Текст книги "Дом, который построим мы"

Автор книги: Ксения Букша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Это будет торжество русской национальной идеи, – утверждал губернатор Рябинину. – Наше сотворчество, кульминация наших усилий.

– Ну-ну, не очень-то, – отвечал суровый Рябинин, запахивая пальто и отстраняя его.

Он ехал осматривать объекты, многие из которых были построены не вполне согласно прежним физическим законам. Ворота, например, стояли на основании из ивовых прутьев, а сверху на них был нахлобучен огромный остролистный венок, вырезанный из нержавеющей стали. Рябинин распорядился заменить его на настоящий лавровый, для чего ОМОН извел в городе весь лавр. Последний листик, которого не хватало для пышного венка, был выхвачен лично губернатором из супа у своей жены.

– Что же, – пытаясь отдышаться морозным воздухом, спрашивал Рябинин, доволен ли будет господин Тугин, по вашему мнению?

– Да, – ответил губернатор, кивая и оглядывая округу, – все было облизано, солнце заходило поздно за синие заборы, за бревна и паруса, – его высокопревосходительство не может не быть доволен.

Недаром всякий русский человек способен, пролежав тридцать три года на печи, проврав и проворовавшись, вдруг преобразиться, как по мановению волшебной палочки, и стать – нет, не честным и добродетельным, но рваться к славе, махать молотом, действовать, творить и вытворять. В сущности, жизнь русского человека есть смена зимы (пиво, баня, преферанс при свете лучины) и лета (пахать, косить, молотить, колотушками провожать – и ни капли). Так и Петербург – так и вся Россия мгновенно перешла из стабильного состояния в нестабильное, сделала стойку.

– Что там, – сказал Веселуха вечером, настораживаясь и присматриваясь к потемневшим снежным улицам, – ты чуешь?

– Чую, – согласилась Алиса. – Что-то нехорошо.

"Не свистят пули, не грохают снаряды, не горят деревни"... И все хорошо, да что-то нехорошо. Снег свален в аккуратные кучки, весна наступает, солнце пригревало в полдень сильнее, но настала холодная ночь, и красный горизонт – все хорошо, да что-то нехорошо. Веселуха усмехнулся, прикрывая окно, где в багровой дымке тонули дворы, и за Невой восходила звезда.

– Что там, – повторил Веселуха безнадежно.

Алиса сидела на кровати, раскладывала пасьянс из чистых карт, и в ночи глаза ее были, как две яркие точки. Лисий хвост окутывал ее шею.

– Ты все можешь, – сказала она своим хриплым голосом. – Судьбу свою знаешь. Гадать тебе нечего. Ты козырной туз.

– Треф, – подсказал Веселуха.

– ...да. И вот, ты, как есть все можешь, то и зачем ты говоришь "Что там"? Разжалобить меня хочешь? Или напиться с горя?

– Напиться, – выбрал Веселуха из предложенного. – Что-то мне не пьется допьяна в последнее время! Сколько ни потребляю – все не допьяна. Ужасно.

Алиса перевернулась на спину:

– Это я не хочу, чтобы ты пил. Почему у тебя дурные предчувствия? Или, вернее, почему ты делаешь странные выводы – что ты должен делать что-то другое, как-то мешать развитию событий? А не боишься вместе с бурьяном картошку вытащить?

– Не боюсь. Мне просто сил не хватает. Кто-то, – сказал Веселуха, увлек меня... уволок и потащил, куда хочет. Скорее всего – судьба. Мне это не нравится. Я к судьбе в любовники не просился. Не осознав всей меры ответственности...

Красное за окном гнило и гасло, увязало и чернело; на снегах лежала фиолетовая и черная пелена, фонари горели лишь по углам, мертвая тишь воцарилась в преображенном Петербурге: усталые граждане спали по домам.

– Скажите пожалуйста, ему все само в рот падает, а он сопротивляется, сказала Алиса сонно.

Прореха черная в красном небе, и в прорехе – звезда.

– Человеку подарков не дарят; человеку в кредит дают. Меня уже до полусмерти заинвестировали. Я уже на человека не похож – вот как.

Алиса посмотрела: действительно, на фоне призрачного света из окна Веселуха был больше похож на тень, на силуэт, на монумент – только блеск волос, – удрученный, груженый, как баржа с яблоками.

– Сыграй мне, Веселуха, – попросила Алиса в потемках.

Гитара висела на стене, отливала вишневым блеском, струны ее были аппетитно натянуты; Веселуха снял ее, осторожно присел на край кровати, взял первые три аккорда – и, вздохнув, повесил обратно.

– Не вытанцовывается, – сказал он. – Нет.

Утро выводило ночь из сугробов. Солнце грело, по серединам улиц бежали ручьи, снежные шумные горы были свалены и таяли, снег сбрасывали с крыш, тарахтели сосульки. Наступило прощеное воскресенье, и по лесам проступили весенние запахи. Преображенный Петербург ожидал приезда его высокопревосходительства Президента России Тугина.

А тот уже сидел в самолете, выглядывая из-за голубой занавески, и, затаив дыхание, взирал, как близится земля. Машины блестели на стоянках вымытыми крышами, снега были необыкновенно белы и свежи, и лились ручьями нежные огуречные запахи корюшки.

– Как меня встретит Родина? – с усмешкой пошутил он Фергу, сидевшему рядом. – Я давно здесь не был!

Толпа, волнуясь, наблюдала за тем, как подали трап. Милиционеры в памперсах замерли по сторонам расчищенной дороги, – вперед вышли Веселуха, Рябинин и губернатор. Сердце у губернатора совестливо билось: он, признаться, побаивался Тугина и его справедливости. Президент слетел по трапу, пожал руки губернатору, Веселухе внимательно заглянул в глаза, сделал шаг вперед – и замер.

Город, раскинувшийся внизу, под холмом, был чудо как хорош. Блестели шпили Адмиралтейства и Петропавловки; по высоким тугим мостам волнами ходили машины. В заснеженных реках солнце прогрело черные проруби. Нарядные люди приветствовали Президента поклонами.

– О! – воскликнул Тугин, вдыхая свежий ветер. – Господа, вы на славу поработали!

Оценив шутку, губернатор и чиновники засмеялись, а Веселуха понял, что президент хотел сказать что-то более возвышенное, но постеснялся. Краска играла у Тугина на щеках; он был поражен и смущен. Веселуха держался несколько в стороне, почтительно кланяясь вместе со всеми – в пояс.

И летели машины по Московскому сквозь пять ворот, украшенных лавровыми венками, и под каждыми воротами Тугин слегка пригибался, хоть и был невысокого роста: он хотел этим показать, что он-то проедет, а вот чин его чин властителя великой державы – может и не пройти.

– Блеф, говоришь, Ферг? – вполголоса обратился Тугин к своему советнику, заметив его иронические усмешки. – А вот полюбуйся-ка на это; это не блеф, это Веселуха с губернатором весь Питер вот так отделали! Впрочем, нет, – Тугин протер глаза, – мне не верится! А ну как все это потемкинские деревни? Эй, останавливай!

– Никак нет, не велено, – испугался шофер.

– Тормози, тебе твой главнокомандующий приказывает.

Шофер затормозил. Весь кортеж затормозил, да так, что кое-кто чуть в лобовое стекло носом не въехал. Губернатор понял, в чем дело, щеки его покраснели, как морковка.

– Ой, Ян Владиславович! – перепугался он. – А вдруг да чего не так?

Веселуха не ответил ему: он видел, как Тугин выскочил из машины, как легким шагом подошел к стене, посмотрел на дорогу. Нигде не было ни пятнышка, и новенькие ограждения вдоль дороги сияли каждым завитком. Тогда Тугин знаком велел всем выйти из машин (собравшийся народ весело приветствовал своего Президента), подозвал Веселуху и сказал ему, кося взглядом по углам по своей привычке:

– Э-э... Ян Владиславович. Я... рад, что в России не перевелись такие люди как вы. В вас есть гений, и я вам завидую.

Тугин всегда говорил на людях только то, что мог бы сказать человеку и лично, отчего все его обращения приобретали интимный, хотя и чуть слишком сентиментальный тон. Может быть, это было потому, что президент довольно долго жил в Германии.

– Спасибо, – сказал Веселуха, – за доверие, надеюсь употребить свой гений на благо Родины и вас, Владимир Борисович.

После чего Тугин призвал Ферга, снял с него орден (другого такого ордена под рукой не оказалось, да больше в России и не было кавалеров этого ордена), и перевесил его на Веселуху. Ян Владиславович покраснел и чуть не опустился на колени, как посвящаемый в рыцари, но удержался.

– Я просто не знаю, как еще выразить свое почтение, – вполголоса и взволнованно пробормотал Тугин. – Ей-Богу, в наше время, когда...

На этом Тугин махнул рукой, усмехнулся опять, сел поскорее в свою машину, чиновники тоже спешно расселись, и кортеж свистнул дальше. Вся импровизация заняла не более трех минут.

А дорога была уже усыпана цветами, транспаранты были натянуты через дорогу, и на них были не реклама и даже не приветствия государю, а просто слова: "Масленица, весна", – больше ничего. Но эти слова и были приветствием, и рекламой они же были в полной мере. Цыгане и таджики разоделись в лучшее, от блинов и пирогов шел пар. Въехали в центр города, где машинам ездить было уже нельзя, и все пересели в санный поезд: тут-то началось веселье! Тугин глядел на Родину влюбленными глазами. Костры горели на перекрестках, веселый народ вывалил праздновать и смотреть на Президента, губернатора и (не в последнюю очередь) на Веселуху.

– Вот они! – восхищенно кричали женщины. – Ой, смотрите!

Сытые кони встали у высокого крыльца; все другие, кто не ездил встречать в аэропорт, вышли кланяться Тугину. Президент взошел быстрее всех; он был заметно взволнован и поражен, но вел себя, как обычно. За ним тенью следовал Ферг. Веселуха, как мы уже упомянули, держался в отдалении. Здесь нахлынули на Тугина журналисты, и он был принужден сказать несколько слов в их микрофоны.

– Я поражен, – сказал он честно, но спокойно. – Мне никогда не приходилось видеть такого преображения. Главное, что и люди стали какими-то другими. Чья это заслуга, я еще не понял, но я разберусь, – пообещал он шутливо, – со всеми разберусь.

– А вы проверите, как были израсходованы средства? – прилетел, как снежок, взъерошенный Петя Варвар в шапке-ушанке.

Он был похож на снегиря.

– Лично тебя проверю! – пригрозил Президент, развернулся и пошел дальше, свита поспешила за ним.

В большой зале стол был накрыт на множество людей. Блюда были изысканны и красивы: нежная зелень, и гусь в яблоках, и, конечно, блины. По красной икре было выложено черной икрой: "Жизнь удалась". Тугин пожелал, чтобы по правую руку от него сел Ферг (и за ним питерские чиновники), а по левую Веселуха и вся команда фирмы "Амарант". Так и было сделано; потом губернатор тряхнул прической, встал и произнес:

– Мы рады приветствовать в преображенной Северной Столице нашего дорогого Владимира Борисовича Тугина! Звезды благоприятствуют взаимной симпатии, – губернатор обаятельно улыбнулся и скрюченными пальцами водопроводчика покрутил бокал, – мы готовы к труду, мы дадим рост ВВП на будущий год сто процентов, и не машите на меня рукой, господин Ферг, сделаем!

Общий смех; Ферг снисходительно улыбнулся.

– И вот, – продолжал губернатор вдохновенно, – чтобы все было хорошо, ведь все это сделал не я, а все это чистая заслуга господина Веселухи, – так выпьем за Россию, и за Петербург, и за Президента – за всех разом, и чтобы все так дальше бы и шло!

– Ну, дай Бог, – пожелал Тугин, и все потянулись чокаться.

Зазвенели бокалы, заходили круговые чаши, и люстра над столом согласно дрогнула, блестя гранями. Ветерок сочился сквозь створки деревянных дверей, стелился по паркету дворца; Алиса в шикарном платье с голой спиной улыбалась беззаботно, и Рябинин уже раскраснелся и навалил на тарелку любимой еды, и редактор "Специалиста" хохотал, а розово-желтое брюхо его тряслось, застенчиво выглядывая в щели рубахи. И солнце уже шло к закату, заливая сады и дворцы золотым блеском.

Но предательский ветерок, сквозняк, дух, что сочился сквозь створы, но то странное дуновение, поползновения с Запада – оно росло, и вот уже Алиса голой спиной почуяла его, и спина покрылась мелкими мурашками. Алиса накинула оренбургскую шаль. И вот уже не только Алиса – многие стали украдкой поглядывать в окно, а там солнце садилось в Залив за крепостью, желтой дымкой, краснее и краснее, – и ветер окреп, подтаявшие размякшие сугробы подернулись сверху ледяной коркой, сумерки тьмой находили на город, день уходил. А с запада, с той стороны, откуда сочилось, поддувало, заливало, выло, крепчало – оттуда неверной мглой, медленно и верно, находил циклон, разделяя небо надвое багровой линией, как будто отмечая на карте свои завоевания. То была черно-синяя туча, и в ней просветом висел белый месяц.

Еще пили и ели во дворце, но уже веселье приняло несколько натянутый характер. Старались не смотреть в окно, как будто там творилось что-то неприличное.

– Погода, кажется, портится, – заметил Тугин наконец среди общего разговора.

– Ничего не портится! – возразил кто-то льстиво. – Право, это ничего!

– Ничего, конечно, – с фальшивой бодростью подхватил губернатор, – это просто ночь идет на чистое небо...

– Это у нас так всегда, просто вы забыли, – заверил Рябинин.

– Как может испортиться погода, если вы здесь! – хором принялись уверять чиновники. – Ведь весь день был солнечный в знак нашего будущего сотрудничества!

Луч солнца, рыжий, последний, блеснул из-под тучи, как глаз из-под бровей.

– Вот видите! – закричал редактор "Специалиста". – Все хорошо! Эгей, солнце! Масленица, весна!

И тут грянул гром, раскатисто и недвусмысленно. Все вздрогнули. Положение было обозначено. Грозная тень надвинулась на стол, улыбки сплыли с лиц, пирующие замолчали.

– Ну и что, – сказал в общей тишине Веселуха. – Погода, к примеру! Будто не было у нас красного дня! После солнца гром – да это же самый признак весны и есть. Разве гром гремит зимою?

Еще как гремит! Он грянул и еще раз, и молния сверкнула, но вместо дождя с неба посыпался снег, и серым мраком заволокло окна. Все совершалось как-то необыкновенно быстро, и все почувствовали это. Тугин бросился к окну, многие последовали за ним: там дул гневный, пронзительный ветер с Запада, ели под окном дворца гнулись и трещали, машины сносило, слепой снег бил в окна, одна из рам распахнулась, и в зал, кружась, влетела злая метель.

– Скорее закроем! – закричала Наталья Борисовна Денежкина, и они с Алисой кинулись закрывать окна, но закрыть было трудно, женщин сносило, и только Веселуха смог захлопнуть наконец рамы.

– Светопреставление, – пробормотал губернатор в замешательстве.

Все были потрясены; тревожный шепот разлился в зале, за стол никто не садился, Президент стал пробиваться сквозь толпу к Веселухе.

Но тут в зал вбежал Паша Ненашев, менеджер по продажам, и господин Ферг. На обоих просто лица не было.

– Господа! – закричали они. – Скорее, скорее, идите, смотрите!

– Что такое? – воскликнул Президент, и толпа, взволнованно переговариваясь, устремилась в соседнюю залу.

Там горел свет; а в углу, на старинном треножнике, стоял большой телевизор с плоским экраном. И как море, застывшее в один миг, остановились все – в дверях, по углам, на полу, – замерли в потрясении.

Там, в телевизоре, занимая весь экран, стояла перед микрофоном пожилая полная афроамериканка. Глаза у нее были пустые и бешеные, как ветер в Сахаре. Челка сбилась на лоб, а над верхней губой росли маленькие страстные усики.

– Я, новый президент Америки Айн Раф, – возвещала она с экрана, намерена днесь и впредь считать главным врагом американского народа ту страну, что самим своим существованием ставит под сомнение стабильность нового миропорядка. Ни для кого не секрет, что я говорю о России.

По залу пронесся горестный вздох; все с ужасом посмотрели на президента Тугина, а тот, в гневе и изумлении, не сводил глаз с экрана.

– ... массовые нарушения прав человека, а также развязанные Россией ценовые войны, – вещала ставленница террористов, – заставляют нас... Россия – единственная страна, которая стоит на пути великого примирения Запада и Востока...

– Сумасшедшая! – Ферг, обычно сдержанный, схватился за голову руками.

– ...если президент Тугин не подчинится и не продаст нам акции своей корпорации за ту цену, которая сложилась на рынке, а цена эта весьма невысока, что бы сам он ни говорил, – то мы сделаем из России ядерную помойку... единственное назначение ее жителей – тяжелый физический труд... долой имперские притязания, долой дискриминацию, а также белых мужчин, не желающих спать с мужчинами и животными...

В этот момент электричество вырубилось. Может быть, ветром снесло провода, может, молния попала в подстанцию. Все, подавленные и как бы оглушенные, вернулись за круглый стол и в гробовом молчании расселись. Лакеи внесли свечи и расставили их так, чтобы люди видели лица друг друга. За окнами мела страшная метель.

– Граждане, – начал Тугин, встав. – Вы все свидетели тому, что случилось, пока мы праздновали Прощеное воскресенье. Мне – всей России! ставят ультиматум, – Тугин нервно взмахнул руками, и его тень на стене повторила его движение. – Никогда не согласимся на ту унизительную роль, которую готовит нам мировой жандарм. Никогда! – повторил Тугин. – Чего бы нам это ни стоило! Чего бы ни стоило, вы поняли? Мы найдем адекватный ответ!

Тугин отодвинул стул и скорым шагом покинул залу. Свита бросилась за ним, задержался только Ферг. К нему подбежал Веселуха и тихо спросил его:

– Что вы намерены делать?

Ферг покачал головой и ответил отрывисто:

– Кажется, господин Президент не понимает, о чем идет речь. Какой может быть адекватный ответ на такие речи? Как он собирается его искать? Я предупреждал его, что он может принять собственные мечты за близкую реальность. У России нет сил ответить.

– Что вы хотите сказать? – ахнул Веселуха.

Альберт Ферг опустил глаза:

– Я политик, Веселуха. Увы. Нам придется думать лишь о том, как бы продать Россию подороже, и как бы не пропить деньги, полученные от продажи. Приглашаю вас подумать над этим вопросом вместе со мной.

– Вы – подлец, – ответил Веселуха. – У меня нет слов.

– Э-э, – криво усмехнулся Ферг. – Не подлец я, а просто знаю, в отличие от вас, как дело обстоит... Веселуха, подумайте!

И Ферг улетел вслед за свитой, – последней снежинкой улетел в ночь, и гости разошлись, только посреди метели стоял, возрастая в возмущении, Ян Владиславович Веселуха. У него не было слов.

Глава 12: Do kraja (До края!)

Не связать дуб в стог

Не скруглить куб в круг

Долго гнется лук

Выпрямиться чтоб

Высокий брег

Навис, как низкий лоб,

И падает острый снег

В круглый сугроб

Перед большой войной

Степи встают стеной

Выше, чем небоскреб

Солнце над полями, в тысячах окон, банки и офисы поднимаются легко и плавно, холодный ветер. Но на самом деле как ужасно тяжелы эти вавилонские башни, сколько в них хрустящего стекла и несгибаемого металла!

Тугин сидел в кресле и пытался принять решение. Ему дали двадцать четыре часа. По истечении этого срока ему предстояло ответить, будет ли он продавать Россию, и почем; но думать ему мешали. Кабинет-министры и Ферг постоянно бегали с докладами и грузили Тугина информацией, – сколько боеголовок, как неутешительно вообще состояние армии, – как будто такие аргументы могут его в чем-то убедить! Он только щурился на всех них, но сам был уже далеко – там, где не знают ни оскорблений, ни почестей.

Мешал Тугину и телевизор. По нему транслировали в основном министра обороны Америки Зару Тустру, смазливую девчонку лет шестнадцати.

– Мы – успешные менеджеры, а Тугин – неуспешный, – пищала Зара Тустра, встряхивая черненькими косичками. – Поэтому мы можем скупить акции его корпорации, не дожидаясь банкротства. Это в порядке вещей. При нас всем россиянам будет выплачены пенсии и пособия.

– Сволочь, – прошептал Тугин, и переключил на другой канал.

Там показывали российскую провинцию; люди уже собирались кучками, махали руками и не знали, чего ждать.

– Да что ж, так нас и продадут? – возмущался в камеру мужчина с девочкой на руках. – Эй, московские, в вас честь-то осталась, ай нет?

В этот самый момент Тугина и осенило. Он встал, подскочил к дверям и заорал не своим голосом:

– Ферг!

– Здесь! – вырос из-под земли советник.

Он был, как всегда, безупречен и холоден, и очки без оправы поблескивали.

– Ферг, – молвил Тугин несколько виновато, вытирая потные руки о платок, – я принял решение. Оно, э-э... может показаться тебе несколько нестандартным. Но согласись, что ситуация призывает к нестандартным решениям.

Ферг насторожился.

– Я намерен вызвать на дуэль кого-нибудь из администрации Айн Раф, сказал Тугин твердо. – Если я одержу победу, она должна будет уйти.

Альберт Ферг выдохнул.

– Но повод? – спросил он.

– Меня назвали неуспешным менеджером! – взорвался Тугин. – Мою страну хотят купить!

– Дуэль с варварами? – переспросил Ферг. – Ведь в этой стране не было дворянства.

– Ничего! – Дуэль, кулачный бой, ковбойская перестрелка... мне дела нет.

Ферг посмотрел ему в глаза. Тугин не спал ночь, и лицо у него было довольно усталое.

– Вы хотите погибнуть?

– Не ваше дело! – закричал Тугин. – В стране объявлено чрезвычайное положение, и спрашивать меня о причинах моих поступков вы не имеете права!

– Самоубийц не хоронят в ограде церкви.

Тугин указал Фергу на дверь:

– Исполнять, не рассуждать, – сказал он негромко. – Сейчас же переговорите с администрацией Айн Раф, с кем угодно, и чтобы о моем решении было объявлено уже через час.

Ферг пошел исполнять, но у дверей еще помедлил.

– Вам не идет, – сказал Тугин насмешливо. – Вчера, когда вы торговались по телефону о цене нашей корпорации, вы выглядели куда естественнее.

Ферг повернулся и выбежал, а Тугин остался; он встал резко, подошел к окну, вернулся, присел за стол и написал на листке несколько слов; написал, опять подошел к окну. Там, у Кремлевских ворот, остановилась чья-то частная машина, и охрана усиленно пыталась не пропустить этого человека без пропуска. Водитель вылез из машины, снял шапку – его волосы рвал солнечный ветер, асфальт серый был местами забросан снегом. Тугин медленно повернулся: рыжие тени, блики, лучи. Двенадцать лет строили, двенадцать лет – мимо! "Акции вашей корпорации"... Черт! – Тугин сел в кресло и замер. Кровь шуршала у него в ушах, как мыши в сене.

Сколько прошло времени – час, два – неслышно вошел Альберт Ферг. Он не улыбался.

– Ваш вызов принят, – сказал Ферг бесстрастно. – С вами будет драться Джек Мортара, министр финансов.

В небе роза ветров, чем выше небо, тем оно синее.

– Оружие выбирают они, – продолжил Ферг, помедлив, – Мортара выбрал тяжелые палаши. Вы его просто не поднимете.

– Что ж, – сказал Тугин.

Дух его захватывало, а тот водитель, как дурак, бегал внизу под воротами, пытаясь соблазнить охрану деньгами. Тугин смотрел на него в оцепенении. Водитель тот был очень далеко, но было в нем что-то знакомое.

– Мортара, – продолжал Ферг с сожалением, – уже вылетел сюда.

Тугин представил себе Джека Мортару. Этот человек вышел в люди, сначала играя во всякие игры с не независимыми исходами, а потом служа в самой бесстыдной из всех финансовых контор Уолл-Стрит. Он был громок и груб, и чем богаче становился, тем делался громче и грубее. Мортара мог заглотить в один присест огромного барашка вместе с вертелом или со сковородой. Он смотрел из-под брови, прищурившись, на солнце, и следил, как кот, каждое его движение вверх, вниз и вбок. Так он привык с детства, – ноги его редко касались земли, Мортара всю жизнь провел в многоэтажных джунглях из железа, бетона и стекла.

Тугин помолился, надел кимоно, и, сопровождаемый плачущей свитой, вышел во двор. Кирпич и сухая сварка, солнце и белые облака вокруг заметались: Тугин вдруг понял, кто тот человек, который пытается отворить ворота. Он и был, кто еще!

– Ферг, это Веселуха, – показал он советнику. – Он и есть. Велите впустить.

Но было поздно. Со стороны воздушного океана налетели веером легкие белые стрекозы, опустились на Красную площадь. Из них вышли журналисты – в огромном множестве – а из последней вертушки вылез Джек Мортара.

К воротам с той стороны прильнули все, кто мог, и на стене сидел народ, хотя охрана пыталась не пустить никого глядеть на это жестокое зрелище.

Тугин чувствовал, как утекают последние минутки его жизни, и воздух казался ему плотным и густым, как ягодный сироп. Джек Мортара бил себя по груди и приседал, словно орангутан. Его никто не учил пожимать руки противнику.

– Я его сделаю, – сказал Мортара для истории. – Отымею, и все.

В компьютерной игре у нас по три жизни. Палаши лежали на ковре; Тугин взял один из них: он здорово оттягивал ему руку. Мир уменьшился, и стал, как комната. Мортара, в набедренной повязке, щурил глаза. Тугин отбросил палаш и вдарил ему пяткой по носу. Мортара рухнул на спину; Тугин подлетел, как вихрь, и в темноте (глаза ему застилало) принялся топтать ему лицо.

– Молодец! – послышался откуда-то взволнованный голос.

Тысячи глаз смотрели на него с кремлевских стен, головы в три слоя, друг на друге, руки махали, народ налезал на ворота, – а сбоку, у одной из башен, – увидел Тугин в последнем развороте, – стояли Веселуха и эта черноглазая с его фирмы – как ее... Ветер резал глаза – прощай, народ, прощай, Россия!

– Ура, наш государь! – ревел народ на стенах.

Вот я и стал вам отцом, подумал Тугин, – как я мечтал об этом! Напоследок я стал вам отцом.

Мортара уже поднялся на ноги. Он тряс головой в бессмысленной, черной злобе, махал палашом, отчего все пространство перед ним было окутано светящимися нитями. Тугин наклонил голову и влетел в этот круг. Народ издал единый вопль, но поверх этого вопля, перекрывая его, закричал Веселуха с башенки:

– Мортара, стоп! Продано!!!

Веселуха сказал это в той форме, в какой говорят в таких случаях на Уолл-Стрит, и только поэтому невольник чести Тугин остался жив. Рука у Мортары дрогнула, и удар пришелся не смертельный.

– Ах, ты... так, – пролепетал Тугин, опускаясь на землю, – все предатели...

Народ безмолвствовал; мало кто успел понять, что произошло. Мортара, отходя от ярого бешенства, опустил меч на землю и озирался с налитыми кровью глазами. Ферг вздохнул с облегчением: Веселуха оказался действительно умен! А Яну Владиславовичу уже подали приставную лестницу, по которой он и спустился неслышно и не держась.

– Дайте мне глянуть на того, кто заключает со мной сделку! – закричал Мортара, глотая из кружки спирт. – Дайте мне пожать руку этому Иуде! Веселуха, я тебя уважаю, дай мне руку!

– Передайте господину Мортаре, – сказал Веселуха Фергу весьма учтиво, и на Мортару не глядя, – что средства за "акции нашей корпорации" будут сейчас же переведены. Посоветуйте ему также как можно скорее повысить капитализацию активов свежекупленной корпорации, – ее уставный капитал, и так далее... Потому что, если ее акции будут и впредь столь же недооценены, то их уже к вечеру может кто-нибудь скупить... Может, и я... Он, говорят, хороший был трейдер; передайте ему: Buy low, sell high. Он поймет.

Фергу никогда не приходилось бывать в таких ситуациях, и он не мог потому понять, насколько серьезно все происходящее.

– Я не понимаю, – удивился он. – Вы продаете Россию, и тут же ее покупаете?

– Да, черт возьми!!! – рассердился Веселуха. – Если вы такой идиот, поступайте учиться на третье высшее образование!

Ян Владиславович махнул рукой, взбежал обратно по лестнице на стену кувырк, и пропал на синем ветру. Ферг покачал головой ошеломленно, шагнул к Мортаре и передал ему то, что говорил Веселуха – слово в слово.

– Дерьмо! – завопил Мортара в голос, хлопая себя по плотным бедрам. Он думает меня переиграть! Не выйдет!

Мортара отбросил палаш, кинулся в вертушку и взлетел.

Веселуха с шоссе видел, как он взлетает, как исчезает в серебристом небе, и слышал в эфире его отборную брокерскую ругань.

– Не выйдет, – бормотал Веселуха, нажимая на газ. – "Не позволям". Ого! Мортара! Ты мне все продашь. Нет, ты мне все продашь. Ого! Все, как миленький. Да!

– Ян, ты же не любишь такое, – рядом Алиса вжималась в сиденье. – Ты же не любишь такие игры.

– А это не игры, – возразил Веселуха, к ужасу Алисы, поворачиваясь к ней на полном ходу и обходя по три машины враз, – это в данном случае, Алиса, не игры! Это ведь Ферг да Мортара этот на пару с Айн Раф – они могут думать, что тут "акции" да "корпорации", а ведь это, Алиса, Россия. Это тебе не лавочка какая-нибудь, не покер, не преферанс, – ну, постой у меня, Мортара, ублюдок, я тебя сделаю, как ребенка...

– Ты сам себе противоречишь, – пыталась что-то доказать ему Алиса, вцепившись в сиденье и зеленея от быстрой езды, – эй, Ян, ох! Ты... ой! Да не гони ты так, уродушко!

– Всех, – методично прибавлял Веселуха, – всех сделаем. Сейчас. Дай срок. Это, Алиса, Россия, – "да закипит в его груди святая ревность гражданина"... Серьезная штука,

Машина вильнула хвостом, перестроилась, встала, как вкопанная, у обочины. Огромный проспект, весь полный небом до краев, как река – водой, и круглое здание, которое производственник Рябинин, впервые увидев, принял за огромную градирню.

– Так! – вскричал Веселуха, поднимая руку вверх, как боярыня Морозова. – Замутим, заведем – мало не покажется. Недооценены, тоже мне! Сейчас мы их вовсе уроним... Ох, не полезут наши акции вверх от таких известий! Главного менеджера России чуть палашом не пришибли, а Ферг поспешил от всех акций избавиться! Если Ферг избавляется, то до каких пределов Мортара будет их держать?

Так говоря, Веселуха говорил уже не сам себе, а всем, кто имел охоту его слушать – а имели охоту многие, и говорил он решительно. Патриотично.

– Граждане, – говорил Веселуха в полном отчаянии, как если бы никто его не слушал, но многие его слушали, – вы слышите, как проходит время?

Он брал это время, как котенка, на руки, и гладил его, чтобы оно мурлыкало. Время шло неслышно, на кошачьих лапках – Веселуха играл на нем. Он заставлял его звучать. Все это смотрелось, как клип. Вот Веселуха поднял руку – все смотрят не на руку, в небо, и в дальних углах зала все наддают, продают, понижают, устремляют к нулю.

– Грустно! – восклицал Веселуха. – Позор! Что за время! Не выбирайте такое время для жизни! Никогда больше не делайте так! Почему мы спали? Что упустили?

Обрушивают.

– Ищите, и вы обрушите! – добавлял Веселуха. – А что у нас в Питере?

А в Питере был холод собачий, безветрие, погоды не было совсем, ни снега, ни ветра, ни весны, ни зимы. Там Паша Ненашев обрушивал тоже. Он видел усилия Джека Мортары: тот пытался поднять капитализацию, переводил в уставный капитал нераспределенную прибыль и добавочный капитал, спешно переоценивал основные фонды... Но все это было подобно тщетному усилию удержать трехметровую сосульку: уж если она решила упасть, никто и ничто не заставит ее не соскользнуть вниз. Американцы плакали – и продавали, продавали, избавлялись.

– Потому что так! – выделывался Ян Владиславович, стоя на столе и не сходя с места. – Потому что – я так решил! Если они не понимают, что Россия не продается!.. Как свою корпорацию я не дал купить, так и Россию – никому не дам!