Текст книги "Дом, который построим мы"

Автор книги: Ксения Букша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Знаешь что, Ян, – объявил он, глядя под ноги, – тут тебе Лукин сейчас объяснит.

– Да, – сказал Лукин, – цена прибора должна быть меньше нашей в два с половиной раза.

– Ну и? – изумился Веселуха. – Что вас держит, снижайте!

– Да ты понимаешь, что такое снизить цену в два с половиной раза? спросил Лукин язвительно.

– Зато продажи будут большие, – возразил Веселуха. – Это же тендер. Снизил – и пошел, контракт сразу на большие поставки... знай, ваяй, лепи.

Лукин отошел от директора на два шага, взглядом голубых мошеннических глаз его – окинул, и бровки пшеничные – поднял: "Святая простота!"

– В чем я не прав? – нахмурился Веселуха.

– Есть такая вещь, называется "операционный рычаг", – доложил Лукин. Это – как изменение выручки от продаж влияет на общую выручку. Чем он больше, тем больше риск от небольших изменений цены. Скидочку пять процентов сделал – и фирма в заднице, доступно?

Веселуха помолчал.

– У нас он – большой, – сказал Лукин. – Что же ты молчишь, делай нужные выводы.

– Какие же? – послушно спросил Веселуха финансового директора.

– Пропадем мы с этим тендером, – вывел Лукин.

Генеральный директор посмотрел на него и сообщил доверительно:

– Знаешь, я когда в седьмом классе учился, мне страшно нравилась одна девчонка. Смотрю я на себя в зеркало и думаю: какой я урод, ну хоть бы волосы вились, что ли. Спросил у матери – отчего у одних людей вьются волосы, а у других – нет? Она мне говорит: у кудрявых серы в организме много... В общем, стал я серу из кабинета химии жрать, по чуть-чуть сначала – эффекта ноль, я взял и с горя наелся серой по уши. Когда мать пришла в нормальное состояние, учинила мне допрос: зачем, почему? Я ей и брякнул: "Хотел умереть кудрявым".

– Это к чему? – удивился Лукин.

– Пойми меня правильно, – сказал Веселуха. – Оборудовать вузы такими приборами – это очень важно. Стратегическое – не для фирмы, а... вообще. Студенты! Ну, загнется наша лавочка, в конце концов... Новую откроем.

Лукин подумал: "Ах, как я не люблю показуху!" А вслух выругался:

– Романтизм.

– Да нет, – не согласился Веселуха. – Просто я науку люблю больше бизнеса.

(Рябинин запрыгал от восторга.)

– Все равно романтизм, – выругался опять Лукин. – Хорошо, чуть-чуть дешевле он будет... но в два с половиной раза? Я не дам тебе продавать ниже себестоимости! Это не только твоя, это и моя лавочка, все дела... не позволю... Только полный идиот... стратегические цели от тактических... все дела... Считать... до последнего патрона... А-а-а-а!

Веселуха полюбовался на него, а потом сказал:

– Вот видишь, Лукин, какой ты стал молодец! За родную фирму – горой! Я же говорил, что работа в реальном секторе экономики принесет тебе пользу.

Лукин захлопнул рот и откланялся. Ему иногда трудно было понять, прислушался Веселуха к его мнению или нет; от этого Лукин каждый раз, выходя из кабинета начальника, трясся от злобы. Веселуха подавлял его вблизи, а вдали – раздражал безмерно.

– В заявке написано: "цена прибора", – сказал Паша Ненашев, поглядывая на Лукина и Рябинина. – Примерная цена должна быть шесть тысяч долларов. У Самецкого заявлено пять семьсот.

– Пять семьсот, – поднял палец Лукин, – плюс административный резерв. Подумайте, граждане, еще не поздно отказаться.

– По моему слабому разумению, – подала голос Наталья Борисовна, – наш прибор должен быть дороже, чем у Самецкого, чтобы было ясно, что он качественно другой.

– Там ценовая конкуренция, – возразил Паша. – Вузы все нищие.

– Но глазки-то заблестят, – покачала головой Денежкина. – Мы можем намекнуть, что готовы скинут цену, если кому-то не хватит.

– Итак, пишем: шесть сто...

– Шесть! – выкрикнул Рябинин. – Шесть.

– Шесть пятьдесят, – предложила Денежкина. – Пиши!

– ...пропало, – махнул рукой Лукин.

"Связался с сумасшедшими", – думал он.

Так проходила подготовка к тендеру в "Амаранте"; а что же у Самецкого? А Самецкий метался по правительственным кабинетам, обещал и обольщал, пил кофе с образовательными чиновниками и деканами. В "Амаранте" тряслись над качеством, а у Самецкого все было на мази.

– Все равно я его сделаю! – потирал он лапки и трясся от злости.

И вот настал торжественный день...

В зале было полно народу; в тендере участвовало восемь фирм. Все они так или иначе позаботились об исходе. Самые красивые женщины представительницы фирм, в том числе Наталья Борисовна Денежкина, ждали своей очереди на представление и вспоминали, что они должны сказать.

– Вы что, не взяли с собой никакого листочка? – удивился Рябинин.

– Нет, – помотала головой Денежкина. – Я по листику не могу, я могу только... так...

Наталье Борисовне нужно было живое общение, она хотела смотреть в глаза тем, кого убеждает.

Ведущий поднял руку:

– Начинаем!

Самецкий в зале захихикал: на что все это представление, если он принял все меры! Он – монополист, и не позволит обойти себя какому-то Веселухе. Но глаза деканов были мутны, когда методист с его завода читала доклад; в этих глазах была тоска и обреченность.

– Опять как всегда, – услышал Самецкий. – Он вам сколько отката предлагал?.. нет, мне больше, он вас надул... А приборы-то так себе.

– Да хреновые приборы, ломаются, говорят, как спички, – еще он их и не чинит не фига...

– А я думал: может, чего нового будет... Меня студенты, на второе высшее которые, только про это и спрашивают: "А какая у вас лаборатория?" Придется Самецкого брать... Уж лучше бы я за границей...

– Неужели у нас никто не умеет делать нормальные приборы?..

Слегка оживились деканы только при оглашении цены, но тут же увяли:

– Ага, и чини их сам...

– Вот поглядим, что нам Веселуха предложит.

И тут на свет вышла Наталья Борисовна Денежкина!

– Наш прибор, – сказала она, чтобы все слышали, – вакуумный, на жидких кристаллах...

(Рябинин решил оставить как было, тем более что это мало помогло при снижении цены).

– ...прост в обращении, а главное – любую поломку вам исправим, гарантийное обслуживание пять лет...

Солнце взошло в глазах деканов, головы поднялись, – за окном стояла в жаре сладкая сонная улица, по ней летал тополиный пух, под окнами факультета, где происходило действо, тусовались абитуриенты, пытаясь надышаться перед смертью, – юные технари со всей России, кто из Томска, кто из Тюмени. Перед высоким крыльцом остановилась девятка, и из нее выбрался Веселуха.

– ...а я хочу второе начало термодинамики, – донеслось до него.

– А я хочу...

В зале между тем был ажиотаж. Деканов не остановила даже цена Веселухиного прибора, которая была чуть выше, чем они могли себе позволить, – не остановил и откат, обещанный Самецким. Видимо, нашелся кто-то один хитрый и порядочный, а остальные не пожелали от него отстать. К тому же, почти все знали, кто такой Веселуха, а многие были знакомы с ним лично. Права была Койотова: престиж – это их бизнес.

– Нам все! – орали они. – Все – нам!

– Веселухин прибор!

– Мы готовы по семь!

– По восемь! – выкрикнул кто-то.

– Пусть Веселуха выйдет покажется!

Самецкий заскрипел зубами.

– К сожалению, – развела руками Денежкина, – наш директор... э-э... приболел.

– Нет, я здесь, – сказал Веселуха из заднего ряда, встал и помахал руками. – У кого есть ко мне вопросы

Самецкий не вынес этого зрелища.

– А-а, падла! – вскричал он, выхватил пистолет и

Но не промах был декан того самого славного университета, где расцвел Веселухин гений. Несмотря на преклонные года – а в молодости декан партизанил – прыжок его был верен и точен, и выстрел пришелся в потолок.

– Какие страсти, – комментировал Веселуха, не садясь, – просто девяносто третий год...

– Тысяча семьсот? – обернулся к нему кто-то.

А Самецкого уже вязали, и он бессильно что-то бормотал, – трудно ему даже с его связями будет выпутаться из этого положения! Деканы волной нахлынули на Веселуху, чиновники, которым Самецкий пообещал откат, в растерянности ушли, не зная, к какому берегу прибиться в данной ситуации. На улице погода портилась, бились краями друг об друга жаркие тучи, тугие молнии поблескивали в вершинах деревьев, но дождь не шел. На рынке бабы в грязных шлепанцах продавали черешню.

Только одно омрачало радость: фирма, как и предсказывал Лукин, оказывалась в глубокой жопе.

– Что же мы будем делать? – заломила руки Наталья Борисовна Денежкина.

– По миру пойдем, – объявил Веселуха.

Глава 5: По миру

Небо в ямах и розах

Просветы, провалы

Серый дождь слепил воздух

Натек в подвалы

И забродил

И пришлось им пойти по миру – искать денег...

– Вы любите поляков? – спросил Ян Веселуха у своих подчиненных, скромно глядя в сторону.

– Нет, – брякнул Паша Ненашев. – Пан без штан. С голой жопой, но в короне. Гонор. Пши, вши, ржщ. Марина Мнишек.

Рябинин и Лукин поперхнулись и посмотрели на директора, но Ян Владиславович только заметил:

– Ну, если уж считать, кто кому больше навредил, у поляков гораздо больше поводов не любить Россию. И, тем не менее, – Веселуха поднял палец, заметьте! первым иностранным партнером нашей фирмы станет, скорее всего, именно поляк.

– Как его зовут? – поинтересовался Паша Ненашев. – Пржстрчковский?

– Пан Здислав Шквара, – ответил Веселуха резко. – Между прочим, начинал, почти как мы – все сам, на свои деньги. Пригласил нас, между прочим, к себе в Торунь. Прием нам устраивает за свой счет. И это – после того, как Екатерина раскурочила Польшу на три части, а Николай и прочие сволочи подавляли любую попытку возродить государственность! Стыдно тебе должно быть, Павел Петрович!!

Есть в середине лета такое время, когда в белых ночах появляется синий час, когда лопухи матереют, когда можно ночевать на земле, прижимаясь к ее теплой краюхе. Бурьяном и сурепкой зарастают обочины дорог. Солнце греет даже из-за туч, на дворе, как в бане, мокро, темно и жарко. В такое время Веселуха и его соратники и начали завоевание мировых рынков. Контракт со Здиславом Шкварой обмывали в маленькой гостиничке города Торуни – города университетского, старинного, – там некогда жил Коперник, днем попивал пиво, ночью ходил с клюкой по небесному своду, собирал звезды в лукошко.

– За наш контракт! – провозглашал пан Ян.

– О, за наш контракт! – подпевал пан Здись. – Повезенья в каждой справе!

– Ура! – подпевал пан Ян. – Же бы все было – окей!

– Так что мы теперь с вами – кто?

– Парт-неры!

– Су-пра-цовники!

Супрацовники значит подельники. Здислав Шквара маленький, темноволосый, Ян Веселуха – высокий, и волосы у него светло-металлического цвета, но у обоих две макушки, и у обоих – красавицы жены. Жена Здися улыбалась сочными губами: Рябинин, кокетник, накладывал и подливал ей, и она мела все подчистую, успевая при этом быстро-быстро лопотать. Жена Яна Веселухи мадам Веселуха – молча красовалась на противоположном конце стола между двух сотрудников польской фирмы, и на ее девственной тарелочке лежала одна оливка. За столом царило оживление.

– Вот вы всем дамам руки целуете, – смеялась пьяненькая Наталья Борисовна Денежкина, – а я их, между прочим, бензином мыла. Я же химик.

– Ну и что, – не унывал пан Здись, – с ваших ручек и уксус выпить приятно...

– Ой, лис! – грозилась Денежкина.

У Веселухи голова от успехов кружилась, а сердце таяло. Солнце садилось за крыши, только желтая полоса пролегла в небе. Старый грузин-бармен за стойкой смотрел прозрачными глазами на вечерние картинки: вот вновь и вновь сталкиваются бокалы, пихается в рот еда, но уже не так свободно... Вот уже кто-то обалдевшим взором поводит и видит, что кругом неожиданно стемнело... Вот две пары решили сплясать напоследок... Вот два сильно поддатых, но вежливых поляка пытаются вынести через дверь пьяную в хлам госпожу Койотову, переводчицу, бывшую шпионку, – длинные ножки расслабленно цепляются за косяк, головка запрокинута, – "Прошу, пани!.. Прошу, пани!.." Вот за окном плещутся в бассейне два русских – им-то все нипочем... Но темнеет неминуемо, и вот всех уже сдуло теплым ветром, и разбрелись все по номерам маленькой гостиницы, хватаясь за дубовые перила, пританцовывая и засыпая на ходу от перенасыщения и перепоя.

А среди хрустального хлама, наливая друг другу и все более грустнея, остались сидеть паны директоры. Они глядели друг другу в глаза и тихо говорили за жизнь.

– Я, было, дом свой строил на пятачке пять метров на пять. Шесть этажей отгрохал, с внутренним двориком и фонтаном. По дощечке собирал, вот как птицы гнезда вьют. Полиция пришла, говорит: "Что ты выделяешься? Выше всех строишь? Мы тебя снесем!" А я им говорю: "Только попробуйте!"

– Я, было, кандидатскую писал, шесть глав за три ночи написал, бумаги не хватало, писал на старых журналах, графики рисовал при помощи штопора. Аж брызги с пера летели. Потом прихожу, а мне ректор говорит, усмехаясь: "Ты эту тему не будешь защищать, пока я жив". А я говорю: "Разбежались!"

– Дурной коньяк и покер.

– Дешевый портвейн и преф. Как мы пили...

– И что мы пили... У вас хоть за оборонку деньги платили!

– У вас хоть собственность на землю была! А наше правительство...

– А наше-то, наше правительство! Акции с биржи...

– Арбузы с баржи...

– Был один Бальцерович, да и тот...

– Один Чубайс, да и то...

Свежий договор торжественно кладется в папку. Он свят. Недаром Польша стала первой страной, с которой Веселуха начал свою экспансию на мировые рынки. Пан Здись и пан Ян выходят на крылечко. Сырой землей пахнет, волнует этот запах. Острые крыши, покорные и пыльные дороги. Здесь проходили танки на Берлин. Здесь с огнями шатались по улице кандидаты в короли, рассыпая золото.

И тут пан Здись отмочил штуку.

– Пан директор, – сказал он, – а вы знаете, какой побочный эффект вызывает ваш прибор?

– Ну? – поинтересовался Веселуха. – Неужели что-то, чего я сам не знаю?

– Вам бы и в голову не пришло! – ухмыльнулся пан Здись. – Он духи женщинам подбирает.

– Но я всегда думал, что лучше самой женщины никто...

– Ну, конечно, – махнул рукой пан Здись. – Тонкое дело! Однако подумайте: к примеру, вы с вашей ослепительной женой пришли в парфюмерный магазин.

(Магазин по-польски склад, а склад по-польски склеп.)

– ...и выбираете. Надушили одну ручку, потом другую. Запахи смешиваются, да еще и в самом магазине пахнет так, что ничего не понять. А приборчик ваш? – воскликнул Здись. – Капнул в кюветку, женщину рядом поставил, и он сам пропищит, когда запах идет, и на сколько процентов.

– Конечно, – кивнул Веселуха, – мой прибор... он все измеряет количественно. Да, спасибо! Я сам ужасно люблю такие вещи.

– Еще бы! – поднял голову пан Здись. – Мы же с вами оба поляки... Да! Я хочу еще поэкспериментировать с приготовлением еды. Если выйдет что-нибудь заслуживающее внимания, сразу пришлю вам результаты.

– Буду рад, – разулыбался Веселуха.

На следующее утро Веселуха думал отбыть в Петербург, но неожиданно оказалось, что с ними готов иметь дело некто Вацлав Кармашек из Праги. Веселуха комментировал это так:

– Придется понижать градус... Пиво после старки! Ну что ж, выбирать не приходится.

На российских просторах может показаться, будто от Польши до Чехии рукой подать. Некоторые даже путают чехов и поляков. Но все это в корне неверно: в пробке на границе "Амарант" простоял часа три, а сходство сказалось только в наименовании "пан". Во всем остальном и Веселуха, и Паша Ненашев, и Лукин, и Рябинин, и Денежкина отметили большую разницу.

– Русские! – фыркнул Кармашек. – Петербург! Я там был один раз, лет десять назад. И это вы называете пивом? Нет, я не поеду к вам, у вас очень опасно, а мы цивилизованные люди... Мы почти что немцы!!!

На этом высказывании пробрало даже Пашу Ненашева, который гордо именовал себя безродным космополитом.

– Ни хрена себе патриотизм! – подивился он.

Впрочем, впоследствии оказалось, что чванится Кармашек только в трезвом состоянии, – и госпожа Денежкина сделала смелый, парадоксальный, но в чем-то верный вывод:

– Я поняла. Пьяные чехи – это поляки. А пьяные поляки очень похожи на нас.

– Пьяные все похожи, – возразил суровый Рябинин. – На свиней. И чем больше выпьют, тем больше сходство.

И вот, когда Веселуха довел Кармашка до полного сходства (не одним пивом, надо сказать, но также и припасенной бутылкой водки "Флагман"), чех таинственно поманил его толстым пальцем в каморку, обитую темными дубовыми панелями.

– А что я вам скажу, – просипел он. – Такое дело! У вашего прибора случайно обнаружилась еще одна функция. Вот я вам расскажу, а вы посидите, а то вы упадете.

Сидеть в каморке было совершенно негде, и Веселуха опустился на пол.

– В общем, – доложил Кармашек, – ваш прибор лечит кариес. Только не падайте. Да, лечит. Затягивает дырки в зубах... Если это дело обнародовать, все дантисты... и все мировые производители зубной пасты... хе-хе! положат зубы на полку! Чур, половину денег мне!

– Ладно, а как вы это обнаружили? – спросил Веселуха, хрюкая в горсть.

– Ну, – протянул Кармашек, – я тут недавно вложился в зубы... так капитально потратился! а пломба, мать ее!

Кармашек сплюнул.

– Ну, вот я и говорю... при нем...

– При ком??

– При приборе вашем говорю... мол, вот бы проблем никаких не было с зубами! И я прям почувствовал – дырку-то затягивает... как прорубь в морозный день!

– А новые зубы не растут? – давясь смехом, проговорил Веселуха.

– Н-нн... не знаю, – серьезно ответил Кармашек. – Эт надо будет... проверить.

Веселуха не выдержал и зашелся хохотом. Утром он рассказал про дырки Рябинину, и он тоже довольно долго смеялся.

– А заказов-то прибывает и прибывает! – сказал им Паша Ненашев. – Мне еще три письма пришло: из Австрии, из Италии и из Ирландии.

– В Италии сейчас выборы, – сказал Веселуха, который всегда все знал о политике. – Полетели в Ирландию.

– Я в Ирландию не полечу! – перепугалась Наталья Борисовна Денежкина. Там террористы. Давайте сначала в Австрию.

– А вдруг при нас начнут банк грабить? – спросил Лукин. – Я же не выдержу и присоединюсь.

– А я знаю, почему вы хотите в Ирландию, Ян Владиславович, – сказал дерзкий Паша. – Там...

Веселуха порозовел: Паша был прав.

И они полетели в Ирландию пить можжевеловку. "Ах, природа! партизаны! думал романтик Рябинин, вздремывая. – Вереск! Ирландское рагу".

Куча огней сияла им сквозь крутой туман: заводы, фабрики и мосты. Может быть, где-то там, за городом, были в Ирландии и те кругленькие холмики, и рябые озера, о которых рассказывали им другие, но не в том районе. Зато ирландец, с которым они имели дело, оказался рыжим, и фамилия его была О'Коннор. Это ужасно умилило госпожу Денежкину.

– Вот прямо так! – смеялась она. – Может, он засланный?

– Вы не принимаете во внимание, – указал ей Паша Ненашев, – что в России тоже довольно много русых голубоглазых Иванов. У меня лично есть знакомый – русый голубоглазый Иван. Ашкинази Иван Абрамович.

С можжевеловкой Веселуха оттянулся по полной. Ирландец почуял, что Ян Владиславович знаток, и позвал его, кроме официальной встречи, отметить день рождения его друга. Пили в каком-то большом цеху – сверху лежали тяжелые металлические балки – а оба друга О'Коннора оказались программистами.

– Говорить ему? – толкнул один из них О'Коннора в разгаре пьянки.

– Да говори, что уж тут, – махнул рукой тот.

– В чем дело? – заинтересовался Веселуха, который уже, что называется, просек фишку. – Мой прибор завязывает шнурки? топчет кур? пишет стихи?

– Хуже, – ответил программист. – Он играет в покер.

– То есть до такой степени? – удивился Веселуха. – Ну, и как? Хорошо хоть играет-то?

– Не садись! – заверил О'Коннор. – Мы вообще-то все смолоду мастера, но до вашего прибора нам далеко. Уделал нас всех по самое никуда.

– И еще одно, – но это уже не так интересно, – добавил именинник. – У меня знакомый есть, он интернет-трейдингом занимается... ну, ценными бумагами на Лондонской бирже спекулирует... Так ваш прибор...

– Спот, – сказал Веселуха, – своп... блин... стоп, то есть. Я знаю.

– А, ну так неинтересно, – протянули ирландцы. – Мы уж думали... патент на новое применение.

Веселуха тяжело вздохнул.

– Какие же вы все меркантильные! – высказался он.

На следующее утро он вышел во двор, встряхнулся, построил сотрудников клином, и "Амарант" полетел в Швейцарию. Там, поросшие еловой шерстью, возвышались горы, там дырки прорывались в сыре, а еще Веселуха крепко надеялся на пунш и грог.

– Любезная моя шпионка, вы знаете немецкий? – спросил он Койотову.

– Я знаю только русский, – призналась переводчица. – Просто я всегда понимаю, что мне говорит собеседник, и стараюсь ответить ему, а язык тут ни при чем.

Австрия оказалась вся зеленая, белая и в клеточку, – белое небо, зеленые поля, дорожки, выложенные плиткой. Вечер и ночь Веселуха провел в удовольствиях, а на следующее утро перед отелем стояла целая толпа, и морды у всех были деловые и сосредоточенные.

– Господин Веселуха, – зачастили они. – Мы считаем своим долгом предупредить вас о том, что в методике, написанной вашей сотрудницей Денежкиной, отсутствуют некоторые существенные свойства вашего прибора. Мы бы хотели знать: вы просто забыли внести их в методичку, или ваше правительство еще не дало вам лицензии на некоторые виды деятельности? Тогда мы, конечно, не будем...

– Думаю, мы забыли, – сказал вежливо Веселуха. – Если вам не трудно, напомните нам, пожалуйста.

Вперед вышел горный тролль с фонариком в руках, маленький, подпоясанный кожаным ремнем, и сказал:

– Вы забыли написать, что ваш прибор также может применяться для обнаружения мелких и крупных подводных источников, озер, пустот в грунте и месторождений различных минералов.

Веселуха рассмеялся и посмотрел на Рябинина; тот потер руки и спросил рассудительно:

– Ну, а что еще?

– Еще, – выступил органист из деревушки Унтераммергау, – ваш прибор превращает полынь и бурьян в эдельвейсы.

– А молоко вблизи него не киснет, – важно добавила его жена.

– И все это вы обнаружили за одну ночь? – Веселуха поднял брови. – Вы, наверное, не выспались.

– Лучше не выспаться одну такую ночь, но стать первыми, чем пожертвовать славой и выгодой ради нескольких часов сна, – польстил герр Апфельбаум, лыжник с мохнатыми бровями – и при этом так значительно на Веселуху поглядел, что директору пришлось срочно вырасти на два сантиметра.

– Мы устроим праздник в вашу честь, герр Веселуха, – сказала некая фрау Штер. – Пойдемте скорее в гостиницу!

Рябинин рассудительно потер переносицу, помигал глазами и задал окружающим вполне естественный вопрос:

– Но почему же ни мы, ни наши клиенты в России не заметили всех этих дивных свойств?

– Потому что мы – развитые потребители, а они – нет, – хором сказали немцы.

– Потому что нам не приходило в голову задавать прибору такие вопросы, – уточнила госпожа Денежкина. – Ведь вы, Ян Владиславович, сами говорите: что у природы спросишь, то она и ответит...

К этому легкомысленному замечанию все отнеслись так же легкомысленно, потому что с гор задувал свежий ветер, и стоять долго на белом свете было холодно: день был мокрый, солнышко гуляло за тучами, и хотелось грога.

За столом было уютно, тесно, вкусно, до низкого потолка Веселуха мог бы сидя достать рукой, и только одно обстоятельство несколько его смущало: герр Апфельбаум все время на него смотрел, хитрый, как лис, и волосатый, как снежный человек. – "А скажите честно, – мысленно спрашивал он у Веселухи, ведь гений и злодейство – это ну не то чтобы несовместимые, но совершенно разные вещи?" – "Конечно, конечно, – заверял его Веселуха. – Совершенно разные и даже несовместимые. У гения просто не получится хорошенько навредить кому-нибудь, кроме себя самого". – "А если гений – архитектор, мысленно спрашивал Апфельбаум, наливая себе грога и одновременно болтая с окружающими, – и построил тюрьму?" – "Значит, в этой тюрьме будет сидеть и он, а вернее всего – только он", – отвечал мысленно Веселуха.

Впрочем, вслух они говорили совершенно другие, более серьезные и практические вещи, а подобных легкомысленных предметов избегали. Так всегда люди порядочные не говорят о том, что больше всего их беспокоит, и не чешут там, где больше всего чешется. Веселуха сидел, как изваяние, положив руки на колени, – над ушами блестели металлическим блеском отросшие волосы, и глаза улыбались окружающим.

Собственно говоря, дальше они могли бы никуда не лететь, потому что приборов с собой у них больше не было, а количество заявок росло в геометрической пропорции, – но Паша Ненашев, проявив римскую доблесть, смотался в Петербург за еще одним прибором. Ждали его всего сутки; за это время госпожа Денежкина успела найти под елкой чей-то кулон с александритом и посмотреть, как делают дырки в сыре, Рябинин истратил половину зарплаты на подъемник, а Веселуха с женой, наоборот, заработали.

Дело было так: в одной из семнадцати пивных, расположенных в долине, сидели немцы и разные иностранцы; ночь шла на чистое небо, смех слышался у огня. Все было тихо и мирно, как вдруг круть – со скрежетом дверь кэк шмяк! Кто это так хлопает дверью, с неудовольствием подумали немцы, – обернулись и увидели высокого господина с гитарой, а с ним шла дама такой обалденной красоты, что немцы восхищенно переглянулись, и подавились черной травой, которой было приправлено в тот вечер мясо, а иностранцы – так те даже разулыбались. Но главное – с их приходом как будто ток прошел, как будто свежим ветром повеяло, и все почувствовали некоторый душевный подъем.

Высокий господин скинул куртку и шапку, серыми глазами зыркнул в огонь, взял гитару и объявил:

– Господа! Чтоб вам было понятно: я немного выпил, и у меня хорошее настроение. Сейчас я буду играть, и кто из вас сколько минут сможет проплясать – тот на столько лет больше проживет.

Обалдевшие немцы выпучили глаза и стали переминаться с ноги на ногу; особенно стыдно казалось дамам, многие из которых не отличались молодостью и красотой.

– Отпуск, Мари, – махнул наконец рукой один из немцев. – Пошли, правда, потанцуем!

Мари встала, и они под одобрительный смех начали танцевать; за ними поднялся старый еврей в белых пейсах; за ними еще кто-то; наконец, все лавки были сдвинуты в угол, и пошла общая пляска.

Мелодия, которую играл Веселуха, была нрава порядочного и постоянного, но веселого. Началась она довольно медленно, а потом потихоньку стала разгоняться, так что большинству присутствующих удалось прибавить себе не более чем по пятнадцать лет – хотя многие из них были неплохими лыжниками.

Одна мадам Веселуха, не зная усталости, плясала под Веселухины струны. Брызги огня вылетали из-под ее каблуков: потом хозяин бара показывал отметины на сосновом полу, рассказывал легенду. В ее волосах радость свила гнездо, она дарила взгляды – глаза у нее блестели, как вишни после дождя, а сама она была стройна, как кошка, в отличие от многих присутствовавших дам, напоминавших кто веретено, кто грушу. Наконец, и Веселуха не выдержал: щелкнул пальцами, чтобы кто-то, неведомо кто, играл за него, поставил гитару (а музыка продолжалась, все убыстряясь), и схватил жену за талию.

– И-и-и-эх! – взвизгнула мадам Веселуха, тряхнув темной копной волос.

Только сноп искр по столу раскатился золотыми монетами.

Вот такой бывает любовь, господа, – смотрите, вам показывают... – "Это не любовь!" – поднимают палец серьезные люди. А что же? Это красота. Пожалуй, это верно, но для Веселухи красота и любовь были – как мясо и соль. А мадам Веселуха никого не любила, и будь ее воля, – но волю Ян Владиславович выпил из ее губок первым же поцелуем, привязал к ней камень и утопил в море. Веселуха вообще считал женщин прелестными, но пустоголовыми созданиями, предназначенными для украшения жизни: это, по его понятиям, было очень много, – и, хотя и носил на руках всех дам, независимо от возраста и близости знакомства, абсолютно их не уважал.

На следующий день явился Паша Ненашев с прибором, и Веселуха, простившись с герром Апфельбаумом, сел в санки, усадил сзади всех своих соратников, немцы подтолкнули их сзади – и "Амарант" поехал в Италию. Мальчишки бежали за санками елки слились по сторонам дороги пеленой.

– Сторонись! Пади! – кричал Лукин, и свистел, и махал шелковым кнутиком.

Лыжники разлетались с дороги, снег клубился, потом санки взлетели на воздух, и так, как по маслу, домчали Веселуху и соратников до самой Флоренции.

Во Флоренции славно воевать, и изо всех углов тянет великим морем. Герцог привел войска в долину, – во Флоренции собрался совет, а наемники взяли и всех перебили, о чем без всякой горести повествует синьор Макиавелли в "Истории Флоренции", – даже самые гнусные измены – как красивые плутовские истории. Стены залов расписаны травами, над куполами солнце плавится багровым шаром.

– Sapristi, ваш прибор предсказывает погоду!

Большой корабль качался у берега на мутных волнах реки Арно. Помидоры красны, как губки мадам Веселухи. Ян Владиславович млел от любви и от тепла.

– Мой прибор еще и не то может! – похвалялся он. – Погода – это не главное.

– А что главное? – три итальянца мигали черными глазами в такт секундам. – Скажите нам, чтобы мы знали, а то мы умрем на месте от любопытства!

Но Веселуха скрытно улыбался, как его ни поили. Только, когда стал совсем пьян, взял гитару, закинул ножку на ножку и сыграл им что-то старинное в своей обработке. С модуляциями, неожиданными, как всплески рыб, – невидимая на небе луна восходила все выше. Было в Веселухиной игре древнее изящество: так иногда умело рубят дрова, и это красиво. Россыпи спиралей, волн, страсть по всем правилам: барокко...

Но тут, качаясь и хватаясь за палубу, явился Паша, – лицо его было отменно хмурым, хвостик менеджера по продажам, сальный и кудрявый, сбился набок, – его тоже оторвали от выпивки.

– Директор! – сказал Паша тоном мученика. – К нам приехали джентльмены с города Нью-Йорка! Хотят вас видеть!

– Как, прямо сейчас? – Веселуха притормозил и поставил гитару. – Скажи им, что я не могу их видеть.

– Так и сказать? – "Видеть вас не могу"? – уточнил Паша. – Простите, директор, но они подумают, что вы шпана с Лиговки.

Этого Веселуха не мог себе позволить, – он понял, что придется идти.

– Так не по-русски же! – ты уморишь меня, ох! – синьоры, вы видите, какие у меня супрацовники... конфиденты, или как там... – Веселуха поднялся, палуба встала торчком, – ну вот, понаехали тут... Оч-чень не вовремя... Вкуса к жизни нет у людей... трудоголики, блин...

Тут Ян Владиславович бросил строгий взгляд на свой прибор и спросил:

– А я протрезвею?

Прибор ничего не ответил директору, потому что был выключен из сети.

– Воткните кто-нибудь, – пожелал Веселуха.

Итальянцы втроем кинулись в бар и принесли удлинитель; Веселуха включил прибор и откинулся назад: он трезвел, если так можно выразиться, как на дрожжах, под мелким грибным дождичком, на глазах у изумленных итальянцев, качаясь на мутных волнах реки Арно.