плечами Веселуха.
– Поляк, – каркнул на это Петя Варвар с елки.
Веселуха сделал шаг вперед. Легкие ветра обдували его, – распахнулась одежда, – больше всего на свете Веселухе хотелось прилечь здесь же, под елью, и уснуть. Но он знал, что так делать нельзя, потому что получится как в сказке про Мороза. Тогда Веселуха решил совершить подвиг, которому всегда есть место в нашей жизни.
– Казачок! – велел он и протянул руку назад, не глядя.
Казачок подал гитару, Веселуха стянул перчатки и заиграл цыганочку.
Мороз в то утро достигал градусов тридцати. Над Петербургом висел смог, обычный для таких дней. Резкие синие тени лежали на глубоких и снежных полях. Веселуха играл, и пальцы примерзали к струнам.
– Бог не фраер, – сказал один бандит другому. – Слушай! Если так пойдет дальше, нам придется переквалифицироваться в управдомы.
– Что подумает Европа? – сокрушенно покачал головой его собеседник – и чихнул.
Туристы толпились перед памятником Николаю первому, прыгали и дули на руки. Кто-то из депутатов городской Думы, проходя мимо, подал Веселухе доллар. Ян Владиславович кивнул; в следующий момент с елки свалился абсолютно промерзший Петя Варвар. Время было непрерывно, оно сливалось в цепь, Ян Веселуха вытягивал из струн все секунды поименно. Петю отогрели, отпоили спиртом и отнесли в редакцию "Специалиста", бандиты примерзли к своим стволам (теперь их не пустят ни в одно казино), а Ян Владиславович, приехав на завод, три часа разбирался, где он, а где гитара.
– О, – вопил он, – я придурок.
Паша Ненашев был с ним мысленно согласен; мороз всегда провоцирует людей на подвиги.
– Да, Ян Владиславович, – сказал Паша, – я тоже один раз в такой мороз в школе поспорил, что приду в шортиках. За это мне Маринка (моя теперешняя жена) грозилась поставить пива. Представляете картинку: прихожу я на урок и громогласно говорю: "Ну, Маринка, тащи пиво, я типа тут рисковал себе все отморозить..."
– Эй, Алиса! – закричал Веселуха. – Тащи... водки, я тут себе рисковал все отморозить!!!
Алиса немедленно появилась, просто сказать материализовалась, с водкой и закусью, и они выпили за Родину, выпили за президента Тугина, выпили и снова налили.
– С утра напился, весь день под горку, – констатировал Веселуха в уме своем, валяя Алису по дивану за запертой дверью.
"Он не менеджер", – подумал Паша.
Да, приходится признать, что в положительном образе Веселухи, этого Человека Дела, наличествовали некоторые не совсем положительные черты. Веселуха был слишком созерцательным человеком – в широком смысле этого слова. Жизнь слишком сильно интересовала его; причем интересовали как глубины, так и мелочи. В то же время Веселуха, как все гении, был абсолютно не ограничен, а значит, всякая целеустремленность (то бишь, устремленность к одной, но пламенной цели) была Веселухе чужда. Он мог отвлечься по дороге на красивый цветок и взирать на него часами в полном своем праве, сознавая, что он не попусту тратит время, а делает нечто важное и необходимое. В чем необходимость – Веселуха не мог бы вам сказать; как и всех гениев, его вел по жизни Некто, – Тот, Кто не станет пускаться в объяснения, толковать сны и вообще жульничать.
