Текст книги "Дом, который построим мы"

Автор книги: Ксения Букша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Букша Ксения
Дом, который построим мы

Ксения Букша

Дом, который построим мы

Роман

Если знаешь, не говори;

Если говоришь – не записывай;

Если написал – не подписывайся;

А если и знаешь, и говоришь,

и пишешь, и подписываешься

не удивляйся.

Народная мудрость

Глава 1: На троих

Почему я должен говорить тише

Вообще – должен я кому здесь

Я хочу тоже в полный рост, слышишь

Почему ложью я продернут весь

Почему я должен занижать курсы

И платить втрое за любой товар

Я люблю солнце – мне велят "Щурься"

Говорят "Стройся" и "Фильтруй базар"

И не то чтобы я такой неслух

И не то чтобы больше всех хочу

Но земли утроба просто лопнет, если

Я хотя бы на пробу вдруг замолчу

Я могу только изо всех орудий

По природе столько мне дано огня

И меня такого не возьмут в люди

Не пристроить к делу такого меня

Пропаду, как последний дурень

Истеку, как мягкое олово

Не расти всем колосьям в уровень

Не запудрить цыгану голову

Хорошие мысли кому попало в голову не приходят. Мысль ищет такую голову, которая, во-первых, сможет ее оценить. Во-вторых, сможет ее реализовать. В-третьих, не свихнется. Правда, мысли иногда ошибаются и приходят в голову неподходящим людям. От этого все беды.

Но наша мысль была умненькая девочка.

Она долго-долго летала вокруг Земли, выбирая, куда бы ей приземлиться, и выбрала не блаженные Штаты, не жаркую какую-нибудь Малайзию, а Санкт-Петербург. В Петербурге был о ту пору медовый сентябрьский вечер, сумерки и огни, листья всех оттенков, вихри ветра. Мысль приземлилась, осмотрелась и отправилась выпить пива в бар "Корсар", что на улице Малой Морской. Там она заказала себе пива и завертела головой по сторонам. По стенам были развешаны картинки с пиратами, нарисованные карандашом и как бы потрепанные. Бар заполнялся народом.

В центре зала играл гитарист, которого звали Ян Владиславович Веселуха.

Вокруг него светился воздух благородным дымным ореолом, и сиял он, и почти не двигался, только руки ходили, одна – по грифу, левая, а другая, правая, так била-молотила вверх и вниз, словно бы Веселуха зверька какого мучил. Яну Веселухе было на вид лет тридцать пять, хотя на самом деле гораздо больше. Есть слова: "Хорошо сохранился", но только Веселуха – не хранился.

Веселуха играл на гитаре вещь собственного сочинения, она называлась "Венецианский карнавал", и звучала по-разному в зависимости от настроения исполнителя. В тот день уже первые три аккорда прозвучали как "хрясь! и эх!", и дальше пошло лихо. Гитарист с лютым мастерством вдавался во все завитки, кидало его в синкопы – жаркий нрав был у этой музыки – но при этом сам-то Ян Веселуха сидел как влитой, не тряс сивыми волосами с металлическим отблеском, не откидывался назад.

– А кто такой Ян Веселуха? – спросила любопытная мысль у мирового Ума.

– Физик, – ответил ей мировой Ум.

– А почему же он тогда играет в баре на гитаре? – удивилась мысль. – Он что, плохой физик?

– Перекрестись, он отличный физик! Он гениальный физик, если хочешь знать. – К нему в голову приходили такие мысли!

Здесь было названо с полдюжины довольно известных в физических кругах концепций. Мысль зарделась; ей бы, конечно, хотелось оказаться в такой хорошей компании, но ее смущала практическая сторона дела.

– Меня смущает практическая сторона дела, – пискнула мысль, положив ножку на ножку. – Ведь если он – гениальный физик, а сам играет в баре на гитаре, значит, он – русская рохля и не может извлечь прибыль из своего гения. Мало нашего брата сгинуло в безвестности, приходя в голову таким дуракам?

Веселуха играл, волнами расходились от него металлические вихри. Гитарист как будто был центром помещения, а вокруг вращалась вся окружающая жизнь, с вкусными запахами, салатами и разными людьми.

– Он не рохля и не дурак. Просто его лавочка прогорела, – ответил Мировой Ум. – А в баре на гитаре он тоже не просто так играет. Ты послушай.

Мысль вслушалась: от "Венецианского карнавала" хотелось пить дорогое вино и тратить деньги: в самый раз для бара. Бились рыбы в темных омутах, и герцог приводил свои войска в долину, и молния из тугих жарких туч била в ненасытную землю.

– Он что, всегда был таким?

– Его сделали профессором в двадцать восемь лет. В советское время продавцы в магазинах приносили ему со склада все, что там было. Женщины встают в позу, только завидев его на пути, – расхваливал Мировой Ум.

– Ну-ну, – хмыкнула мысль. – Тоже мне! Это ведь не он, а его мысли!

– Нет, дорогая, это его душа.

Мысль положила острые локотки на стол и вздохнула. Если все обдумать, то человек-то весьма и весьма сомнительный. А если не обдумывать, то теплые серые волны с серебристыми искрами, и хоть на Колыму за ним готова.

– Ян Веселуха, – повторяла она, – Ян Веселуха. Разве это русское имя Ян?

– Ты, кажется, придираешься, – хохотнул Мировой Ум.

– Ладно, а чем конкретно он занимается в физике? – спросила мысль.

– Временем, – ответил Мировой Ум и отключился.

Но ведь время – не стихия, не субстанция. В нем, как в доме, живут люди. Время не накормишь музыкой, даже такой благородной и уверенной. Время не зальешь светом призрачным. Нужно решить трижды триста задач и построить железный замок на бетонном острове. Об этом думал Веселуха, глядя своими серыми глазами на ночь, этого он желал всем сердцем, и грозная лилась музыка с его струн, как будто свежим и дымным ветром в грозу веяло. Вечер делался гуще и пьянее, и даже пираты на картинках опьянели, – валялись под столами и прижимались к пушкам да мачтам. Снаружи был заманчивый и медовый сентябрьский вечер.

А мысль слушала его, и пила пиво, и закусывала мало.

Наконец, ночь вступила в свои права, народ разошелся. Свечи все потухли у картинок, и пираты стали в темноте творить свои пиратские непотребства (блевать на палубу, склонять головы на продажные груди).

Мысль поняла, что через секунду будет поздно. Она поднялась с дубовой лавки, оплатила счет, кинулась за Веселухой вслед и влетела ему в правое ухо.

Так по пьянке связала она свою судьбу с этим человеком, о чем не раз потом жалела.

– Ага, – сказал Веселуха в восторге, остановившись и глядя вверх, – зуб даю на холодец, что мне пришла в голову замечательная мысль. Теперь бы ее не просрать.

А мысль-то была, на взгляд неискушенного человека, довольно прозаична, и ничего в ней не было, казалось бы, сверхъестественного. Это была идея прибора для определения редких и рассеянных элементов в любом составе, твердом, жидком или газообразном, по излучению, которое исходит от этих элементов. Словом, не более чем новый тип рентгеновского флуоресцентного аппарата, простого и бесхитростного, с присущими ему рентгеновской трубкой, кристаллической дифракционной решеткой, отбирающей определенные виды излучения, и детектором, регистрирующим импульсы, исходящие от объекта излучения. Все это, плюс сам объект излучения, будь то вода, фальшивая банкнота или речной песок, должно было иметь взаимное расположение. Вот и все; мысль была, конечно, хорошая, она даже вполне тянула на изобретение. Но приди она в голову не Веселухе, а кому-нибудь другому, нечего было бы про нее говорить.

– Записывать! – скомандовал громким шепотом Михаил Николаевич Рябинин, лучший друг Веселухи, – записывать, тять перетять, ыть твою ллять! Где бумажка! Карандашик! Писать давай!

– Зачем писать, – хрипло отозвался Веселуха, – они шептались, чтобы не разбудить многочисленных детей Рябинина, а также жену и тещу, спавших тут же, – давай сначала дернем по маленькой.

– Нет, давай писать! – голос Рябинина сорвался на суворовского петуха. – Пор-рядок должен быть, сять-пересять!

– Писать не будем, – пререкался Веселуха, – в Англии конституция неписаная, и вообще, все хорошее – неописуемо, а мысль изреченная есть ложь. Вот ты напишешь, и главное мы потеряем.

– Что же надо сделать, чтобы его не потерять? – ядовитым шепотом осведомился Рябинин.

– Закрепителя дернуть! – просипел Веселуха.

Рябинин выпустил изо рта клуб дыма и потушил окурок о купидона, голубевшего во мраке на столе. Он жил в большой комнате на шестом этаже в старом доме, а кресло, в котором теперь сидел Веселуха, было еще старее, чем дом, – в том кресле сидел еще предок Рябинина, угодивший при Бироне на плаху "за справедливый нрав" (за интриги и заговоры).

– Ты оффуел, – зловеще прошипел Рябинин, шаря по столу обеими руками в поисках карандаша и бумажки. – Тебя Родина не простит!

– Мастерство не пропьешь, – возразил Веселуха.

Наконец, искомый карандашик был обретен; Рябинин стиснул его и принялся при неверном свете фонаря, на подоконнике, заносить концепцию Веселухи на бумажку. Так прошло десять минут; потом Рябинин вгляделся в написанное и чертыхнулся.

– Ну че, не нравится? – ехидно прошелестел Веселуха из недр кресла. – Я предупреждал, что так будет. Давай, неси закрепитель.

Рябинин ничего не ответил; он молча встал; пятеро детей, теща и жена посапывали в разных концах комнаты.

Поутру Рябинин долго будил заспанных детей и обливался с ними холодной водой. Он воспитывал их по-суворовски: учил, где какой музей и памятник, а за промахи бил липовой ложкой по лбу. Потом он тяжело вздохнул и прошел в кабинет.

В кабинете стлался слоями синий дым; Ян Владиславович сидел в кресле, утомленный, и пил темное пиво. Рябинин опять смущенно вздохнул и сел рядом.

– Ну, это, в общем, – сказал он. – Мне как бы на работу надо. Ты заходи, если что...

Веселуха поднял брови.

– На какую работу? Ты же теперь со мной работаешь.

– Так это же мы так, – удивился Рябинин. – Чисто теоретически.

Вчерашнее вспомнилось ему, как смутный сон: чем-то они вчера тут баловались, пили, плясали по кабинету. Какую-то красивую задачку решали.

– Ну, нет, – сказал Веселуха спокойно. – Понимаешь, я чувствую, что... – Веселуха щелкнул пальцами. – Ну не могу я бросить такую красивую идею. Физически – не могу. Жалко. Идея-то перспективная, я чувствую, Веселуха залпом допил пиво и убрал бутылку, – понимаешь, я чую в ней что-то важное, с большими последствиями для... в общем, давай попробуем! а там посмотрим...

– Нет, ты точно оффуел, – сказал Рябинин жалостливо. – Мало тебе было одного раза? До сих пор долги платишь.

– Да ну! – махнул рукой Веселуха. – Тот раз не считается. Это же просто цех на заводе был. Завод гигнулся, а этот цех я вытащил. А тут, – Веселуха хлопнул руками по ручкам кресла, – ничего! Ровное поле!

– Вот именно, что поле, – пробурчал Рябинин. – Что тебя так восхищает? Нет уж, – твердо заключил он, – у меня пятеро детей и предки-дворяне, извини, друг, но тебе придется обойтись...

Конец предложения застрял у Рябинина в горле.

Он увидел в зеркале себя постаревшего на двадцать пять лет, седого и бессмысленного. Вокруг метались печальные листья. Суровое время, если потерять тебя, то и сам в тебе затеряешься! Если убить тебя, то и ты нас убьешь. На что опереться? Какой дом построить, чтобы успеть тебя понять?

– Мы прогорим, – сварливо сказал Рябинин. – Тебе-то наплевать, а у меня дети малые. Я научу их танцевать румбу, выведу на Невский, и скажу: "Люди добрые! Веселуха втянул меня в ужасную авантюру, обаял, завязал мне глаза, и вот теперь мои дети вынуждены кормить своего нищего предка".

– А я, – упоенно подхватил Веселуха, – буду сидеть в смрадной яме и питаться шкурками от картошки, которые мне будут бросать добрые люди.

– И все это – ради идиотской идеи, которая нагло втемяшилась нам в голову.

– Ради какой-то дурацкой мысли, которую мы из милости подобрали.

– И дали похмелиться.

– Все, хватит, – прервал его Веселуха, – пошли искать деньги.

Но деньги на дороге не валяются. И не всякий умеет извлекать их из окружающей среды. Не всякому дано снимать пенки с дистиллированной воды. Гений Веселухи и золотые руки Рябинина ничего не смогли бы тут поделать. Тут нужен глаз-алмаз, темное прошлое и неслучайные связи.

Необязательно? Но желательно...

– А не позвать ли нам Сашу Лукина? – сказал Веселуха небрежно.

Рябинин хихикнул.

– Так он к тебе и пойдет. Он же у нас банкир, – в это слово Рябинин влил много горькой иронии, и недаром.

Когда-то Александр Петрович Лукин был неплохим физиком. По мнению Рябинина, его уход в бизнес был предательством родного выпуска и всей физической науки. – "Шустрый!" – с ненавистью говорил Рябинин. С такой ненавистью не говорят о чужих – только о своих, родных.

– Я тебе еще раз говорю, что он к нам не пойдет, – терпеливо объяснил Рябинин. – Он не тот человек.

– Какой он человек, нам неважно, – молвил Веселуха. – Но он разбирается в финансовых потоках.

Труднее было бы найти вещь, в которой Лукин не разбирался. У этого человека было шило в одном месте. Он, как летучий Меркурий, опылял все темные сделки Севера и Запада. Четыре дня назад он пил водку с одним из сотрудников Комитета Бесценных Бумаг по случаю погашения облигаций городского долга, и тот проболтался, что "на границе слышен шум моторов, виден блеск вражеских касок", – в общем, "все хорошо, да что-то нехорошо". Лукин нервно потер шею (галстук начинал натирать) и на следующее же утро сбежал с номинального места работы, заметая следы зелеными деньгами. Теперь Лукин сидел в кафе, положив ногу на ногу, облегченно отдувался, и читал в газете "Спекулянтъ" про то, как всех его начальников схватили, повязали и пришили им уголовное дело. А с него спрос какой? Он человек маленький.

Лукин пил кофе, мир виделся ему в радужных красках. Рядом с ним лежал его маленький телефончик. – "Интересно, кто первый меня перекупит?" – думал Лукин. Он прикидывал свою будущую зарплату и сдувал пылинки с ботинок. – Ну, кто там звонит? кого Лукин осчастливит своим беспокойным гением?

– Здравствуй, Лукин, – сказали в трубке. – Это Ян Веселуха.

– А, да! – схватился Лукин. – Привет! Как ты там? живешь?

– Ты мне нужен, – сказали на том конце. – Иди ко мне работать.

– Счас, – ответил Лукин легкомысленно. – Шнурки поглажу. А как ты догадался, что я безработный?

– Нутром почуял, – сказали там. – Ну, приезжай ко мне, обсудим!

– Ладно, – сказал Лукин, – давно не виделись.

Вспомнить, думал он беспечно, друзей, может, чем помочь. Ведь есть же на свете люди, которые... Как ему сейчас обрадуются! Зазавидуют. Ну, он не будет хвастаться. С этими мыслями мелкий жулик Лукин и вошел: Веселуха и Рябинин сидели за столом и смотрели на Лукина жалостливыми взглядами.

Лукину стало несколько не по себе.

– Пришел, – приветствовал его Веселуха. – Выперли из банка-то?

– Да я, собственно, там и не работал, – почему-то смутился Лукин.

– Выперли, – заключил Веселуха. – Безработный теперь. Кушать хочешь?

– Сколько дней не ел? – Рябинин посмотрел Лукину в глаза. – Только честно!

И навалил банкиру на тарелку килограмм тушеных овощей.

– Ты что, я столько не съем!..

– Идиот! – вскричал Веселуха. – Ему нельзя столько, он же голодал. Еще станет плохо по первости-то.

Лукин вертел головой и ничего не понимал. Шутки он тоже любит, но, похоже, эти ребята не шутят.

– Ладно, – продолжал между тем Веселуха, – ничего, поработаешь у нас, оклемаешься.

– Где – у вас? – спросил Лукин машинально, и выпил водки.

– У меня на фирме, – заявил Веселуха. – Не вздумай отказываться! Я знаю, что ты гордый, но мы же не милостыню тебе подаем, ты нам на самом деле нужен. Ведь ты все-таки финансовый гений. Хорошо знаешь, где какая рыба и почем. Мы, конечно, не сможем платить тебе много, но на первых порах на еду хватит...

– Мама! – вскричал Лукин. – На какую еду!

– На какую захочешь, – пожал плечами Рябинин. – Вкус вкусу не указчик: один любит арбуз, а другой свиной хрящик.

И всунул Лукину в рот большой кусок. Тот почувствовал легкое головокружение.

– Вы что-то не так поняли, – попытался он поведать сквозь мясо. – Я не голодаю, и мне ничего от вас не нужно...

– Зато нам нужно, – сказал Веселуха. – Очень нужно.

Лукин проглотил кусок и посмотрел на Веселуху.

– Ты что, серьезно?.. – вымолвил он. – Ты... меня... приглашаешь работать к себе на свою маленькую дерьмовенькую фирмочку?

– Ее еще нет, – возразил Веселуха. – Почем ты знаешь, что она будет дерьмовенькая? Это зависит в том числе и от тебя. Нет, ты, конечно, можешь по-прежнему делать деньги из воздуха и бросать их на ветер. Но я советую тебе, просто ради прикола, попробовать поработать на реальный сектор.

Лукин расхохотался от души.

– Нет, Веселуха, – вымолвил он, – в глазах его почему-то прыгали искры, – ты все-таки идеалист. Сейчас я все брошу... и пойду на тебя работать!

Он так сыто хихикал, – поел на чужой счет, – что Рябинин от горькой зависти только крякнул.

– А спорим, что пойдешь? – сказал Веселуха. – Зуб даю на холодец, что пойдешь. И прямо сейчас.

Это было фирменное Веселухино словцо, обозначавшее полную и абсолютную уверенность.

– Что, шантажировать меня будешь? – засмеялся Лукин.

– Зачем?! – легкомысленно вытаращил глаза Веселуха. – Силой доводов, так сказать, э-э... красноречием исключительно.

Лукин хихикнул еще два раза. Веселуха подсел к нему поближе, доверительно к нему обратился и начал неожиданно грустным и хриплым, прямо-таки замогильным голосом:

– Неправильно ты живешь, Лукин. А знаешь, почему? Не потому, что ты мелкий жулик. И не потому, что аморальный тип. Нет, не поэтому. А потому, что руки твои не знают никакого ремесла. Ты не видишь того, с чем имеешь дело. Столяр видит свои кресла, садовод – выращенную картошку, футболист мяч. А ты пинаешь воздух, окучиваешь пустоту, тешешь дырку. И сам ты есть отверстие мира, черная дыра, прогрызенная во времени. Я хочу оплодотворить твой талант реальным делом, применить тебя – может быть, ты оценишь, сколь много удовольствия может приносить такая работа...

Так или примерно так говорил Веселуха, и, конечно, никогда в жизни не убедили бы эти слова Лукина, если бы их говорил кто-нибудь другой, или если бы он видел их написанными в книге. Он бы просто не стал их слушать или читать. Но Веселуху Лукин слушал очень внимательно, опустив голову, как пришибленный. Ян Владиславович брал его за шкирку и волок с собой, сделать Лукин ничего не мог.

– Р-р-р, – тихо рычал он, как щенок.

– ...только полный придурок, – твердо и жизнеутверждающе заключил Веселуха, шмякнув кулаком по ладошке. – Лукин, мне кажется, ты злишься. На кого?

– Какого черта! – завопил Лукин. – Я тебе покажу! Я тебя на деньги кину! – пообещал он. – Тиран! Фокусник!

– Постой, он что, согласен? – не поверил Рябинин.

– Согласен! – разорялся Лукин. – Ему только дай – он на весь мир такое "согласие" наведет, помяни мое слово, Миша! Шпана с Мальцевского рынка!..

– А ты старушка-процентщица, – высказался Веселуха. И вообще, оставим в покое личности, давайте лучше выпьем.

Выпить Веселуха был не дурак, особенно любил хорошие крепкие напитки дрянь не пил, разбирался, и посмотреть на него было приятно: как он незаметно крутил рюмку за ножку, как вдыхал аромат, – и обсудить умел, впрочем, без снобизма.

– А, пирог! – закричал Рябинин радостно. – Здравствуй, Ирочка.

Это вплыла в комнату мадам Веселуха, – в руках у нее был фирменный пирог с грибами. Но не за хозяйственность выбрал ее Веселуха, а за редкую красоту. Женщин Ян Владиславович обожал, но не уважал, может быть, потому, что они всю жизнь складывались перед ним в штабеля. Мадам Веселуха была на семнадцать лет моложе мужа, и это была его третья законная жена. Он подобрал ее, пацанку, провинциалку, на кафедре, как бриллиант в куче мусора, приодел, обучил хорошим манерам. Впрочем, мадам Веселуха была далеко не дура – в жизненном смысле.

– Да, это я, – сказала она кокетливо. – А почему вы сначала пирог заметили, а потом меня?

– Натурально, потому что он был впереди, – пошутил Веселуха. – Ира, пить будешь?

– Нет, пейте на троих, – отказалась мадам Веселуха.

И они выпили, и снова налили, и потом, ближе к полуночи, Веселуха взял гитару и под плеск осенних струй (ливень, холодный и рыжий, бил в окна, стоял стеной) сбацал что-то не ровное, с оттягом, с синкопами – не то джаз, не то мазурку – а Лукин, который с горя напился, сплясал с мадам Веселухой на столе, среди хрусталя, прищелкивая пальцами.

"Это я-то дырка! – злопамятно думал он. – Ну, Веселуха, погоди, узнаешь ты у меня".

Ах, ночь петербургская, осенняя ночь! Листья слетают, сумерки тают, птицы кричат и витают. Грибами пахнет, сыростью постельной да банной одурью похмельной, в потемках приглядной. Бледные лица во тьме, как рубахи, груди волнуются, как море, в землю впивается горький ливень, сбивает с деревьев листья. Очень просто в такую ночь некоторые выпускают душу полетать – а она и не возвращается... держите крепче, закусывайте, жгите свечи.

Ах, ночь петербургская – печальная ночь. Прочь, ступай прочь!

Глава 2: С прибором

Нева созрела, налилась

Все возвышалась в ней вода

Бежала, спела и вилась

Рвала и мыла горы льда

Крошились брызги под мостом

И капли-росы били в дом

Поверх всего разлился пар

Засыпал снег

Тугие косы

Стыл поток

Рукавчик треснул и потек

И затопил пологий брег

А мы стояли на мосту,

Который выгибался над водой,

Разлитой вправо, влево на версту,

Под низкой тучей и звездой,

А справа крепость высока, красна

Стояла третий век – зубцы и завитушки,

Нам в ноябре невидима весна,

И только легкий запах стружки

Приносило к нам с залива

Третий век тут пахнет эдак,

Может, твой дворянский предок,

Угодивший несчастливо

В эту крепость, чуял тоже

Этот запах, запах нови,

Он был шишка и вельможа,

В жилах пламенныя крови.

Нева играет и шипит,

Она сравнительно чиста,

И ею, словно пивом "Пит",

Мы упиваемся с моста,

А Питер строит, мастерит

И жизнь нелегкая проста.

В осенних думах восседал Ян Веселуха на столе с ногами, держа в руке бокал молодого Божоле. В кресле скрутился калачиком господин Лукин, рассчитывая, сколько будет стоить аренда самого дешевого помещения. На полу, среди раскиданных цацек и болтов, сидел растерянный Рябинин и крутил носом.

– В чем дело? – спросил Веселуха.

– Кристалла нет, – объяснил Рябинин.

Кристалл для прибора был – главнейшее дело. Без него можно было и не заморачиваться.

– Что, на весь Питер ни одного кристалла фторида лития? – не поверил Веселуха. – Что-то ты мне голову морочишь. Не может быть.

– Нету, нету, – отозвался Лукин из кресла. – Я весь город обегал. Ни на рынке, ни в супермаркете – нет. Даже в частных коллекциях нет. Увы.

И они уныло поникли головами. Веселуха прислушался к завыванию ветра, всмотрелся в осенний сумрак за окном, и подумал: "В такой день хорошо играть свадьбы и заключать контракты". Плакать же в такой день совершенно ненужно и даже вредно: Нева может выйти из берегов. Веселуха вскочил со стола, взял длинную веревку, намотал ее на пояс и призвал:

– За мной.

Навстречу ветру ехали они, по набережной и через мост; Петропавловская крепость встала перед ними огромным хищным зубом; служитель пустил их внутрь, и они молча, только отдыхиваясь, дошли до самого верха. Дальше лестницы не было, и балки кончились.

– Если друг оказался вдруг, – сказал Веселуха, стягивая пояс веревкой. – Первый я, за мной Рябинин, Лукин третий.

Шпиль был мокрый и скользкий, он сужался. Несмотря на дикий ветер, с подветренной стороны на Веселуху село три стойких комарихи и пили кровь. Болото внизу колыхалось и вздымалось, гнулись травы, зрели решения, ехали машины. На булыжной площади стояли, взявшись за руки, дети Рябинина, глядя вверх.

– Я наверху! – крикнул Веселуха, перекрывая гул ветра. – Начинаем!

– Пошел! – крикнул Рябинин Лукину.

Трое отлипли от шпиля, и на истошном ветру завопили в три голоса на всю Россию:

– НУЖНЫ КРИСТАЛЛЫ ФТОРИДА ЛИТИЯ!

Вздохнули – и по новой:

– НУЖНЫ КРИСТАЛЛЫ ФТОРИДА ЛИТИЯ!!

На три голоса, за скользкий шпиль цепляясь, голову запрокидывая:

– НУЖНЫ КРИСТАЛЛЫ ФТОРИДА ЛИТИЯ!!!

Но не давала ответа Россия на запрос их неистовый и серьезный. То ли не было у нее кристаллов фторида лития, так нужных для дифракционной решетки нового прибора, то ли просто занималась она своим делом. И Рябинин повис на своей веревке, сокрушенно цыкая зубом, а Лукин пнул шпиль носком ботинка, а дети Рябинина внизу сели, взявшись за руки, на булыжник, – но не сдался Ян Веселуха. Он мотнул головой и заорал один – злобно и вдохновенно:

– Эй, вы! Срань болотная! Ишаки отвязные! Это ваш последний шанс продать ваши хреновы никому не нужные кристаллы фторида лития! Если я и соглашаюсь купить их у вас, то только из сожаления к вам, потому что больше дураков вы не найдете! Я жду три секунды и слезаю!

И вот тогда где-то всколыхнулись верхи бурьяна, забулькало болото, и раздался голос – слабенький и вроде женский:

– Ну бяритя, бяритя! приезжайтя! так и быть, прададим! есть у нас адин кристалл, мы им агурцы саленыи придавливаям!..

– Мы должны говорить не о том, что нужно нам, – понял Веселуха, – а о том, что нужно нашему партнеру.

Лукин только головой покачал: Ян Владиславович удивительно быстро делал выводы.

– А теперь нам нужен кредит доверия, – сказал Веселуха. – Ты, Лукин, лично – что можешь предложить? Ничего? Тогда – зачем мы тебя держим?..

– Не так скоро, – сказал Лукин, вытряхивая комаров из ушей. – Есть у меня одна затейка... Только не удивляйтесь и не мешайте мне.

– Глупо, – пожал плечами Веселуха. – Кто и зачем будет тебе мешать, если ты принесешь нам деньги?

– А если это беззаконие? – вмешался Рябинин, враждебно глядя на Лукина.

"Разделяй и властвуй, – подумал Веселуха, – совок и жулик в товарищах".

– Если беззаконие, – сурово сказал он вслух, – тогда... деньги отберем, а тебя, Лукин, сдадим в ментовку.

Надушенный и одетый в хорошее пальто, Лукин стоял посередине Сенной площади, поигрывая золотой цепочкой. На цепочке, проносясь у него над головой и навевая крылами сон и мрак, носилась над городом гигантская моль, огромная и серая – страшная.

– Дамы и господа, – вещал Лукин без выражения, – объявляется скупка зимних вещей на прокорм гигантской моли. Данный вид потребляет в день: шуб норковых шесть единиц, полушубков овчинных десять единиц, шапок-ушанок мужских семьдесят пять единиц...

Собирался народ; менты с интересом поглядывали; скинхеды таились у стенки. Пара пропитых субьектов уже успели сбегать домой и толкнуть свои полупердончики; моль радостно приземлилась, сожрала мех и взмыла опять, натягивая цепочку.

– А что она будет есть, если не хватит? – спросила какая-то любопытная старушка.

Менты прислушались.

– Может напасть, – равнодушно сказал Лукин. – У нее вообще-то яички отложены. Скоро потребность увеличится.

На этом месте менты решили вмешаться.

– Гражданин! – сказали они, обступая Лукина. – Давайте со своей молью куда-нибудь за город.

– За город никак нельзя, – сказал Лукин,– поскольку моль требует ухода, горячей воды и центрального отопления. Она нежная. И яички. А если по вашей вине моль умрет, – Лукин отступил на шаг и значительно поднял голову, – у вас будут крупные неприятности в связи с трехсотлетием города.

– Ты что ее, мужик, на трехсотлетие Петербурга откармливаешь? поразились менты.

– Да, – ответил Лукин, – на ее крылья будет нанесена карта города, а в зубах она должна держать якорь. Но вы же видите, что насекомое живет впроголодь. Уже пыльца с крыльев осыпается.

Менты в замешательстве переглянулись, и Лукин понял, что его дело восторжествует.

Вечером того же дня губернатор кричал на подчиненных:

– Смотрите у меня! Вы там мне трехсотлетие не компрометируйте! Я ведь все вижу, как вы с животными обращаетесь! Чуть моль праздничную не уморили, позор какой!

Под моль было списано много денег из бюджета; вечером того же дня Лукин, по обоюдному согласию, пристрелил тварюгу из охотничьего ружья.

– Мысль была ничего, – одобрил Веселуха, – но хороши такие мысли только для "эпохи первоначального накопления". И ты мне, титан Возрождения, больше эдак не крути! Знаем мы твои "надежные схемы".

– Не буду, – поклялся Лукин, а сам подумал: "Ты меня еще узнаешь, Веселуха!"

Шел первый снег, – какое сладкое время для свиданий, для сделок, для конфликтов, для переворотов. И ведь знаем мы, петербургские жители, что не бывает в октябре настоящей зимы, что еще снег смоет черными дождями, но как хорошо бывает и как приятно, когда вдруг, замедляя темп, осадки начинают не капать, а вот именно оседать...

В эти дни Веселуха метался на собаках по Петербургу, пытаясь заключить первый контракт. Срок кредита подходил к концу, в конце декабря маячила смрадная долговая яма. Снежинки падали на красный язык Яна Владиславовича; его волосы цвета светлого металла стояли дыбом, и пригладить их не было никакой возможности. Веселуха источал чистейшее обаяние, он влиял, скакал и интриговал, но директора заводов были и сами не промах. Они подсидели красных директоров, они грабили некогда на большой дороге, учились в бизнес-школах и начинали позорными подметалами. Некоторые из них делали по четыре ошибки в слове из трех букв. Поэтому разговаривал с ними Веселуха так.

– Вашему заводу нужен рентгеновский флуоресцентный? – рявкал он.

– Зачем он нам? – кисло морщились эти консерваторы. – Мы же пластмассовые игрушки делаем.

– Будете смотреть, – гремел Веселуха, – чтобы в пластмассу свинец не попал, а то детки будут ее грызть, помирать, и ваши игрушки никто не будет покупать. А на вас все будут показывать пальцем и говорить: "Вон идет директор завода, который не знал, что в пластмассе был свинец".

Директора обалдевали от такого напора. В кабинете становилось нечем дышать. Веселуха бил графины с водой об пол. Директора чувствовали себя обязанными что-нибудь для него сделать. Мокрый молочный снежок засыпал лениво весь Питер сверху донизу. Страсти разгорались.

– Тут нам прибор какой-то хотят всучить.

– Что за прибор?

– Рентгеновский флюоресцентный спектрометр.

– А он нам что, жизненно необходим?

– Да на хрен он нам не нужен. – Просто позвони им и скажи: "На хрен нам ваш спектрометр? Он нам не нужен". И они отстанут.

Просто позвони им и скажи.

И вот Веселухин телефон наконец зачирикал. Веселуха долго слушал, что по нему сообщают, а потом ответил "Да", положил трубку и небрежно молвил:

– Господа... Мне кажется, у нас наклевывается контракт.

– Вот как! – удивился Лукин.

Он уже сторговал себе приличное местечко в одном из банков, и уже воображал себе, как он скажет Веселухе "Спасибо тебе за доверие".

– И что? – спросил Рябинин жадно. – Мы что, повезем прибор прямо им? нет, пусть сами приходят! Прибор хрупкий. Пусть приходят сюда. Я не повезу прибор, нет, не повезу...

– Ишак ты отвязный, – нежно сказал Веселуха.

На следующий день они повезли прибор заказчику. Накануне долго торговались о цене. Веселуха исходил из себестоимости, Лукин – из рыночной цены, а Рябинин пытался сочинить цену "по совести". Наконец, все было решено, и вот они поехали на "Ауди" Лукина (Веселуха свою девятку продал) к заказчику.